Чувства

Сенку помнит чуть запотевшее мутное стекло своего скафандра, сдерживающего тело от того, чтобы разорваться на части из-за внутреннего атмосферного давления. Помнит тонущие в пространственной пустоте скопления водорода с примесью благородных газов, раскалённых до состояния плазмы и издающих направляющее свечение. Помнит лунное притяжение, сильно отличающееся от земного. Помнит, как ноги оставляли следы на пыльном, холодном, ещё не везде изведанном грунте спутника. Помнит бурю, разразившуюся перед глазами. Бурю, что запустила его в себя. Бурю, что вела с ним диалог. Помнит всё настолько отчётливо, будто это было вчера. Помнит то, как на руках осталась взволнованная часть этой бури и своё решительное воодушевление. Теория о существовании внеземной жизни подтвердилась, и теперь человечеству предстоял огромный труд, чтобы понять устройство существ, названных некогда медузами из-за своей причудливой формы. И, конечно же, совершивший своё первое открытие в современном мире учёный взялся за это дело с присущей ему бесконечной решимостью, с которой он достиг света. Сенку Ишигами, уже не шестнадцатилетний подросток, проснувшийся некогда в первобытном мире, заполненном каменными статуями, а молодой человек лет двадцати четырёх, возродивший цивилизацию, безустанно трудится над своим проектом. Он отклоняет любые встречи, несущие за собой бессмысленную трату времени в светском обществе, запираясь в здании своей личной лаборатории, отстроенной ему для изучения инопланетной расы, и не пускает внутрь никого постороннего кроме, очень изредка, своих друзей, что спустя годы разбрелись кто куда. Тайджу остался вместе с Юдзурихой; они счастливы друг с другом как никогда, ведь подросший болван наконец смог признаться в своей любви, которую держал в груди на протяжении чуть ли не всех тех трёх тысяч семисот лет, которые простоял камнем (Сенку, кстати, до сих пор помнит, что за выигрыш в споре ему бывшие участники школьного научного кружка должны денег, однако валюта сейчас всё ещё нестабильна, поэтому и не требует их преждевременно). Совсем скоро эти голубки сыграют свою пышную свадьбу, на которую Сенку был приглашён как элитный гость, нарушающий все правила подобных мероприятий, ведь не он сам приедет к молодожёнам, а они к нему! Очередной анекдот от простосердечных Тайджу с его золотой на руки девушкой, что знают своего друга и его нежелание куда-то выбираться на все сто миллиард процентов. Сенку им благодарен. Дальше Рюсуй, действующее лицо компании Нанами. Он заходит очень редко, визиты можно по пальцам пересчитать, но, зато, почти всегда захватывает с собой старшего брата, Сая, с которым у Сенку складывается весьма занятный диалог насчёт технологического прогресса и создания новых моделей компьютеров: учёный за новостями особо не следит, а всемирно уважаемый программист только рад побольше рассказать о своей сфере. При чём, стало заметнее, как со своей привычной нахальной улыбкой в умные слова вслушивается и Рюсуй, которого эта тема не интересует. Отношения между братьями окончательно наладились, что видно по их дружелюбным, но часто колким замечаниям. А что до Цукасы? Он, относительно остальных, частый посетитель. Бросив свою карьеру «величайшего из приматов», бывший участник боёв поселился вместе с младшей сестрой в тихой части города и теперь подрабатывает благодаря своей силе грузчиком, полностью обеспечивая этим все скромные нужды своей небольшой семьи. Мирай ходит в школу, как самая обычная девочка, растёт со временем и расцветает, ведь больше ей не грозит клиническая смерть, а Цукаса просто радостными глазами следит за ней, защищая как только может от любых напастей жизни. Они приходят вместе, оба одетые в свободную белую одежду, крепко держась за руки. Разговор с ними обычно долгий, но тихий, не заключающий в себе особого смысла, как приятный фоновый шум ни о чём во время работы. Больше в голосе Цукасы не слышится того шипящего отчаяния, что наставило его на тёмный путь, ведь ему ничего более и не надо, кроме счастливой улыбки сестры, которую он когда-то уже потерял. Жители деревни Ишигами и народа с острова, находящегося под руководством Союза, включая даже Гинро и самых престарелых старушек, сейчас получают своё первое образование, посещая занятия наравне со школьниками, что после окончания суеты и отстройки зданий вновь вернулись в стабильную школу. Особенно усердствует на занятиях Хром, который пообещал Сенку, что как только изучит всё, что только может, чтобы сравняться с одним из величайших умов семьдесят восьмого века, обязательно станет его личным ассистентом. После учёбы они с Кохаку время от времени забегают в лабораторию, чтобы поздороваться, поделиться впечатлениями и рассказать о весёлых случаях с учёбы. Иногда даже с собой захватывают старика Касеки, Рури, Кинро или Суйку. Всё же, для них такие обыкновенные, привычные для современного человека вещи — настоящее открытие. Правительство же с радостью дало им гражданство и предоставило бесплатное место жительства, часто упоминая про их существование по восстановившемуся вещанию телевидения. Укио, Никки, Хёга. Со всеми этими людьми отношения разошлись на приятной ноте, и судьба пока больше не сводила их вместе с Сенку. А с Ксено, Стэнли и Челси происходят лишь редкие формальные встречи с разговорами об уже достигнутом и ожидаемом на будущее. А Лу́на… Луна как всегда. Ещё грезит отношениями с Сенку и навещает того по праздникам, принося небольшие подарочки и стараясь стать настоящим медиком. Остаётся только один человек. Из всех товарищей лишь с одним человеком Сенку потерял абсолютно все возможные связи. Человек, казалось бы, такой близкий, вечно мелькающий на экране телевизоров и очаровывающий общество своими молодым лицом и извортливой речью, но при этом такой далёкий. Он исчез почти сразу же после возвращения космонавтов с экспедиции, будто бы даже испарился неведомо где и непонятно почему; камень за камешком выстроил высокую стену, отделяющую его от прошлого и обособился настолько, что невозможно даже было встретить его просто так на улице, поэтому все остальные бывшие жители царства Науки были ни слухом ни духом о нём. А именно, об Асагири Гене. Улыбчивом молодом человеке, постоянно скрывающемся в тени вне своей работы, как какой-то таракан. И такое отношение откровенно раздражало Сенку, пусть он и осознавал, что это совершенно в порядке вещей: никто не обязан крутиться вокруг него и оставаться всегда-всегда рядышком, как преданный пёсик; на всё воля уже самого человека, а не учёного, готового принять любой выбор. Но Ген… Отдельный случай. Время от времени беря перерывы на обед, Сенку включал телевизор. Включал в надежде увидеть на экране знакомое лицо, на котором красовался широкий шрам, ползущий змеёй на шею, ненастоящий, нарисованный какой-то тёмной несмываемой краской и во многом не похожий на настоящий, чьё место занимал. Сенку видел даже издалека, что не похож формой — Ген явно гримировался не самостоятельно. Учёный нажимал на красную кнопочку, находящуюся на небольшом пультике, ровно в то время, когда начиналась программа о восстановлении мира, которую вёл менталист. Он слушал его торжественный, всё ещё звонкий и задорный тембр, произносящий слово за словом, смеющийся, извивающийся, чуть подхрипывающий и тёплый. Ген умел талантливо играть на камеру и был способен изобразить любую эмоцию и прочесть закадровый текст с нужной интонацией с первого раза, что вызывало непроизвольное, сдавленное в груди восхищение. Сенку глядел на его мимику, будто совсем и не поменявшуюся за прошедшие года, пытался сквозь стекло своими внимательными глазами прощупать плывущие черты, сравнить их с тем, что он так часто видел совсем рядышком когда-то и замечал даже самые малейшие изменения. Ген вырос примерно на три с половиной сантиметра, но никогда не носил обувь с платформой, чтобы казаться ещё выше; ровно раз в месяц он всегда стригся под свою привычную причёску, ведь тёмная половина волос отрастала в среднем на один сантиметр и тридцать три миллиметра (сильно повреждённая каменной эрозией часть волос больше не становилась длиннее, видимо, состояние волосяных фолликул было плачевным из-за внешнего воздействия); его кожа стала чуть бледнее, скулы почти незаметно выделились из общей милой округлости лица; стройная фигура теперь не скрывалась увесистой одеждой: Ген представал перед зрителями то в деловых костюмах, то в соответствующих теме, о которой пойдёт речь, нарядах, что выглядело недурно. Но самым главным, что не давало Сенку покоя в этом образе были глаза. Тёмные, открывающие могильный смрад, так глубоко скрываемый под очередной маской. После сражения с Ксено чужая синева осталась запечатана под тьмою навсегда. Вроде, генетический код, отвечающий за расцветку радужки и мышцы, регулирующей просвет на сетчатку, не может измениться, ведь он является частью генотипа, а не фенотипа, более подверженного влиянию окружающей среды. Так почему они поменялись? Почему стали выглядеть по-другому? Почему стали держать в себе такие чувства? Сенку постоянно смотрел на них. Он не слушал новости, не брался за палочки, чтобы начать трапезу и поскорее приступить к работе снова — он просто не мог перестать проводить внутренний анализ состояния Гена через его глаза. Не мог перестать вспоминать их движущийся блеск и всё злился и злился. Особенно хмур был, когда слышал из динамиков ложь. Нет, не такую ложь, что обычно проговаривается ради того, чтобы успокоить народ и не загружать ему мозги, а ложь не вынужденную, но такую откровенную для человека, о котором и шла речь. Например, на одной из разговорных посиделок со старичком учёным, отвечающим за пищевую промышленность, тот чисто из интереса спросил ведущего об его отношении к Ишигами Сенку, свету человечества, на что Ген, цитирую, ответил: «…Не могу сказать чего-то точного! Мы общались всего несколько раз, и то, мельком. Но будьте уверены, что компания…», — почти сразу же он перевёл тему на компанию, предоставившую Сенку собственную лабораторию. И каждый раз. Каждый раз, как дело заходило о чём-то связанном с Ишигами Сенку, Ген увиливал от темы, отвечал односложно или будто пропускал мимо ушей. Каждый. Чёртов. Раз. Словно и слышать об учёном не желал. Почему? Откуда такая жестокая ненависть? Откуда равнодушие и эта ложь растут? Они никогда, вроде, не вступали в конфликты, что могли бы положить начало этому раздору. Стабильно обменивались мыслями, даже тогда, когда менталист сильно поменялся. Но почему именно сейчас? Почему именно тогда, когда появилась хотя бы малая доля времени на то, чтобы провести его друг с другом за глупыми разговорами и тёплыми воспоминаниями? Почему тогда, когда Сенку уже считал Гена своим другом, неотъемлемой частью жизни, которая должна присутствовать хотя бы подсознательно рядом? Почему так больно каждый раз нажимать на эту щёлкающую кнопочку? Сенку не хочет с ним прощаться, не хочет больше никогда не увидеться. Он даже специально выключает передачу до того, как Ген успеет попрощаться своей клишированной фразой, чтобы не слышать этих слов, а после возвращается к еде, представляя, что же теперь этот менталист будет делать дальше? Может, тоже отправится перекусить где-нибудь перед встречей со своим менеджером, который выдаст новый сценарий. И Сенку не может перестать корить себя за эту бессмысленную злобу, за пустые грёзы, которые всё вновь и вновь посещают голову, убивая напрочь внутреннее спокойное. Сказал бы Ген хоть что-нибудь перед тем как уйти, тогда бы Сенку отпустил его и не держался бы за этот образ. Но… Ничего. Абсолютная пустота, колющая, режущая, убийственная пустота. Удар в самое сердце. Учёный не сознавался другим в том, что чувствует, ведь это для него было совершенно в новинку, да и уверенности в том, что кто-то из окружения сможет помочь, нуль. Страстное вожделение резко контрастирует с эмоциональной неприязнью, мучая бедную голову резкими перепадами настроения, не так заметными снаружи, но разящими где-то глубоко внутри. Ген словно успел стать ему врагом. После всего, через что они прошли вместе. Почему? Почему? Почему..? Почему всё сложилось именно так? Чем Сенку этого заслужил, скажи? Почему ты поворачиваешься спиной, начиная тонуть в далёком тумане? Асагири Ген… Асагири Ген. Асагири Ген! Асагири Ген? — Чуть не забыл, он сегодня объявился во время работы из ниоткуда и попросил дать твой номер телефона. Да, Асагири Ген. Сам, честно, не понимаю, зачем. Мы с ним давно не виделись уже. Считай, что уже как пару лет его подвешенную речь не слышал, — Цукаса усмехнулся, слегка прикрывая глаза и, кажется, что-то вспоминая. Он был спокоен так же, как и обычно, а Мирай в это время разглядывала лежащие на столе инструменты, — Он совсем не изменился. Всё такой же подлый. Услышав имя и фамилию, что вечно крутились в голове на протяжении страдальчески проведённых лет, Сенку застыл с широко распахнутыми глазами, наведёнными больше не на крепкое лицо сидящего напротив человека, а в мыслительную пустоту, куда обычно смотрят все задумавшиеся люди. Отвёртка, которой Сенку закручивал небольшие болтики, выпала из непроизвольно разжавшихся пальцев. Что значит объявился из ниоткуда? Что значит попросил дать номер телефона?! Ген? Он? Точно? Это точно был он? Почему? Зачем? Он хочет позвонить? Цукаса, ты точно не врёшь? Не верится! Сердце начало дрожать, изгибаясь от возникшего внутри давления, а губы заалелись, приобретая цвет, сходный с цветом глаз. Он… И хочет позвонить? Хочет поговорить? Спустя столько времени? Что он скажет? Может, начнёт извиняться? Нет, глупости. Ему не за что извиняться. Захотел — и исчез, захотел — и вернулся. Он не нарушал никаких обещаний, да и представить Гена искренне извиняющимся сложно. Тогда, может, просто скажет о том, что хотел бы встретиться? Расскажет о своей жизни? Пожалуется? Попросит помощи? Попрощается навсегда? Посмеётся? Начнёт изливать душу? Плакать? Или будет злиться? Что он сделает? К чему всё это приведёт? Сенку совсем не знал, что его ждёт, но знал точно, что он возьмёт трубку. В любых условиях. Даже позвони Ген среди ночи — учёный тут же поднимется с кровати и побежит на звук, как заведённый. Почему? Потому что хочет наконец услышать этот голос с привычным сердцу обращением. «Дорогой Сенку». Учёному так не хватает этого. Голову заполнили образы, из-за чего Сенку отвернулся к рабочему месту и напрочь перестал слушать продолжившийся монолог Цукасы. Ген. Ген. Ген! В мыслях один Ген. Он там, он тут, он повсюду. Его голос, его манера речи, его лексикон. Страшно. — Нам уже пора, Сенку, скоро будем ужинать, — тихо проговорил Цукаса, вставая с места и разминая хрустящую спину. Он уже привык к тому, что учёный слушает вполуха во время работы, поэтому не обратил особого внимания, когда тот отвернулся. — Сегодня на ужин говядина? — спросила радостная Мирай. — Да-да, как ты и просила. До свидания, Сенку. Удачи тебе, — последнее пожелание прозвучало слишком двусмысленно. Вроде привычное… А кажется, словно Цукаса прочитал абсолютно все мысли в голове учёного. Мирай поклонилась, попрощалась ровно такими же словами, как и её старший брат, только добавила суффикс уважительного обращения после фамилии Сенку, и они вместе покинули нескромных размеров помещение. В это же время внутри Сенку поднималась буря. Знакомая, щиплющая, волнительная до невозможности. Во рту всё пересохло, а глаза выпучились на рядом стоящий домашний телефон, какие были у всех в начале двухтысячных. Он позвонит? Правда позвонит? А почему именно позвонит? Почему он не пришёл самостоятельно, если хочет связаться? Почему попросил Цукасу о помощи? Сенку же недалеко. До него рукой подать. Он хочет сказать что-то плохое, да? Возможно, у него проблемы. Но тогда бы рациональнее было встретиться вживую… Или он не хочет видеть учёного? Да, точно, так и есть! Он его, наверняка, ненавидит! Ненавидит всем своим сознанием! Ненавидит чистой ненавистью! А за что? В этом и загвоздка. Сенку ничего не знает. Ни о Гене, ни о его чувствах. Он может только гадать и приплетать действиям нелепые смыслы. Когда-то он сказал себе, что всё будет хорошо, смотря на похожее шевеление в синих глазах, и он слегка ошибся в своих расчётах. Хотя не слегка! Он на много ошибся! Допустил такую неимоверную погрешность, чего простить себе не может! Больно, так больно и неприятно внутри. Никогда ничего между ними не было хорошо. И не будет хорошо. Боже, что за глупые мысли… Почему вечно мозг ссылается к этому? Надоело. Так надоело думать. Он ведёт себя отвратительно, он думает об отвратительных вещах и даже понимает, откуда это берётся: рефлекторные дуги, железы, выделяющие гормоны, — вся система понятна как свои пять пальцев, и от понимания ещё хуже. Он не может это остановить. Не может прекратить чувства, возникающие вследствие работы нервной системы, и лишь уподобляется им. Да-да, уж сколько раз он себе твердил, что это нормально, что все люди могут и должны ощущать весь набор эмоций, доступный им, чтобы существовать, но это так мучительно. Так мучительно чувствовать. Хочется растерзать грудь ногтями до крови, хочется пробить насквозь брюхо, вырвать каждый из органов и остаться бездыханным. Страшно. Так нельзя… Нет, нельзя думать об этом. Чувствовать — нормально. Послушай же себя, Ишигами Сенку, чувства — часть тебя, это именно твои чувства, а не то, что послал тебе кто-то сверху. Эти чувства производишь именно ты и никто иной! Ты! Ты! Ты! Ты виновник своих истязаний! Это всё ты! Так справься с этим, будь сильнее. Переступи через самого себя, прими их наконец. А если он не хочет? Если он не хочет чувствовать этот бред? Он не Тайджу. Он не Юдзуриха. Он не Никки. Он не Цукаса. Он не Рури. Он Ишигами Сенку, и он не желает принимать эту свою сторону. Её не должно быть. Никогда не должно было быть этой бессмыслицы! Нет. Она часть тебя. Разве ты не хочешь улыбаться? Разве ты не хочешь чувствовать счастье? Разве хочешь убить в себе это пламя воодушевления и тяги к науке? Он хочет. Всё равно на какое-то там счастье, лишь бы только не чувствовать этих мучений. Лишь бы эта боль наконец прекратилась. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, перестань говорить. Ты хочешь перестать быть человеком? Дзынь-дзынь-дзынь. Раздался звонок. Рука застыла в воздухе на полпути. Хочет ли он перестать быть человеком? Хочет ли перестать являться частью того, чем так восхищается в течение всей своей жизни? Хочет ли потерять себя взамен на исчезновение боли? Или он хочет оставить всё как есть и чувствовать до победного конца, прощупывая мир своим сердцем, над появлением которого так старалась эволюция? Сенку… Выбрал. Из трубки, приставленной к уху разнёсся льющийся голос: — Дорогой Сенку, это я. У меня один вопрос. Всего один ничтожный вопрос. Ты ещё что-нибудь чувствуешь?