«посмотри на меня, я моральный урод и мразь, я божился и клялся почти бесконечность раз., а из клятв и доселе не выполнил ни одной, но стою здесь, такой отвратительный и живой.»
///
Инстинкт самосохранения у Стилински давно дал сбой — это не новость. Но он и сам не ожидал от себя такого ледяного спокойствия, когда через окно в его комнату в три ночи залезет оборотень. Так бывает, ты просто устал. Безумно сильно заколебался от всего этого дерьма, которое окружает тебя круглосуточно, но настолько сильно привык к нему, как конченный наркоман к дозе. Стайлз — адреналиновый наркоман. Стайлз не испугался Питера, который заявился к нему ночью. Весь в крови, окей? Зомби-дядюшка совершенно пренебрегал всякими манерами. Стилински лишь устало фыркает, даже не собираясь вставать с кровати. Честно говоря, он больше был бы рад видеть Скотта. Только, чтобы без крови, пожалуйста. Иначе Стайлз, наплевав на спящего в своей комнате отца, уже во всю орал бы, что МакКолл придурок, который в очередной раз нашел неприятности на свою задницу. Стайлз бы обязательно добавил в конце: Как ты вообще смог их найти без меня, как ты посмел?! — Чувак, ты весь в крови, — Питер согласен умереть еще парочку раз, лишь бы только чертов мальчишка не называл его так. Стилински знает, и именно поэтому начинает разговор с этого непотребного и идиотского слова. — Ты не должен заявляться ко мне весь в крови. Ты вообще не должен ко мне заявляться. Никогда. Питер, улыбаясь привычно издевательски, садится на край письменного стола, аккурат напротив лежащего на кровати Стилински. Будто ничего удивительного и не происходит. Каждое его движение, взгляд, полуулыбка настолько спокойные и привычные, словно он уже тысячу раз вот так заявлялся к Стайлзу. В комнате темно, Стайлз не включает ночник. Ржаво-оранжевый свет уличного фонаря едва попадает в комнату, но Стилински этого хватает, чтобы разглядеть, кажущимися черными в темноте, пятна крови на одежде и руках Питера. — Не запачкай мне ковер, — устало выдыхает Стайлз. И идет в ванную, чтобы принести парочку влажных полотенец. Аптечка не нужна, Питер исцелится раньше, чем он вернется. Стилински возвращается в комнату где-то через минуту, он и сам не ожидал, что будет спешить. Он не собирался так спешить. Родная комната пугает своей пустой. Словно в ней не хватает чего-то действительно важного, к чему Стайлз уже привык. Как, например, если бы внезапно пропала кровать или ноутбук. Но все вещи на месте, а вот Питера нет. И только жалюзи бьют по открытому окну запуская в комнату холодный ночной ветер. — Ты бы прикрыл окно, — насмешливый шепот из угла, — Простудишься, малыш. Стайлз вздрагивает и резко оборачивается лицом к Питеру, который рассматривает фотографию в рамке, стоящую на тумбочке. Хейл делает глубокий вдох, впитывая в себе легкое смятение и тонну непонимания, которым пропах Стайлз и комната. Стилински забирает из его рук фотографию матери и кладет ее обратно, на свое законное место, одновременно с этим включая ночник. Теплый тусклый свет освещает комнату и делает напряженную тишину в ней, будто материальной. Тишина режет слух. Питер в паре сантиметров от Стайлза напрягает и натягивает нервы тонкими струнами. Слышно каждый судорожный вдох Стилински, как бешено бьется его сердце, кажется, вот-вот пробьет грудную клетку и выскачет наружу. Слышно, как молчит Питер. Слышно, как громко он думает. Знаете, когда у вас действительно появляется проблема? Когда на волосок от смерти в вашей голове звучит голос принадлежащий одному гиперактивному надоедливому подростку, который орет вам: вставай! Питер, блять, не смей подыхать! Голос Стайлза не должен был вытаскивать его с того света, не должен был откуда-то прибавлять измученному организму сил. Голос Стайлза вообще не должен был звучать в голове Хейла. Он пришел сюда в поисках ответа, заранее зная, что их не получит, и искренне надеясь, что мальчишка уже давно спит. Чертов Стилински вечно портит все планы. У Питера на левой щеке огромный кровоподтек, становящийся меньше с каждой минутой. Тонкая струйка крови льется из рассеченной брови. Стайлз поднимает в воздух руку с мокрым полотенцем и легким касанием вытирает ее. Питер замирает и продолжает внимательно смотреть на него. Но не усмехается. Не отталкивает. Не комментирует. Это действует странно ободряюще на Стилински, и он вытирает засохшую кровь с уголка губ. — Стайлз, — Питер говорит на грани слышимости. — Начни, наконец, дышать. Мальчишка неосознанно повинуется. Делает глубокий вдох, осознавая, что задержал дыхание где-то секунд сорок назад. Питер слегка улыбается, забирает из его рук полотенце, на секунду проведя своими теплыми пальцами по озябшим ладоням Стайлза, и отступает назад. — Этот чертов город проклял волчий бог, — голос Стайлза охрип и кажется совсем неродным. Питер стоит к нему спиной, стягивая с себя испорченную и грязную футболку. — На кого ты нарвался? Питер молчит. Его спина напряжена, и Стайлз пытается побороть в себе неуместное иррациональное желание провести пальцами по трем глубоким царапинам на ней. — Я бы пустил тебя в душ, но отец может проснуться. Сам понимаешь, — Стайлз косится на фотографию мамы и стряхивает несуществующие пылинки с деревянной рамки. — Он тебя не очень-то жалует. Питер усмехается и оборачивается к нему лицом. В усмешке Стайлз слышит несказанное: меня никто не жалует. — Скажи, Стайлз, — о, блядский бог. Стилински просто ненавидит этот его снисходительный тон. В комнате резко возникает запах раздражения и злости, Питер наполняет этим запахом легкие. — Какие кошмары тебе снятся? Въебал. Стайлз откачивается назад, в поиске опоры цепляясь за край комода, вгоняя ногти в деревянную поверхность. Почему-то немного успокаивается глядя на размеренно поднимающуюся при дыхании грудную клетку Питера. Тот спокоен. И, на самом деле, если бы он спросил с усмешкой, издевкой, гадкой улыбкой — было бы легче. Стайлз бы просто послал его, выгнал из своей комнаты и лег бы спать. Но Питер не улыбался, когда спрашивал и не улыбается сейчас. Он серьезен, ему действительно нужен и важен ответ. Стайлз прикрывает глаза и делает шаг навстречу. Остатки терпения выходят из Стилински вместе с воздухом. В своих самых страшных кошмарах Стайлз играет с Ногицунэ в шахматы, все еще заточённый в собственном подсознании. Или вновь месяцами ждет на несуществующей железнодорожной станции, когда его вспомнят друзья. Родной отец. — Питер, не еби мне мозг. Серьезно, Питер, не надо. Мозг Стайлзу выебали уже все кому не лень: начиная тысячелетним духом, заканчивая прекрасной Мартин, которая после начала отношений выдвинула целый список требований и обязательств. Порой Стайлзу кажется, что Питер умеет читать мысли. Потому что ровно через секунду Хейл спрашивает: — Как поживает Банши? Стайлзу нечем крыть. У Питера нет близких и любимых людей. У него нет слабых точек и больных мест. Он даже над собственной шестилетней комой любит шутить, делая глоток из бокала с элитным виски. Есть, конечно, Малия, но Питер не считает ее своей дочерью. Признает, но не считает. Даже Стайлз, который встречался с ней, чтобы заполнить дыру в душе, испытывает к ней больше теплых чувств, чем Хейл. Чертов папаша года. — Ты бы шел домой, — Стилински быстрым шагом доходит до кровати и взбивает подушку, всем своим видом показывая, что в его планах нет задушевных бесед со свихнувшимся ликаном. — Прогоняешь? — ласково улыбается Питер, и его голос раздается совсем, совсем близко. — Не люблю, когда ко мне заявляются посреди ночи оборотни. Стайлз оборачивается к нему лицом, и чуть не задыхается от того, насколько Питер близко. От него пахнет кровью, виски и хвоей. Стилински задерживает дыхание, эти запахи странным образом опьяняют. Питер Хейл умеет убивать одним взглядом. Остановить работу всех жизненно важных органов своими светло-голубыми глазами. И тебе ничего не остается, кроме как хватать ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание и насытиться кислородом. И каждую из этих жалких минут ты будешь чувствовать дикую, просто адскую боль в груди, словно кто-то воткнул в тебя огромный нож и с наслаждением крутит рукоятку. Питер сейчас именно это и делает. Он смотрит на Стайлза, слабо улыбается и вскидывает брови. Как выстрел. Как немое: а мне казалось мой племянничек делал это с завидной регулярностью. Стайлзу казалось, что он уже достаточно оправился после отъезда Дерека. Личное пространство Стайлза нагло нарушает Хейл, делая шаг вперед и окутывая своим ароматом все вокруг. — Какого черта ты творишь? В своих мыслях Стайлз прокричал это, в реальности — едва слышный шепот, обжигающий губы Питера. В своем самом страшном кошмаре Стайлз чувствует горячие ладони Питера Хейла, обхватившие его лицо. Сейчас — это реальность, которая бьет по щекам и которая не должна, просто не должна, заканчиваться. У чертового Питера сухие, но мягкие губы. Горячий язык и острые зубы, которыми он прикусывает нижнюю губу Стилински, побуждая того к ответу. Стайлз не дышит. Стайлз ждет, когда помутнение рассудка у мужчины пройдет, и тот отступит назад. Стайлз ждет, когда ему самому станет противно. Уже несколько секунд ждет, и ровным счетом ничего не меняется. Херов ноль отвращения в душе Стилински от целующего его Питера Хейла. И, наверное, Стайлз совершает самую большую ошибку в своей жизни, когда зарывается пальцами в его волосы на затылке, неловко проводя языком по разбитой губе. Утробное дыхание Хейла сквозь поцелуй. Это начисто срывает крышу. Всё происходящее кажется таким невероятным, невозможным, но таким чертовски необходимым сейчас. У Стайлза нет объяснения происходящему. У Стайлза сейчас нет ни одной здравой, трезвой мысли в голове. Он сходит с ума от пальцев, которые ощупывают его тело. Вдыхает в себя чужое дыхание, впитывает в себя запах хвои и крови. Расплывается раскаленной лавой от горячего языка, проводящего по ряду зубов и проникающего глубже. Холодные пальцы касаются горячей кожи плеч. Такой горячей, что Стайлз уверен — он сейчас просто, блять, сгорит. Он сжимает пальцы на плечах Питера, чувствует подушечками пальцев глубокую царапину и проводит по ней ногтями. Питер рычит, и сгребает его волосы в кулак, прижимая к себе ближе. Ближе, ближе. Впечатывая в себя. Растворяя в себе. Позволить всё это Питеру, и практически сдохнуть от кайфа и вседозволенности этих минут, которые контролировал сам дьявол. Губы горят, словно о них затушили сигарету. Питер улыбается, все еще прижимая мальчика к себе, проводит большим пальцем по его распухшим и влажным губам, борясь с желанием вновь прижаться к ним. — Это пиздец, Питер, просто пиздец, — выдыхает Стилински. Хейл впервые абсолютно с ним согласен.***
Стайлз не любит вспоминать прошлое. Он ненавидит ностальгию. Само это слово вызывает раздражение и зуд под кожей. Словно липкая паутина воспоминания застревают в памяти, а возникший ком в горле мешает дышать. Но Стайлз немного мазохист. Именно поэтому ранним утром он сидит на зрительной трибуне и бесцельно смотрит на пустое поле перед собой. А в голове бесконечным потоком мелькают картинки постоянных тренировок по лакроссу, крика Финстока, едких насмешек Уиттмора, когда Стилински очередную игру просидел на скамейке запасных. И все это вызывает в груди мягкое тепло, как лучи восходящего солнца над головой Стайлза, которые приятно греют кожу, и одновременно с этим неприятный осадок горечи уже пройденного этапа жизни, который хочется вернуть. Баланс во вселенной восстановлен. На каждого мазохиста должен найтись свой садист. Питер Хейл появляется, как всегда, неожиданно. Он выглядит дико на школьной трибуне ранним утром. Он выглядел бы дико в церкви, куда ему навечно закрыт вход. Он выглядит дико везде, где появляется. Ему в этом мире не место; он это и сам понимает, и похоже даже нашел в этом смысл жизни — осквернять своим существованием планету. — Ты не очень похож на родителя, пришедшего поддержать ребенка перед ответственной игрой. Стайлз не поворачивается к Питеру и смотрит на зеленое поле впереди. Питер сидит на ряду выше и смотрит на затылок мальчишки. Усмехается. Отвечает: — Особенно, если учесть, что сейчас пять утра, и кроме нас здесь никого нет. У Стайлза горит затылок от пристального взгляда Питера и чешутся кулаки в желании стереть с его лица самодовольную ухмылку. Он ее чувствует даже сидя спиной. Всё же оборачивается к нему лицом. Замирает на пару секунд. Отворачивается, слыша легкий смешок за спиной. Питер Хейл всегда выглядит слишком хорошо для человека, который умирал дважды. Для человека, который еще недавно заявился в спальню Стайлза с руками по локоть в крови. То, что у Хейла руки по локоть в крови давно не новость. Давно не шокирует, не пугает и не интересует Стайлза. То, что недавно эта самая кровь с его рук осталась на лице и губах Стайлза — это да. Вот, где действительно пиздец. Но кстати, да. Вот черт. Стайлз резко выпрямляется, как по струнке, от осознания, что они действительно сейчас здесь совсем одни. Почему-то это всегда пугает Стайлза, как в первый раз. Словно он переместился на пару лет назад и находится на автостоянке, с поднятой в воздух рукой, которую держит Питер, опаляя своим дыханием и демонстрируя острые клыки. — Лето в этом году прохладное, — Питер почти смеется, когда говорит это. Стайлз поднимается со скамьи и собирается уйти. Чертов Хейл умудрился испоганить грядущий день одним лишь только взглядом и кривой ухмылкой. Наверное, это его главный талант. В следующую секунду происходит атомный взрыв. Возможно, армагеддон. Или апокалипсис. Или еще какая-нибудь хрень, от которой сердечная мышца Стайлза перестает биться. Как сейчас, когда его за запястье хватает Питер, останавливая. Отпусти, волчара, если не хочешь сдохнуть в третий раз и лично поздороваться с Создателем. Снова. Стайлз хочет это сказать, должен, но неконтролируемо молчит. В глотке зыбучие пески, а у Питера мягкие руки. От этой поистине грешной мысли, возникшей в голове, Стайлз хочет пустить себе пулю в лоб. — Не хочешь прогуляться? Чертов розыгрыш. Стайлз хмыкает и оглядывается по сторонам, где-то должны быть скрытые камеры, определенно. — Ты издеваешься? — щурится он, вглядываясь в лазурные глаза Питера, стараясь не смотреть на его губы, которые опять находятся в непозволительной близости. — О боги, он серьезно. Питер, нет. Ни за что. Даже за миллион баксов и вечную жизнь, я не пойду с тобой никуда. Должен был сказать Стайлз. Он хотел это сказать. Но. Почему-то не сказал. Почему-то он позволяет Питеру увести себя со спортивного поля, территории школы. Посадить себя в черную ауди, которая срывается с места, за пару секунд разгоняясь до высокой скорости. — И куда мы? Самообладание Питера куда-то испаряется, когда за пару секунд весь салон машины впитывает в себя аромат Стилински: цитрусово-пряный, едва отдающий вечным запахом аддерала и беспокойства. Что Питеру всегда нравилось в Стайлзе, так это то, что тот его никогда не боялся. Это странно, ведь иногда даже сам Питер боится себя. Он же убийца-психопат. Неплохие такие личные качества. Но Стайлз его не боится. Никогда не боится. Наверное, потому что он придурок. Питер хмыкает. — Не бойся, не укушу тебя. Теперь хмыкает Стайлз и проводит своими бледными тонкими пальцами по обивке сидения Питера, почти дотрагиваясь до его плеч. Сученыш играет в опасные игры. Как если бы захотел погладить разъяренного хищника. Самоконтроль. Где хваленный Хейловский самоконтроль? Что же ты, блять, делаешь, Стилински. За столько лет жизни бок о бок с оборотнями ты уже давно должен был понять и зазубрить, что нельзя играться со зверем. А ведь мальчишка, наверняка, податлив в постели. Питер не в состоянии остановить эту мысль и яркую картинку тут же появившуюся в голове. Перед глазами. С внутренней стороны сетчатки глаз, сохранившись там, кажется, надолго. Под Питером Стайлз бы стонал. Томно, громко, срывая голос. Шепча его имя бесконечное множество раз. Проклиная его, умоляя не останавливаться. Произнося сумбурный бред. Водил бы своими длинными пальцами по спине Хейла, нарочно вгоняя короткие ногти в спину, желая доставить оборотню боль, хоть и зная, что бесполезно. Но так мечтая об этом. Так же, как Питер мечтает сделать этого мальчишку своим уже слишком долгое время. — А может, это не город проклят, а мы? — вдруг говорит Стайлз, барабаня пальцами по коробке передач. Питер на долю секунды косится на него, снова переключаясь на дорогу. — Если честно, я разочарован. Колледжем, взрослой жизнью, всеми этими вещами, которые так важны, но так никчемны, понимаешь? — Питер кивает, ничего не говоря, зная, что Стайлз еще не закончил. — Я ждал лета и одновременно не хотел, чтобы оно наступало. Я всей душой ненавижу этот город, но всегда, каждый чертов день готов сюда вернуться. — Ты любишь жизнь, Стилински, — резко отвечает Питер. — Но сколько раз ты готов был умереть ради своих друзей? Последнее слово сказано с нескрываемой ненавистью и презрением. Стайлз ловит открытым ртом воздух, но не находит нужных слов для ответа. Запах в салоне автомобиля разбавляется едва уловимыми нотками обиды. Питер тяжело вздыхает и тянет к Стайлзу руку, кладя ее ему на затылок и ероша волосы. Стилински блаженно прикрывает глаза, становясь похожим на довольного кота. Машина останавливается у небольшого супермаркета. Питер нехотя убирает руку и глушит мотор. — Только не говори, что собираешься взять виски, — хмыкает Стайлз, и Питер еле сдерживает внутреннего зверя, который рвется наружу в желании стереть эту ухмылку с лица мальчишки в поцелуе. — Почему нет? — лимит на искренние улыбки давно превышен, Хейлу плевать. — Действительно. В шесть утра-то. Солнце за стеклами ауди идеалистически дополняет картину, где Стайлз и Питер улыбаются друг другу. Выходят из машины, одновременно хлопая дверью. — У меня закончились сигареты, пойдешь со мной или тут постоишь? Питер смотрит на довольно потягивающегося Стайлза, щурящего глаза на солнце, и правда не уверен что светит ярче. Хейл хочет пожать племяннику руку и сказать: спасибо, что свалил. Потому что Стайлз — это хренов джекпот. Подарок судьбы за всю ту боль в прошлом. Или, возможно, в будущем. Авансом. Питер согласен. Готов подписать договор с Дьяволом. — Понежусь на солнышке, — все еще прикрывая один глаз и мягко улыбаясь, отвечает Стайлз. Питер хочет просто стоять рядом и наблюдать за ним. Но вместо этого быстрым шагом заходит в магазин, стараясь вернуться, как можно скорее. Стайлз облокачивается на стоящую позади машину и закрывает глаза. На улице еще пусто, и создается ощущение, будто во всем мире остались только они с Питером. На эти пару минут, пока будет создаваться такое впечатление, этот мир становится не таким уж и плохим. Конечно, Господи, начинай все херить. Я же только этого и жду всегда. В нос ударяет резкий и неприятный запах дешевого алкоголя. Просто ударная волна. Стайлз открывает глаза: перед ним стоит, хотя это сильно сказано, скорее, качается на своих двух, мужчина. Пьяный вусмерть. Похоже, бухал всю ночь. Стилински не священник, он грехи простить не может. У него и своих целая шкатулка, так что какого хера этот пьяный тип стоит рядом с ним уже пару секунд, тупо пялясь, Стайлз не понимает. Все проясняется, когда неизвестный, который уже давно вторгся в личное пространство Стайлза, хватает его за воротник клетчатой рубашки и тянет на себя. — Я тебя знаю, щенок, — выплевывает он Стайлзу в лицо. Стилински думает, что задохнуться будет не худшей альтернативой, лишь бы только не дышать этим перегаром. — Сынок шерифа. Да я из-за твоего папаши четыре года жизни потерял. Я. Он валится на асфальт. Когда внезапно, Стайлзу правда кажется, что прямо из воздуха, появляется Питер и отбрасывает мужчину в сторону. Майка-алкоголичка на нем разорвана, что дает понять: на долю секунды Питер потерял контроль над своим зверем. — Садись в машину, Стайлз, — голос слишком спокоен. Мужик делает неудачные попытки подняться на ноги. Питер выпускает когти. — Стой, — пальцы Стайлза ложатся на плечи. — Не надо, Питер. Поехали отсюда. Не смей меня бояться, Стайлз. Пожалуйста. Только не ты. Запах страха забивает нос. Сшибает с ног. Заставляет зверя внутри недовольно скалиться и царапать когтями грудную клетку, в желании успокоить и подчинить себе испуганного мальчика, дрожащими пальцами вцепившегося в плечи Хейла. Питер успокаивает волка и успокаивается сам. Сажает Стайлза в машину и быстро садится следом, пока не передумал. Машина срывается с места, оставляя за собой клубы пыли и песка. Чертов мужик уснул лежа на асфальте.***
— Я устал, Питер. Очень сильно. Питер знает. Видит. Стилински очень изменился с тех пор, как влез во все это сверхъестественное дерьмо. Он больше не тот неугомонный подросток с шилом в заднице, блеском в глазах и вечной улыбкой. Стайлз повзрослел. Но для Питера он всегда будет мальчишкой. Для Питера он всегда будет: — Мальчик мой, — Стайлз вздрагивает, когда Хейл зарывается пятерней в его волосы. — Альтруизм Маккола никогда не доводил до добра, он просто в очередной раз связывается с противником сильнее его. Не лезь в это. Стилински хмурится и убирает руку Питера, поднимаясь с кровати, где они лежат. — Ты предлагаешь мне его оставить одного на растерзание херовому альфе из соседнего штата? — грозно щурит глаза, пытаясь выглядеть опаснее. — Я хочу, чтобы ты не лез на рожон из-за очередного необдуманного поступка своего дружка. Озарение накатывает на Стайлза яркой вспышкой. Ему кажется, что за спиной у него поют «Аллилуйа» негры в белых одеяниях из церковного хора, когда он подходит к Питеру, и смотря сверху-вниз, самодовольно говорит: — Ты волнуешься за меня. Питер показательно тяжело вздыхает, ощущая себя говорящим с пятилетним ребенком, который пытается доказать родителю какую-нибудь очевидную глупость. Он хватает все еще улыбающегося Стайлза за край безразмерной футболки и тянет на себя, сажая мальчишку себе на колени и забираясь пальцами под футболку. Поглаживая нежную, гладкую и такую горячую кожу. Проводя пальцами по позвонку, от чего Стайлз выгибается и прижимается ближе, находя своими губами его. Питер сдерживает торжествующий рык, послушно приоткрывая рот, кончиками пальцев проводя по дуге ребер. Стайлз двумя ладонями держит его лицо, делая поцелуй медленным, тягучим. Ассоциация: расплавленная карамель. Ассоциация: любимый кофе с добавлением виски. Ассоциация: необходимость. Питер отстраняется совершенно внезапно, Стайлз не в силах побороть разочарованный выдох, но глядя на внимательные лазурные глаза, чувствует, как внутри все замирает. Как огненная спираль внизу живота раскручивается, и на смену ей приходит беспокойство. Чистый коктейль волнения. — Ты все еще ждешь возвращения Дерека? — это был самый громкий шепот на свете. Стайлз думает над ответом три секунды. Ровно столько времени ему нужно, чтобы воспроизвести в памяти прощальный взгляд Дерека, который, улыбаясь, садился в свою машину с Брейдан и сваливал в закат. Питер хочет улыбнуться, когда чувствует в воздухе лишь сильнейшую обиду, исходящую от Его Человека, но больше не чувствует покалеченной любви, как раньше. — Нет, — Стайлз прокашливается, голос почему-то охрип. — Я думаю, он уехал, потому что не хотел причинить мне боли. Еще больше боли. Но причинил, молчит Стайлз, поднимаясь с колен Питера и вставая напротив. Питер смотрит на него не моргая. — Но ты не смей так делать, слышишь? — Стайлз поднимает коньячные глаза, разрывая этим нутро Питера. — Никогда не смей. Свинцовая тишина и липкий воздух в комнате оседает в легких. Кончики пальцев Питера колет от желания дотронуться до Стайлза. Взъерошить вечный ежик на голове, снять эту ненужную одежду, вновь почувствовать вкус молока и шоколадного печенья, оставшийся на его губах. — Дерек был слишком слаб, чтобы остаться, — Питер видит непонимание в глазах Стайлза. — Отношения — это ответственность. Он не был готов. — А Брейдан? — Это несерьезно. Не так, как было бы с тобой. Питеру неприятно об этом говорить. Стайлзу, удивительно, но тоже. Ему впервые абсолютно плевать на Дерека. — Ты не ответил, — настойчивость в голосе. — Обещай, что не уедешь. — Без тебя? — улыбка на лице Питера искусственная, он непривычно взволнован. — От меня, — поправляет Стайлз и пододвигается вплотную. — Я слишком слаб, чтобы оторваться от тебя. И это тот единственный случай, когда я не хочу быть сильным. Стайлз начинает дышать рвано и часто. Он хоть и не оборотень, но ему кажется, что в эту секунду он начинает регенерировать. Разбитое сукой Лидией и ублюдком Дереком сердце начинает восстанавливаться. Склеиваться по частям, исцеляться. О да, Скотт, ты был бы в диком ахуе от происходящего все это время за твоей спиной. Стайлз буквально слышит голос друга в голове: ты, блять, ебнулся, Стайлз! Это же Питер! Какого хера ты творишь?! Он не знает, МакКолл, серьезно. Стайлз находится в таком же неведении, как и ты. Он просто позволяет сильному телу нависнуть сверху, прижимая его к кровати, а тонким губам прижаться к его. Он позволяет, МакКолл, но готов дать голову на отсечение, что счастлив. Питер целует мягко, почти нежно, но властно, делая все, чтобы Стайлз сошел с ума от ласки, чтобы Стайлз сам просил большего. И он просит. Волк Питера изнутри рвет все существующие преграды, радостно виляя хвостом.***
«Пожалуйста, убейте его кто-нибудь снова» — эта когда-то брошенная Стайлзом фраза, могла бы стать девизом их с Питером странных взаимоотношений. Их лозунгом. Стайлз никогда, ни единой секунды не сожалел об этих словах. Он думает так и сейчас. В эту самую секунду лишь мысленно добавляя: и меня тоже. Стайлз погружён в атмосферу полнейшего ужаса. Он хочет орать и начать сдирать с себя кожу. Попросить Питера прикончить его, чтобы перестать чувствовать это отвратительное, гнилое чувство сожаления и боли. Боли, которая, кажется, стала материальной. Её можно потрогать, ощупать. Обними мою боль, Хейл. Ты — ее создатель. — Зачем ты его убил, Питер? Нахрена? Ты что, совсем уже с катушек слетел?! — с каждым словом тон повышался, а голос срывался на хриплый сип. Питер сидит на подоконнике, смотрит в пол, словно провинившийся школьник, и ничего не отвечает. Стайлз отворачивается от него, меряя шагами комнату. Тот мужик, который пару дней назад пьяный докопался до Стайлза возле магазина, сегодня был найден мертвым. Уголовное дело не завели, отец говорит, что все выглядит, как нападение дикого зверя. Отец не верит в эту версию, он слишком хорошо знает этот город. Стайлз тоже не верит. Ни секунды не верил. Питер не оправдывается. А у Стайлза болят глаза не смотреть на него и не получать этот взгляд в ответ. Это физически больно. Это охренеть, как правильно. Спасибо, Хейл, думает Стайлз, я бы сдох в эту самую секунду, если бы ты хоть мельком, хоть на мгновение, посмотрел на меня. Питер резко вскакивает с подоконника, за секунду подлетая к Стайлзу, останавливая его и смотря тому в глаза, но не решаясь ничего сказать. Стайлз все-таки выжил несмотря на этот чертов-рентген-взгляд. Ненужно так выжил. Совершенно сейчас этого не желая. — Это ведь ты сделал? Одними губами. Все рецепторы отключены. Боли не чувствуется, лишь прикосновения Питера. Его железная хватка на плечах. Его молчание. И Стайлз уже не уверен, что хочет услышать ответ, от которого станет только хуже. Как ковырять заживающую рану. Разодрать ее ногтями, подхватить инфекцию. Давай же, скажи хоть слово. Скажи, и пусть моя рана начнет кровоточить. Питер милосердно молчит. — Ты не Господь Бог, Питер! Какое ты имеешь право распоряжаться чужой жизнью?! — Чего ты от меня хочешь, Стайлз? — внезапно. — Извинений? Их не будет, — пальцы на плечах сжимаются до синяков. — Я убил бы его еще раз, и еще. И убью любого, кто хотя бы подумает причинить тебе вред. В комнате не было воздуха. Совсем. Дышать было нечем. Стайлз не задыхался лишь потому, что впитывал в себя сказанные Питером слова. Цеплялся за них, как за спасательный круг. Как за якорь. Сердце дрогнуло. Стайлз затих. Замер. Питер отзеркаливал его состояние. Чуть глубже копнуть в поисках ответа. Он не на поверхности. Он там, откуда берет начало боль Стайлза и их с Питером странное знакомство. Просто всё дело в том, что Стилински слишком хорошо знает Питера. Это его главная проблема и его проклятие. Когда знаешь, что перед тобой чокнутый, абсолютно неуправляемый зверь, от которого ты всегда ожидаешь подвоха, ни на секунду не расслабляясь. Ты ожидаешь подвоха и подтверждения его безумия — ты всё это получаешь сполна. Стайлз соврет, если скажет, что убийство невиновного человека его отталкивает от Хейла. Не отталкивает, ни чуть. До пугающего спокойствия. Стайлз чувствует себя побитой псиной, которая покорно склоняет голову перед хозяином. Питер чувствует себя чертовски уставшим человеком, которого пару раз выгоняли из ада. И который находит отдушину в стоящем перед ним мальчишке. Инстинкт самосохранения Стилински давно дал сбой — это не новость. Он осознает это особенно остро, когда теплые пальцы Питера обхватывают его лицо, притягивая к себе, а горячий язык, словно ток, проходится по нижней губе. Стайлз отвечает на поцелуй Питера — чертового психа, возомнившего себя божеством, который несколько часов назад убил человека. И Стайлз, кажется, не меньший псих. Потому что чувствует себя в его объятиях самым счастливым мудаком на свете. Это их проклятие. Это — дьявольская благодать, ведь они, определенно, стоят друг друга.