Бессмысленно тянулись дни в сигаретном дыму с лёгким оттенком пьянства в виде гремящих бутылок в пакете с мусором. Раньше было неловко выволакивать этот алкоголизм на помойку, особенно сталкиваясь с соседями.
Хотя кому б пиздел Андрей – во времена своей чуть более бурной молодости на соседей ему было ровным счётом похуй, иначе хоть раз бы прикрутил музыку после полуночи или не устроил бы балаган в тесной кухне, в которой и так от этих пьянок было разбито окно. Разбили стекло ещё давненько: хозяйка не наведывалась, а без её присмотра – не хотелось решать эту проблему. В целом, всё устраивало.
Всё устраивало, но затяжное спокойствие почему-то давило. И хоть прошёл этот эпизод декаданса, саморазрушения и самой бессмысленной философии на балконе или лестничной клетке двумя пролётами ниже – душа всё равно требовала чего-то. Какой-то перчинки, соли, уксуса с содой или хотя бы драной паприки в этом безвкусном салате существования, который отчего-то так долго перематывал в правом нижнем углу чёрной лентой с надписью «жизнь».
Вся соль из этого салата выветрилась вместе с её последствиями, весь перец – вместе с десятью диетами, назначенными годом ранее.
Диеты ослабли, жить стало проще, дышать легче (вероятнее всего, заслуга это была не врачей, а глошки, заменившей сигареты). Казалось, что это спокойствие и возможность вдохнуть чуть глубже и без угрозы откинуться сразу же – повод отметить своё успешное существование.
Пальцами в стальных кольцах упрямо стучал по столу, перебирая мыслишки. Кто-то из друзей откинулся, кто-то добавился, кто-то живёт не в Питере, с кем-то поссорился – кажется, остаётся только пара вариантов. И если захотелось бы побухать один на один с парой человек или самыми близкими – посидели бы лучше в баре. Но было одно «но», честно говоря, хотелось вспомнить молодость.
Молодость, во времена которой в своей же квартире приходилось знакомиться почему-то с десятком людей. Как они помещались и почему этот дом ещё жив – оставалось мрачной тайной.
Тайной, которую, может, хотелось повторить ещё раз. Или всё-таки не в своей квартире, просто главное – вспомнить эти ощущения. Негоже в свои двадцать, кажется, семь – сбился со счёту, который год жизни сейчас идёт – ложиться в девять, утром на маршрутках ездить в поликлинику и ругаться в очередях.
Беседа с общими знакомыми давно пустовала. Жутко было смотреть на последнее сообщение ещё от девятнадцатого года. С того момента все или передохли там (в чём были небольшие сомнения), или обратились к более спокойной жизни.
Спокойная жизнь не увлекала в себя надолго, не ебашила водоворотом, хотя тот водоворот, в котором Андрей крутился раньше – больше напоминал слив унитаза, нежели завораживающее природное явление.
Два дня в раздумьях. Два дня тренировок на лёгких коктейлях и тяжёлых сигаретах – организм привык. Да и задница, пассивно ищущая приключения, всё-таки их нашла. На абсолютно ровном месте, ничего не предвещало беды – сообщение от старого кореша времён ещё, кажется, КБС – «знаю что пошлёшь, но мб захочешь с нами за город».
Последний год все слышали только отказы. Все знали, что Андрей точно скажет «нет», потому что его компания – это только пара близких человек и компьютер с главной иконкой в центре – валорантом.
«– где когда ?»
Читают сразу. Пересылают сообщение с временем и адресом ещё быстрее, чем читают. Чувство трепета зарождается в душе, сожранной голодными демонами, и растекается по остаткам тела. Расписание их кормёжки сбилось, в спячку они отправились не сразу, оттого и выглядела внутрення составляющая весьма мрачно. Старый контакт снова переспросил, точно ли это Андрей и попросил фотку с банкой на голове и ложкой в зубах. Просто потому что это единственная фотография, которую найти было бы тяжело.
Ответа Андрей не дал. Просто млел в предвкушении очередного за жизнь издевательства над организмом и, может, чужой психикой, репетируя перед отражением с зубной щеткой во рту речь: «– ну и чё, что мы поебались в туалете? Я за пять минут до этого тут же вдохнул месячный запас кокаина для Нью-Йорка, только потом тебе отсо-…»
Прокашлялся. Кажется, мысли заходили не в ту степь. Наверное всё-таки Питера, а не Нью-Йорка. Да и в целом репетиция оправдания была неубедительной – проще было бы избежать такой ситуации.
Наверное.
***
Было решено приехать немногим позже начала, всё равно остаются все с ночёвкой. Кроме тех, конечно, у кого дома дети. Это пугало похуже утреннего отражения в зеркале – у кого-то семья и дети. Дети, которые ходят в школу.
Андрей явился ко второму часу сомнительного мероприятия. Калитка не заперта, на лавочке – парочка, девочка с задранной юбкой и… Девочка, её на эту лавку укладывающая?
Картинка привычная. Только холодновато торчать тут. Андрей смахивает с ебальника старческое ворчание и громыхает дверью двухэтажного коттеджа. Внимание привлекается. Кто-то из знакомых бросается на шею, дыша перегаром на ухо, под нос или куда-то в грудь, в зависимости от роста. Казалось, что сам захмелел от этого запаха.
Захмелел до момента, когда взгляд зацепился за чертовски знакомую фигуру с белыми волосами, стоящими дыбом, и красными рогами среди них.
Рвотный рефлекс грозился сработать при виде этого чертилы, но приходилось держать себя в руках. Договорив, готическая гадость обернулась, глядя жуткими глазами прямо в душу. Направился чертила в сторону Андрея. Андрей поспешно испарился абсолютно в другую сторону, протиснувшись сквозь людей. Готическая гадость отстала, мелькая своей белой гривой уже снова рядом с другими людьми.
Тонкая душевная организация, больше похожая на цветы фиалки, в этот раз не пострадала. А если бы пострадала – точно пострадал бы ебальник Чертюберга, отчаянно докучающего Андрея последние миллиард лет. Хотя вряд-ли бы он этого испугался – предатальская садо-мазохистская душонка этого недо-эксперта явно оценила бы такой БДСМ.
Пропустил первый стакан – присутствие этой ошибки видеоблогинга уже не так напрягало. Он мог показаться в поле зрения без ущерба для обоих.
Андрей узнал из всех, кто к нему подходил, только Федю. Федю, который принял свою жизнь нормальной и здоровой, а не рандомным набором сумасбродных событий, состаривших его лицо минимум на пару лет.
Дружеского «броситься на шею» почему-то очень не хватало. Да и не дружеского тоже – стакан из крови выветривался, добраться до алкоголя самому не выдавалось, а чертила ещё не утопился в унитазе посредством рук Андрея.
Андрей был чётко уверен, что так и закончится этот ебучий вечер. Он просто утопит Диму в туалете и смоет как крысу из мультика.
– Расслабься. – хлопает по плечу один из новых друзей. Приятелей. Знакомых. Чёрт знает, Андрей забыл, о чём и зачем говорил с этим человеком. Но точно счастлив, что эти новые знакомые сформировали свой круг общения, абсолютно абстрагированный от остального помещения.
У каждого счастья был минус: оно заканчивалось. К трем утра ещё не посветлело, не подешевело такси, люди разбредались кто куда. Кто-то засыпал на первом этаже, не в силах дойти до второго, кто-то в морозе на улице, что было опасно.
Парочка людей отрубились в абсолютно рандомных местах.
Стакан Андрей допивает одним машинальным движением. Вдох-выдох. Кажется, эту тару с водкой никто не разбавил. Несмотря на количество выпитого, Андрей был уверен в том, что походка у него твёрдая и серьёзная.
Полупьяный мозг Димы распознал в надвигающейся туче недовольства Андрея. Расправил руки, показывая свою готовность принимать удары (нежная фиалочка умела не только обижаться, но и пиздиться). В ответ только в грудь пихнули. Совсем по-детски и несерьёзно. Дима поднял брови.
– В лицо скажешь то же самое? – Андрей тыкает пальцем Диме в грудь, будто пытается переломать ребра. Даже не пытается – искренне уверен, что в этот момент хрустнул не собственный палец, а ребро под таким мощным ударом.
– Скажу. – язык у Димы предательски работает так же херово, как и у Андрея в некоторых новых песнях.
– Понял. – Андрюша в ответ хлопает ресничками непонятливо. А к чему всё? – Ты, блять, не доёбывайся до меня, понял?
Не хочется слушать все тот же пиздёж, который пересматривал трижды записью на Ютубе и трижды – а может и больше – объяснял на пальцах, где Дима соснул хуйца, и в какой подворотне ещё один прилетит ему в задницу.
Стояли, молча смотрели друг на друга. Дима улыбнулся дружелюбно, Андрей выглянул исподлобья. Ситуация не становилась лучше до момента, пока Андрей не промямлил:
– Чёто нехошо.. нерошо. – едва держащие ноги потянули в сторону горизонтальной поверхности, заставляя усесться на стол.
Соединив пару слов в одно – Дима ничего не понял. Покрутил, повертел, и додумал отвести Андрей куда-нибудь на мороз, чтобы язык, который, кажется, заснул в тепле, снова воскрес и изъяснил всё более понятными словами, нежели набор звуков, будто говорит не взрослый парень перед ним, а полуторагодовалое дитя, произносящее свои первые слова, не имеющие смысла по своей сути.
Куртка на вешалке не была признана. Да и найти её среди девичьих курточек было тяжело – они вешали их поверх суровых мужских курток для мужицкого завода (среди этого набора точно угадывалась весенняя мужская кожанка и пара лёгких кофт, взятых вместо курток). Дима отчего-то был уверен, что Андрей явился в розовой шубе, висевшей под самым низом. Остатки рассудка позволили не сбивать с вешалки всю одежду.
Хуй с той улицей – думает Дима. Сейчас если не сработает план по освещению мозга и вырубит на пороге дома – спать в снегу просто смертельно. А Андрюша всё-таки фиалочка, а цветы морозы явно не любят. Он, блять, фиалка, а не ебаный подснежник.
Хотя точные детали молодости этой ходячей бутылки водки Дима не знал и ручаться не мог.
Доковыляли почти в обнимку до второго этажа. На пьяную голову почти забывалась обида длинною в года. Ненависть, размером с несколько галактик. В одной из спален высунулись в открытое окно. Андрей пихнул бедром, сталкивая подальше от подоконника и жадно вдыхая февральский воздух. Свежо. Становилось чутка легче. По комнате неслась прохлада.
Возмущённый происходящим Нюберг – на самотёк происходящее не пускал, угрожая сбросить Андрея совершенно случайно со второго этажа на
хуи дрочёные…
Пики точёные… В кусты. Вот-вот переросло бы в драку, правда, понимая, что Андрюша в целом способен только на лёгкий пьяный дебош и выбивание дверей круглосуточной пятерочки – жалеет. Распущенные руки, нагло хватающиеся то по-бабски за волосы, то по-детски за одежду – приходится придавить к стене. Андрей умно бьёт коленом – Дима опирается на Андрея полностью, не желая утром разбираться со случайной бесплодностью или просто синяками.
– Убери руки. – Андрей удивительно серьёзный. Дима без вопросов отпускает его, отступает немного назад, заглядывая в поблёскивающие во тьме глаза. Дима не обещал не доёбываться – но хоть в жизни оставит в покое этот нежный цветочек.
Смотрит напоследок на фиалочку и разворачивается, планируя где-то упасть и следующим утром просто вернуться домой. Достаточно гулянок в семье.
Цветочек сам угрожающе подступает ближе, рывком разворачивая к себе. Будь Дима чуть трезвее – собрал бы всю координацию в кулак и заехал бы уже в нос, явно выделявший Андрея из ему подобных. Правда, пропускает это движение в силу выпитого. Последнее, о чём успевает подумать – теряю сноровку. Андрей резко обнимает за шею, будто душит, и впивается в губы. Не с поцелуями – с укусами. Кусает, будто норовит откусить. Лезет языком к языку, будто пытается вырвать, свернуть, открутить или просто влезть в душу.
Неловко замершие от небольшого трихуя руки – Дима смещает на чужую задницу.
Андрей напирает, давит больно, мечется от попыток пьяной нежности до холодной и немного безрассудной грубости.
– Сука, – Андрей ещё раз вцепляется зубами в губу. Дима жмурит глаза, сжимает задницу в руках, пока чужие ладони скользят ниже, холодом пальцев продвигаясь по позвоночнику выше. – Как же я, блять, хотел тебе ебало откусить…
– Больше не хочешь? – Дима чуть прогибается. Андрей напирает. Напирает сильнее, валит спиной на кровать.
Вопрос тонет в тихом скрипе пружин кровати под весом Андрея. Диму приходится толкнуть чуть к середине смятой постели. Неладное осознаётся быстро. Положение нужно менять – последнее, о чем успевает подумать Дима, перед тем, как чувствует на шее чужие губы, затем и зубы. Тело немеет, глаза распахиваются. Андрей присосался к нежной коже и точно планирует оставить засос. Дома ждут жена и сын, отправившие на это мероприятие в «небольшой отпуск». Дёргает ещё больше – Андрюша держится долго, явно планируя оставить клеймо на подольше, которое не перекроет ни один корейский косметос.
– Блять! – ударить Андрея не получается. Вариант ворочаться – тоже совершенно не спасает. На шее распускается лиана багровых засосов, как маленькая, но уверенная тропинка к разводу.
Кричать стыдно, думает Дима. А когда Андрей снова прижимается губами к губам – даже уже и не хочется. На языке привкус ядовитой горечи водки смешивается с привкусом мятных стиков Андреевой курилки.
Дыхание сбилось у обоих. Сердце стучит, руки дрожат, переплетаясь пальцами с чужими.
Андрей ослабляет хватку, прижимаясь так же с поцелуем. Диме не составляет труда повалить Андрея набок рядом с собой. Пинаются, устают быстро, чего Андрею не хотелось. Платиновые пряди сдуваются с лица. Дима предупреждает все угрозы сохранности своих органов и в целом жизни – коленом между ног и ещё более крепко прижатыми руками. Останутся следы. Андрей эту ночь должен запомнить навсегда. Если в целом пластинка в его голове способна ещё записывать информацию, а не только выдавать злобное кудахтанье.
Дима уверен, что Андреева брезгливость не позволила бы зайти ему дальше поцелуя – да и на тот он согласился, почему-то, с большой агрессией. Возможно, он правда хотел откусить ебало.
Диме не противно. На груди Андрея расходится молния дебильной кофты, одной рукой расстёгивается пуговица и ширинка брюк.
– Я же тебе, блять, жизнь испорчу всю, – у Андрюши язык заплетается меньше, чем раньше. Дима одной рукой пытается стянуть брюки с трусами пониже. – Сука!
Угрозы под собой почву теряли вместе с тем, как словарный запас Димы рассыпался по задворкам разума при виде стояка. Андрей готов был язвить. Дима чувствовал будто – прижал ногу ещё сильнее, пока не выудил из чужой груди предательски высокий, печальный стон, уведомляющий, мол, мне вообще-то немного много больно!
Злобное тарахтение затихло. Андрюша смотрел недобро, тяжело дышал и абсолютно не дёргался, пока Дима перехватывал две его руки одной своей, задирал тонкую футболку на часто вздымающейся груди.
Андрей отворачивает голову, чтобы, кажется, не видеть Диму. Открывается шея. Кажется, что на плечах сидят два демона – один из которых бормочет про взрослость и желание отыграться по-другому, второй тарахтит про необходимость отомстить за свою собственную шею.
– Блять! – Андрей взвизгивает, когда губы на шее ощущаются не в той привычной ласке, а с маниакальным желанием выдрать сонную артерию. – Сука, отлепись! – пинает коленом Диму, отталкивает.
Не унимается, пока не прижимаются губами. Как соска ребёнку – утихомиривается, тянется за Димой, лезет языком в рот, ногами пытаясь обхватить за талию и прижать к себе поближе.
Дима стопорится. Остатки какой-никакой морали заставляют отнять руки от пьяного тела под собой, выровняться, так же опираясь коленями на кровать.
Андрей пропил свою мораль ещё, кажется, в детском саду – притянул Диму к себе обратно за ворот тёмной рубашки.
– Не выёбывайся, – Андрей ведёт языком по губам.
Дима блятькает, пиздецкает, но возвращается обратно. Из блёклой реальность в яркий коктейль, где Андрюша явно выступал каким-то ебучим ядом.
Ядом, поддающимся на все движения, то прижимающимся ближе, то будто брезгливо отпрянывающим назад.
Качели затягивали в омут с головой – на пол летели штаны Андрея, кофта с футболкой, он в ответ абсолютно без стеснения грубо тянул за края рубашки, заставляя пуговицы выскакивать из петелек, лез языком к голой груди, оставляя мокрую дорожку до шеи. Руками Андрюша лезет под брюки Димы, игнорируя туго затянутый ремень. Взгляд метнулся в глаза, когда руки оттолкнули от тела, резкими движениями расстегивая и вынимая ремень полностью. С хлопком тот рассёк воздух – Андрей и глазом не повел. Улыбнулся, прикусывая губу. Кипящий в крови спирт растворял старые обиды, возбуждение, подливающее масла в огонь, тянуло руки к фигуре, нависающей над Андреем в полутьме.
Разворачивают на живот, вдавливая у кровать – возмущение Андрея остаётся только тихим «сука» в смятое одеяло. Вскрикивает, когда тот же ремень проходится по заднице с размаху. Андрей вжимается лицом в кровать, будто провалится сквозь неё и подобного не повторится. Обожжённая ударом ягодица полыхает, руки Димы обводят бёдра, при попытке перевернуться – затягивают руки Андрея за спиной этим же ремнём.
Дима знает, что Андрей бы ни в жизни не позволил никому так сделать. Если бы он захотел – уже трижды бы перемолол череп Димы в готическую сахарную пудру, из этой сахарной пудры делая готическую сладкую вату. Сейчас только подставляется, мурлычет что-то, уткнувшись лицом в кровать. Этот бубнёж важен только ему – Дима не вслушивается и не прерывает чужой поток любезностей или всё-таки проклятий.
Обводит тело под ним, шлёпает по заднице. Андрей замолкает, поворачивая голову вбок. Его глаза блеснули, отражая тусклый свет из окна. Мрачная спальня вокруг вовсе померкла.
Андрея, не бубнящего колкости, оскорбления, не язвящего, а такого спокойного видеть странно. Напоминал он ядрёный тобаско, залитый холодным молоком.
От бездействия Димы – прижался задницей сам, будто бы снова оживая.
– Если будет больно, блять, я-… – утыкают лицом в кровать. Дима поднимается.
И правда – больно делать не хотелось ни ему, ни себе. По крайней мере именно так. Нужно было что-то – пройдясь по тумбочке, прошарив ящик – нашел пару гандонов, сверху которых валялась оборванная записка. Буквы было не разобрать, да и едва трезвый мозг разбирал их отдельными символами, а не одной невнятной волной.
Андрей перевернулся, уселся. Смотрел недовольно, выглядывал и взглядом явно угрожал сделать что-то. Что-то, что в его положении было бы не лучшим вариантом.
Заразиться венерическим букетом от Андрея тоже не хотелось, конечно.
Спустя, по ощущениям, пять бесконечных минут – застал Андрея на той же кровати в попытке снять с себя ремень.
– Я думал, ты не вернёшься. – в голосе снова звучит тот же блядский запал. Двести рублей ушло на то, чтобы выпросить у кого-то ещё не потерявшего способность говорить – тюбик смазки. В полуосвещённом коридоре впервые за пьянку смог различить буквы.
– Могу уйти. – Дима подходит ближе, снимая с безымянного пальца правой руки обручальное кольцо, следом остающееся на прикроватной тумбочку. Андрей расплывался в улыбке.
– Вали.
Никто не уходит.
Андрей снова поддаётся. Так же позволяет уложить себя на живот, прикоснуться, напугать прикосновением пальцев с холодной смазкой на них.
– Расслабься. – хоть сам готов лопнуть от напряжения – всё равно командует. Андрей под ним тяжело вздыхает.
Дима не ждёт, пока пьяная тушка привыкнет к чужим прикосновениям – Андрей только пикает, чувствуя в себе пальцы. В порыве пьяной смелости – подаётся чуть назад, ближе к Диме. Дима сам прижимается ближе, вгоняет пальцы по костяшки, улавливая тихий судорожный вдох, чувствует, как Андрюша дрогнул.
Мир снова померкнул вокруг фигуры с перетянутыми за спиной руками ремнём. Прошёлся по позвоночнику, потянул за волосы на себя, заставляя подняться. Андрей шипит, пинается, отчего-то хочется мучать это несчастное существо, так долго выставляющее Диму своим главным врагом и антагонистом своей жизни и творчества.
Стоит немного согнуть пальцы, развести внутри податливого Андрюши – его размазывает, стон его мелодичным голосом звучит лучше, чем вырезанный из его трека, лежащий на компе в дальней папке и телефоне в "скрытом".
Заводит, кажется, сильнее, чем когда-либо в жизни. Сильнее, чем под любыми препаратами, которые из крови Андрея явно не выйдут никогда. Пальцы исчезают быстро – Андрей снова валится на кровать без опоры.
– Не тормози. – руки тянет в стороны. Перевернуться так же не дают. Хочется разглядывать, хочется запомнить его такого, заменяя мрачные воспоминания всей его неприязни – его похотливым шёпотом.
– А ты попроси. – звонко шлёпает по заднице. Андрей фыркает. Ещё шлепок – Андрей всё-таки поддаётся на чужую игру. Он не запомнит. Уверен, что Дима забудет это всё.
– Вы-… – давится гордостью, стискивает зубы. Организм отказывается и дышать после этого. Дима шлёпает ещё раз и сильнее – на заднице останется след. – Выеби меня… – тихая просьба прерывается шлепком и шелестом презерватива.
Выдох. Попытка отдышаться. Дима прижимается стояком, обводит бедра руками.
– Не услышал. – по губам растекается злобная улыбка. Андрея от грубоватого тона развозит по кровати ещё больше. – Ещё раз, Андрюшенька.
– Выеби меня, – повторяет снова. Чётче, чуть громче – всё нутро требует прекратить, прервать происходящее. Но всё нутро залито спиртом, и за этим алкогольным бульканьем голос разума почти не слышен. – Блять, Дима…
– Как-то сильно тихо. – Дима притирается ближе. Андрей выдыхает громко и демонстративно.
– Глухой пидор! – выкрикивает уже громче. Дима бьёт с замахом по заднице. Если бы Андрей был порноактером да с его-то голосом – кажется, стоило бы поменять направленность своей деятельности.
Рука Димы снова прошлась по бедру Андрея, кончиками пальцев переходя на живот и спускаясь ниже. Заводило, кажется, даже дальше возможного предела новыми прикосновениями – Андрей вился под Димой, стоило сделать чуть приятней. Рука с небольшим количеством смазки прошлась по члену, выманивая из груди тихий стон. Хотелось вцепиться во что-то зубами, отвлечься, немного отойти. Остатки сознания, не дававшие и слова вымолвить, мутнеют – Андрюша рассыпается в блядских просьбах выебать.
Замолкает только в тот момент, когда терпения Димы на издёвки больше не хватает – входит резко, наполовину, тянет за бёдра на себя. Андрей отзывается на мелкие толчки только тихим айканьем, пока не становится проще. Пока не перестает быть больно, пока Андрюша не привыкает и не тянется сам поближе.
Дима входит глубже, выровняв спину – голос Андрея, кажется, разносится по всему этажу громким стоном. Дима чувствует, как дрожат у Андрюши колени. Чувствует и подливает масла в огонь. Этот огонь не хочется затыкать – только двигаться быстрее и резче, доводя связки Андрея до напряжения, самого его – до полусознательного состояния, больнее вцепляясь пальцами в бедра, подтягивая к себе.
Хочется его больше, ближе, по самые яйца натягивать Андрюшу на себя, тянуть за волосы, пусть кричит, пусть хоть всех перебудит.
Дима думает, что это длится вечно. Что не устают даже бедра, не ноет поясница от этого положения – пока Андрей не сжимает в себе. Звёзды летят – ещё пару движений и получается только увалиться грудью на взмокшую спину.
Отдышаться тяжело, но приходится – выходит из расслабленного тела, стягивая с затёкших рук ремень, затянутый вообще-то не слишком туго – при желании он бы выбрался. Но этого желания либо не было, либо сорокаградусный русский алкоголь не позволял осознать, что положение не так печально, как ощущается.
Кажется, что минутой позже – падают рядом друг с другом, прижимаясь и совсем игнорируя распахнутое настежь окно, пока на подоконник налетают мелкие снежинки, потихоньку тая.
За запертой дверью гаснет свет в коридоре. Дом весь во тьме. Наверное, и последний живой лег спать.
***
Просыпаться утром Андрею было неприятно. Жутко холодно, одежда по всей комнате разбросана (и не только своя), кажется, ещё и шею продуло.
Пугает это все не так сильно, как фигура, прижимающая к себе.
«Эта готическая гадость имела наглость воспользоваться нетрезвым рассудком!» – несётся у Андрея в голове. Прежде чем учинить скандал и разборки – посещает справедливая мысль одеться и натянуть на себя одеяло с кровати.
Когда с Димы оно сползает – открывается вид на шею. Становится понятно, что шею не продуло, что руки болят не потому что отлежал. Не то чтобы понятно – это, скорее, самый жуткий вопрос, решающийся посредством всплывающих уведомлений памяти.
На полу валяется пара запечатанных презервативов, один использованный – вот же свинья – и все детали становятся на своё место.
В молодости, кажется, таких приключений не было – хотя, может, Андрей их просто не вспомнил. Уже и не хотелось и пытаться их вспоминать – мало ли чего подкинуло бы подсознание.
Дима раскрывает глаза, спустя минут пять глазения на эту фигуру с растрёпанными волосами и искусанными губами.
Молча смотрят. Андрей исчезает из спальни быстро, успевая плечом удариться в запертую дверь и почти кубарем прокатиться по лестнице. Такси, шуба, улица – вот, блять, вспомнил молодость.
Заебись.
Лучше бы старость дальше переваривал.
«– Мог бы и попрощаться ;)» – пиликнуло уведомление из телеграмма. Андрей знал, что у Димы есть его аккаунт.
Желание ответить колкостью было вылечено баном аккаунта Димы.
