Ты будешь обнимать меня ночью?

      - Ким Сынмин, ты такой урод, знаешь же ? А, можешь не отвечать, не думаю, что ты хоть что-то знаешь, - огромный парень держит голову Сынмина за волосы крепкой хваткой, заставляя смотреть прямо на обидчиков, и нагло ржет прямо ему в лицо. Губа и бровь разбиты, и рубашка ужасно изодрана: рукав валяется где-то в районе унитазного бачка, а прямо в ребра снова летит огромный кулак. Сынмин ловит ртом воздух и от этого становится еще больнее, но отбиваться он даже не пытается: ни за что не победит, только больше раззодорит. Уже пробовал.       От боли и обиды унижения горло раздирает огромный ком досады, и на глаза наворачиваются слезы беспомощности: уроки давно закончились, и вряд ли кому-нибудь сейчас придет в голову зайти в туалет аж на третьем этаже (им вообще мало кто пользуется: слишком старый и грязный).       - Хах, гляди-ка, он снова ревет. Так ты все-таки еще и слабак, да? - Старшеклассник помельче того, что вцепился в темные волосы, метит ногой прямо в живот, сплевывая куда-то под ноги. От жуткой тупой боли Сынмин сгибается вдвое, когда его отпускают. Он так надеется, что они сейчас уйдут и наконец оставят его в покое, но чувствует до отупляющего ужаса знакомый запах дешевых сигарет: они просто закурили и явно собираются поразвлечься еще.       - Только посмотри на себя, Сынмин-а, - гаденько тянет один из обидчиков. - Такой жалкий, даже постоять за себя не можешь. Ох, прости, ты ведь давно на себя не смотришь. Ты хоть знаешь как выглядишь, а, уродец? - Сынмин не шевелится, глотая горячие крупные слезы: все тело ужасно болит, но слова режут больнее всяких ножей. Он ведь не выбирал каким родиться! В глубине сознания он уже давно молится о том, чтобы это прекратилось хотя бы на сегодня, но наверху над ним, кажется, смеются, нарочно удлинняя каждую секунду в тысячу раз. Один из парней за его спиной смачно харкает, когда раздается скрип двери, и Сынмину думается, что они ушли, но где-то там же, позади, раздается незнакомый голос. Мальчик не слышит того, что говорит спаситель, но его еще раз брезгливо пинают по ногам, и все заканчивается: раздаются шаги, и дверь хлопает. Наконец-то он остался один.       Сынмин, не скованный больше тупым страхом тяжело вздыхает и заходится громким безутешным плачем от боли и унижения, не может больше терпеть. Он не пытается встать, унять дрожь, вытереть слезы, поднять голову и казаться гордым, потому что Ким не такой. Как можно быть гордым, рыдая на грязном полу заброшенного школьного туалета?       - Хэй... Ты как? - Голос, высокий, тихий и взволнованный, раздается почти над самым ухом. Сынмин затихает резко, приоткрывая немного опухший красный глаз, чтобы посмотреть на говорящего. Парень перед ним явно чуть старше, может быть, чуточку выше, волосы длинные и темные, пухлые губы и родинка под левым глазом, черты лица мягкие. Красивый. Длинные пальцы тянутся робко к чужим волосам и гладят мягко. Приятно. Сынмин всхлипывает, садясь, и тут же подтаскивает к себе ноги, утыкаясь в них лбом: не хочет, чтобы парень на него смотрел.        - У тебя что-нибудь болит? Нужно обработать ранки? Они не придут, тут только я... Я не хочу делать тебе больно, не бойся! Сынмин поднимает голову, стараясь не смотреть в глаза, и шепчет:       - Все хорошо, спасибо.       - Не думаю, - у мальчика напротив кровь прямо в глаза с брови течет и подбородок от нее же грязный, на скуле заметный синяк, и ноги он держит к телу близко: наверняка били в живот. Старший тянет руки к своему рюкзаку, доставая ватный тампон и перекись. Мальчик чувствует невесомое касание теплой и нежной руки и что-то мокрое. Ранка на губе шипит и немного щиплет.       - Что? - Взгляд на нем удивленный. - Я просто хочу помочь! Меня зовут Хенджин, ну, то есть, Хван Хенджин. А тебя как?       - К-Ким С-Сынмин. Что-то в лице Сынмина напрягает Хенджина, когда он прижимает ватку к его брови и стирает кровь, собирая пальцами бесконечные слезы. Его руки давно вымокли, но его это не волнует. Хван осматривает содранные в падении костяшки, на всякий случай протирая дезенфицирующим средством и их, и зачем-то возвращает владельцу рукав. Младший поднимает взгляд потерянно, и Хенджин вдруг все понимает. Левый глаз Сынмина немного скошен, за правым не следует и смотрит пусто совсем мимо. И Хенджин вдруг понимает: мальчик перед ним на один глаз... слепой.       - Я урод, да? Ты тоже так скажешь? - Сынмин не дурачок, он видит, как на него пялятся. Сынмин не дурачок и, по мнению Хенджина, очень милый даже с одним здоровым глазом, без рукава и с небольшим овальным синяком на скуле.       - Нет, не скажу, потому что ты - не урод, - младшему первый раз в жизни протягивают руку, и он робко за нее хватается, стирая слезы, а Хенджин резко тащит, и мальчик падает в его обьятия, потому что Хенджин так хочет.       - Тебе лет-то сколько? - В плечо скулят "Тринадцать". Пятнадцатилетнему Хенджину думается, что Минни - совсем ребенок.       - Пойдем домой, Ким Сынмин, которому тринадцать. Хен проводит тебя домой. Ты где живешь?       - Хен? - Своим ушам Сынмин не верит: его хотят проводить домой, будто понравившуюся девчонку. Нет, он совсем не против, но Хенджин его совсем не знает, а уже будто просит звать хеном.       - Ну, да. Мне пятнадцать, дурачок, я тебя старше. Значит, я твой хен. Твой Хенджини хен. Только не вздумай так меня звать: я это не люблю. Так куда тебя проводить?                               *** Двадцать второе сентября. Сегодня Сынмину четырнадцать, и родители вечером принесут ему огромный торт. Только для него, потому что делиться не с кем. Так раньше было. В этом году половина достанется Хенджину, что в марте урвал для него лучший кусок своего. У него гостей было на целых шесть человек больше, чем одна-единственная бабушка. Пришёл даже какой-то первокурсник университета, в которого был влюблён одноклассник Хвана, поэтому половиной Хенджину поделиться не удалось. Выходя, Сынмин стукает спустившегося с верхнего этажа Хенджина дверью по лбу.       - С днём рождения, Сынмин! - верещит старший, потирая лоб, и тянет подарок.       - Хён! Хен, прости, я не хотел тебя ударить! Больно? - Минни трет ладошкой краснеющий лоб и тихонько дует на пострадавшее место.       - Не очень, не переживай. Открой подарок! Хочу посмотреть на твою реакцию, - нетерпится старшему. Подарок он готовил долго: целое лето. Старался очень. Сынмин дергает за бантик на коробке. Внутри шапка бежевая (как раз в цвет теплой курточки) и сбоку вышита заботливо маленькая лягушечка, там же лежит открытка с собачкой (прочитает ее позже), большая шоколадка, выпуск любимой манги про супергероев и... небольшой портрет Сынмина. Он улыбается, сжимая в руке нитки от воздушных шариков. Оба глаза здоровые, смотрят прямо на настоящего Мина. Хенджин сам нарисовал.       - Ну?       - Хенджин, это... очень круто... Спасибо большое! - младший натягивает шапку, хотя для нее на улице еще слишком тепло, и бросается хену в объятия.       - Спасибо, спасибо, спасибо! - на неприкрытый шарфом ворот чужой школьной рубашки катятся крупные слезы: таких подарков Сынмину еще никогда не делали.       Подарок остался у Мина дома, хотя шапку он так и не снял. Сегодня он шел в школу, почти ничего не опасаясь: Хенджина не то, чтобы боялись (особенно угрожающе он не выглядел, да и вел себя довольно дружелюбно), но уважали и к друзьям его не лезли. И хотя дразнить Кима не перестали, уже хотя бы не били. И вообще, хен обещал, что сегодня вечером его ждет сюрприз на крыше их дома. А если Кима ждет сюрприз, так чего печалиться?                               ***       - Сынмин-а, можешь уже смотреть! На улице холодный, но сухой поздний вечер. Младший убирает с лица руки. На крыше лежит старый красный плед и стоят два бокала, наполненные бордовой жидкостью (неподалёку валяется пакет вишнёвого сока). У Сынмина такого никогда не было: ни сюрпризов, ни романтики (с девушками у него не складывалось, да и с парнями). Он удивлён, ему кажется, что всё это нереально, и холодные пальцы трут здоровый глаз, но картинка неизменна, только у Хенджина шарф сполз.       - Мы только посмотрим на закат: слишком холодно. А потом... Потом мы пойдём ко мне: я отпросил тебя на ночёвку! Хочешь? - ещё спрашивает!       - Хочу, хен, конечно хочу! Это так здорово! - Сынмин, вне себя от радости, тянется к другу, падая на него как в день знакомства, и они оба летят на мягкий плед, оказываясь бутербродиком.       - У нас с тобой любовь и ласка: я - хлеб, а ты - колбаска.       - Какая колбаска? Ты чего? - Хенджин смеётся звонко, прижимая к себе худенькое тело в зелёной осенней курточке.       - Не знаю, на варёную ты не похож, на копченую тем более... Ты, наверное, больше сыр. Благородный.       - Это с плесенью который?       - Типа того. У Хенджина щеки красные и губа покусанная треснула, а глаза светятся. Красивый. Золотисто-рыжие закатные лучи окрашивают его нос и лоб в оранжевый, но Сынмину не до неба. Он глаза жмурит сильно-сильно и жмётся плотнее, едва уловимо касаясь пухлыми мягкими губами чужих саднящих. Старший немного дергается от неожиданности, пугая парня, и тот отстраняется, садясь на его бедра, чтобы сползти в бок.       - П-прости, я... Я не знаю, что на меня нашло... Просто ты такой красивый и... добрый. Я, к-кажется, л-люблю тебя. Прости, я не... - старший некультурно перебивает, не давая договорить.       - Дурачок! - длинные руки снова обхватывают Сынмина за талию, прижимая ближе к груди.       - Я тоже тебя люблю. - шепчет старший в самые губы. У Мина по щекам слезы катятся. Хенджин целует сладко и аккуратно, прижимает к себе бережно, точно маленькая девочка куколку, гладит соленые щеки, и младший совсем не знает куда себя деть: губами едва двигает неумело, руки за шеей чужой сплетая, жмурится. Они совсем не замечают, как на небе расцветает первая звездочка, а тела начинают дрожать и покрываться мелкими, но ощутимыми мурашками.       У Хенджина дома розовые пальцы, пятки и щеки заставляют согласиться на горячей шоколад от его мамы. Пока она готовит его на кухне, старший в ванной смеется заливисто, но тихо, растирая ладонями холодные ляшки младшенького, болтающего ногами на краю ванной. У Хенджина дома тепло и в дрему клонит. Густой шоколад в кружке ароматный, горячий и приятный, а Хван под боком в смешных носках с гномиками и розовой пижаме милый и забавный. За столом их оставили вдвоем. Сынмин решается взять его за руку.       - Так мы теперь... пара? - звучит тихо и неуверенно: до сих пор не понятно шутил ли хен. Но если это так, то его розыгрыш не менее жесток, чем школьные побои.       - Если ты согласен быть моим парнем, то да, - Хван улыбается, крепче сжимая отогретые маленькие пальцы. Конечно Сынмин согласен. Минни кивает, наклоняя по привычке ниже голову, и старший берет его за щеки, умещая их в свои изящные ладони.       - Хотя бы со мной не делай так, пожалуйста, - Хенджин не кривит лица, не отворачивается, а наоборот ближе тянет, складывая губы вместе, и целует трепетно левое веко.       - У меня самый милый парень на свете!       Сынмину постелено на удобном диванчике напротив кровати хозяина комнаты, но они лежат в одной кровати. Младший жмется ближе к приятно пахнущей остатками духов шее, обхватывая аккуратно рукой грудную клетку, и старший заботливо натягивает ему на спину большое теплое одеяло: они приоткрыли окно, чтобы было лучше дышать, а не чтобы Сынмин простудился.       - Сегодня был хороший день, да? - Мин чувствует, как его гладят по голове, как в день их первой встречи.       - Хороший. Но мне до сих пор не верится, что мы теперь встречаемся, - Ким вздыхает, закидывая парню на бедро коленку. Его глаза слипаются, делая его похожим на медвежонка с картинки из какой-то детской книжки, которую лет десять назад читала сыну госпожа Хван, хотя говорит он совсем внятно.       - Мне тоже, - Хенджин не может сдержаться, следуя рукой к светлым щекам, и гладит забвенно скулы, губы, нос. Они лежат так ужасно близко, и в комнате так тихо и темно, только скупой свет прикрытой облаками луны немного освещает черты лиц, и Хван шепчет, боясь спугнуть трогательную минуту.              - Минни... Я могу тебя поцеловать? - и в ответ на короткое "Мгхм" он касается аккуратно, будто церковной иконы, виска, по очереди бровей, глаз, скул, ладоней, зажатых меж своих, чтобы не мерзли... Никак не может насытиться сполна, зависимый теперь от этой кожи.       - Хени, - мальчик хватает его за подбородок, притягивая к себе, и мажет поцелуем по губам, не выдержав общего прилива нежности. В этот раз они заходят чуть дальше, оставляя, однако, между собой негласно карамельную невинность: стараясь излишне, Сынмин немного торопится, стукаясь зубами, и Хенджин смеется ласково, чуть сжимая его нижнюю губу, и гладит поясницу, от чего нос щиплет и в груди как-то щекотно, а из глаз текут соленые ручьи.       - Почему ты плачешь?       - Просто я сейчас много всего чувствую. Ты будешь обнимать меня во сне? - талию стискивают, вжимая в собственное разгоряченное тело, будто в желании сделать его частью самого себя.       - Каждую ночь.       - Ты только не уходи никуда, пожалуйста. Без тебя мне теперь будет очень холодно.                               *** Сынмину ногу натерло.       - Шестнадцать лет, а ума нет! Мин~а, мы же договаривались на удобную обувь!       - Ты снова ворчишь, хен, - Сынмин снимает носок, улыбаясь, а на белой ткани кровавое пятнышко. Он прячет возможную причину волнения, садясь на нее сверху, и опускает ноги в прохладный ручеек, болтая стопами в прозрачной воде. Брызги летят во все стороны, когда рядом прыгает Хван, садясь на влажный камушек перед своим парнем.       - Буду ворчать! Минни, ну ты только глянь какой коршмар! Очень болит? - старший хватает розовую пятку, осматривая заметную мозоль на мизинце.       - Нет. Ты бы так за своими ногами следил: вон, израненный весь. Как на войне побывал, ей богу! - коленки длинных ног щедро намазаны зеленкой, будто Хвану не девятнадцать и он не выпускник старшей школы, а трехлетний детсадовец.       Хенджин дуется, аккуратно поглаживая выпирающие косточки небольших стоп. Чувствует поглаживание по голове в знак примирения. И вдруг откуда-то резко на голову сваливается необоснованный страх. Руки мелко трястись начинают, сердце бьется в сорок раз быстрее. В порыве непонятного чувства Хенджин вдруг целует под коленкой и спускается ниже, касаясь холодной воды лицом, и торопится дальше к бедрам, животу, груди, рукам, плечам...       - Минни... Сынминни, ты только не уходи никуда, пожалуйста! Не уходи, останься со мной, пожалуйста! Мне вдруг стало так страшно, что ты куда-то уйдешь и оставишь меня одного.       - Хен... глупый! - Сынмин смеется по-доброму, целуя в лоб, и тянет на себя. Переворачивает их, ложась на грудь старшему и шепчет:       - Куда ж я уйду? У нас с тобой любовь и ласка: я - хлеб, а ты - колбаска. Пока ты не попросишь уйти, я буду здесь. Но Хенджин вряд ли попросит.