Tell me pretty lies,
look me in the face.
Tell me that you love me,
even if it's fake.
Итэр не считает себя ветреным человеком: он думает перед тем, как принимать решения, действует рассудительно и держит ухо востро. Обычно. Да, он определённо не считает себя ветреным. Но когда на ветру колышутся рыжие волосы и золотые лучи целуют веснушчатое лицо, Итэру кажется, что он готов пойти за Чайльдом хоть на край Тейвата — прямо сейчас, ни секунды не сомневаясь. — Чего так пристально смотришь? — мягко спрашивает Чайльд, склонив голову и слегка прищурившись, чтобы закатное солнце не слепило глаза. Хочется ответить: «Любуюсь твоей красотой», но Итэр лишь усмехается, прогоняя назойливое желание. Самомнение Чайльда и без того витает где-то на высоте Нефритового Дворца, а так воспарит до Селестии — будет не угнаться. — Прикидываю, не собираешься ли ты меня убить, — говорит вместо правды, но взгляд не отводит — дескать, не до конца ещё прикинул. — А похоже, что собираюсь? Его пальцы сильнее сжимают чужую ладонь, губы приподнимаются в лёгкой улыбке. Такие рушат империи и сводят в могилы благородных рыцарей, решивших по глупости, будто достойны ими любоваться. Чайльду было сложно довериться: слишком дружелюбный, слишком обходительный. И слишком ярко перед глазами горел образ Синьоры — толкающей Венти, забирающей гнозис. Но ещё был переливистый смех, ямочки на щеках и ловкие руки, и Итэр не выдержал. Разбил внутренние стены и протянул на раскрытой ладони мягко бьющееся сердце — в вечное пользование. — Чего стоит заманить наивного путешественника в безлюдные развалины под предлогом красивых пейзажей и сбросить вниз на острые скалы, м? — в голосе звенят игривые нотки, а в зрачках плещется веселье. Но Чайльд веселье не разделяет, внезапно хмурит тонкие брови. Он не отвечает. Целует как-то отчаянно, до крови прокусывая губу и выбивая из головы все мысли. Итэру бы насторожиться, — и куда делось хвалёное «ухо востро»? — заподозрить всерьёз, оттолкнуть и сбежать, пока не стало слишком поздно, но ветер в волосах и лучи на веснушках — от такого не убегают. Люмин бы неодобрительно покачала головой. Как просто тебя одурачить, братец. Итэр, у которого посреди Золотой Палаты потеют ладони и сверкает в руке меч, дал бы пощёчину тому Итэру — беззаботному, отвечающему на поцелуи и до одури счастливому. Теперь в глазах вместо спокойствия — непонимание и страх, а сердце пропускает удары скорее от злости, чем от волнения. — Мне не хотелось бы тебя калечить. Я далеко не дипломат, но мы могли бы решить всё мирно, ты не думаешь? Поклянись в верности Фатуи, помоги получить Сердце Бога — или хотя бы не стой на пути, — и расстанемся по любви. Слова звучат громко и чётко, но смысл их ускользает от Итэра, только «по любви» режет слух. — Ты планировал это с самого начала? — единственное, что приходит на ум. Рассказы про Адептов в Долине Тяньцю, прогулки за руку по Гавани, поцелуи на закате и утренний сбивчивый шёпот — всё, лишь бы усыпить бдительность, заглушить подозрения и проложить себе дорожку к заветной Экзувии. У него отлично вышло. Дурак, какой же Итэр дурак. — Я обязан выполнить волю Царицы. Слабые нотки сожаления — или они лишь мерещатся? — утопают в уверенности, с которой Чайльд говорит, и становится как день ясно: он действительно верит в свою миссию. И надежда, что его удастся переубедить, медленно умирает, вытекая разочарованием на грязный пол Золотой Палаты. — Не выйдет, — хриплый голос дрожит и получается слишком тихо. — У тебя ничего не выйдет, пока я здесь. — Мне не нужно твоё благословение, — надменный смешок слетает с губ, вонзается под рёбра и замедляет пульс. — Нет ничего, что могло бы меня остановить. Совсем ничего? Вопрос застревает на кончике языка, так и не прозвучав, оседает тяжестью на сердце. Конечно. Кто такой Итэр наряду с желаниями Царицы? Разве значат хоть что-то признания в любви, когда есть приказы и мечты о мировом господстве — или что Госпожа им наобещала? Для Чайльда, похоже, не значат ни черта — сплошная фальшь. И теперь нужно притвориться, что Итэр тоже ничего не чувствует, потому что проявить слабость — затянуть петлю на собственной шее. — Я не убью тебя. Лишь поиграюсь немного. Итэр не отзывается, только крепче сжимает рукоять меча, чтобы не скользила, и вдыхает глубоко — знает, что дальше разговор не продвинется. Чайльд атакует без предупреждения. Три серебристых наконечника направлены прямиком в грудь, трепещет натянутая тетива. Стрелы, окрашенные бирюзовым, — почти как глаза напротив, — взрезают воздух, отдаются свистом в ушах. Тело двигается само: по привычке срывается вправо, уклоняясь, возвращается в исходную точку и делает выпад вперёд. — Ну же, удиви меня, — Чайльд нарочито сладко тянет слова, поднимая лук выше и выпуская пару стрел к потолку. А у Итэра перехватывает дыхание. — Мало кому выпадает такой шанс. Так что не разочаруй. И сердце замирает, пропуская удары. Слишком чёткие картинки всплывают в мыслях, туманят взгляд. Тонкие пальцы пробегают по щеке и заправляют за ухо светлую прядь, выбившуюся из косы. Он просит распустить волосы, но Итэр не соглашается — ловит руку, потянувшуюся было за спину, не позволяет нащупать ленту. Чужая ладонь, свободная от плена, скользит вдоль оголённого живота ниже, цепляет край пояса, оттягивает медленно, словно дразнит. Белоснежные простыни оттеняют загорелую кожу, поцелованную солнцем, и Итэр целует тоже: подносит запястье к губам, движется вниз — по веренице веснушек. — Не бойся, — Чайльд просит почти что жалобно и ждёт разрешения. — Мне не десять лет, — напоминает Итэр, слегка хмуря брови. — Слава Архонтам, это было бы слишком странно даже для меня, — отзывается заглушённым в сгибе локтя смехом, а после резко хватает за талию и роняет спиной на подушки, полностью забирая контроль. Его колено скользит по постели ближе, вклинивается между сведённых ног, и Итэр почти давится воздухом, зачем-то сдерживая надрывный вздох. В комнате жарко, но по позвоночнику пробегают мурашки. Хочется выгнуться всем телом, податься навстречу чужим движениям или провалиться в Бездну, и Итэр не знает, что было бы лучше, когда Чайльд проводит носом по выступающим ключицам, утыкается лбом куда-то в шею. Он вдыхает глубоко и смотрит жадно, оставляет алые отметины, словно хочет навсегда запомнить, словно это больше никогда не повторится. Итэр не понимает. Он не собирается никуда убегать. Стрела проносится в дюйме от лица, едва не оставив глубокую царапину поперёк глаз. Итэр сплёвывает и встряхивает головой, отгоняя воспоминания. Этот мудак просто издевается. Отлично ведь знает, нарочно подбирает слова. Чайльд даже не пытается нападать всерьёз — играет, как кот с загнанной в угол мышкой. Взгляд мечется по залу, старается выцепить из стремительных волн и золотого блеска его лицо. Ухмыляется. Для него всё это — лишь забавная шутка. И Итэр обязательно посмеется. Когда окрасит его наглые губы кровью. Они часто тренировались вместе: в лучах выгорающей зари, балансируя между стенами поросших лозой храмов, прижимаясь друг к другу ближе, чем требовалось. Сталь пела, как пели с рассветом птицы, и отражать удары не хотелось — чтобы дать победить и послушать заливистый смех. Потому теперь видеть движения Чайльда наперёд, проскальзывать под клинками и пробивать защиту в пару взмахов меча — практически легко. На лезвии играет золотое свечение монет, когда Итэр пускает первую кровь — алой полосой по чужой щеке. Он улыбается почти по-садистски, чувствуя, как прорезает кожу, и бьёт наугад, когда рассыпается щит: внезапная ярость застилает глаза. Не за Ли Юэ, Моракса или Сердце Бога, но за преданное доверие и растоптанные чувства. За себя, потому что так больно давно не было — наверное, с тех пор, как Безымянная Богиня забрала Люмин. Теперь черёд Итэра делать больно, и он знает, что выходит превосходно: Чайльд шипит и хмурится, отступая назад. — Похоже, я недооценил тебя. «Неужели?» — думает Итэр, разминая затёкшую шею. Он ждёт, что удары станут быстрее, и Чайльд начнёт использовать клинки чаще, чем лук: так бывало на тренировках, если ему хотелось закончить раньше. Но ожидания выгорают лиловыми искрами, когда лицо противника скрывается под маской, а в руках вместо мечей из воды вспыхивают молнии. Кажется, что они проникают под кожу и бегут по венам. Конечно, у Фатуи в рукаве всегда припрятан козырь. Вопрос лишь: а козырь ли? Итэр срывается с места, уворачиваясь от рваной атаки, порывом ветра отбивает меч. Не успевает даже уследить за Чайльдом: он обращается потоком чистой энергии, пролетает мимо, полосуя лезвием по животу и ноге. Боль пронзает насквозь, бьёт набатом по перепонкам и разрывает виски, но Итэр не замечает — лишь вскидывает голову и делает пару шагов назад. Позади — лестница, впереди — Чайльд подносит клинок ко рту, приподнимает большим пальцем край маски, проводит по лезвию языком, слизывая тёплую кровь. Скалится, как хищный зверь, а Итэр и впрямь ощущает себя обречённой ланью. Подошва скользит по ступеням, и сколько ещё их осталось — загадка, но оборачиваться нельзя, потому взгляд упирается туда, где должны бы гореть голубые глаза вместо чёрных дыр. Подняться выше — отрезать пути отступления, но отступать и без того некуда: рванёшься вперёд и налетишь на меч. Итэр делает ещё шаг и смотрит, как чужой оскал становится шире. На то, чтобы решиться, уходит секунда. Впрочем, выбора всё равно нет. Ноги слегка дрожат, когда сгибаются в коленях, пальцы крепче перехватывают витую рукоять, с губ слетает выдох. Мгновение — и потолок меняется с полом местами, блеск моры смешивается с мерцанием молний, размывает силуэты позолоченных колонн. Итэр пролетает над рыжей макушкой Чайльда, приземляется за его спиной, чудом удержав равновесие. — Почему ты никогда не говорил, что умеешь делать такие трюки? Смешок и язвительная реплика доносятся словно сквозь толщу воды. Голова кружится, но Итэр не медлит и не даёт опомниться — бьёт по лопаткам крест-накрест, прорезая плотную ткань, вырывая из горла слабый стон. — Как жестоко, — хрипит Чайльд, в развороте рисуя коротким каблуком полукруг по земле. — А как же всё, что между нами было? — Заткнись, — крик отражается от высоких стен, и Итэр не узнаёт свой голос. Обидно до слёз, зубовного скрежета и побелевших костяшек. Он не думал, что так легко выходит из себя и теряет контроль, но Чайльд умело играется с чувствами: обесценивает, превращая в пустую обёртку, разрывает на мелкие кусочки, выбрасывает на ветер, не забыв проследить, куда приземлятся, и топчется по ним сверху — чтобы наверняка извалять в грязи. Итэр кидается вперёд бездумно, поддавшись ослепляющей вспышке злости, а противник вместо того, чтобы разорвать дистанцию, зеркально отражает движения, прокручивая клинок в пальцах. От столкновения мечей разлетаются искры. Достаточно близко, чтобы разглядеть потрескавшиеся губы, наполовину скрытые под маской. Хочется поцеловать и разодрать до крови, чтобы больше не смог сказать ничего лживого — только так он умеет. Достаточно близко, чтобы его колено касалось внутренней стороны бедра, чтобы внизу живота сладко потягивало. Рука дрожит от напряжения, металлический лязг отдаётся звоном в ушах. — Поцелуй меня. — У меня назначена встреча с Кэ Цин, и я уже опаздываю, — недовольно бормочет Итэр. Если бы он знал, что это их последнее утро, он бы совсем никуда не пошёл, и пусть Цисин сами решают свои проблемы. Остался бы навсегда в тёплых объятиях, привязал бы к изголовью кровати и не дал всё разрушить. Не позволил бы своей личной Селестии из розовых облаков развалиться. — Это займёт всего секунду, — настойчиво произносит Чайльд, рывком поднявшись с кровати, ловит за руку, прижимает к стене. Лопатки ударяются о твёрдую поверхность, чужая ладонь крепко сжимает запястье, и путей для отступления не остаётся. Если бы Итэр понял. Если бы… Клинки со звоном расходятся, разрубая воздух, и Чайльд отскакивает, успевая выпустить в воздух с десяток электрических стрел. Впрочем, это не спасает его от вихря, что окрашивается в лиловый и закручивает над полом, даря несколько секунд спокойствия. Рана на животе саднит, пачкает одежду бордовым, лёгкие горят и каждый вдох отдаётся болью. Итэр надрывно дышит, но чувствует своё превосходство. Чайльд поднимается медленно и старается держать спину ровно, однако хватает одного взгляда, чтобы понять — он сдаётся. — Я действительно впечатлён, — хвалит притворно, пока клинки за спиной соединяются в длинное копьё. — Но, думаю, нам пора заканчивать. Он резко выбрасывает руку вперёд, и Итэр едва успевает остановить острый наконечник в метре от лица. Потоки ветра привычно холодят кожу даже сквозь ткань перчатки, последние силы уходят на то, чтобы пустить энергию по венам и оживить пол под ногами, заставить острые каменные пики прорваться сквозь золотые узоры. Дым застилает глаза, Итэр почти ничего не видит и думает, что победил, но когда туман рассеивается, Чайльда уже нет на арене. Он стоит возле Экзувии и смотрит сверху вниз — как на проигравшего. Когда они успели поменяться ролями? — Ах милый, наивный Итэр. Оказывается, тебя всё так же легко обмануть. — Ты просто игрался, чтобы добраться до гнозиса, — осознание приходит неожиданно и вызревает в досаду, что заставляет безвольно опустить руку с мечом. «Я не убью тебя. Лишь поиграюсь немного.» — Не делай вид, что ты удивлён. Брось, было так легко это предсказать. Как, наверное, и то, что он был предателем. Как финальный аккорд этих странных отношений, как все его фразы — с точностью до каждого слова. Чайльд прав — это было просто, и теперь не любовь, но злоба затмила разум, не позволила здраво мыслить. А может, всему виной надежда. Глупая надежда на то, что он способен на честность хоть в чём-то, пусть даже в желании пронзить Итэру сердце и сбросить с арены — окрашивать алым золотые монеты, чувствовать, как из раны медленно вытекает жизнь и размышлять о собственной глупости. — Какой же ты… — начинает, но договорить даже не пытается. Его всё равно не услышат. Ослепляющая вспышка пронзает насквозь Экзувию, и становится очевидно: всё кончено. — Наконец Сердце Бога принадлежит мне, — в голосе звучит ликование, но на раскрытой ладони — лишь пустота. На пару секунд в Золотой Палате воцаряется тишина, рушимая только треском молний. Итэр изо всех сил сдерживает нервный смешок и собственное изумление, зато Чайльд не стесняется — смеётся в голос, пуская вверх по позвоночнику липкий страх. — Вот это — действительно неожиданно, — произносит всё ещё смеясь, мешает гнев с истерикой, уже успевшей завладеть сознанием. — Ты обвёл меня вокруг пальца? — Неприятно, правда? Итэр и сам не знает, зачем подыгрывает, и жалеет об этом сразу же — когда Чайльд спрыгивает с Экзувии, оказываясь совсем рядом. Истерика перерастает в чистую ярость — ничем не разбавленную, обнимающую тело потоками воды и зарядами электричества, оседающую плотным костюмом на коже, скрывающей лицо. На руках перчатки с острыми когтями, за спиной развевается плащ, сотканный, кажется, из звёздного неба. Опомниться нет времени: опора мгновенно уходит из-под ног, Итэр падает в темноту, опустив веки, и мечтает разбиться о холодный пол — тогда не придётся продолжать бой, и плевать на Сердце Бога и Ли Юэ. Когда глаза открываются снова, он всё ещё жив. Кашель разрывает грудь, все кости будто ломаются изнутри, но он определённо дышит. Какая досада. Чайльд, сверкающей звездой слетевший с верхнего этажа, склоняется в издевательском поклоне, поднося руку к сердцу. — Тарталья, одиннадцатый из предвестников Фатуи. Приятно вновь познакомиться. Слова слышатся отовсюду и проникают прямиком в голову, дробя барабанные перепонки. Теперь голос звучит иначе, а лицо и волосы полностью спрятаны под маской, и так проще — представить, что дерешься совсем не с ним, вонзить клинок под рёбра. Итэр перестаёт считать удары, которые наносит и которые наносят ему, не знает, сколько времени прошло и сколько ещё он выдержит. Боль рябит где-то на периферии, сжигает внутренности, как если бы вместо молний с чужого клинка лился огонь. — Чайльд, прекрати это! Я не брал гнозис! — кричит на грани отчаяния, потому что совсем немного — и упадёт на колени, не в силах держать равновесие. — Зови. Меня. Тартальей, — чеканит в ответ, занося над головой сверкающий меч. «Пару дней назад он просил совсем о другом», — безотчётно проносится в мыслях. — Аякс, — шёпот щекочет шею, когда едва различимое имя теряется в полузадушенном стоне. — Что? — переспрашивает Итэр, пытаясь не задохнуться и впиваясь короткими ногтями в покрытую веснушками шею. — Меня зовут Аякс. Кончики его пальцев пробегают по бёдрам, ловят капельки пота. Щекотно. Итэр подгибает колени, опускаясь почти до основания, упирается ладонями в чужие плечи, заставяя откинуться назад. — Аякс… — повторяет медленно, растягивает гласные. Слово отдаёт кислинкой на языке и Итэр решает, что Чайльду подходит. — Что оно означает? — Орёл*, — он усмехается, словно не верит, что это имеет к нему какое-то отношение, но Итэр не согласен. — Отец придумал. Хотел, наверное, чтобы я так же высоко летал, но вышло… иначе. Рыжие брови сходятся к переносице, омрачая лицо, и Чайльд закусывает губу, всё глубже погружаясь в мысли, но Итэр не даёт утонуть — касается щеки, разворачивает к себе, чтобы встретиться взглядами и утереть солёную полосу в уголке глаза. — Орлы не мигая смотрят на солнце и становятся с ним одним целым. Ты носишь это имя по праву. — Аякс. Итэр не уверен, что сработает, что это действительно хоть что-то значит. Может, и не было никакого «настоящего имени», может, Чайльд его выдумал. Но он замирает с поднятым мечом, словно поражённый собственной молнией. Кажется, даже перестаёт дышать. И Итэр не намерен упускать такой шанс. Он призывает ветер и направляет поток в грудь, сбивая с ног, смотрит, как противник падает и даже не пытается встать, как чёрный костюм и звёздный плащ растворяются. Похоже, он слишком истощён, чтобы поддерживать форму предвестника, и проверять, как скоро восстановятся силы, не хочется. В пару шагов преодолев разделяющее их расстояние, Итэр садится на его бёдра и подставляет клинок к шее, мешая вдыхать, а Чайльд на удивление доверчиво открывает горло, запрокидывая голову назад. — Я действительно недооценил тебя, — он пытается улыбнуться окровавленным ртом и звучит неожиданно уязвимо. — Не медли. Принять смерть от тебя — лучшее, на что я когда-либо мог рассчитывать. Руки трясутся. Чайльд поднимает свою, обхватывает подрагивающую ладонь, слегка надавливает, прижимая лезвие ближе, и не разглядеть: оно прорезало кожу или лишь испачкало красным. Итэру бы радоваться: он наконец победил. Итэру бы всадить без раздумий меч в предательское сердце и покончить с этим. Снова стать национальным героем, добавить к списку званий ещё одно — непременно слишком лестное, но почётное, — слушать благодарности от местных жителей и гордиться собой. Итэру бы ненавидеть, но ничего подобного он не чувствует. Злость выгорает, оставляя после себя лишь пепел сожаления. — Не волнуйся, — Чайльд кашляет и щурится, словно слишком яркий блеск моры слепит. — Я умею терпеть боль. — Ты уверен? Итэр переспрашивает, наверное, в сотый раз, всматриваясь в глубину голубых радужек, боясь уловить хотя бы намёк на отрицательный ответ. Но там — ничего, кроме доверия и немой просьбы не тянуть, потому что ожидание походит на изощрённую пытку. — Да, — он едва сдерживается, чтобы не закатить глаза, и поспешно добавляет: — Если ты спросишь то же самое через пять минут, я тебя прикончу. И глазом не моргнув. Итэр как рыба открывает и закрывает рот, но так и не находит, что сказать, потому просто опускает взгляд и руки, пытаясь скрыть лёгкую дрожь в пальцах. Он совсем не ожидал, что Чайльд согласится, когда высказывал это предложение, и теперь решимость плавно сменяется тревогой. — Попроси, и я сразу остановлюсь, — говорит на всякий случай, растягивая время и мышцы, и почти прекращает, заметив, как исказилось чужое лицо. — Не попрошу, — отвечает Чайльд, с трудом дыша, находит запястье Итэра и, обхватив, отводит его назад. — Давай. Итэр двигается медленно, позволяя обоим привыкнуть к ощущениям, боясь ошибиться и причинить боль, но срывается, когда слышит протяжный стон — Чайльд даже не пытается его заглушить, лишь выгибается, царапает спину и подаётся навстречу. Ногти впиваются глубже в кожу, Итэр наклоняется к шее и кусает, оставляя дугу от зубов и алую метку. Ритм становится рваным, а воздух — слишком горячим. — Не останавливайся, — шипит неразборчиво, запинаясь. — Во имя всех Архонтов, только не останавливайся. Итэр не чувствует, как по щеке стекает холодная капля, но видит, что она падает Чайльду на лицо и мешается с его кровью, размывая багряный цвет. Он не сможет. Даже если от этого будет зависеть судьба всего Тейвата, даже если небо расколется надвое и упадёт, если это — единственное, что спасёт от разрушения все существующие миры. Он ни за что не сможет. И слёзы текут быстрее, а руки сильнее дрожат. — Прости, — дробящимся на слоги шёпотом, почти неслышно. Итэр не сразу замечает слезу, что скользит по виску на рыжие пряди. Чайльд тоже плачет. — Жаль, что у меня на пути встал именно ты. Будь это кто угодно другой, я бы… — боль не даёт ему договорить, кривит рот и срывает с губ шипение. Чайльд смотрит неотрывно прямиком в размытые золотые радужки, вдыхает — может, повезёт, и ему удастся запомнить каждый отблеск света. — Я люблю тебя. — Врёшь. — Не вру, — отвечает просто, даже не пытаясь спорить дальше. И вопреки всему, Итэр зачем-то верит. Наивный дурак. Жизнь, похоже, его совсем ничему не учит.