***
Проснувшись этим солнечным утром в парижском особняке семьи де Сад, Доминик с удивлением для самой себя отмечает вдруг, что исчезла куда-то астра с её запястья; лишь шрам, точно от ожога, остаётся на месте той, болью при прикосновении отдаваясь. Тревога заполняет разум. Такое, конечно, случается, ей рассказывали, она знает, но… «Единственный способ от метки избавиться — это смерть предначертанной тебе родственной души». Слёзы сами собой будто появляются на глазах её. И узнавать не нужно — прекрасно она понимает всё. Этим же утром встречается с Жанной она: та рассказывает взволнованно, что «эти чёртовы незабудки» пропали с кожи её. Сомнений не остаётся. — Так значит, они оба умерли… вместе… — едва слышно, размышляя вслух, заключает Доминик. «Так значит, ты всё-таки умер счастливым… Ной». Он ведь намекал ей… Говорил, что подобный исход любому другому бы предпочёл. Доминик теряется в чувствах своих, которым ни объяснения, ни определенья конкретного не может дать. — Что? — вопрошает Жанна, явно не расслышавшая её слов. Но Доминик лишь отмахивается, улыбаясь — вполне себе, как ни странно, искренне: своему счастью и его, смерти не побоявшегося ради чувств своих. — Так, ничего, — говорит она, к Жанне приблизившись и несмело, но чувственно ту приобняв. — Моя метка тоже исчезла сегодня, представляешь?.. Жанна ведь и сама догадывается, должно быть, в чём дело. Разве что про то, кто именно ей судьбою предназначен был, она не успела ещё узнать — потому не печалится она теперь. И не хочет сейчас Доминик её этим тревожить. Сейчас… хотя бы на пару мгновений позволяет совсем о другом подумать она себе; порадоваться уникальному шансу, выпавшему только им. — Теперь мы с тобой… сможем счастливыми быть, правда же? — вопрошает она, на неё глядя нежно. — В самом деле. — Улыбкой озаряется лицо Жанны, когда нежно, но уверенно тянется та к ней. «Надеюсь… Надеюсь, судьба позволит хотя бы нам жизнь эту вместе прожить. Хотя бы так… Вместо них». Таким чудесным, светлым, ясным кажется ей это солнечное утро. Что-то тёмное болезненно вырваться силится из глубин мыслей — но страдать ей ещё предстоит, когда подтвердит она и без того очевидную правду, которую отрицает, которую осознавать не хочет пока. Она ещё возненавидит себя и за радость эту, и за спокойствие, за безразличье своё. Этот момент затишье перед бурей напоминает скорей. Впрочем, слишком хорошо им обеим прямо сейчас, в этих затишья коротких мгновеньях.. . .
20 февраля 2023 г. в 16:25
В этом мире на каждом есть метка.
Цветок рождения — того, кто тебе предначертан. И предначертанное вселенной отрицать нельзя: цветы душат, цветы противятся, цветы прорастают сквозь тело, препятствуя тому, кто планам судьбы мешает. Простое правило: или смириться, или умереть. Цветы не отпустят иначе.
На запястье Ванитаса расцветает сакура. Астильба — на запястье Ноя.
И обоих их мучает чувство одинаково глубокое, одинаково разрушительное — друг к другу.
Цветок рождения Ноя — астра. Цветок рождения Ванитаса — незабудка. Даже символы сами — «не забывай меня» и «я никогда тебя не забуду» — печальные: неужто надежды нет никакой совсем?..
Ной не хочет думать. Хочет — чувствовать. Вот только астры эти самые вздох сделать не дают.
Он смотрит на Ванитаса — холодное совершенство, на фоне бледности кожи сиянье голубых глаз. Ванитас — прекрасный, хрупкий и нежный; Ванитас же — страстный, эксцентричный и непонятный. И он же — разбитый, несчастный, потерянный: прячет печаль на самом дне океанического взора. А ещё Ванитас о себе почти не говорит: его цветок Ной узнаёт чисто случайно, когда в самой обычной и скучной беседе дату между делом называет тот. Впрочем, даже прежде не приходилось ему гадать, чтобы предположить, что друг другу не предназначены они: едва подумав о тех чувствах, что при виде Ванитаса пробуждаются в сердце, ощущал он то удушливое цветение, какое всенепременно направлено его погубить, если судьбе не покорится он.
Зато у Доминик на запястье астра — это он тоже знает с детства, пусть с детства же и надеется, что это лишь неудачное, нелепое совпадение: Доминик он любит как сестру, но чувства сильнее и ярче разгораются в нём отнюдь не по отношению к ней.
Доминик лишь смеётся поначалу: судьба и судьба, какая нелепость! Не верит, что те цветы в самом деле способны убить; не верит — потому, возможно, и влечёт за собой в танец Жанну, на запястье которой синие лепестки незабудок Ной разглядеть успевает.
У них четверых всё неправильно — лишь со временем до Ноя доходит это. Он любит Ванитаса, Доминик — Жанну; но Ванитасу Жанна любовью предречена, а ему — Доминик. Они никогда не говорят об этом — должно быть, совсем не располагает к тому их жизнь, переполненная самыми безумными событиями. Вампиры, люди, про́клятые… Во всём этом какими-то далёкими, незначительными порой кажутся чувства, будто бы очертания их неразличимыми становятся в этом бескрайнем тумане насыщенных дней.
Но всё-таки время идёт — и всё чаще Ной ловит себя на том, что не может отвести от Ванитаса взора; что рядом с ним быть хочет, что сердце его в близости с тем то замирает невольно, то начинает вдруг биться быстрее. Ванитаса хочет он узнать, понять, защитить. Без Ванитаса — не представляет жизни своей теперь.
А по руке Ванитаса прямо поверх злосчастной сакуры расходится синяя метка Вампира Голубой луны — Ной замечает её однажды, когда просыпается ночью в отеле и смотрит на него, спящего и точно намеренно так чётко и ярко освещённого сияющим сквозь щель меж шторами лунным светом. Перчатка, которую Ванитас никогда не снимает, сползает с его правой руки — метка на ней сверкает, переливается, будто перечёркивает нежные розовые лепестки.
А через несколько дней Ной узнаёт, что именно делает с ним метка эта; от Михаила слышит об искажении и о том, что смерть для им подобных, для владельцев Книг, станет однажды избавлением.
— Если бы я мог выбирать, как мне умереть, — говорит Ванитас затем, — то я хотел бы, чтобы именно Ной убил меня.
И столько боли и надежды в этих словах ощущается единовременно, что у Ноя сердце щемит, точно чёртовы астры и до него, до сердца, добираются; и тем же утром Ной даёт обещание — самому себе и ему: раньше ни в коем случае не посмеет он умереть. А значит, и чувствам поддаваться не должен; значит, любовь должен вырвать он подобно сорняку.
Вот только легко решить — нелегко воплотить в жизнь. И Ванитас смотрит на него вновь сапфирами своих сияющих глаз; и Ной чувству поддаётся. «После всего, что случилось… Только сегодня разрешу себе я любить тебя».
«Только сегодня» — так говорит себе каждый день. А Ванитас усмехается, глядя на него, так, будто бы совершенно, решительно всё знает о нём и о чувствах его, будто душу его читает, взором пронзая насквозь. Ванитас целует его невзначай, будто бы не всерьёз, когда они в очередной алый закат сидят в номере, обсуждая дальнейшие планы и очередного про́клятого, имени которого Ной даже запомнить не успевает: теперь уже, напротив, будто события все отходят на второй план, уступая место пламени чувств, что бушует на сердце его.
Ной смотрит в синеву глаз снова, точно зачарованный. А потом — отводит взгляд, самому себе о том, как бессмысленно и опасно всё это, непрестанно твердя.
А Ванитас рассказывает о чём-то как ни в чём не бывало, точно и не случалось ничего секундами раньше. Ною кажется, будто Ванитас в самом деле не придаёт этому значения, — но что-то в глубине души указывает на ошибку, которую допускает стремящийся сохранить ясность разум его.
Ведь лепестки незабудок не так просто то и дело находит на полу их комнаты он?..
Мысль о том, что не он лишь один жертвой чувств этих стал, теперь Ною покоя не даёт. Не хочет он сокращать и без того недолгий век Ванитаса; он и то, что тот сам себя искажает осознанно, для себя уяснить и принять может едва до сих пор.
Астры душат его сильней прежнего ночью этой. Не отпускают — и после: точно чувство вины воплощается в них вперемешку с душащей любовью.
Метка расходится по телу Ванитаса всё дальше вместе с тем: тот её уже от Ноя не прячет — доверяется, открывается.
Лепестки сакуры остаются от Жанны меж прядей волос Доминик — Ной успевает приметить это в ходе очередной их с ней встречи. Она и сама — неуверенно, почти скрытно, — рассказывает ему, как пробиваются в её собственном теле соцветья астильбы.
Они четверо обречены — Ной с ужасом осознаёт это, хоть и пытается мысли этой противиться с отчаянной силой. Не с него ли всё это началось?.. Может, прими он судьбу, заставь он себя полюбить Доминик, он отвёл бы от них весь этот кошмар? Или всё заранее было таким образом им предопределено?..
Одна ночь расставляет всё на свои места.
Этим вечером Ванитас бледнее прежнего кажется — оттого, впрочем, лишь ещё прекрасней. Приблизившись к Ною, вплетает он вдруг в прядь волос его незабудки цветы. Ной глядит непонимающе на него, но не противится, оттолкнуть — хоть и должен — его не спешит.
— Ты ведь всё уже понял, да?.. — усмехается Ванитас. — Мы ведь оба одного желаем, не так ли, — какой смысл ждать?
«Нет времени ждать» — читается во взоре синих глаз. Ной вздыхает. Соглашается — в большей степени с непроизнесённым, чем с произнесённым.
— Я люблю тебя, Ванитас, — шепчет он просто и коротко, чувствуя, как стебли астр сжимают горло его.
И Ванитас тянется к нему, затем от одежды его освобождая.
Этой же ночью случается всё — всё то, чего так долго жаждали оба: сходная с близостью душ близость тел. Кровать в отеле, конечно, совсем не добавляет моменту романтики, но свет Голубой луны, что льётся на сплетённые тела их сквозь открытое окно, несомненно, исправляет ситуацию. Впрочем, и чёрт с ней, с луной: совсем не на неё взор Ноя обращён, совсем не ей посвящает всего себя сегодня он. Бледное тело, охваченное синей меткой, таким холодным чувствуется в его руках — и Ной согревает его своим теплом. Даже закончив, ещё долго не выпускают друг друга из объятий они, точно каждый предчувствует, что вместе с этой восхитительной близостью оборвётся и его жизнь.
Они и засыпают так — вместе. Вот только за мгновение до того, как заснуть, Ной чувствует, будто дыхание замирает его, будто и вдоха не может сделать он из-за тех самых астровых лепестков.
— Спасибо… за такую чудесную смерть, — в ту же секунду говорит — или то ему снится уже? — Ванитас. И его дыхание замолкает следом.
Ной улыбается: на сердце так легко.
«Выходит, я всё-таки обещание своё выполнить сумел?..» — ни страха, ни сожалений не остаётся у него.
С решимостью и до последнего мгновенья они на двоих делят этот путь наперекор судьбе.
За то время, что осталось им до утра, сквозь тела их, бездыханные, успеет пробиться множество прежде под кожей спавших цветов. Астры и незабудки.
В самом деле, не забыть им друг друга теперь, если уж единовременно им посчастливилось умереть.