Апробация

Модди величественный с ног до головы. Начиная с его фигуры, заканчивая привычками, тембром голоса и даже его одеждой. Пугод молиться на него готов. Пусть многие говорят, что мужчина «богом смерти» лишь на словах является, для юноши он в один момент становится божеством настоящим. Даже общаться с ним, дышать с ним одним воздухом, считаться его другом — высшая благодать. Пугод умело скрывает то, как же часто он засматривается на своего бога. Когда тот сосредоточенно рубит деревья, сжав топор настолько сильно, что на руках господибожемой ярко видна паутина вен. Когда Модди приветливо общается с ним и Жирафом, смеётся так искренне и расслабленно, что сердце вот-вот остановится, а в животе бабочки станцуют канкан. В такие моменты юноша почти перестаёт дышать, нервно сглатывая вязкую слюну, и старается сделать вид, что у него определённо точно не стоит болезненно. Точно не понять, когда всё это произошло с ним. В какой момент обычные дружеские чувства переросли в обожание, граничащее с фанатизмом. Он не вспомнит ту первую ночь, в которую не мог уснуть, пока голова была занята мыслями о нём. И не будет думать о том, как он стыдливо оглаживал привставший член, становясь с каждым движением все увереннее и заходя в своих фантазиях дальше и глубже. Как впервые кончил со сдавленным стоном и чужим именем на губах, а после, убирая следы былого грехопадения, проклинал себя за это. Они ведь друзья. Он не имел, не имеет и не будет иметь права думать о нем так. Происходило ли такое несколько раз, несмотря на его безмолвную клятву самому себе более не повторять? Конечно. Может ли парень назвать точную цифру, сколько времени прошло с его первой ошибки? Даже под дулом пистолета не сможет вспомнить, поглощенный своей влюбленностью. Дни мелькают один за другим, а внимание к окружению притупляется. Будто под действием тяжелого наркотика. Пугод отстраняется от окружающей действительности, пытаясь справиться с тем ураганом чувств, что бушует внутри, разрывая на части хрупкую душу. Он не видит никаких изменений, не успевает понять, когда происходит это. Пугод готов умереть, когда Модди целует его первый раз. Это происходит слишком неожиданно для него. В очередной раз, когда на месте будущей пирамиды надзирателей они вдвоём обговаривают план строительства и расчистки, мужчина задерживает свой взгляд на нем чуть дольше. Воздух вновь перестаёт поступать в легкие, а порозовевшие щеки предательски выдают его неожиданное смущение. Его бог внезапно делает первый шаг, прижавшись своими губами сухими к чужим решительно, но одновременно страстно. Не принуждая ни к чему, резко и быстро, подобно удару тока. Пугод не успевает сделать ничего, у него ноги подкашиваются беспощадно, а вместо слов или ответной реакции он выдает лишь тихое «ой». Кровь в ушах стучит бешено, оглушая, а мысли так и кричат, мол, вот оно, ему дали частичку запретного плода, вкусить который было мечтой всей его жизни. Собрав волю в кулак, шляпник уже сам целует Модди настойчиво, тем самым белый флаг поднимая. Сдался окончательно и бесповоротно, утонул в тёмных омутах чужих глаз. Пугод подчиняется беспрекословно ему, действительно походя больше не на равноценного партнера, а религиозного фанатика. Слава богу, что шляпа и отросшая чёлка скрывают до безумия расширенные зрачки, в которых так и плещется его любовь, его преданность, переваливая, кажется, далеко за пределы адекватности. Когда те самые руки сжимают в невозможно жадные, собственнические объятия, прижимают его крепко к стене, а губы сухие по-хозяйски скользят вдоль шеи бледной, усеянной распускающимися с каждым поцелуем цветами-укусами, юноша не может позволить себе думать ни о чем другом. Только Модди занимает все его мысли. То, как он любит его и готов умереть за него. То, как же ему повезло получить его милость и стать тем, кого тот любит так же безумно. Адреналин в крови бушует каждый раз, когда грубые, влажные шлепки вперемешку со стонами громкими, пошлыми раздаются по комнате. Когда на бёдрах остаются синяки от столь крепкой хватки. Когда Модди в очередной раз почти втрахивает его в кровать несчастную, заставляя кричать от наслаждения, срывая голос до хрипа, кончать раз за разом, не останавливаясь даже на паре оргазмов, шептать невнятно слова нежности. С лаской заглядывать в чужие глаза мутные, потемневшие от пелены возбуждения, где от былого королевского коньячного цвета не осталось и следа из-за расширенных почти на всю радужку зрачков, опьяненных их любовью. И так приятно лежать после устало в чужих объятиях, не заботясь больше ни о чём. Пугода не интересуют те интриги, что плетутся в бесконечную паутину за их спинами. Не интересуют косые взгляды, направленные на их переплетенные пальцы. Не волнуют завистливые вздохи, направленные на его божественное благословение. Ему не все равно лишь на всепоглощающую нежность, что кружила голову будто самый крепкий алкоголь. Сейчас его интересует лишь Модди, такой идеальный и принадлежащий лишь ему.