Моя-твоя жизнь

      Я хозяин своей стены, своей жизни и своей судьбы. Я живой мертвец, мерзавец и чистокровная блядь для многих клиентов. Их проклятие и их смерть. Лишь только один мог принять и понять мою натуру грешную. Мой любовник и мой свежий воздух. Совсем не такой огрубевший, как мои пальцы спустя стольких разов трения о курок. Совсем не такой грязный и не такой чёрствый. Должно быть, я должен ему сочувствовать, но мне всё равно, пока тому ничего не угрожает. Нас связывают узы, которые я мог чувствовать точно. Мой свет, мой Кадзуха.       Парень, лет двадцати, лежал на спине, вглядываясь в потолок. По комнате были развешаны газеты разных поколений, что заменяли ковры. Стены были увешаны фотокарточками разных форм и размеров. Некоторые были чёрно-белыми, что указывало на их давность, а цветные на почтительном расстоянии были более частыми. Словно на голову больного художника, пёстрая краска брызнула на серые строки любимой книги, так, чтобы буквы были различимы, но уже приобретали совершенно другой смысл.       Вскоре перед глазами возникла капельница, тонкой ниткой ведущая к руке.       — Кадзуха? — Голос хрипит, подводит, отчего парень кашляет, стараясь сделать ровный тон.       — Кончай с наркотой, придурок, — ругает уже до боли знакомый голос, — вы заебали пользоваться моим медицинским образованием, в следующий раз откачивать тебя будет твой ёбырь.       — Как мило с твоей стороны, Дориан, — прыснул, оборачиваясь на собеседника, — это больше походит на дешёвую трагикомедию, где маньяк и наркоторговец учат друг друга жизни.       — Убейся, — шипит блондин, — ты что творишь?       — Ухожу.       Игла с вены болезненно выползает, когда Скара тянет её с особой аккуратностью, но в то же время быстро. После сразу же зажимает рукой и цокает близкосидящему парню.       — Ты совсем недавно корчился от ломки, а сейчас строишь из себя героя! Как можно быть таким… Таким…       — Каким? — С безразличием спрашивает.       — Безрассудным, — заключает блондин.       По комнате разносится звонкий хохот. Дориан смотрит на коллегу, яростно негодуя, в то время, как хозяин квартиры заливается смехом, да так, что вечно бледные щёки обрели красный румянец. Когда же он изволил запнуться, то заметил в комнате ещё одну пару любопытных глаз, которые скрывали тёмные очки. Вид у рыжеволосого парня походил на банального фрика: перевязанные банданой патлы, пряди некоторых сплетённые в маленькие косички. Рубашка с гавайскими узорами каких-то цветов, расстёгнута наполовину, из-за чего грудь была видна. На шее несколько подвесок, проколоты уши, верхняя губа дважды и бровь. На руке куча всяких фенечек и кольца почти на каждом пальце. Сам же он скучающе присвистывал, рассматривая помещение.       — Ну и срач у тебя в хоромах, — голос у него был звонкий и в то же время шипящий. Безкультурно громко слышны были чавканья какой-то дешёвой жвачки. Интересно, как он определил её стоимость? По крайней мере все знали, что его любимыми были те, что можно почти безнаказанно своровать. Он воровал всегда и везде, хотя не сказать, что тот не был бедным, даже наоборот. Родители рыжего были достаточно богатыми и деловыми.       — Хотя бы не такой, как у тебя на бошке, «Антошка», — огрызнулся Скарамучча по-детски, высовывая кончик языка наружу.       — Это мне говорит солевой?       Скара злостно фыркает, а после отворачивается от собеседников, укрываясь с головой. На телефоне тот шустро открывает переписку с одним важным человеком и печатает:

«Ты сегодня сможешь прийти? Можешь не отвечать, но, если сможешь, то приди, пожалуйста»

      В голове снова невыносимо заныло и Куникидзуши сдержанно взвыл, пока не получил скорый ответ с характерным звуком сообщения: «Скоро буду»       От радости голова словно перестала болеть, а следом и сам Муши приподнялся на локтях, чтобы прогнать незваных гостей.       — Валите отсюда, даю вам 5 минут. И эту вавилонскую крепость заберите, — кивает на подставку с капельницей. Оба парня недовольно цокают, но всё же собираются покинуть недотоварища.       — Только долго не трахайтесь, тебя босс вызывал, — язвит Дориан, на что брюнет лишь отмахивается и снова заваливается в постель.       Одиноких полчаса длились мучительно долго. Пыльная комната, в которой давным-давно никто не убирался, разбросанный хлам по ней и использованные шприцы за батареей. Всё это окружало Скарамуччу который год. Честно говоря, он сам не знает сколько ему. Сбился со счёту. Паспорта у того будто и не существовало в помине, а квартира висела на, так называемом, любовнике. Возможно, это ещё одна причина, что связывала их. Вскоре послышалось, как дверь открыли, закрыли на защёлку, шарканье обувью и шаги. Звука застёжки не было. На улице лето? Или весна? Хватает дня сидения дома, чтобы забыть это. Здоровье Скарамуччи давно ушло под откос, а может и родили его с отклонениями. По крайней мере единственное что тот мог знать — до 30 не доживёт. Значит ему где-то двадцатник? А если меньше? Вот уж вряд-ли. До шестого класса учился в какой-то гимназии, в 15 остался без родителей, через год и без бабушки, которая была единственным опекуном. Дальше бросился в бега от опеки и его приняли в эту организацию, которую толком и организацией язык не поворачивается назвать. Шайка нелегалов с каким-то богатеньким чмырём во главе. А иногда так хочется обычной людской жизни: вылечиться от наркозависимости, устроиться на работу со средненькой зарплатой, а потом… А что потом? Может быть, расписаться с Кадзухой. Завести парочку милых детишек из детского дома, да жить беззаботно.       — Почему так рано? — спрашивает парень, только что вошедший в квартиру. Осторожно обходит препятствия и близится к Скарамучче, садясь рядом.       — Рад тебя видеть, Казу, — с улыбкой произносит юноша и кидается к гостю обниматься, на что тот неуверенно отвечает, — мне стало плохо, а сейчас ужасно скучно. Я хотел увидеть тебя! Мы ведь сможем побыть вместе?       — Но ведь… Эм… — блондин запинается, закусывая губу, — не больше часа, у меня дела.       — Какие?       — Личные, — отрезает Каэдэхара и падает на кровать, утягивая парня за собой так, чтобы он устроился на его груди. Скарамучча разочарованно вздохнул.       — Му-му, щеночек мой, почему ты делаешь вид, что мы что-то большее, чем просто любовники?       — Что?       Тогда-то мир и рухнул. Его ядовито-алые глаза стали действительно ядовитыми. Хватило бы с минуту в них побывать, как утопаешь, умираешь мучительно долго и жгуче. Этот яд был единственным, который он пускал не по венам.