особая милость

      Эсфат-рамиль уже близился к концу. Сухой ветер, что дул со стороны пустыни, с каждым днем становился все горячее — он приносил в Эль-Халиф не только песок и пыль, но и первые веяния неотвратимо подступающей джайфары.       Халим лениво обмахнулся веером.       Кофейня, устроенная в руинах старой мечети, стояла на западной стороне улицы, а потому после полудня здесь всегда царила приятная прохлада. Воздух пах карамелью и медом, вокруг негромко переговаривались люди, а из распахнутого окна, прикрытого полупрозрачной ажурной тканью, доносились негромкие отголоски гипнотического пения флейты заклинателя змей.       Халиль поставил пустую чашку на софраз. Стеклянное донышко звонко стукнулось об эмалевую поверхность.       — Ну что, еще один учебный год позади, — сказал он, с тяжелым вздохом откинувшись на подушки. — Даже не верится. Так и до окончания медресе недалеко… Уже решили, чем будете заниматься?       Фарид отпил немного кофе и неприязненно скривил губы.       — Я, как обычно, поеду в Джидду вместе с семьей. Мой отец убежден, что переносить джайфару лучше всего на севере. А по-моему, — он выразительно приподнял одну бровь, — это какая-то чушь — пытаться сбежать от жары в пустыне.       Адиль одарил его сочувственной улыбкой.       — Зато ты увидишь что-то новое, — заметил миролюбиво. — Путешествовать — это интересно. Я вот севернее Джанефа и не был никогда.       — И ничего не потерял, поверь мне, — Фарид сухо усмехнулся. — Север Аравии переоценивают.       — По крайней мере, — встрял в разговор Халиль, — тебе там не придется работать. А мне отец, когда я вчера из медресе вернулся, сразу сообщил, что знает, чем меня занять на всю джайфару. И, судя по его тону, он имел в виду отнюдь не базары и дома удовольствий.       — А вот я был бы не против немного поработать, — мечтательно выдохнул Адиль. — В конце концов, все это богатство, — он дернул вверх рукав дишдаши, обнажив предплечье, унизанное чуть ли не двумя десятками тонких самодельных браслетов, — само себя не продаст. Жаль, что никаких ярмарок в ближайшее время не намечается.       — Выходит, я в этом году самый удачливый? — Халим обвел друзей лукавым взглядом и, отложив веер, потянулся к своей чашке. — У меня пока что в планах только праздное безделье с перерывами на молитвы.       Халиль беззлобно фыркнул и повернулся к нему.       — И почему я даже не удивлен? — спросил, многозначительно вскинув брови. — Ты среди нас вообще самый удачливый. Скажи честно, у тебя в жизни хоть иногда что-нибудь складывается не так, как тебе хочется?       Халим довольно ухмыльнулся, отпив немного кофе. Терпкая горечь обожгла горло.       — Ну… — он задумчиво почесал подбородок. — Час назад я совершенно точно не хотел проигрывать вам три партии в аббас подряд. Если тебя это утешит.       Фарид, заслышав его слова, рассмеялся низким, гортанным смехом:       — Знаешь, я бы очень удивился, если бы ты хотел.       — Так может… мы тогда доиграем, раз уж речь зашла? — Адиль дернул подбородком, указывая в центр софраза, где рубашками вверх были разложены карты и беспорядочно разбросаны кубики из нефрита, и в предвкушении потер ладони друг о друга; его светло-карие глаза азартно заблестели. — Я готов серьезно побороться за право загадать желание нашему главному везунчику.       — Эй!.. — Халим вскинул голову и неодобрительно сощурился. — А можно без этого? Между прочим, я все еще могу вас обыграть.       — Ага, в том случае, если сам Всевышний встанет у тебя за спиной и начнет подсказывать тебе ходы, — хохотнул Халиль.       Халим лишь скривил губы вместо ответа.       Откровенно говоря, он всерьез полагал, что перед теми картами, которые ему выпали в последний раз, даже Владыка Песков оказался бы бессилен, однако делиться этими святотатственными соображениями с друзьями не собирался. Как и сдаваться раньше времени. У него впереди было целых три партии — три попытки если не выиграть, то хотя бы не совсем позорно проиграть.       «Они же сами сказали, что я удачливый», — краешек губ нервно дернулся. — «Вот сейчас и испытаем мою удачу».       Адиль жестом подозвал прислужника, сновавшего между софразами, и тот забрал у них часть посуды, оставив только наполовину полные чашки Халима и Фарида да небольшое блюдо с разными видами рахат-лукума, посыпанного кокосовой стружкой.       Едва место освободилось, они все одновременно потянулись к картам.       — Я сегодня добрый, так что начинай ты, — бросил Халиль, обращаясь к Халиму. — Первый ход после перерыва — тому, кто в самом плачевном положении.       Халим лишь закатил глаза вместо ответа.       Какая милость, подумать только. Если бы еще она могла ему чем-то помочь.       Захрустели карты, с глухим стуком по софразу рассыпались нефритовые фишки. На некоторое время всем стало не до разговоров — и между ними воцарилась звенящая тишина, в которой дыхание каждого слышалось особенно отчетливо. От смеси напряжения и предвкушения у Халима начало покалывать кончики пальцев. Ему казалось, что даже во время экзаменов он не был так сосредоточен, как сейчас.       В четвертой партии он каким-то чудом сумел выиграть, однако уже в пятой снова проиграл. С губ против воли сорвался разочарованный выдох.       — Что ты там говорил недавно? — засмеялся Адиль, прикрыв рот рукой. — Что-то о своих шансах победить, да?       Халим сжал челюсти, приняв волевое решение пропустить эту колкость мимо ушей.       Во время шестой партии он почти не следил за игрой — все равно лично для него ее результаты уже ничего не решали. Куда интереснее ему было наблюдать за тем, как отчаянно боролись за победу друзья. У Халиля меж бровей залегла глубокая складка — сосредоточенно вглядываясь в карты в одной руке, пальцами второй он ритмично барабанил по краю софраза. Адиль, думая над ходами, кусал губы и теребил ворот дишдаши. Фарид выглядел самым сдержанным из всех — он почти не двигался, и по его каменному лицу невозможно было понять, о чем он думает и что он чувствует.       Халиль выбыл из борьбы первым и, разочарованно процедив сквозь зубы что-то не совсем приличное, бросил карты на софраз.       Адиль и Фарид же знатно увлеклись — они играли, даже не замечая, как стремительно истончается колода. В какой-то момент их затянувшаяся дуэль начала утомлять Халима, и он, дабы немного отвлечься, принялся украдкой — на всякий случай прикрывшись веером, — поглядывать по сторонам.       Справа, у окна, выходившего на маленький садик, расположилась пара мужчин; они пили кофе и ели пахлаву, ведя негромкую беседу. Строгие темно-синие кафтаны и высокие тюрбаны в тон, украшенные золотой вышивкой, выдавали в них пашей. Слева, почти у самого входа, задорно посмеивались, склонив друг к другу головы, три юные девушки; их лица полностью скрывали вуали, приколотые к хиджабам. За спиной одной из них стоял вооруженный человек в черных одеждах — он молчал и почти не двигался, что делало его похожим на статую.       «Телохранитель?..» — Халим с любопытством прищурился.       Если есть охрана, значит — дамы непростые. Вероятно, знатные? Или из богатых семей? А может, они все — жены какого-то одного влиятельного господина?..       Не успел он толком погрузиться в эти размышления, как телохранитель повернулся и посмотрел прямо на него. Смутившись от цепкого, пронзительного взгляда темных глаз, Халим тотчас же потупился.       Подумав, что продолжать так откровенно рассматривать окружающих дальше не стоит, он запрокинул голову и оглядел полуразрушенный купол бывшей мечети, на котором еще были видны выцветшие остатки орнаментального узора с вписанными в него строками из священных книг. Ему впервые подумалось, что это очень странное решение — устроить кофейню в таком месте. Много лет назад в этих стенах верующие возносили молитвы Владыке Песков и сладкие ароматы ладана и амбры витали в воздухе, а теперь их обвесили цветастыми коврами, и шепот молящихся сменился шепотом сплетников, а дым от курящихся бахурниц — терпким кофейным духом.       «Правильно ли это?..» — Халим рассеянно обмахнулся веером. — «Наверное, раз с хозяином этого места до сих пор не случилось никакого несчастья, Всевышний не против такого использования своей покинутой обители. И все же…»       Додумать мысль он не успел. Его отвлек самодовольный смех Фарида.       Он посмотрел на софраз и сразу понял, что пропустил развязку грандиозной карточной битвы. Адиль, досадливо поджав губы, крутил в пальцах нефритовый кубик, а Фарид лениво разминал запястья, точно воин, только что завершивший изнурительную тренировку.       Халим тяжело вздохнул. Он предпочел бы победу Адиля — от Фарида в дурном расположении духа из-за скорого отъезда не стоило ждать ничего хорошего.       Словно прочитав его мысли, тот повернулся к нему и хищно улыбнулся:       — Ну, что скажешь? Теперь ты должен мне желание.       Халим устало закатил глаза.       — И после этого вы по-прежнему считаете, что я здесь самый удачливый, да? — спросил, скептически поджав губы.       Так разгромно проиграть, да еще и Фариду — это, конечно, надо было умудриться.       — Да, — без тени сомнения заявил Халиль, потянувшись, чтобы собрать разбросанные по всему софразу карты. — У тебя просто неверное восприятие. Настоящая удача — это когда тебе везет именно там, где больше всего надо, а не вообще везде. Проигрыш в аббас — это такая ерунда в сравнении с…       Договорить он не успел. Окончание его фразы утонуло в громком лошадином ржании за стенами кофейни, топоте копыт и резко усилившемся шуме голосов. Флейта заклнателя змей мгновенно смолкла.       — Что такое?..       Халим порывисто обернулся к окну и поморщился — с его места обзор на улицу полностью закрывали остатки полуразрушенного минарета.       По кофейне прокатилась волна встревоженного шепота. Паши слева озадаченно нахмурились, девушки за софразом справа в испуге оглянулись. Их телохранитель на всякий случай положил ладонь на рукоять ятагана.       — Я схожу посмотрю, в чем дело, — бросил Адиль, поднимаясь на ноги.       Одновременно с ним встали и направились к выходу еще несколько человек — всем было интересно своими глазами увидеть, что же произошло.       — Надеюсь, никто под повозку не попал?.. — Халиль прикусил губу, механически тасуя карты; он не отрывал взволнованного взгляда от дверей.       — Вряд ли, — сдержанно заметил Фарид. — Тогда крики были бы громче.       Халим напряженно прислушался. И правда — хоть толпа и гудела, ее гул вовсе не казался паническим или испуганным; скорее, возбужденным и даже в какой-то мере... радостным?..       Это его немного успокоило.       Адиль вернулся довольно быстро, — не успело пройти и пяти минут, — держа в руках свернутый лист пергамента. Ловко проскочив меж любопытствующих людей, столпившихся у входа, он подошел к друзьям.       — Там все хорошо, — заговорил, слегка задыхаясь. — Просто посыльный приехал… из дворца. Сделал объявление… Вот, — он бросил пергамент на софраз, а сам тяжело опустился на ковер. — Взгляните.       Халим аккуратно подвинул листовку поближе к себе и, вытянув шею, прочел крупную надпись вверху, выведенную красными чернилами в обрамлении сложного растительного орнамента: «Айд-аль-Марах». Озадаченно нахмурился. Ему казалось, что однажды он уже слышал это название, но где, когда и что именно оно означало — вспомнить никак не мог.       — Что?.. — тем временем неверяще выдохнул Халиль у него над ухом. — Это… правда? Да быть не может!       Халим облизнул губы, скосив в его сторону вопросительный взгляд.       — А… что это вообще такое? — уточнил негромко. — Я не уверен, что встречал это название прежде.       — Я, кстати, тоже, — кивнул Фарид. — Это праздник какой-то или…       — Вы шутите?! — Халиль возмущенно вскинул брови. — Это же… — он тяжело вздохнул, сжав пальцами переносицу, и сокрушенно покачал головой. — То, что вы оба в прошлом году сдали историю Аравии лучше меня — ужасная ошибка, и…       — Ближе к делу, — намекающе кашлянул Фарид.       Халиль выразительно поглядел на него.       — Айд-аль-Марах — это праздник, да, — заговорил спустя несколько мгновений уже более спокойным тоном. — И довольно древний. Торжество, во время которого каждый аравиец, владеющий каким-либо уникальным искусством, может представить свои таланты султану. И тому, кто впечатлит его больше всего, тот дарует особую милость — исполнение любой просьбы. Но только одной.       — И, естественно, все это действо в довесок сопровождается еще и большой ярмаркой в городе, — добавил Адиль; было невозможно не заметить, как при этом загорелись его глаза.       — Да, — Халиль усмехнулся. — Это очень редкое мероприятие. Для него нужен особый повод.       — О, вот как? — Фарид почесал подбородок. — И что за повод в этом году?       — Султану исполняется семьдесят лет, — ответил Адиль. — Большое событие, юбилей. До такого почтенного возраста мало кто из его предков доживал. В честь этого и праздник. По крайней мере, так посыльный сказал.       — Ну надо же… — Халим задумчиво покрутил в пальцах веер; после слов Халиля он начал припоминать, что действительно слышал о чем-то подобном в медресе, но, видимо, в тот день, когда им об этом рассказывали, он был не особо увлечен лекцией. — И что же, султан правда любую просьбу победителя исполнит? Все, что тот пожелает?       — Ну… в пределах разумного, конечно, — уклончиво ответил Халиль. — Но, в основном, ничего предосудительного у него и не просят. Почти все хотят получить деньги — для себя, для своей семьи, для своего дела… Все довольно скучно и приземленно.       — И ожидаемо, — хохотнул Фарид. — Все в этом мире может потерять ценность, кроме парочки лишних динаров у тебя в кошеле.       Халиль нечитаемо усмехнулся:       — Знаешь, боюсь, там речь идет не просто о парочке.       — Тогда тем более.       На некоторое время между ними воцарилось молчание. Халим еще раз пробежался взглядом по листовке. Внизу, под заголовком, было вкратце описано все то, что им уже рассказали Халиль и Адиль — о сути праздника, дне рождения султана и грандиозной ярмарке на площади Аль-Маджар. Само действо должно было состояться почти сразу после пика джайфары — на шестьдесят восьмой день.       Он облизнул отчего-то вдруг пересохшие губы.       «Будет довольно жарко», — подумал вскользь.       — Удивительно, как это все совпало, да? — Фарид рассеянно усмехнулся, привлекая внимание друзей. — Мне даже думать долго не пришлось.       — М-м-м? Над чем думать? — Адиль вскинул голову, непонимающе нахмурившись, а Халим отметил странное выражение, промелькнувшее во взгляде Фарида всего на одно короткое мгновение — смесь решимости и смешливого азарта. Оно ему очень не понравилось.       Это точно было не к добру.       — Над желанием, конечно, — невозмутимо пояснил Фрид и повернулся к Халиму; от его слов в кофейне как будто разом сгустился воздух. — Вот, — он указал на листовку, — мое желание. Прими участие в Айд-аль-Марахе и покажи свои таланты перед султаном.       — Ч-что?..       Халим замер, не в силах поверить своим ушам. Нет. Это просто не могло быть по-настоящему. Нет. На миг ему показалось, будто стук собственного сердца стал настолько громким, что заглушил все остальные звуки. Он нервно сглотнул, до боли сжав веер в пальцах.       — Это… шутка? — уточнил севшим голосом.       Фарид вопросительно приподнял одну бровь:       — Было похоже, что я шучу?       Халим медленно выдохнул, прикусив губу. Вот поэтому ему хотелось, чтобы победил Адиль.       — Но это же не имеет смысла, — он расправил плечи, изо всех сил стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. — Что я там буду делать? У меня нет никаких талантов. Особенно таких, которые могли бы заинтересовать султана.       — Эй, не прибедняйся. Ты ведь танцуешь хорошо. И еще стихи пишешь, — с нажимом напомнил Фарид. — Можешь выбрать, что тебе больше по душе.       — Но я… — голос предательски дрогнул; Халим закрыл глаза и попытался — всего на мгновение, — представить себя в центре огромной толпы; одной только мысли об этом хватило, чтобы вдоль его позвоночника пробежали мурашки. — Я не хочу читать свои стихи перед всей аравийской знатью и кучей скучающих зевак!       — Ну, значит будешь танцевать, — Фарид пожал плечами. — Видишь, определиться оказалось не так сложно.       Халим с тяжелым вздохом откинулся на подушки, закрыв лицо руками. Участвовать в Айд-аль-Марахе? Выступать перед султаном?.. Он неверяще покачал головой. Ему казалось, что это все неправда — шутка или сон; что он должен вот-вот проснуться, но почему-то долгожданный момент пробуждения все никак не наступал.       «Всевышний, чем я это заслужил?»       Чтобы хоть как-то привести себя в чувство, он отхлебнул немного кофе и поморщился: за время игры в аббас и разговора тот успел остыть и на вкус сделался совершенно отвратительным — однако взбодриться все равно помог.       — Ладно, — решительно выдохнул Халим, сжав пальцами переносицу; собственный голос в этот миг прозвучал как чужой. — Пусть будет так.       Адиль бросил на него сочувственный взгляд.       — Знаешь, — заметил неуверенно, — в некотором роде это еще не самый плохой вариант.       — Это точно, — подхватил Халиль. — Если честно, я удивлен, что Фарид ограничился только выступлением. Зная его, я думал, что тебе придется, самое меньшее, победить там, а в качестве особой милости попросить… я не знаю… провести ночь с султаном?..       Фарид, услышав это предложение, одобрительно засмеялся и захлопал в ладоши, а Адиль неверяще округлил глаза:       — С султаном? Да убереги Всевышний! Ему же вот-вот семьдесят исполнится!       — Ну, тогда с шехзаде, — Халиль махнул рукой. — Это неважно. Ему ведь около тридцати, да?..       — Шехзаде Асааду? — переспросил Фарид. — Двадцать семь, вроде бы… И бросьте, я не настолько жесток, чтобы загадывать изначально невыполнимые желания. Хотя идея мне очень даже по душе.       Халим выгнул бровь и заинтересованно хмыкнул, подперев голову кулаком.       — «Невыполнимые»? — повторил выразительно. — А ты что же, полагаешь, что я для шехзаде был бы недостаточно хорош?       Фарид окинул его оценивающим взглядом.       — Ну-у… — протянул задумчиво. — Не именно ты. Я думаю, для шехзаде Асаада никто из нас бы не был достаточно хорош.       — Всевышний, как ты критичен, — Халиль хмыкнул. — Это еще почему?       — Сам подумай… У него ведь целый гарем есть, — Фарид пожал плечами. — А в нем — самые красивые юноши и девушки со всех концов Аравии… Мне кажется, он уже стольких видел, что просто джианскими скулами и разрезом глаз его не впечатлить. Ты уж меня прости, — он отвесил шутливый полупоклон в сторону Халима.       Тот в ответ лишь поморщился. Слова, точно игла, неприятно кольнули что-то внутри       Как будто он — это только скулы да глаза. Как будто больше в нем и нет ничего, что могло бы привлечь к нему внимание.       Однако вслух говорить об этом он не стал.       — Кстати, Фарид, — неожиданно подал голос Адиль, потянувшись за блюдом с рахат-лукумом, — а ты ведь, получается, пропустишь исполнение своего желания, да?.. Не обидно?       — Пропущу? — Фарид нахмурился, повернувшись к нему. — С чего бы это?       — Ну… — от его спокойного и уверенного тона Адиль слегка стушевался. — Твоя семья ведь из Джидды раньше восьмидесятого дня не возвращается, я правильно помню? А праздник приходится на шестьдесят восьмой.       — А, ты об этом, — Фарид усмехнулся, откинувшись на подушки. — Да, но… Айд-аль-Марах все-таки не каждый год случается. Наверняка моим родителям тоже захочется на нем побывать. Думаю, по такому поводу я смогу уговорить их приехать пораньше.       — О, значит, в этот раз мы все-таки сможем повести немного времени вместе до начала учебы? — Халиль воодушевленно вскинул брови. — Славно! Интересная в этом году джайфара намечается…       Халим устало хмыкнул, прикрыв веером невеселую усмешку.       «Интересная — это не то слово».       Домой Халим вернулся поздно — прошло больше часа с вечерней молитвы, и в небе над Эль-Халифом уже начала разливаться густая синева вечерних сумерек.       С друзьями он распрощался на площади перед мечетью Ахмадийе, где пять улиц сходились остроконечной звездой, ведя в разные части города. Адиль и Фарид направились на северо-запад, Халиль — на восток, в сторону порта, а Халим — на юг. Доски объявлений, встречавшиеся ему на пути, все как одна пестрили листовками с извещением об Айд-аль-Марахе; вокруг некоторых из них все еще толпились, возбужденно переговариваясь, люди.       Перед тем, как пойти к себе, он решил сделать небольшой крюк и завернуть в Руб Альтайар в надежде встретиться с отцом — тот всегда заканчивал работу в промежутке между вечерней и ночной молитвами и еще мог быть в своей лавке. Халим подумал, что было бы неплохо дойти до дома вместе.       После захода солнца торговый квартал как будто вымирал — стихали голоса людей, пришедших за покупками, и торговцев, на все лады расхваливающих товары; прилавки пустели до следующего утра, в окнах гас свет, сворачивались яркие тканевые навесы. Зато, петляя по узким улочкам меж низких домиков из красного камня, можно было рассмотреть черное, как смоль, небо, усыпанное алмазной крошкой первых звезд. Отчасти Халиму даже нравилась эта атмосфера временного запустения.       Небольшая лавка с джианскими товарами, зажатая между ткацкой и ювелирной мастерскими, встретила его тишиной, темнотой и табличкой «Заперто» на входе. Он тяжело вздохнул. «Опять не повезло».       Благо, дом и отцовский магазин разделяло не такое уж большое расстояние — и уже через полчаса он вышел к родному крыльцу, слабо освещенному парой старых витражных светильников.       Дверь ему отворила мать.       — Что-то ты сегодня припозднился, — она улыбнулась, и от улыбки на ее щеках проступили ямочки. — Я уже почти начала беспокоиться.       Халим прошел в прихожую и поморщился от яркого света.       — Я думал увидеться с отцом, — пояснил, стягивая сандалии. — Но мы с ним разминулись, да?       — Немного. Он вернулся четверть часа назад. Ты устал?       Халим кивнул, потерев пальцами переносицу, и с тяжелым вздохом привалился к стене. Снова вернуться домой после долгой прогулки было как никогда приятно. Теплый воздух пах ванилью и чайным деревом — видимо, мать снова жгла курительные свечи перед его приходом, — в кухне тихо потрескивал огонь, а со второго этажа доносились глухие отзвуки шагов. Он вскользь подумал, что очень соскучился.       — Тогда поднимись и позови отца, — сказала мать, — и вместе приходите ужинать.       Халим посмотрел на нее с благодарностью. Он отметил, что сегодня она была одета в черный шэньи, а вокруг головы обвязала полупрозрачный красный шарф — за годы жизни в Аравии ей так и не полюбились ни тюрбаны, ни хиджабы. Кончики ее коротко обстриженных по джианской моде волос слегка небрежно торчали из-под складок ткани. В ушах блестели каплевидные серьги-жемчужинки.       — Прекрасно выглядишь, — отметил, улыбнувшись.       — Да будет тебе, — мать махнула рукой как будто бы недовольно, но ее темные глаза при этом радостно заблестели, выдавая истинные чувства. — Иди уже.       Удовлетворившись реакцией, которую произвели его слова, Халим поспешил на второй этаж.       Дверь в отцовскую спальню была едва приоткрыта, от нее по полу поперек коридора тянулась длинная полоса теплого желтоватого света. Сквозь вставки витражного стекла проглядывали смутные темные силуэты. Для приличия постучавшись, Халим вошел и тут же склонился в приветственном поклоне:       — Отец?..       — А, Халим, это ты? Здравствуй.       Он застал отца стоящим посреди комнаты и разматывающим тюрбан. На нем все еще было его рабочее одеяние — темно-зеленый кафтан, расшитый серебряной нитью. Глядя, как причудливо переливается узорная вышивка, Халим внезапно подумал, что для выступления на Айд-аль-Марахе ему понадобится новый костюм. И хоть какие-то украшения… Негоже перед султаном показываться в старье.       Он прикусил губу. Родители, конечно, время от времени баловали его деньгами, но этого могло и не хватить — хорошие ткани и драгоценные камни нынче обходились дорого.       «Видимо, придется найти себе подработку».       Из горла против воли вырвался сухой смешок — то, как ловко Фарид одним своим желанием умудрился перечеркнуть все его планы на джайфару, было достойно и восхищения, и всех самых грязных ругательств мира одновременно.       — Ты что-то хотел?       Вопрос отца резко вернул Халима обратно в реальность. Он смутился, осознав, как надолго замолчал, потерявшись в размышлениях.       — Там… еда готова, — сказал, нервно сглотнув. — Мать просила тебя позвать.       — Хорошо, — отец кивнул. — Скажи ей, что я приду, как только переоденусь.       Халим еще раз поклонился и поспешил покинуть спальню, прикрыв за собой дверь.       Спустя приблизительно четверть часа все наконец собрались на кухне и расселись за софразом. Мать подала ужин — щедро сдобренную специями жареную баранину с парой соусов, питу и кускус с овощами.       — Как прошел день? — спросила, усаживаясь на ковер, и посмотрела на отца.       Тот устало фыркнул, аккуратно отломив кусочек питы.       — Бывало и получше, — произнес, поморщившись. — Медресе закрылись, и теперь в мою лавку стало наведываться вдвое больше скучающих зевак, которым интересно посмотреть на «заморские диковинки». А сегодня еще и каждый второй считал своим долгом завести со мной разговор про Айд-аль-Марах — как будто им поговорить больше не с кем, — он утомленно покачал головой. — Работать невозможно.       Мать сочувственно улыбнулась.       — Первая половина джайфары — всегда самое тяжелое время для торговцев, — заметила философски. — И что ты собираешься с этим делать?       — С чем? — отец многозначительно приподнял брови. — Про Айд-аль-Марах, я думаю, все сами забудут через пару дней. А посетители… — он окунул кусочек баранины в соус и немного помолчал. — Даже не знаю. Наверное, придется помощника взять. Хотя бы до пика джайфары, а там посмотрим.       «Помощника?»       Халим заинтересованно подался вперед.       — А кого… планируешь искать? — спросил, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно.       Отец снисходительно усмехнулся, скосив взгляд в его сторону.       — Да кого-то вроде тебя и планирую. Сейчас многие из тех, кто учится, сидят без дела и были бы не против немного поработать.       — Надо же… — Халим нервно облизнул губы. — Знаешь, а я ведь как раз тоже вполне не против.       Отец непонимающе нахмурился.       — О чем это ты?       — Ну, о подработке, — Халим сцепил пальцы в замок и повел плечом в попытке немного расслабить одеревеневшие от напряжения мышцы спины. — Я вот прямо по дороге домой об этом думал. Скучно же всю джайфару бездельничать. А так… У меня хоть деньги какие-никакие будут.       Он искренне надеялся, что столь внезапный интерес к работе на восемнадцатом году жизни не вызовет у отца подозрений. Что-то внутри него отчаянно противилось идее откровенно рассказать им с матерью о своих планах на Айд-аль-Марах. Возможно, мешало то, что Халим пока и сам не до конца с ними примирился.       «Я обязательно это сделаю», — пообещал он себе. — «Просто… чуть позже».       — И зачем же тебе вдруг понадобились деньги, скажи, пожалуйста? — осведомился отец, вытерев уголки губ салфеткой. В его тоне недоверие мешалось с удивлением.       Халим усилием воли подавил нервный смешок.       — Полагаешь, я не придумаю, куда их деть? — он сам не заметил, как от волнения начал перебирать пальцами складочки на дишдаше. — Просто, чтобы были… На разную мелочь. Знаешь, деньги относятся к числу тех вещей, которые можно хотеть и без особой цели. Рано или поздно пригодятся.       Отец многозначительно хмыкнул.       — Тут ты прав. И все же… — он покачал головой. — Ты молодой. Рано тебе пока работать. Твое дело сейчас — прилежно учиться и наслаждаться свободой, пока можно.       Халим с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза. Всевышний свидетель — он любил своего отца, но иногда совсем не понимал. Вряд ли в мире существовал еще хотя бы один родитель, который бы не обрадовался желанию ребенка стать самостоятельнее и начать работать.       — Но учеба ведь уже закончилась, — сказал он. — Тем более, я сам прошу, и…       — Это правда, Надим, — неожиданно вступила в разговор до того молчавшая мать. — Позволь сыну поработать, если он так хочет. Тебе же будет проще. Не придется общий язык с новым человеком искать. Да и… — она поправила шарф на голове, — мне спокойнее, когда он с тобой, а не пропадает без дела один где-то на улицах столицы.       Отец некоторое время молчал, глядя на угли, тлеющие в печи. — Ну хорошо, — произнес наконец. — Раз уж вы оба настаиваете… Но учти, — он повернулся к Халиму, — я не собираюсь делать тебе поблажки только потому, что ты мой сын. Работы будет много, и я жду от тебя расторопности и аккуратности в ее выполнении. И беспрекословного подчинения.       — Конечно, отец, — Халим покорно склонил голову. — Я все понимаю.       Пережевывая баранину с острым соусом из красного перца, он старался лишний раз не задумываться о том, на какие страдания только что сам себя обрек.       Отец не стал долго ждать, и уже на следующий день Халим приступил к работе в лавке.       Вопреки его опасениям, все оказалась не так уж и страшно — не считая разве что необходимости вставать с первыми лучами солнца. Главной задачей Халима было рассказывать посетителям о товарах, которыми они интересовались, и — время от времени, — забалтывать тех, кого отец не мог обслужить сразу.       Благо, с тем, чтобы много и долго говорить, у него никогда не возникало проблем.       Сначала он немного нервничал, но довольно быстро волнение ушло и сменилось чем-то вроде азарта — удастся ли ему найти именно то, что понравится человеку? И удастся ли подобрать верные слова, чтобы убедить его это купить? Халиму потребовалось около десятка дней, чтобы начать разбираться в типах посетителей — кого имеет смысл убеждать, а кого — нет; кто склонен поддаваться мимолетным соблазнам, а кто не потратит без нужны ни одного лишнего динара; кто уступчив, а кто — тверд, как скала. Он с удивлением обнаружил, что по выражениям лиц и тону голосов зачастую можно считать гораздо больше, чем люди сами готовы о себе поведать.       После этого открытия многое для него начало играть новыми красками.       Иногда отец поручал Халиму утреннюю уборку лавки, иногда — просил сбегать в подвал за новыми товарами или красиво разложить что-то на витрине; работы и впрямь было много — причем самой разной, но, вопреки собственным угрозам, он никогда не перегружал Халима, а временами и вовсе милостиво давал ему возможность побездельничать — в основном, в середине дня, когда солнце на улице становилось особенно злым и посетителей было мало.       В эти редкие свободные минуты Халим понемногу изучал Руб Альтайар. Довольно быстро он познакомился с ближайшими соседями отца — молодым и смешливым ювелиром Амиром и суровым педантом Зейном, владельцем ткацкой мастерской. Первый иногда приглашал его на кофе во время обеда и угощал наивкуснейшей халвой, а второй чинно пожимал ему руку при каждой встрече и пару раз пускал посмотреть на ковры, которые у него заказывали.       Дни за работой летели быстрее, чем Халим успевал моргать — он даже не заметил, как закончился эсфат-рамиль, и только сухой, горячий воздух, который принесли с собой первые дни джайфары, напомнил ему о приближающемся Айд-аль-Марахе.       У него оставалось шестьдесят семь дней на подготовку к празднику.       Решив, что откладывать это дело дальше уже нельзя, в один из вечеров Халим закрылся в своей комнате и достал из сундука старый тканевый веер, с которым учился танцевать, еще когда был ребенком. За долгие годы темно-синий шелк заметно поистрепался, однако вышитые золотой нитью силуэты журавлей на нем сверкали так же ярко, как и десять лет назад.       Халим облизнул губы, неспешно растирая запястья. Снова возвращаться к тренировкам было одновременно и волнующе, и страшно; кончики пальцев слегка покалывало от нетерпения.       В голову сразу начали лезть непрошенные воспоминания о занятиях с матерью — о том, как он мог часами отрабатывать один и тот же разворот, а она стояла, прижавшись плечом к оконной раме, и тихо ударяла ладонью о ладонь, отсчитывая ритм. Он быстро уставал, но мать всегда отказывала ему в перерыве, неизменно повторяя, что «каждый, в ком есть хоть капля джианской крови, обязан знать основы танца с веером». В Халиме этой самой крови была не капля, а целая половина, а потому и требования к нему предъявлялись выше — он должен был владеть танцем с веером в совершенстве.       Уголки губ против воли приподнялись, намечая улыбку.       «Потом надо будет спросить у нее, это ли она имела в виду, говоря, что умение танцевать мне еще непременно пригодится в жизни».       С трудом вырвав сознание из цепких лап ностальгии, Халим сделал глубокий вдох и повел плечом. Щелчок — и веер раскрылся в ладони; изящное движение кистью — и золотые журавли взмыли в воздух, поймав красно-рыжий отблеск закатного солнца за окном. Он развернулся на носках и ловко перехватил веер за спиной. Довольно улыбнулся своему отражению в зеркале.       Это был простой трюк. Простой — но неизменно впечатляющий.       Он чувствовал себя странно: несмотря на долгое отсутствие тренировок, его тело помнило все — с какой силой бросить веер, куда повернуться, как сложить ладонь, — и двигалось будто бы само по себе, словно идеально отлаженный часовой механизм.       Впрочем, нельзя было отрицать, что некоторую пластичность Халим за прошедшее время все-таки утратил. Движения пока выглядели не такими свободными и естественными, как им полагалось. Однако это было вопросом нескольких занятий. Он сделал еще пару элементов из тех, что ему вспомнились — покрутил веер над головой, перекинул из одной руки в другую, прогнулся в спине…       Выходило вполне сносно. Дело оставалось за малым — решить, что именно он будет исполнять.       Халим слабо поморщился, сложив веер.       Сначала он хотел показать классический джианский танец, но, немного поразмыслив, засомневался — проникнется ли аравийская публика развлечениями своих соседей-островитян? Он вспомнил, как однажды танцевал перед друзьями, и те не оценили плавную размеренность его движений и впечатлились лишь зрелищными бросками веера. Оно и неудивительно: в Аравии в почете были танцы совсем иного рода — более быстрые, ритмичные, чувственные; их исполняли под аккомпанемент дафа, систра и сагатов.       Халим задумчиво оглядел себя в зеркале. «А что, если…»       Не додумав мысль, он порывисто обернулся. Распахнул веер, небрежно тряхнув кистью — если бы мать увидела, обязательно отчитала бы за неаккуратное обращение с вещами. Повел плечом, сделал два шага вперед — и упал на одно колено; жесткий ковровый ворс слегка оцарапал кожу. Откинул голову назад, а затем — провел веером над шеей, невесомо коснувшись краем кадыка.       И замер, многозначительно усмехнувшись в тишину пустой комнаты.       В этом экспромте было что-то от выверенной четкости алрас-этмека — древнего воинского танца с ятаганами, — и одновременно — от соблазнительной откровенности алрас-алшакри, среди населения даже получившего шуточное прозвание «танец Внутренних покоев».       Так с веерами до сих пор точно еще не обращались.       Халим поднялся на ноги, откинув от лица несколько прядей, выбившихся из пучка, и облизнул пересохшие губы. Из этого могло выйти что-то очень интересное.       Невольно ему вспомнились слова Фарида: «Мне кажется, он уже стольких видел, что просто джианскими скулами и разрезом глаз его не впечатлить». «А что, если», — пронеслась в голове шальная мысль, — «к скулам и глазам добавить танец, который прежде никто никогда не исполнял? Этого будет достаточно, чтобы привлечь ваше внимание, шехзаде Асаад Фатих?».       Халим сам не понял, с чего вдруг подумал об этом. Ему ведь не было нужды добиваться особой милости на Айд-аль-Марахе и уж тем более — хвала Всевышнему, — соблазнять наследника престола.       Но… почему-то легкое пренебрежение в тоне Фарида никак не желало его отпускать, и назойливый голос в глубине подсознания настойчиво требовал приложить все возможные усилия, дабы доказать, как же сильно тот ошибался на его счет.       Халим тряхнул головой, отгоняя дурные размышления. Сейчас думать об этом было настолько рано, что даже смешно.       С появлением в его жизни тренировок время стало лететь еще быстрее, чем прежде. Теперь по утрам Халим работал в лавке, а по вечерам — танцевал, медленно, но верно приводя свое тело в подходящую для выступлений форму, и к ночи выматывался так, что засыпал, едва голова касалась подушки.       На переживания и сомнения, даже если они и были, сил уже просто не оставалось.       К двадцатому дню джайфары его танец наконец-то начал мало-помалу обретать завершенный вид. С каждым разом Халиму все больше нравилось то, что у него выходило — дерзкая чувственность ритмически выверенных движений завораживающе контрастировала с изяществом веера, нежной бабочкой порхавшего в руках.       «Конечно, это совсем не то, чему меня учила мать», — иногда думал он, — «но… не вечно же мне жить по родительским заветам».       Еще через десять дней было объявлено о начале записи всех желающих на участие в Айд-аль-Марахе. Стоя внутри одного из шатров, которые в честь этого события разбили в каждом районе Эль-Халифа, и глядя, как в тусклом свете ламп старый паша вписывает его имя в длинный список участников, Халим на миг ощутил то же самое, что и в день, когда Фарид только озвучил свое желание — словно все это нереально и происходит вовсе не с ним.       Он вообще старался как можно меньше думать о предстоящем празднике.       А когда думать об этом все-таки приходилось, его мысли беспрерывно метались между уверенностью и паникой. Иногда, случайно ловя собственный взгляд в зеркале во время танца, Халим полагал, что особая милость — уже у него в кармане. Ибо как можно посмотреть — и не впечатлиться этими чувственными изгибами, нарочито небрежными бросками веера, нежными улыбками и взмахами рук? А иногда ему представлялось, как что-то идет не так и он путается в шагах и падает прямо на глазах у неодобрительно рокочущей толпы — и тогда по его спине пробегали мурашки и дышать становилось болезненно тяжело. Но гораздо чаще он со смесью печали и легкой горечи думал о том, сколько талантливых людей со всего Эль-Халифа съедется на Айд-аль-Марах — ювелиры, художники, поэты, ткачи и Всевышний знает кто еще, — и как мало он сам представляет из себя в сравнении с ними всеми — даже если сможет собраться и безупречно исполнить свой танец.       «В любом случае», — размышлял Халим, — «даже если ничего не выйдет, я просто стану частью большого события. Это не так уж и плохо».       Но почему-то радости и покоя эти думы ему совсем не приносили.       Вечер на излете первой трети джайфары ознаменовался радостным событием — отец наконец-то выдал Халиму его первые честно заработанные деньги. Дрожащими от волнения пальцами перебирая золотые монеты в мягком кожаном кошеле, он подумал, что пришла пора озаботиться покупкой наряда и украшений. И если вторые еще можно было попытаться получить подешевле, как следует попросив Амира, то вот первый… В мастерской Зейна занимались коврами, а других знакомств среди ткачей он за прошедшее время так и не свел. Значит, придется платить полную цену.       Халим досадливо поджал губы.       Отец, неслышно подойдя сзади, ободряюще похлопал его по плечу и спросил:       — Ты чего сидишь такой смурной? Считаешь, мало получил?       — А?.. — Халим удивленно обернулся; обычно отец не особо жаловал праздные беседы в рабочее время, но сегодня под конец дня посетителей было мало, и, видно, на него нахлынуло желание поговорить. — Да не смурной я, просто… задумался немного.       Отец многозначительно приподнял брови. Он не задал вопрос — «о чем?» — напрямую, но желание получить ответ отчетливо читалось в его внимательном, пытливом взгляде. Халим нервно облизнул пересохшие губы, в спешке пытаясь сообразить что-нибудь достойное.       — Я думал… — он через силу сглотнул ком в горле. — Время так быстро летит, когда работаешь, да?.. Айд-аль-Марах уже совсем скоро — всего-то через тридцать дней.       Отец лишь сухо усмехнулся в ответ на это.       — Ты сильно его ждешь, — заметил ровным голосом.       Халим неопределенно пожал плечами, не зная, что ответить. До сих пор он так и не собрался с силами и не рассказал родителям о своих планах. А может… взять — да и признаться во всем сейчас? Халим прикусил губу, искоса взглянув на отца. Нет. Это будет крайне странно и неуместно.       — А ты разве нет? — спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно. — Это ведь очень редкое событие. Интересно… на него взглянуть.       «А уж принять в нем участие — и того интереснее».       Отец слегка склонил набок голову, потерев пальцами переносицу.       — Может быть, — бросил коротко.       — Тебе он не нравится, да? Почему?       Халим чувствовал это отношение со стороны отца. Каждый раз, когда речь так или иначе заходила об Айд-аль-Марахе, он либо поджимал губы, либо двусмысленно хмыкал — так выглядели обычные проявления его скептического настроя.       Отец поморщился, одной рукой опершись о прилавок.       — Потому что это все не имеет никакого смысла, — произнес после недолгой паузы. — Сотни юных талантов соревнуются за внимание султана, а, добившись его, даже не могут как следует им распорядиться.       — Неужели? — Халим удивленно приподнял брови. — Халиль мне рассказывал, что многие в качестве награды просят деньги для развития своего дела. Разве это не грамотное вложение?       Отец посмотрел на него неожиданно серьезно.       — Деньги можно заработать, если голова на плечах есть, — его губы сжались в тонкую линию. — Тысячи людей справляются с этим и без помощи султана. А существуют вещи, которые никто, кроме него, не способен дать. Вот, о чем я говорю. Это уникальный шанс. И обменять его на полный кошель динаров — пустая трата что своих сил, что чужой милости.       Халим прикусил губу, задумавшись над его словами. Рассеянным взглядом обвел полки, уставленные заварочными чайничками из расписного фарфора, разными видами благовоний и причудливыми украшениями для волос.       Он прекрасно понимал, почему отец считает именно так.       Он знал, как тот начинал свой путь в торговле: в двадцать лет, после окончания медресе, у него не было ничего — ни денег, ни связей, ни даже помещения для лавки. И ему приходилось самостоятельно ездить в Джиан, покупать там местные диковинки, а потом — везти их обратно в Эль-Халиф и продавать на базаре, часами стоя под палящим солнцем. Во время одной из таких поездок он и познакомился с матерью. Средства на собственный магазин, договор с судоходной кампанией по перевозке грузов и близкие отношения с парой джианских продавцов, сильно облегчившие ему жизнь, появились намного позже.       И ни на одном этапе этой истории отцу ни разу никто не помогал.       — А… — Халим нервно сглотнул. — Что бы тогда ты сам попросил в качестве особой милости?       Отец усмехнулся.       — Не знаю. У меня есть все, что нужно, а все, что хочется, я знаю, как получить своими силами. Именно поэтому я бы просто не стал участвовать в Айд-аль-Марахе.       Халим рассеянно кивнул, ничего не ответив.       Десятки разрозненных мыслей, порожденных этим неожиданным разговором, роились у него в голове, не давая ни на чем сосредоточиться. Как теперь сообщить отцу о своем участии в празднике? Не будет ли тот разочарован или зол? Не стоило ли ему наступить на горло собственной гордости и отказаться выполнять желание Фарида? А если вдруг он все-таки каким-то чудом получит особую милость, то…       Халим поморщился, усилием воли оборвав эти размышления, и повернулся к окну. Раскаленный шар солнца висел прямо над крышами низких домиков Руб Альтайара — близилось время вечерней молитвы.       Очередной день джайфары медленно сгорал в пламени заката.       Еще двадцать дней пронеслись, как миг.       Адиль по дружбе посоветовал Халиму небольшую швейную мастерскую на севере Эль-Халифа, где цены на ткани были чуточку ниже, чем в остальных частях города, а Амир после недолгих уговоров согласился продать ему простенький комплект украшений за полцены. Но, даже несмотря на это, денег все равно хватило едва-едва, — и в итоге из всего, заработанного в отцовской лавке, к пику джайфары у Халима осталась лишь жалкая парочка динаров.       Впрочем, стоило ему впервые принарядиться, как он сразу же перестал жалеть о потраченных средствах.       Сначала он даже не узнал себя в просторных шароварах из фиолетового муслина и богато расшитой золотом рубахе, с литыми браслетами на запястьях и волосами, подхваченными изящной чароитовой заколкой. Ему показалось, что из зеркала на него смотрит совсем другой человек — не то юный аристократ, не то молодой артист, но уж точно — не сын простого торговца.       Халим затаил дыхание, не веря своим глазам. Дрожащими пальцами коснулся поверхности зеркала и очертил контур собственного лица в отражении.       «Интересно… Наложники султана тоже так выглядят?» — подумал вскользь и тут же устыдился своей самонадеянности.       Ну конечно же, нет. Они наверняка гораздо красивее.       Он взял в руки веер — такого же глубокого фиолетового цвета, как и наряд, с узором из желтых цветов, — и сделал пару простых движений. К новой одежде требовалось привыкнуть, но, тем не менее, он не смог не отметить, как выгодно муслин подчеркнул каждый изгиб его тела и как завлекающе заблестели браслеты, поймав шальные отблески заходящего солнца. Все выглядело именно так, как он и представлял.       Уголки губ дрогнули, намечая улыбку. Халим откинул голову назад, провел краем веера по шее — от мочки уха до ключицы, — и бросил пламенный взгляд в сторону зеркала — в сторону своего невидимого зрителя.       — Только посмейте отвести от меня глаза, когда я буду танцевать, шехзаде Асаад, — выдохнул в томную тишину пустой комнаты. — Только посмейте.       В этот момент он чувствовал себя как никогда уверенно — впервые мысль о том, чтобы показаться перед знатной публикой и выступать для нее, не вызвала у него ни страха, ни даже легкой внутренней дрожи, как это бывало обычно.       «Может», — мысленно спросил он себя, сощурившись, — «и не настолько уж я хуже всех тех, кто тоже приедет на этот праздник?»       Когда до Айд-аль-Мараха оставалась ровно одна неделя, к Халиму явился посыльный из дворца и передал конверт. Внутри оказался лист плотной гербовой бумаги, какую обычно использовали для заключения договоров и вынесения судебных решений. При одном лишь взгляде на силуэт золотой гвоздики с ломанными прожилками лепестков горло свел болезненный спазм.       Халим через силу заставил себя вдохнуть.       В именном письме, заверенном лично великим визирем, были изложены все необходимые сведения касательно организационной части праздника — куда прибыть, к какому времени и что иметь с собой. Участников собирали в одном из гостевых павильонов дворца почти сразу после утренней молитвы. Выступать же предстояло днем.       «В самый солнцепек… Какой странный выбор».       Халим закрыл глаза, прижавшись лбом к холодной стене, облицованной эмалевыми изразцами. Несколько минут он так и простоял — почти не двигаясь, слушая лишь собственное прерывистое дыхание. В один миг Айд-аль-Марах в его сознании из далекой и как будто бы даже не совсем настоящей картины будущего превратился во что-то до страшного близкое и реальное. Письмо, зажатое в ладони, жгло кожу, точно горсть раскаленных углей.       А ведь родители все еще ни о чем не знали.       Халим нервно усмехнулся. Эта мысль слегка отрезвила его. Он провел рукой по лицу, усилием воли стряхивая с себя липкое оцепенение. Бросил взгляд на часы.       Сегодня отец пришел на обед домой — он иногда делал так в те редкие дни, когда посетителей было мало. Но время его перерыва уже близилось к концу, и совсем скоро он должен был отправиться обратно в лавку.       «Я просто покажу ему письмо», — решил Халим, — «а дальше будь, что будет. Даже если его это разозлит, он не успеет меня отчитать».       Однако на второй этаж он все равно поднимался на негнущихся ногах.       Отец был в своей спальне — стоял перед зеркалом, оправляя кафтан, и, видимо, как раз готовился к выходу. Халим коротко кашлянул, привлекая внимание:       — Не помешаю?       — М-м-м? — отец повернулся к нему. — Нет, проходи. Ты что-то хотел?       — Я… — Халим сглотнул, переступив порог; в горле пересохло, и он расправил плечи, как будто надеясь добрать из этого жеста немного уверенности, которой ему сейчас так отчаянно не хватало. — Да. Я хотел показать тебе кое-что. Прочти сразу, там… немного.       С этими словами он протянул письмо и тут же отвел глаза — меньше всего ему хотелось наблюдать, как по ходу чтения у отца будет меняться выражение лица, становясь все более и более мрачным.       Зашуршала бумага.       Халим рвано выдохнул, вперившись взглядом в приоткрытую дверцу шкафа справа от себя. Испещренное тонкой узорной резьбой дерево уже исцарапалась с углов, а круглая серебряная ручка кое-где начала чернеть. Интересно, сколько ему было лет? Пять? Десять? Или и того больше?..       Халим поморщился. От волнения ему в голову лезла всякая ерунда, и минута, пока отец читал, казалась длиннее, чем вся его жизнь. Наконец, тишину нарушил вопрос:       — Это шутка?       Голос отца был спокойным и тихим, но для Халима все равно прозвучал как гром среди ясного неба. Он нервно дернул плечом.       — Нет.       Ему хотелось сказать еще что-то в свою защиту, еще как-то объясниться, но это сухое, обреченное «нет» стало единственным, на что у него хватило сил.       Отец тяжело вздохнул, протянул руку и коснулся пальцами его подбородка, вынуждая поднять голову. Халим прикусил губу. Он не хотел смотреть на отца. Он боялся того, что мог увидеть в его глазах — разочарования, злости, неодобрения… Но, все-таки пересилив себя, он с удивлением обнаружил, что ничего такого в них и не было — отец смотрел на него серьезно и внимательно, и под этим его взором Халим почувствовал себя провинившимся ребенком, чью наивную детскую ложь только что раскрыли родители.       — Ну и зачем тебе это понадобилось, скажи, пожалуйста?       Тон отца не был раздраженным или упрекающим — в нем звучало лишь снисходительно-усталое любопытство.       — Я просто… — Халим замялся, сцепив руки в замок, словно ему предстояло признаться в чем-то постыдном. — Я проиграл друзьям в аббас. Принять участие в Айд-аль-Марахе было желанием Фарида.       При этих словах брови отца поползли вверх, а уголок губ дернулся — то ли весело, то ли нервно.       — Всевышний, — он неверяще покачал головой. — Ну и развлечения сейчас у юношей в нежном возрасте. И гордость, естественно, не позволила тебе отказаться?       Халим уязвленно поджал губы. То, как легко отец его читал, было почти унизительно.       — Да.       — А раньше почему не сказал?       Халим пожал плечами.       — Сначала боялся, что ты будешь смеяться, — признался честно. — А потом — что будешь осуждать.       — Все с тобой ясно, — отец устало выдохнул и протянул ему письмо. — Что показывать-то собираешься?       Вопрос, заданный слишком доброжелательным тоном, чтобы в нем можно было заподозрить горечь разочарования или раздражение, немного приободрил Халима. Он слабо улыбнулся, наспех сложив письмо надвое и убрав в карман шаровар.       — Танец, — ответил негромко. — С веером. Я сам придумал.       Отец заинтересованно хмыкнул.       — Так это ты поэтому снова танцевать начал? — спросил, склонив набок голову. — А мне еще что-то говорил про разминку… чтобы спина после работы не болела…       — Прости. Я не хотел тебе врать, — Халим не смог определить, чего в его вопросе было больше — упрека или иронии, — и на всякий случай решил извиниться. — Ты ведь… — он нервно сглотнул, — не сердишься на меня?       Отец покачал головой:       — Нет. Да и какой смысл, когда все уже решено? Но впредь, — тут его взгляд резко посерьезнел, — мне бы было приятно видеть больше откровенности с твоей стороны. Вроде, я не так уж и часто тебя осуждаю, правда?       Халим пристыженно опустил глаза в пол.       — Правда, — сказал хрипло.       Теплая ладонь одобряюще опустилась на его плечо.       — Вот и договорились. А сейчас мне уже пора в лавку. Я ведь теперь, — губы отца тронула откровенно веселая ухмылка, — снова без помощника работаю.       — Эй! — Халим поднял на него взгляд, постаравшись состроить как можно более оскорбленную гримасу. — Ты ведь сам сказал, что ищешь кого-нибудь только до пика джайфары. Не надо теперь меня упрекать!       — Ну конечно, всегда я виноват, — отец рассмеялся низким, гортанным смехом.       Когда он ушел, Халим тяжело привалился к дверце шкафа и закрыл глаза. «Вот и все», — пронеслось в голове. — «Больше никаких отягчающих тайн». От долгожданного признания ему действительно стало легче; на смену нервному напряжению в каждой мышце пришла приятная усталость. Он запустил руку в карман, нащупав краешек письма, и рассеянно улыбнулся в пустоту.       Рассказать обо всем матери было уже гораздо проще.

***

      В день Айд-аль-Мараха Халим проснулся рано.       Занималась заря, и над крышами домов со стороны моря уже разгоралось розовое рассветное зарево. Переливая свежесваренный кофе из турки в чашку и раскладывая на блюде рахат-лукум, Халим вскользь отметил, как же сильно все это было похоже на его обычную утреннюю рутину перед работой. Вот только сегодня после завтрака ему предстояло отправиться не в отцовскую лавку протирать пыль да продавать пиалы, а прямиком во дворец… выступать перед султаном.       Он зажмурился, неверяще покачав головой. Пальцы сами собой судорожно сжались вокруг чашки.       Какой-то части его сознания до сих пор казалось, что все это — просто затянувшийся сон, который вот-вот закончится. И даже то, что в кармане шаровар лежало пригласительное письмо, а в коридоре уже ждала сумка с нарядом и украшениями для танца, не помогало до конца примирится с действительностью.       От мыслей о том, насколько далеко он зашел, по спине пробегали противные мурашки.       Из дома Халим вышел за час до утренней молитвы. Его путь лежал через центр Эль-Халифа к мечети Ахмадийе, а после — на северо-восток, где на берегу залива Хафрас раскинулся огромный, как целый город, и высокий, как горы, султанский дворец. Губы против воли тронула слабая улыбка — он все еще помнил, как в детстве мог часами смотреть на его вызолоченные полуденным солнцем купола, возвышавшиеся над неприступной каменной оградой, и мучительно гадать, какая же роскошь, должно быть, скрывается внутри.       «Что ж», — Халим многозначительно хмыкнул, — «совсем скоро я наконец это выясню».       Утро шестьдесят восьмого дня джайфары выдалось жарким и душным. Горячий воздух со стороны пустыни налетал порывами, обжигая лицо, а безоблачное небо над головой напоминало огромный фарфоровый купол, накрывший собой весь город. Стараясь держаться в тени зданий и деревьев, Халим предпочитал не задумываться о том, каково ему будет танцевать в такое пекло.       По случаю дня рождения султана центр Эль-Халифа богато украсили, и, миновав Руб Альтайар, он не смог сдержать восхищенный выдох при виде праздничного убранства — стены домов утопали в пышной темной зелени, меж их крышами тянулись цветочные гирлянды, с фонарей свисали расшитые серебром и золотом гербовые знамена; терпкие ароматы лилий, роз, астр, жасмина и, конечно же, гвоздики, смешиваясь друг с другом, вязли в горячем воздухе, точно насекомые в янтаре. С досок объявлений яркие листовки зазывали на площадь Эйше — ближе к вечеру там должно было состояться грандиозное представление уличных артистов, и каждого пришедшего обещали угостить бесплатным шербетом и засахаренными финиками.       Халим рассеянно улыбнулся, попытавшись представить, как будет выглядеть это место после захода солнца, когда спадет невыносимая дневная жара, куча людей наводнит улицы и в темноте зажгутся витражные светильники.       «Надеюсь, Халиль, Фарид и Адиль мне потом расскажут обо всем, что я пропустил».       До мечети он дошел как раз к началу утренней молитвы. Дурманящие запахи бахура, глубокий голос имама и тихий шепот верующих, эхом отдающийся от стен, слегка успокоили его растревоженный разум — волнение ушло и даже дышать стало как будто легче. Прижавшись лбом к жесткому ворсу ковра, Халим закрыл глаза и произнес одними губами, без голоса: «Всевышний, если в словах Халиля о моей удаче была хоть капля истины, то пускай она улыбнется мне сегодня».       Покидая мечеть, он чувствовал себя гораздо лучше.       Путь к дворцу пролегал по набережной, встретившей Халима оживленным гулом голосов. Темные воды пролива Аль-Дафи в этот час были спокойны и тихи — низкие волны лениво подкатывались к берегу и тут же отступали, на их поверхности дрожала золотая сеть солнечных бликов. Халим подошел к балюстраде; одной рукой оперся о перила, вторую — приложил ко лбу; сощурился, всматриваясь в линию горизонта. Где-то далеко, на другой стороне пролива, лежали берега Джиана — родной земли его матери, — но он, как ни пытался, не смог разглядеть в голубом тумане даже смутные очертания суши.       «Жаль, что я там так и не побывал», — пронеслось в голове.       Солнце припекало, и, тяжело вздохнув, Халим побрел дальше. Он шел вдоль богато отделанных фасадов домов удовольствий, тенистых садиков и уютных маленьких кофеен, чьи резные двери были приветственно распахнуты в ожидании посетителей. Справа от него кричали голодные чайки, слева — беззаботно резвящиеся дети. И наконец, спустя четверть часа, впереди — там, где береговая линия резко сворачивала вбок, — показался силуэт султанского дворца.       От вида мозаичных куполов и изящных башен на фоне ясного голубого неба сердце учащенно забилось в груди. Халим нервно сглотнул, сильнее сжав пальцы на ремне сумки.       Идя вдоль высокой каменной стены, он судорожно вспоминал все, что когда-либо читал и слышал о дворце — на лекциях в медресе, в заметках путешественников и даже в сомнительных уличных сплетнях. Хотя последнее, пожалуй, было лишним.       Он все еще не мог поверить, что совсем скоро окажется внутри.       Парадные врата — монументальная арка из красного мрамора, увенчанная золотой гвоздикой, — были настолько огромными, что своей верхушкой, казалось, подпирали небесный свод. Подойдя к их подножию, Халим на миг почувствовал себя таким ничтожным, таким маленьким, что у него перехватило дыхание. Колени предательски затряслись, горло сдавил спазм. Он сам не заметил, как сделал шаг назад.       Зачем он вообще пришел сюда? На что рассчитывал? Ему отчаянно захотелось бросить все, сбежать и вернуться домой.       Халим прикусил губу, зажмурился и с такой силой сжал руки в кулаки, что ногти впились в ладони, оставив след. Легкая боль чуть отрезвила его. Он тряхнул головой, прогоняя остатки этой странной секундной слабости, которую даже сам себе не мог внятно объяснить.       «Хватит», — подумал, рвано выдохнув. — «Слишком глупо было бы сдаться, зайдя так далеко».       И решительно направился в сторону ворот.       — Эфенди, — один из стражников выставил вперед руку, приказывая ему не подходить ближе; он немного напомнил Халиму телохранителя из кофейни — такое же суровое выражение лица и такие же закрытые черные одежды. — Что вам угодно?       — Мне… — Халим через силу сглотнул ком в горле, одной рукой судорожно пытаясь вытащить письмо из кармана. — Я участвую в Айд-аль-Марахе. Вот… мое приглашение.       Стражник, сухо кивнув, забрал у него бумагу. Его взгляд скользнул от правого верхнего угла — с именем, — к левому нижнему — с подписью и печатью. Спустя несколько томительных секунд он сказал:       — Хорошо. Пройдемте со мной, эфенди.       Халима завели в маленькую, скудно обставленную комнатку внутри одной из дозорных башен. Осмотреться ему толком не дали — сразу же попросили показать сумку. Обшарили карманы. Даже куфию зачем-то велели снять. Халим растерялся, но возражать не решился: было наивно полагать, что его пустят во дворец без тщательного досмотра.       Удостоверившись, что все в порядке, стражник уселся за стол и принялся что-то переписывать из письма в длинный свиток. Рассеянно поправляя икаль, Халим наблюдал, как дрожит тень от каляма на ребре его ладони. Он не знал, позволено ли ему говорить, а потому скромно молчал в ожидании новых указаний.       Наконец стражник поднялся на ноги, вернул ему письмо и сухим кивком указал на дверь. Вместе они вышли обратно к воротам. Там их уже ждал новый человек.       Он не походил на воина и даже оружия при себе не носил. Рукава, ворот и полы его темно-бордового кафтана украшал золотой геометрический орнамент, на голове красовался тюрбан в тон. Кожа мужчины была бледнее, чем у большинства южан, а глаза — светло-серые, цвета стали и неба в пасмурную погоду. Халим нахмурился. «Неужто полукровка? Или просто откуда-то с севера Аравии?».       Тот тем временем склонился в легком приветственном поклоне.       — Эфенди, — мягкий, певучий голос напомнил Халиму перезвон колокольчиков на ветру, — мое имя Хадир. Дальше я провожу вас. Идемте.       С этими словами он развернулся и быстро устремился вперед. Халим поспешил следом, нервно теребя ремень сумки. Хадир провел его под аркой ворот. Прежде, чем выйти на свет на другой стороне, он сделал глубокий вдох.       «Еще один шаг — и я окажусь на территории дворца».       При этой мысли в душе у него что-то затрепетало — не то от страха, не то от предвкушения.       За воротами его встретил просторный двор, засаженный деревьями и цветами. Извилистые песчаные дорожки под ногами разбегались в разные стороны; часть из них окаймляли ровные ряды высоких, аккуратно подстриженных кипарисов, часть — пышные розовые кусты. То тут, то там среди зелени виднелись небольшие фонтаны — струи воды хрустально звенели, разбиваясь о каменные чаши.       Халим сам не заметил, как замедлил шаг, любуясь цветущими лилиями, магнолиями и жасмином.       — Вам нравится, эфенди? — Хадир лукаво улыбнулся ему через плечо.       — Да, мне… — Халим растерянно покачал головой, пытаясь подобрать слова; ему казалось, что после этого зрелища он больше никогда не сможет восхищаться скромными скверами Эль-Халифа, где раньше любил коротать время с друзьями после занятий в медресе. — Здесь очень красиво.       Хадир согласно кивнул. Его глаза засияли, словно комплимент сделали лично ему, а не окружению.       — Я рад это слышать. Сюда, пожалуйста.       Изящным жестом он указал на дорожку, что вела под сень цветущих акаций. Вдали, за ними, виднелись очертания здания.       — Куда мы идем?       Халим все еще не был уверен, можно ли ему задавать вопросы, но Хадир, в отличие от стражника у ворот, выглядел куда более дружелюбным и расположенным к беседе, поэтому он решил попытать удачу.       И не зря. Спустя мгновение тот ответил:       — В Альян аль-Азрак, эфенди. Там вы вместе с остальными участниками Айд-аль-Мараха сможете отдохнуть и подготовиться к празднику, если вам нужно.       Халим приложил руку ко лбу, вглядываясь вдаль, и поморщился — облепленные желтыми цветами ветви акации не позволяли что-либо рассмотреть. Из-за стен доносился шум воды. Кажется, они шли вдоль берега залива.       — А выступления будут проходить… где?       — Здесь же, — Хадир недоуменно выгнул бровь, словно не ожидал такого вопроса. — Только в другом павильоне.       — Выходит…       «…Фарид таки не застанет исполнение своего желания». Халим иронично хмыкнул. Он не считал себя человеком злорадным или мстительным, но в таком повороте событий ему виделось проявление высшей справедливости.       Впрочем, отчасти эта новость его все же удивила.       Он думал, что выступать придется у всех на виду — где-нибудь на площади в самом центре Эль-Халифа, в окружении толпы скучающих зевак, — и столь внезапный крах собственных представлений слегка выбил его из колеи. С одной стороны, в султанском дворце на него обещало быть обращено не так много любопытных глаз… А с другой — чем меньше публика, тем она внимательнее; и тем сложнее от нее что-либо скрыть.       Зато теперь ему наконец-то стало понятно, почему праздник начинался в самую жаркую пору дня.       Увлекшись своими мыслями, Халим не заметил, как Хадир, шедший прямо перед ним, остановился, и едва не врезался ему в спину. Тот тактично сделал вид, что ничего не заметил.       — Вот мы и на месте, эфенди.       Альян аль-Азрак сполна оправдывал свое название: стены белокаменного здания были украшены узорной мозаикой из кусочков синего и голубого стекла; под лучами солнца они переливались точь-в-точь как морская гладь. С двух сторон — южной и западной, — павильон огибала крытая галерея; изящные резные колонны поддерживали легкую крышу, с нее на длинных цепях свисали витражные светильники. Вокруг росли розы и астры, а перед входом расположился небольшой хауз, отделанный серым мрамором. В неподвижной глади воды, как в зеркале, отражались аккуратные серебряные купола.       Халим сдавленно охнул, осматриваясь. Хадир наблюдал за ним с нечитаемой улыбкой и не торопил.       Наконец они подошли к ограде. Хадир толкнул тяжелую металлическую калитку и подвинулся, пропуская Халима во дворик. Однако сам остался стоять на месте.       — Дальше вас встретят, эфенди, — пояснил в ответ на непонимающий взгляд. — Идите. И… удачи вам.       Сказав так, он развернулся и поспешил в обратную сторону. Халим проследил за ним с легким сожалением. Пусть они толком и не были знакомы, присутствие Хадира так или иначе успокаивало его и отвлекало от волнения.       Теперь же, оставшись наедине с собой, он ощутил, как внутри вновь начала нарастать болезненная тревога.       Распахнутые двери Альян аль-Азрака своим видом словно бы приглашали поскорее войти. Халим вдохнул сладкий от цветочных ароматов воздух и решительно направился к ним. Не успел он даже обойти хауз, как заслышались быстрые шаги и ему навстречу вышел человек. Он был одет почти так же, как Хадир, только вышивка на кафтане выглядела скромнее.       — Вы участвуете в Айд-аль-Марахе, эфенди? — спросил, учтиво поклонившись.       Халим растерянно кивнул. У него второй раз за день забрали письмо. Некоторое время слуга внимательно изучал бумагу, после чего удовлетворенно кивнул:       — Все в порядке. Идемте.       Халима провели в павильон.       Внутреннее убранство Альян аль-Азрака нисколько не уступало внешнему. Часть стен была расписана растительным орнаментом в голубых и зеленых тонах, часть — отделана резными деревянными панелями; пол устилали пушистые синие ковры, расшитые серебряной нитью; всюду стояли софы и оттоманки, обтянутые черным бархатом, софразы, инкрустированные перламутром, да фарфоровые вазы с благоухающими свежими цветами.       Халим задержал дыхание, не веря своим глазам. Кажется, он в жизни не бывал в месте более роскошном.       Записав его имя в длинный свиток, похожий на тот, что был у стражника в дозорной башне, слуга рассказал ему о предстоящем празднике и правилах поведения во дворце. Айд-аль-Марах начинался после первой дневной молитвы и заканчивался перед ночной. До этого времени участники были предоставлены сами себе и свободны в перемещениях на территории Альян аль-Азрака; впрочем, выходить за ее пределы строго-настрого запрещалось.       — Если что-то будет нужно, обращайтесь к прислуге. Вам непременно помогут и подскажут. Все понятно?       Халим нервно кивнул, теребя ремешок сумки.       — Тогда я оставлю вас, эфенди, — слуга напоследок успокаивающе улыбнулся ему, после чего скрылся за углом.       Халим облизнул губы. Он не представлял, что ему теперь делать и куда идти. Роскошные интерьеры давили, тишина угнетала. Но — где-то в глубине павильона слышались звуки шагов, звон и голоса. «Должно быть, там отдыхают другие участники». Собравшись с силами, Халим неуверенно двинулся вперед.       К его удивлению, Альян аль-Азрак оказался куда просторнее, чем выглядел снаружи. Ему пришлось пройти через целую вереницу комнат и длинных коридоров, прежде чем он наконец вышел к источнику шума.       Большой зал с мозаичным полом и богатой деревянной отделкой стен был заполнен людьми. Кто-то из них оживленно разговаривал, кто-то — читал, кто-то — просто сидел на полу, откинувшись на подушки, погруженный в свои мысли. Стоило Халиму только появиться в дверном проеме, как со всех сторон тут же раздались доброжелательные приветствия.       Он скованно поклонился — всем сразу и никому конкретно, — и прошел в комнату.       Резные ширмы разделяли зал на несколько более уютных уединенных уголков. Халим выбрал место как раз в одном из таких — на незанятой софе у окна, откуда открывался вид на усаженную акациями аллею, по которой они еще совсем недавно шли с Хадиром. Рядом стоял софраз, на нем — блюдо со свежими фруктами и графин гранатового сока. Пристроив сумку с нарядом на полу, он налил себе попить — и после пары глотков с удивлением обнаружил, что сок на вкус совсем не отличался от того, который продавали в шатрах на улицах Эль-Халифа.       Халим и сам не знал, почему его это удивило. Ему казалось, что во дворце абсолютно все должно ощущаться как-то иначе. Но нет — судя по всему, пил и ел султан, в большинстве своем, то же, что и его подданные.       Немного придя в себя и привыкнув к обстановке, Халим принялся неуверенно осматриваться.       Компания в Альян аль-Азраке собралась крайне разношерстная. Несмотря на то, что в целом участников оказалось меньше, чем он ожидал увидеть — всего-то около полусотни, — среди них были и женщины, и мужчины, и его примерные ровесники, и те, чьи лица уже тронули первые возрастные морщины. Изредка до Халима долетали обрывки их разговоров. Все взволнованно обсуждали предстоящий праздник — гадали, сколько еще ждать, и спорили, к каким из искусств у султана больше лежит душа.       Немного послушав их, Халим задумчиво хмыкнул и отвернулся к окну. «Не хочу в этом участвовать», — подумал, прикрыв глаза. Он слишком сильно волновался, чтобы с кем-то знакомиться или вести праздные беседы; ему казалось, что если он попробует заговорить, то все слова просто-напросто застрянут в горле и он задохнется.       Время текло медленно и лениво.       После Халима в Альян аль-Азрак прибыло еще несколько участников — трое юношей и женщина средних лет. Судя по всему, они были последними, кого ожидали сегодня.       Немногим позже, когда тени деревьев в саду стали совсем короткими и густыми, пришел Хадир, неся в руках внушительную стопку бумаг. Его неожиданное появление мигом прервало все разговоры, и в зале воцарилась напряженная, звенящая тишина.       Халим порывисто обернулся ко входу. Он сам не заметил, как пальцы до боли впились в бархатную обивку софы.       — Эфенди, — Хадир обвел помещение взглядом; на его губах застыла мягкая, вежливая улыбка, — рад видеть вас всех снова. Надеюсь, вы успели как следует отдохнуть. Айд-аль-Марах начнется через час, и совсем скоро первые из вас предстанут перед повелителем. Сейчас я раздам вам списки с очередностью выступлений, а чуть позже часть из вас переведут в другой павильон. Пожалуйста, подходите, когда услышите свое имя.       Халим рвано выдохнул, облизнув вмиг пересохшие губы.       Всего один час.       Сердце пропустило удар. Он закрыл глаза и бездумно поправил волосы — просто чтобы чем-то занять руки; просто чтобы этим движением удержать чуть было не ускользнувшее ощущение реальности. Паническая тревога — такая же, как и у ворот, — подступила опасно близко. Голос, произнесший его имя, донесся до Халима словно бы сквозь толщу воды.       Впрочем, когда он поднимался с софы, его колени почти не дрожали. Как и рука — когда он протянул ее, чтобы забрать бумагу.       Только после того, как все списки были розданы участникам и Хадир удалился, напоследок еще раз пожелав всем удачи, Халим нашел в себе силы взглянуть на лист. Вздох облегчения против воли сорвался с губ — ему предстояло выступать лишь во второй половине праздника, сразу после перерыва на молитву.       «Хвала Всевышнему… Значит, время еще есть».       Халим не мог объяснить, зачем ему было нужно это самое время, ведь, сколько бы его ни прошло — один час или пять, — итог все равно не изменится — ему придется выступить перед султаном. Теперь уже точно. Но в глубине души он все равно иррационально жаждал оттянуть этот момент так сильно, как только возможно.       Зал вокруг него вновь наполнился голосами — и на этот раз они звучали уже куда более взволнованно.       — Я думаю, — заявил юноша в бежевом тюрбане, сидевший неподалеку от него, — что выступать в начале выгоднее. К концу праздника султан наверняка устанет и будет уже не столь внимателен и открыт к новым впечатлениям.       — Разве? — возразила ему девушка в черной абайе, обильно украшенной серебром и белым бисером. — А мне кажется, что к вечеру он, наоборот, может уже и забыть тех, кого видел днем.       Халим поморщился. Все эти разговоры давили на него — даже при том, что ему не приходилось в них участвовать. Но нервное возбуждение окружающих не могло не проникать и в его мысли тоже. А между тем, ему совсем не хотелось просчитывать, какие у него шансы запомниться; не хотелось загадывать ничего наперед; не хотелось усугублять собственные переживания жалкими попытками предсказать будущее.       А вот чего в самом деле хотелось — так это на свежий воздух. И немного побыть в одиночестве.       Дорогу до выхода он каким-то непостижимым образом отыскал сам, ни разу не заблудившись в хитросплетениях коридоров. Поморщился, когда лица коснулся обжигающий полуденный жар. С той минуты, когда он вошел в Альян аль-Азрак, солнце стало еще злее, но даже оно сейчас казалось Халиму предпочтительнее, чем общество в зале.       Чтобы немного размяться, он прошел по двору вдоль края хауза. Завернул в спасительную тень галереи. Тяжело привалившись спиной к одной из колонн, закрыл глаза ладонями. Сделал вдох — глубокий и медленный — и поморщился от осевшей на языке приторной сладости аромата цветущих астр.       — Волнуетесь, эфенди?       Звук чужого голоса раздался где-то сбоку, заставив Халима вздрогнуть. Он отнял руки от лица и порывисто обернулся.       На мраморной лавочке у стены сидел Хадир. Он смотрел прямо на Халима внимательным, мягким и самую капельку лукавым взглядом. И даже без улыбки выражение его лица оставалось на удивление доброжелательным и участливым.       — Я… — Халим осекся, встретившись с ним глазами; бессильно покачал головой. — Я не знаю.       Слова сорвались с губ сами, хоть он и не собирался отвечать, и в тишине прозвучали как-то по-особому отчаянно, почти умоляюще.       Халим действительно не знал. Каждый раз, стоило речи зайти об Айд-аль-Марахе, все его существо словно бы разделялось надвое, и каждая половина обретала свой голос — и они спорили, отчаянно спорили у него в голове, перебивая друг друга, и все никак не могли прийти к согласию. «К чему волноваться?» — вопрошала одна. — «Твое дело — просто выступить, ты здесь ни на что не претендуешь». «Как это — ни на что?» — возражала вторая. — «Какой толк участвовать в соревновании, если не борешься за главную награду? Да и кроме того… Неужели тебе не хочется доказать Фариду, как сильно он ошибался насчет тебя?»       Сегодня они обе были особенно громкими.       Халим не знал, что в этот миг отразилось у него на лице, но, что бы это ни было, оно заставило Хадира сочувственно вздохнуть. Он поднялся на ноги и сделал несколько шагов к колоннаде. Золотая вышивка на вороте кафтана сверкнула, поймав отблеск знойного джайфарского солнца.       — Переживаете, что повелитель будет смотреть на вас?       Халим нервно облизнул губы и потупился, вперившись взглядом в пол.       — Переживаю, что я здесь меньше всего нуждаюсь в особой милости.       Он вспомнил всех юношей и девушек, оставшихся в зале, и поморщился. Вряд ли среди них был хоть один случайный человек, оказавшийся здесь по какой-то столь же смехотворной причине как проигрыш в аббас. Наверняка они все ждали этот праздник, готовились к нему и мечтали победить, чтобы получить шанс прославиться, возвыситься и разбогатеть; чтобы показать миру свое искусство.       А… он?       Халим даже не знал, что хотел бы получить в качестве особой милости. Думая о своем участии в Айд-аль-Марахе, он не мог отделаться от ощущения, что отнимает этот уникальный шанс у кого-то, кому он куда нужнее.       Мягкое прикосновение пальцев к подбородку заставило его вздрогнуть. Он прикусил губу, но все же поднял голову. И несмотря на то, что цвет глаз Хадира хотелось сравнить с самыми холодными вещами в мире, в этот миг на него они глядели с поразительной теплотой.       — Эфенди, но повелитель и не будет выбирать самого нуждающегося, — заметил он вкрадчиво; уголок его губ дернулся в намеке на усмешку. — Награда достанется тому, кто его больше впечатлит. Поверьте, если бы он желал заниматься благотворительностью, то Айд-аль-Марах бы просто не состоялся.       — Но я…       — Вы считаете, что достойны особой милости, эфенди?       Неожиданный вопрос сбил Халима с толку.       Первым его порывом было ответить «нет», но, когда он уже открыл рот, слово комом встало в горле — как будто что-то внутри отчаянно противилось его произнесению.       Почему, собственно, «нет»? Разве он так уж плохо подготовился? Разве не придумал уникальный танец, который никто другой из участников не смог бы повторить? Неужели в нем и впрямь не было совсем ничего особенного, кроме скул да глаз, как говорил Фарид?       Халим прерывисто выдохнул, сжав руки в кулаки.       — Я думаю… да.       Он вдруг вспомнил то ощущение, которое ненадолго испытал, когда впервые примерял костюм для танца — смешанную с кипучим азартом уверенность, что ничего невозможного для него нет и стать лучшим — вполне достижимая цель. Тогда он принял его за странное эйфорическое помутнение рассудка. А может… нет? Может, как раз оно и было единственно верным, а все сомнения и страхи — ложью?       Хадир мягко улыбнулся и кивнул, словно угадав ход его мыслей.       — Тогда постарайтесь показать это повелителю, когда будете выступать. А все прочее, — его пальцы очертили окружность в воздухе, — оставьте на волю Всевышнего.       — Я… — Халим рвано выдохнул. — Я попытаюсь. И… спасибо вам.       Ему стало легче. Только сейчас он в полной мере осознал, как сильно всю джайфару тяготился невозможностью поговорить с кем-то о своих страхах, связанных с Айд-аль-Марахом. С друзьями встретиться мешала работа, родителям он до последнего ничего не говорил, и все это время невысказанная тревога копилась у него внутри, мешая дышать.       — Не стоит благодарности, — Хадир чуть склонил голову. — Я был рад провести с вами время, эфенди, но сейчас мне пора идти. Не прощаюсь, потому как мы еще увидимся сегодня.       Халим понимающе кивнул и сделал шаг в сторону, пропуская Хадира.       И лишь когда тот почти скрылся за поворотом галереи, все же решился задать последний вопрос, вертевшийся на языке:       — Почему вы заговорили со мной? Вам разве… — уголок его губ против воли дрогнул, — положено утешать каждого юношу, который потерял веру в себя?       Хадир обернулся, многозначительно вскинув брови.       — А вы, эфенди, — задал ответный вопрос, — всегда делаете только то, что вам положено?       Халим смутился.       — Н-нет, но…       Хадир приложил палец к губам, жестом призывая его не продолжать.       — Тогда давайте сойдемся на том, что вы мне просто понравились.       Сказав так, он устремился прочь. Вскоре его фигура скрылась за углом, и Халим остался в одиночестве. Лишь отдаляющееся эхо быстрых шагов еще некоторое время слышалось в умиротворяющей тишине, но довольно быстро смолкло и оно.       Тяжело вздохнув, Халим присел на лавочку и сжал пальцами виски. Это была странная встреча. Странная — но, пожалуй, приятная.       Идти обратно в павильон ему пока не хотелось.       Вернувшись в Альян аль-Азрак спустя полчаса, он с удивлением обнаружил, что людей внутри стало гораздо меньше. Половину участников — тех, кому выпало выступать между двумя дневными молитвами, — уже увели в место проведения праздника, а из оставшихся многие решили уединиться для подготовки к своим выходам.       Не испытывая ни малейшего желания вновь погружаться в атмосферу тревожного ожидания, Халим подумал, что ему бы тоже не помешало на всякий случай еще раз повторить танец.       Слуги, к которым он обратился с этой мыслью, сразу же отвели его в отдельную комнату. Она ничем не отличалась от остальных помещений Альян аль-Азрака — сводчатый потолок, резные деревянные ширмы, диванчики с множеством мягких мелких подушек, пушистый ковер на полу. Но главное — в ней было не слышно встревоженных голосов и не видно растерянных лиц. А ничего больше Халим и не желал.       На следующие несколько часов его полностью заняла тренировка.       Методично повторяя движение за движением и оттачивая перед зеркалом жаркие взгляды да очаровательные улыбки, он напрочь забыл и об утренних тревогах, и о течении времени. Шагнуть в сторону, повести плечом, откинуться назад… Сделать разворот, перекинуть веер из руки в руку, игриво прикрыть лицо… Халиму казалось, будто его тело двигается само, опережая мысли.       Он вспомнил мать — в детстве она говорила ему, что это и есть самый главный показатель хорошей подготовки.       «Надеюсь, в этом она окажется права».       Перед тем, как вернуться в зал, Халим решил переодеться в костюм. Волосы собрал в пучок и закрепил на затылке заколкой, а глаза подвел кайалом, который еще вчера вечером одолжил у матери. Рассматривая себя в зеркале, не удержался от ироничного смешка — раньше ему не приходилось краситься; и никогда он не думал, что его первый раз случится при таких обстоятельствах.       Устало вздохнув, Халим напоследок подкинул веер в руке и направился прочь из комнаты.       Хадир снова появился в Альян аль-Азраке за час до второй дневной молитвы с объявлением, что пришел проводить оставшихся участников в другой павильон, где им предстоит дожидаться своих выходов к султану. При этих словах у Халима внутри все сжалось и напряглось.       Неужели… пора?       Ему все еще было трудно уложить в голове, что Айд-аль-Марах уже начался: до уютного, затерянного среди зелени Альян аль-Азрака не долетали даже отголоски праздника. Здесь казалось, будто во дворце и вовсе ничего не происходит. А ведь многие, кого Халим видел утром, уже успели выступить. Интересно, где они были сейчас? И как показали себя? Все ли справились с волнением?       Он нервно сглотнул, постаравшись прогнать эти мысли из головы. В конце концов, ему их личные успехи или неудачи все равно не могли ни помочь, ни помешать.       Дождавшись, пока все участники соберутся, Хадир вывел их во двор. Тихий скрип закрывшейся за спиной калитки заставил Халима вздрогнуть — в тишине сада он прозвучал как бессловесный приговор. И, судя по сдавленным вздохам, донесшимся до него с разных сторон, не ему одному так показалось.       Возглавляемая Хадиром, процессия направилась вглубь сада.       Почему-то Халим ожидал, что они снова пройдут по усаженной цветущими акациями аллее, но, к его удивлению, Хадир повел их в противоположном направлении — в ту сторону, где извилистая тропка ныряла в заросли пышной зелени розовых кустов, а в воздухе над мозаичными чашами небольших фонтанчиков алмазно искрилась водяная пыль.       Они шли мимо изящных беседок с мраморными колоннами, обвитыми плющом, низких зданий с резными крышами, ярких клумб и цветущих фруктовых деревьев. Сначала Халим пытался следить за направлением, но совсем скоро безбожно запутался и бросил это дело. Дорожки под ногами вились, как упавшие на пол ленты — перекрещивались, сливались воедино, а потом снова расходились. Из-за этого сад казался бесконечным.       Наконец, в тот самый момент, когда Халим уже начал уставать от ходьбы, деревья перед ним расступились и взгляду открылся новый павильон. С губ против воли сорвался восхищенный выдох.       По степени роскоши это здание не шло ни в какое сравнение с Альян аль-Азраком. Оно было намного больше и выше, с витражными арочными окнами в полтора человеческих роста и облицованными эмалевыми изразцами стенами из желтого мрамора. К небу устремлялись каплевидные золотые купола, а перед входом расположились два небольших, отделанных мозаикой хауза в форме шестиконечной звезды.       А еще, в отличие от Альян аль-Азрака, это место прямо-таки наводняла стража.       Халиму сразу бросилось в глаза множество фигур в темных одеждах, больше напоминавших тени, нежели реальных людей. Но, когда они выходили на свет, становилось видно, что за поясами у них блестит самая настоящая сталь.       «Сразу чувствуется — султан здесь».       Хадир поднялся по ступеням к дверям и прошел внутрь. Остальных же остановили — без досмотра в павильон входить не дозволялось. Халим тяжело вздохнул. Несмотря на то, что он прекрасно понимал необходимость этих мер безопасности, ему не нравились прикосновения стражников. Каждый раз, когда они тянулись к нему, он с трудом подавлял инстинктивное желание отпрянуть. Ему было не по себе от мыслей, что кто-то может задержать ладонь на его плече дольше положенного или стиснуть пальцы на бедре сильнее, чем требуется, чтобы убедиться, что под одеждой ничего не спрятано. От одних лишь попыток представить это ноги становились ватными, а внутри все холодело.       Впрочем, в этот раз все произошло быстрее, чем у ворот — его даже не заставили ничего снимать, лишь попросили раскрыть веер. Получив разрешение идти, Халим облегченно выдохнул и поспешил к дверям.       Войдя в просторный холл, он тут же поморщился от необычайно яркого света. И только через пару секунд осознал, что это было не золото и не солнце — так блестела мозаика на стенах, сложенная из мельчайших кусочков янтаря. Сердце в груди вновь забилось быстрее, но в этот раз уже не от страха — а от восторга.       В отличие от Альян аль-Азрака, здесь вовсю кипела жизнь — вокруг Халима сновали слуги, звенела посуда, слышались голоса, а откуда-то издалека даже доносилась музыка. Вся эта суета немного сбивала с толку.       Не зная, что делать, Халим посмотрел на Хадира. Тот стоял чуть в отдалении, скрестив на груди руки и прислонившись плечом к стене. Бордовый цвет его кафтана и золотая вышивка на удивление удачно вписывались в богатый интерьер — словно именно здесь ему и должно было находиться. Перехватив его взгляд, Хадир мягко, чуть ли не покровительственно улыбнулся.       Когда досмотр был окончен, участников повели дальше, — вглубь павильона, по длинным хитросплетенным коридорам, — и наконец, спустя несколько томительных минут, они вошли в просторную светлую комнату, отделанную деревом.       — Здесь, эфенди, — произнес Хадир, выпрямив спину, — вам и предстоит ждать. Когда подойдет ваша очередь выступать, за вами придет слуга. Списки, чтобы ориентироваться, у вас есть. На этом я прощаюсь с вами. И желаю удачи… — его внимательный, теплый взгляд скользнул по лицам, — каждому из вас.       С этими словами он вежливо поклонился и скрылся из виду, бесшумно скользнув во второй выход из комнаты, оказавшийся прямо у него за спиной.       Халим рвано выдохнул, стиснув веер в пальцах с такой силой, что заболели костяшки. В тревожной тишине, воцарившейся после ухода Хадира, были слышны приглушенные стенами голоса, звон и звуки музыки — судя по всему, праздник проходил совсем рядом.       От этой мысли по спине пробежали мурашки.       Халим зажмурился, сжал виски. Ему уже не было так панически страшно, как утром, но все же полностью волнение не ушло. В горле пересохло, кончики пальцев слегка покалывало. Он знал, что хорошо готов — убедился в этом сам во время последней репетиции, — но навязчивые мысли о падениях и забытых шагах продолжали упрямо лезть в голову, и заглушить их у него никак не получалось.       «Все в воле Всевышнего», — едва слышно выдохнул он в сложенные у губ ладони, вспомнив последний разговор с Хадиром. — «Все будет, как он пожелает».       Халим посмотрел на часы и вздрогнул, осознав, что дорога до павильона вместе с досмотром заняли почти полчаса. Время ускользало, точно песок, пропущенный сквозь пальцы. А ведь ему предстояло выступать первым из всех собравшихся.       Интересно, как это будет? Большой ли зал? Много ли людей? Каков окажется султан? А… шехзаде?       Халим постучал ногтями по деревянному подлокотнику кресла, словно надеясь этим звуком перебить собственные мысли.       «Нечего дразнить воображение. Уже скоро все само выяснится».       Он закрыл глаза и откинул голову назад. Глубоко вдохнул. Медленно выдохнул. Повел одеревеневшим от напряжения плечом.       Вокруг него негромко переговаривались другие участники, а за окнами легкий бриз с залива игриво ерошил макушки фруктовых деревьев. Халим постарался сосредоточить все свое внимание на их слабом шелесте — представить в деталях, как колышется каждый листок и как причудливо солнце золотит бледные прожилки. На некоторое время эта игра воображения так увлекла его, что он почти ощутил фантомные прикосновения ветра к лицу.       Стало немного легче.       Тяжело вздохнув, Халим открыл глаза и потер кисть руки, в которой держал веер. С одной стороны — ему хотелось, чтобы за ним уже поскорее пришли; чтобы это мучительное ожидание закончилось — и уже даже неважно, как. А с другой — больше всего на свете он боялся увидеть слугу и услышать свое имя.       Весь этот ворох противоречивых желаний сводил его с ума.       Тревога то утихала, то снова усиливалась. В борьбе с ней Халим не заметил, как подошло время второй дневной молитвы. Заученные слова привычно сорвались с губ, не успокоив душу и не принеся ожидаемого облегчения — он был слишком напряжен, чтобы полностью отдаться процессу.       «Надеюсь, Всевышний простит мне это. Вечером я помолюсь как следует».       — Халим-эфенди?       Оклик слуги, вошедшего бесшумно, заставил его вздрогнуть. Он через силу поднялся с кресла. Ноги едва держали — как ему в таком состоянии вообще танцевать?.. Халим нервно сглотнул, мысленно уговаривая себя сохранять спокойствие.       — Это я, — от волнения голос охрип и сел; пришлось прокашляться.       — Пройдемте со мной.       Слуга отворил перед ним ту дверь, в которую ранее вышел Хадир. За ней оказался длинный коридор, освещенный мягким послеполуденным солнцем. Ажурные тени от оконных решеток лежали на каменных плитах. Контраст между ними и светлым мрамором немного резал глаза.       Халим поморщился.       За коридором следовала комната, затем еще одна, и еще. Он не запоминал путь, даже по сторонам почти не смотрел — сил хватало лишь на то, чтобы продолжать дышать и просто идти вперед.       Наконец слуга остановился.       Узкое полутемное помещение, в котором они оказались, примыкало к залу, где проходил праздник, и отделялось от него резной деревянной перегородкой. Судя по всему, это было сделано для того, чтобы прислуга и артисты могли следить за происходящим и перемещаться, не привлекая к себе лишнее внимание.       Не сумев сдержать любопытство, Халим скосил взгляд в сторону. Сквозь прорези в перегородке он увидел просторный зал — раза в два больше, чем был в Альян аль-Азраке, — с расставленными полукругом софразами. На каждом стояло по кальяну, а вокруг сидели люди в богато украшенных кафтанах и высоких тюрбанах.       «Это знать», — пронеслось в голове.       Он прищурился, вглядываясь в софраз в самом центре. За спинами тех, кто находился ближе к стене, его было едва видно. Но все же Халиму удалось различить фигуру в золотом биште.       «А это султан».       В горле стало сухо, как в самом сердце Абу-Сахриб. А вот ладони, наоборот, вспотели. Спохватившись, он поспешно вытер их о шаровары — не хватало ему еще от волнения выронить веер во время танца.       — Эфенди, — слуга, наблюдавший за происходящим в зале из-за угла, привлек его внимание. — Вы знаете, как правильно кланяться повелителю?       — Я… — Халим растерянно моргнул. — А разве нужно как-то по-особенному?..       Ему стало неловко за свою неосведомленность, но слугу его ответ, казалось, нисколько не удивил.       — Тогда запоминайте. Вы делаете вот так… — он нарочито медленно сложил ладони на уровне грудной клетки — правую положил на левую, — внимательно следя за тем, чтобы Халим смотрел. — И наклоняетесь. Неспешно и плавно.       Закончив демонстрацию, он распрямился и жестом велел Халиму повторить. Тот послушно поклонился.       — Чуть ниже, эфенди, — рука слуги легла на спину между лопаток и легко надавила, заставляя нагнуться. — Вот так… Будьте внимательны, когда окажетесь перед повелителем. Глубина поклона означает степень вашего почтения. Вы же не хотите выказать ему неуважение?       Халим быстро покачал головой. После этого ему разрешили выпрямиться.       В зале за перегородкой что-то происходило — слышались голоса, звуки шагов и звон посуды. Сколько еще нужно было ждать? Каждая секунда промедления добавляла по капле в океан волнения Халима. Болезненно сильно стиснув веер в онемевших пальцах, он изо всех сил старался не смотреть по сторонам, ни во что не вслушиваться, ни о чем не думать и просто дышать.       Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох…       — Пора, эфенди. Идите.       …выдох, застрявший где-то в горле.       Слуга отошел, освобождая ему дорогу.       Халима прошиб холодный пот. Колени предательски задрожали, а сердце в груди отчаянно забилось. Усилием воли преодолев секундное оцепенение, он расправил плечи и, едва чувствуя собственные ноги, нетвердо двинулся вперед.       После полутемной комнаты для прислуги свет в зале на миг ослепил его, а ноздри тут же защекотал приторный запах кальянного дыма. Халим спешно сморгнул выступившую в уголках глаз влагу; судорожно вдохнул. Воздух вокруг был тяжелым и спертым — не самые лучшие условия для танца.       Он шел, низко опустив голову, — вдруг смотреть запрещено? — но даже так ощущал устремленные в его сторону заинтересованные взгляды. Они оседали на коже, точно прилипчивая джайфарская пыль, и не вызывали у него ничего, кроме малодушного желания сгорбиться да испуганно вжать голову в плечи.       Выйдя в центр, Халим затаил дыхание и склонился в поклоне — правая рука на левой, наклон настолько низкий, насколько возможно. Все как учили.       — Повелитель…       Эхо усилило его слабый шепот в несколько раз, разнеся по всем уголкам зала. От неожиданности он вздрогнул. И, наконец, решился поднять голову.       Несмотря на то, что вокруг него сидело множество людей в дорогих нарядах и расшитых каменьями тюрбанах, взгляд сам собой обратился вовсе не к ним, а к центральному софразу и фигуре, закутанной в золотые ткани. В глаза Халиму сразу же бросилось смуглое, испещренное морщинами лицо с тяжелой челюстью и тонкими губами в обрамлении черных с проседью волос. Султан Мурад сидел, вальяжно раскинувшись на расшитых орнаментом подушках, и смотрел на него внимательным, усталым взглядом исподлобья. В его сухих, длинных пальцах поблескивал мундштук.       — Как твое имя, юноша?       Голос султана был глубоким и звучным — голос человека, привыкшего повелевать. От одного его тона вдоль позвоночника пробежали мурашки.       — Халим ибн Надим, повелитель.       Слева что-то тихо зазвенело, и Халим украдкой скосил взгляд. Мужчина в коричневом биште и белой дишдаше, сидевший рядом с султаном, отдал неслышно подошедшему слуге блюдце с перевернутой кофейной чашкой.       Сердце пропустило удар.       «Это… шехзаде?» — стрельнула в голове внезапная догадка.       Халим не знал, как выглядит Асаад. Но… кто еще, если не единственный сын и наследник престола, мог сидеть на почетном месте по правую руку от султана и носить бишт, затканный узором из золотых гвоздик? Халим подумал было о великом визире, но быстро отмел эту мысль — тому, как и всякому паше, предписывалось одеваться в синее.       Увлекшись размышлениями, он не заметил, как Асаад распрямился, и не успел отвернуться, когда тот посмотрел прямо на него. Халима окатило жарким, пронзительным взглядом черных глаз, будто приливной волной. Грудь сдавило, и нестерпимо захотелось зажмуриться. Всего воздуха в зале ему вдруг стало недостаточно, чтобы вдохнуть.       Вопрос султана донесся до него словно бы сквозь толщу воды:       — И что же ты нам покажешь, Халим ибн Надим?       — Я… — он через силу сглотнул ком в горле, заставив себя сосредоточиться; Асаад отвернулся, и, стоило ему отвести глаза, как на грудной клетке Халима будто бы разом разжались невидимые железные обручи, мешавшие дышать. — Танец, повелитель.       Брови султана приподнялись.       — Вот как? — он заинтересованно хмыкнул. — Славно. До тебя здесь еще никто не танцевал.       Халим неопределенно повел плечом. «И хорошо, если так», — подумал вскользь. — «Это значит лишь то, что вы меня точно не забудете. И потом не сможете ни с кем спутать».       Султан сделал повелительный жест, показывая, что разговор окончен и он готов смотреть выступление. Асаад лениво потянулся к трубке кальяна, стоявшего на софразе. Халим нервно сглотнул, засмотревшись на изящную кисть его руки, выглянувшую из-под рукава дишдаши.       «Хватит», — он тряхнул головой, разозлившись на самого себя за такую беспечность в столь важный момент. — «Это ему положено смотреть на меня, а не наоборот. Разве я не за этим здесь?»       Эта мысль придала ему уверенности и немного притупила страх.       Сделав глубокий вдох, Халим сглотнул, расправил плечи и занял начальную позу для танца.       Стоило зазвучать первым аккордам алрас-алшакри, как весь мир для него словно бы перестал существовать. Исчез душный зал, исчезли зрители, даже султан исчез. Только пламенный взгляд черных глаз почему-то остался — а может, и нет; может, это было просто секундное наваждение в туманном мареве.       Халим слизнул с губ терпкую сладость кальянного дыма.       Он вновь ощутил себя в своей стихии. Сознание как будто вернуло его в те теплые вечера первой половины джайфары, когда он спокойно репетировал танец дома — без какого-либо волнения, без посторонних глаз. В тот самый вечер, когда он впервые примерил новый костюм и почувствовал, что, возможно, все-таки чего-то стоит.       «Станцуй сейчас так, как танцевал тогда. Станцуй, и все будет хорошо. Да поможет мне Всевышний».       Щелчок раскрывшегося веера отсек последние сомнения, еще ютившиеся в голове. Он был готов идеально. Он точно это знал.       И шехзаде с султаном скоро тоже узнают.       Музыка лилась, как река, заполняя собой пространство. Движения вторили ее быстрому, завлекающему ритму. Шаг, выпад, шаг, разворот, мимолетная улыбка через плечо. В легких как будто пылал огонь, приторный фруктовый дым от кальянов туманил разум. На поворотах голова чуть кружилась, и все, что попадало в поле зрения Халима, смазывалось, сливалось в единое пестрое полотно, в котором нельзя было различить ни деталей, ни лиц.       Переброс веера из одной руки в другую — быстрая остановка, секундная возможность подышать. Халим вздрогнул, встретившись взглядом с Асаадом — тот смотрел на него, выдыхая дым, и его лицо расплывалось в сизом полупрозрачном мареве, а глаза горели — жаркая, жадная черная бездна.       Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       На одном из движений его повело в сторону, и веер он успел зацепить лишь самыми кончиками пальцев. Сердце чуть не остановилось — благо, легкий прогиб назад спас положение и скрыл от зрителей позорную оплошность.       Халим раздраженно раздул ноздри, пообещав себе впредь быть внимательнее.       Ближе к концу ритм алрас-алшакри ускорился, сделался более рваным. Разгоряченные мышцы неприятно ныли под кожей, горло стянула мерзкая сухость. Халим чувствовал, что ему не хватает воздуха. Сжав зубы, он в последний раз подкинул веер.       Вспышка золота под потолком, миг — и деревянное основание послушно легло в ладонь, убранную за спину. Где-то справа раздалась парочка восхищенных вздохов.       Опуститься — почти упасть — на одно колено, чувственно выгнуть спину, откинуть голову назад. Шелковистый срез веера змеей скользнул по взмокшей шее, обогнув кадык, и замер над впадинкой между ключиц.       Музыка оборвалась на высокой ноте, звонким эхом утонувшей в кальянном дыму.       Халим тяжело оперся на руку, прерывисто дыша; прикрыл глаза. Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с силами и встать.       — Повелитель…       Второй поклон вышел не таким глубоким, как первый, но Халим понадеялся на снисхождение султана. Перед глазами плыло от усталости, колени дрожали, с висков градом катился пот, и он боялся, что, если наклонится ниже, просто-напросто не удержится на ногах.       — Твой танец был хорош, Халим ибн Надим. Благодарю за выступление. Ты смог развлечь меня.       Через силу Халим поднял голову.       Султан говорил ровным голосом — как будто повторял заученную речь, — а глядел на него так же бесстрастно, как и до начала танца, но… жесткая линия его тонких, иссушенных губ как будто бы немножечко смягчилась. Халиму хотелось верить, что это была не просто игра светотени.       Не зная, что ответить, он поклонился в третий раз. Султан лениво махнул рукой, веля ему уходить.       Уже развернувшись, Халим вдруг почувствовал, что на него смотрят — ощущение чужого взгляда, отличного от взглядов обычных зрителей, защекотало кожу между лопаток, точно острие кинжала. У самой перегородки он не выдержал и обернулся — и вздрогнул, встретившись глазами с Асаадом.       В этот момент тело как будто парализовало.       Слуга, ждавший у выхода, схватил его за рукав и чуть ли не силой втащил в спасительный сумрак коридора. Оказавшись за пределами зала, Халим рвано выдохнул. От облегчения у него едва не подкосились ноги. Он тяжело привалился к стене и медленно сполз по ней на пол, обхватив голову руками.       — Эфенди? — раздался сверху обеспокоенный голос. — Все в порядке? Вам плохо?       — Нет, я просто… — Халим поморщился. — Дайте мне минутку. Пожалуйста.       Его била крупная дрожь, колено чуть саднило и что-то мучительно тянуло меж ребер. Странно — во время тренировок танец ни разу не выматывал его настолько сильно. Судя по всему, так давало о себе знать волнение, которое он отчаянно подавлял весь день.       Халим закрыл глаза.       За время выступления он вспотел, и теперь ткань костюма неприятно липла к коже. Хотелось помыться или хотя бы переодеться, но сил не было даже на то, чтобы просто встать. Некоторое время он так и сидел, погруженный в свои мысли — ничего не говоря и невидяще глядя в стену. Тишину нарушали лишь его собственное хриплое дыхание да тихое шуршание одежд слуги, по-прежнему нависавшего над ним.       Спустя несколько минут сознание начало понемногу проясняться. Халим облизнул губы.       — Я в порядке, — произнес, с усилием поднимаясь на ноги. — Спасибо, что подождали. Что… теперь?       — Теперь я провожу вас в комнату отдыха, эфенди, — ответил слуга, неглубоко поклонившись. — Там вам предстоит дождаться окончания праздника, а после того, как повелитель примет решение, кому достанется особая милость, вы сможете отправиться домой. Вы готовы идти?       Халим рассеянно кивнул.       Его снова повели куда-то сквозь длинные вереницы комнат и причудливое хитросплетение узких коридоров. Он шел, низко опустив голову, и почти не смотрел по сторонам. Ему было неинтересно разглядывать богато обставленные интерьеры. Мыслями он все еще находился не здесь, а в душном задымленном зале, где сладко пахло фруктами и солнцем.       Халим никак не мог поверить, что все, чего он так ждал и боялся, уже произошло; что он правда выступал перед султаном — и даже сумел нигде не споткнуться и ни разу не упасть; что видел вживую всю аравийскую знать; что стоял всего в паре дехасов от шехзаде…       При воспоминании об Асааде его против воли бросило в жар — в памяти сразу встал тяжелый, голодный взгляд. Халиму казалось, что он все еще чувствует его на себе.       В попытке рассеять наваждение он медленно провел ладонью по лицу.       — Сюда, эфенди.       Слуга отошел в сторону, отворив перед ним резную деревянную дверь. Халим вздрогнул — потерявшись в своих мыслях, он даже не заметил, как они дошли. Едва он переступил порог, ему в глаза сразу бросились смутно знакомые лица — здесь собрались все те, кого самыми первыми увели из Альян аль-Азрака.       «Так вот, где они были все это время».       Комната отдыха представляла из себя просторное помещение со сводчатым потолком, высокими окнами и выходом в маленький внутренний дворик с цветами и фонтанами. Дышалось здесь куда свободнее, чем в зале для выступлений. В углу слева стоял низкий столик, уставленный блюдами с халвой, рахат-лукумом, засушенными фруктами и ягодами в шоколаде; солнечный свет играл на боках пузатых графинов с соками и водой.       Только увидев еду и питье, Халим понял, как на самом деле проголодался. До выступления чувство голода полностью перекрывало волнение — в горло кусок не лез. Но теперь…       «Думаю, пришло время воспользоваться гостеприимством султана».       Решив ни в чем себе не отказывать после пережитых тревог, он отведал всего понемногу. Особенно по душе ему пришлась клубника в белой глазури. Закончив с трапезой, Халим нашел себе место напротив выхода во внутренний двор, откуда задувал приятый легкий ветерок, и устроился на ковре среди множества мягких подушек. Общаться ни с кем ему ни хотелось — в Альян аль-Азраке он так и не свел никаких знакомств, а теперь, когда до окончания Айд-аль-Мараха оставалось несколько часов, это и вовсе казалось бессмысленным.       Оставалось только ждать.       Несмотря на то, что самая страшная часть дня осталась позади, Халим никак не мог полностью расслабиться и прогнать остатки нервного напряжения из тела. Ему не давали покоя мысли об особой милости. Но… почему? Он ведь уже сделал все, что от него требовалось — выступил на празднике, исполнил желание Фарида. И все-таки… Хриплый голос с нотками снисходительной иронии, как по команде, зазвучал в голове, заново возвращая его в первый день отдыха на излете эсфат-рамиля: «Мне кажется, он уже стольких видел, что просто джианскими скулами и разрезом глаз его не впечатлить. Ты уж меня прости».       В горле отчего-то вдруг резко запершило.       «Но шехзаде же… смотрел на меня», — подумал Халим, с силой стиснув в пальцах край подушки; в памяти снова всплыли жгучие черные глаза. — «Значит, наверное, чем-то я его все-таки впечатлил?.. Хотя бы немного?»       Он рвано выдохнул.       Только сейчас Халим по-настоящему понял, как сильно хочет получить особую милость. Одна мысль о том, чтобы, зайдя так далеко, в итоге уехать ни с чем, сводила его с ума. Зачем тогда он работал половину джайфары? Придумывал танец? Каждый день выкраивал время для репетиций по вечерам? Чтобы в итоге остаться незамеченным? Чтобы позволить Фариду думать, что он был прав?       Сердце в груди забилось чаще. Халим закрыл глаза, запрокинув голову назад, и до боли прикусил нижнюю губу. Он уже не мог дождаться, когда наконец закончится этот долгий день.       В комнате отдыха время шло, по ощущениям, намного быстрее, чем в Альян аль-Азраке.       Сквозь арку, что вела во внутренний двор, Халим видел, как постепенно удлинялись тени деревьев, а блики солнечного света на траве из золотых становились рыжими и алыми. Скоро должно было начать темнеть.       Последний участник присоединился к остальным за несколько минут до вечерней молитвы.       «Вот Айд-аль-Марах и кончился».       Халим рассеянно потер затекшее плечо. Он не до конца понимал, что чувствует к этому дню — для него в нем было слишком много суеты и переживаний и слишком мало праздника. Да, ему довелось побывать во дворце, куда обычно попадали лишь избранные, и увидеть султана, но все же… Его не покидало ощущение, что Адиль, Халиль и Фарид повеселись сегодня куда больше, чем он. Интересно, чем они занимались? Наверняка весь день праздно бродили по ярмарке — тратили деньги на украшения и уличную еду, — а теперь пойдут на площадь Эйше смотреть выступление бродячих артистов.       Халим подумал, что было бы неплохо сейчас оказаться с ними.       Когда, спустя еще четверть часа, двери комнаты отворились и вошел слуга, все разом притихли и напряглись.       — Эфенди, — он вежливо поклонился собравшимся, — повелитель принял решение, кому достанется особая милость, и сейчас вы все в последний раз предстанете перед ним. Прошу вас собраться и следовать за мной.       Халим прерывисто выдохнул. Вот и все. С трудом переборов вернувшуюся дрожь в коленях, он поднялся на ноги и подошел к слуге. Украдкой скосил взгляд в сторону — на других участников. Кто-то был бледен, как луна, у кого-то глаза блестели от волнения и азарта, кто-то нервно покусывал губы и теребил одежды.       Все переживали.       Слуга повел их сквозь коридоры и комнаты обратно в зал. Халим вскользь отметил, что теперь, когда за окнами медленно начали сгущаться сумерки, все помещения павильона как будто бы разом утратили часть своей помпезной роскоши — золотая отделка в свете ламп сверкала уже не так ярко, как в свете солнца, а выползшие из углов тени перекрыли собой причудливые узоры орнаментальной вышивки на коврах. И отчасти так ему нравилось даже больше.       Они снова вернулись в комнату для прислуги. Там им велели выстроиться в несколько рядов; Халим оказался за высокой девушкой в зеленой абайе, расшитой золотым бисером. После слуга осторожно выглянул из-за перегородки и спустя пару мгновений махнул им рукой:       — Выходите.       Халим нервно сглотнул.       В зале за несколько часов, прошедших с его выступления, почти ничего не изменилось — лишь зажглись витражные лампы, рассыпав по стенам многоцветные блики, да удушливо-приторный запах кальянного дыма сменился бодрящим ароматом кофе. Дышать стало намного легче.       Султан все так же сидел, лениво откинувшись на подушки. Бишт стекал с его плеч, переливаясь, точно расплавленное золото.       — Эфенди, — он обвел участников долгим, тяжелым взглядом, задержавшись на лице каждого; в тот момент, когда их глаза встретились, сердце Халима пропустило удар. — Я благодарю вас за то, что вы украсили этот праздник своими выступлениями. Каждый из вас бесспорно талантлив и достоин награды. Но… — его кисть описала в воздухе широкий полукруг. — Особая милость может быть всего одна.       Каждое слово султана падало в тишину, как хрустальный шар, и разбивалось об нее, как о мраморный пол. Халим слышал напряженное дыхание справа и слева от себя. Сам же он и вовсе перестал дышать.       — Сейчас я назову того, кто впечатлил меня больше всего, — голос султана сделался громче и тверже. — Всем остальным же надлежит уйти, собрать свои вещи и без промедления покинуть дворец.       Султан прикрыл глаза и отхлебнул немного кофе. У Халима пересохло во рту, ладони вспотели.       Он так хотел услышать свое имя. Он так боялся услышать свое имя.       Секунды тянулись издевательски медленно — словно бы специально испытывая его терпение. Султан поставил чашку на софраз. Звон стекла разнесся по всему залу и завис в сгустившемся от напряжения воздухе.       — Халим ибн Надим, я желаю, чтобы ты остался.       Время в этот миг как будто остановилось.       Халим застыл, не в силах пошевелить и пальцем. Он… не ослышался? В ушах зашумело, внутренности скрутило тугим узлом. Руки отчаянно затряслись.       Нет.       Это не могло быть правдой.       Нет.       Девушка в зеленой абайе легко задела его плечом, отходя в сторону. С губ сорвался судорожный выдох. Халиму казалось, что все это — какая-то изощренная шутка уставшего подсознания; иллюзия, бред или просто сон… и что он должен уже вот-вот проснуться. Но… почему-то долгожданный момент пробуждения все никак не наступал.       Неужели это была реальность?.. Неужели особая милость — действительно его?       Грудную клетку как будто сдавила невидимая железная рука. Голова закружилась. Халима повело в сторону, и лишь чудом ему удалось удержался на ногах. В попытке привести себя в чувство он стиснул зубы с такой силой, что свело челюсти. Эта слабая боль немного отрезвила его.       Отчаянно сражаясь с собственным сознанием, Халим пропустил тот момент, когда остальные участники по велению султана покинули зал, и очнулся, лишь оставшись в полном одиночестве.       По телу пробежал холодок — словно пронизывающие ветры тан-шамаля коснулись кожи. Но откуда им было взяться сейчас, когда пик джайфары только-только миновал? Пересилив себя, он поднял голову.       Султан смотрел на него внимательным, пытливым взглядом из-под сурово сдвинутых бровей. Халим нервно сглотнул. Он чувствовал, что вязкое молчание между ними начинает затягиваться, что ему пора бы сказать что-то, но — как назло, — горло свел спазм, не давая вымолвить ни слова.       «Всевышний, помоги мне».       Не зная, что делать, Халим посмотрел на Асаада. Кожу обжег заинтересованный, весело блестящий взгляд черных глаз. В груди сразу стало тесно и жарко. Щеки вспыхнули. Что так позабавило шехзаде? Халиму хотелось верить, что это было не его растерянное лицо.       Султан тем временем подался чуть вперед и, прищурившись, склонил голову набок. Велел:       — Подойди ближе.       Халим вздрогнул. Подойти? Для чего? С трудом справившись со ставшими ватными от волнения ногами, он покорно приблизился. Помедлив, поклонился.       Султан равнодушно проследил за его движением.       — Я пару раз бывал в Джиане, — проговорил, облизнув тонкие сухие губы, — и видел джианских танцоров. Но не припомню, чтобы кто-либо из них обращался с веером так же вольно, как ты. Кто учил тебя танцевать?       — Мать, повелитель, — Халим рвано выдохнул; панический стук сердца отдавался в ушах, и он почти не слышал собственный голос. — Но… этот танец я придумал сам.       Брови султана слегка приподнялись.       — Вот как?.. — он провел пальцами вдоль переносицы. — Что ж, тогда можно сказать, что твои усилия принесли плоды, Халим ибн Надим. Тебе удалось впечатлить меня. Особая милость теперь твоя. Что ты хочешь?       Халим вздрогнул, как если бы его ударили. Вот и он — самый ответственный момент. Пришла пора принимать решение. Дыхание сбилось.       Он вдруг особенно остро ощутил направленные на себя взгляды, о которых так отчаянно старался не думать. Вся аравийская знать заинтересованно смотрела на него; десятки мужчин и женщин в богато украшенных одеждах выжидали, следили за каждым его движением и — наверняка — гадали, что он сейчас сделает и скажет.       Халим быстро облизнул губы. Ему подумалось, что он бы предпочел еще десять раз станцевать перед ними, нежели просто стоять вот так, чувствуя себя нагим и совершенно беззащитным под прицелом их глаз.       От него ждали ответа.       Ладони вспотели. Что ему следовало просить? Деньги? С одной стороны — мешок динаров никогда не будет лишним. А с другой…       «Деньги можно заработать, если голова на плечах есть. Тысячи людей справляются с этим и без помощи султана. А существуют вещи, которые никто, кроме него, не способен дать».       Халим вздрогнул. Голос отца прозвучал в голове настолько отчетливо, словно тот стоял рядом и шептал ему на ухо. А сразу следом вспомнились — не в первый раз за день, — и другие слова: «Мне кажется, он уже стольких видел, что просто джианскими скулами и разрезом глаз его не впечатлить. Ты уж меня прости».       Он сам не заметил, как сжал веер до боли в костяшках. Взгляд против воли снова обратился к Асааду. Тот сидел, опершись локтем о колено, и крутил в пальцах крупную зеленую виноградину, глядя куда-то в сторону.       Халим прикусил губу.       «Не стоит даже пробовать», — пронеслась в голове мысль. «Но ты не простишь себя, если не попробуешь», — следом за ней пронеслась вторая.       Легкие как будто сжались в комок внутри — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пересилив себя, Халим расправил плечи. Ему подумалось, что, наверное, даже к лучшему, что праздник проходит здесь, а не где-нибудь на городской площади — если сейчас его ждет позорный отказ, этому хотя бы будет не так много свидетелей.       — Повелитель, — от волнения голос сел, и Халиму пришлось прокашляться, — если мне будет дозволено просить вас о такой дерзости…       Султан поднял руку, жестом прервав его; с интересом сощурился, почесал подбородок.       — Ты заслужил особую милость. Проси обо всем, чего желаешь.       В горле предательски запершило.       — Я прошу… — Халим нервно сглотнул. — Право провести одну ночь с вашим сыном, повелитель. Этого мне будет достаточно.       Несколько десятков удивленных вздохов слились в один — как будто порыв ветра пронесся по залу. Халим низко опустил голову, вперившись взглядом в пол, но даже так почувствовал, как по лицу, словно пощечина, полоснул уже знакомый жгучий взгляд. Сердце пропустило удар.       Он рвано выдохнул. Вот и все. Что бы ни произошло дальше, самое страшное было сделано.       — Посмотри на меня.       От властных ноток в голосе султана вдоль позвоночника пробежали мурашки. Халим прикусил губу и, затаив дыхание, поднял глаза.       Султан глядел на него спокойно и слегка задумчиво. По его бесстрастному лицу невозможно было понять, о чем он думает — на нем не дрогнул ни один мускул. Только складка меж сведенных к переносице бровей стала чуть темнее и глубже.       — Что ж… — уголок его губ дернулся. — Это и впрямь весьма дерзкая просьба, Халим ибн Надим, ты прав. И прежде, чем я приму решение, мне любопытно… почему именно она?       Халим царапнул ногтями по резному основанию веера, растерянно поведя плечом. Что он мог сказать?.. Не пересказывать же султану прямо сейчас всю эту глупую историю про спор с друзьями, проигрыш в аббас и легкомысленную шутку, которую он — на свою беду, — воспринял слишком остро и теперь никак не мог выбросить из головы?       — Ты знаешь историю Айд-аль-Мараха?       — Я… — неожиданный вопрос выбил Халима из колеи; он быстро облизнул губы. — Д-да, повелитель.       Султан кивнул.       — Тогда, — он отпил еще немного кофе, — ты должен знать, что этот праздник — большая редкость. Десятки людей неделями готовятся к нему и приезжают, чтобы побороться за право получить то, чего не могут — и, быть может, не смогут никогда — достичь самостоятельно. Такой шанс выпадает один раз в жизни. И я хочу знать… почему ты желаешь потратить его на то, о чем просишь?       Халим судорожно втянул носом воздух.       — Боюсь, я… не могу объяснить, повелитель. Но мне… — голос предательски надломился, — правда больше не о чем просить.       Ему лишь чудом удалось сдержать чуть не сорвавшийся с губ нервный смешок. Он правда осмелился не ответить на прямой вопрос султана? Разум подсказывал, что после такого на благоприятный исход этой затеи можно было даже не надеяться.       Словно в подтверждение его мыслей, султан тяжело вздохнул.       — Халим ибн Надим, ты же понимаешь, что я не могу исполнить твою просьбу?       Халим поджал губы и обреченно кивнул. Эти слова — хоть их и следовало ожидать, — полоснули ножом по сердцу. Он уже хотел было ответить, но… неожиданно султан продолжил, не дав ему даже открыть рот:       — …потому что она касается не только меня. И, я полагаю, будет справедливо, если тот, к кому она относится в большей степени, сам примет решение насчет нее.       Халим оцепенел. Это… не шутка? Не веря своим ушам, он с замиранием сердца повернулся.       Черные глаза Асаада лукаво блеснули, обратившись к его лицу; откровенное веселье в них смешивалось с любопытством и с чем-то еще — жарким и жадным, от чего по всему телу волной прокатилась дрожь. Халим сжал веер с такой силой, что рельефная резьба на основании болезненно впилась в кожу — наверняка потом на ладонях останутся следы, — и буквально заставил себя вдохнуть. Сердце в груди заколотилось так, словно пыталось пробить грудную клетку.       Асаад лениво откинулся на подушки, слегка приподняв уголки губ; эта вальяжная поза сделала его похожим на хищника, отдыхающего после долгой охоты.       — Я думаю, — он заговорил, и глубокий бархатный голос заставил Халима вздрогнуть, — было бы неправильно лишать человека особой милости, уже пообещав ее. И если нашему победителю правда нечего больше желать… мне не составит труда исполнить его просьбу.       Халим замер, едва дыша. Это… правда? Асаад усмехался, но тон его при этом был серьезным — как и взгляд. Пальцы, сжимающие веер, отчаянно затряслись. Голова закружилась от напряжения.       Ему снова начало казаться, что он просто спит и сон уже вот-вот закончится.       — Что ж… — султан задумчиво хмыкнул, поправив бишт. — Да будет так. Халим ибн Надим, ты получишь свою особую милость. Но… — он бросил быстрый взгляд в сторону окна, — уже поздно, и я вижу, что ты едва держишься на ногах. А потому предлагаю тебе задержаться во дворце на пару дней, пока твоя просьба не будет исполнена. Согласен ли ты на это?       Халим неверяще округлил глаза.       — Я… — в горле встал ком, и он через силу сглотнул. — Я был бы счастлив, и… благодарю вас за ваше гостеприимство, повелитель.       Султан сухо кивнул.       Ленивым жестом он подозвал к себе слугу и что-то шепнул ему на ухо, после чего тот поспешно скрылся в одном из боковых коридоров за перегородкой.       — Тогда ты можешь идти, — произнес султан, снова повернувшись к Халиму. — Тебя проводят.       Халим низко поклонился и поспешил покинуть зал.       Едва ступив в спасительную тень комнаты для прислуги, он тяжело привалился к стене; зажмурился, закрыв лицо руками. Неужели это наконец закончилось? Неужели у него и правда все получилось? Сердце продолжало учащенно биться в груди, и его стук эхом отдавался в ушах; колени дрожали. Медленно Халим осел на пол и вытер пот со лба рукавом рубахи.       Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя.       Окруженный тишиной и мягким сумраком, он немного успокоился. Дыхание выровнялось; сердечный ритм тоже. Халим дернул плечом, оправляя сбившиеся одежд. Теперь он был готов идти.       Вот только… никого из слуг поблизости почему-то видно не было.       В тот самый момент, когда эта мысль пронеслась у него в голове, дверь справа с тихим скрипом отворилась. На пороге возник темный силуэт, и раздался до боли знакомый голос:       — Эфенди, кажется, я слишком рано попрощался с вами.       Свет ближайшей к выходу лампы выхватил из полутьмы темно-бордовый подол кафтана; блеснул вышитый золотом геометрический узор.       — Я провожу вас, — Хадир улыбнулся своей привычной мягкой улыбкой. — Пройдемте со мной.       Халим поспешно поднялся на ноги. Снова увидеть Хадира было неожиданностью — но, однозначно, приятной. Интересно, где он был все это время? В зале? Видел ли его танец? А… получение особой милости? Вопросы роились в голове, но задать ни один из них он так и не решился.       Вместе они вернулись в комнату, где участники Айд-аль-Мараха ожидали своей очереди выступать. Там Халим забрал сумку с вещами, о которой в череде волнений последних часов и думать забыл.       А после Хадир наконец-то повел его к выходу.       Когда прохладный ночной воздух коснулся кожи, Халим поежился — тонкая ткань наряда для танца совсем не защищала от ветра, что дул с залива Хафрас. Он пожалел, что не попросил переодеться еще в павильоне. Впрочем, стоило им сойти на садовую дорожку, как Хадир — словно прочтя его мысли, — ускорил шаг.       В густой чернильной мгле было почти ничего не видно — и даже расставленные по всему саду витражные фонари не особо помогали.       — Куда мы идем? — спросил Халим, отчаявшись разглядеть что-либо впереди.       — В третий двор, эфенди, — ответил Хадир, не оборачиваясь. — Повелитель пожелал, чтобы вас устроили во Внутренних покоях.       — Ч-что?..       Халим чуть не упал, запнувшись на середине шага.       Он немного знал об устройстве султанского дворца — читал в книгах и слышал на лекциях в медресе. Первый двор, где они сейчас и находились, был открыт для посетителей — здесь проводили празднества и принимали высокопоставленных гостей; второй двор состоял из разного рода административных учреждений — там всегда кипела работа и велись важные государственные дела; а третий двор — самый маленький, — занимали Внутренние покои; там жил султан со своей семьей и располагался гарем. Он надежно охранялся, и все говорили, что попасть туда дано лишь избранным.       Халим нервно сглотнул. Почему же султан пожелал разместить его именно там?..       Пока он думал об этом, Хадир подвел его к воротам второго двора. Они почти ничем не отличались от входных — разве что облицованы были не красным, а желтым мрамором. Перед тем, как пойти дальше, ему пришлось перетерпеть очередной досмотр.       Второй двор оказался очень похож на первый. По крайней мере, Халим в ночи не заметил отличий — здесь были те же извилистые дорожки, та же цветущая зелень, те же темные силуэты павильонов в тени кипарисов и акаций и те же многозвонно журчащие фонтаны. Его они с Хадиром пересекли довольно быстро.       Ворота третьего двора были отделаны черным мрамором с ломаными золотыми прожилками. Залитые бледным светом молодой луны на фоне чернильного неба, затканного звездами, они выглядели особенно впечатляюще.       Выйдя из комнаты в дозорной башне после еще одного досмотра, Халим с удивлением обнаружил, что к Хадиру присоединились двое стражников. Мрачные, высокие, закутанные в черное — только рукояти ятаганов на поясах опасно блестели. От такой компании ему стало не по себе. Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       Заметив его нервозность, Хадир успокаивающе улыбнулся и пояснил:       — По Внутренним покоям запрещено передвигаться без стражи, эфенди. Не переживайте. Все в порядке.       После этого они наконец ступили на территорию третьего двора.       Едва выйдя из-под арки ворот, Халим уперся взглядом в монументальное здание из песочного камня и замер на середине шага. С губ против воли сорвался восхищенный выдох.       Переливы лунного света играли на орнаментальной мозаике и эмалевых изразцах, украшавших фасад, из арочных окон лился теплый свет, падая на верхушки фруктовых деревьев, высаженных в саду, а к небу устремлялось несколько тонких, точно иглы, башен, увенчанных каплевидными куполами. В ночи их темные силуэты казались вышитыми черной нитью на бархатной ткани небосвода. Все это не шло ни в какое сравнение ни с одним из павильонов первого или второго двора.       Хадир замедлил шаг, скосив в сторону Халима лукаво заблестевший взгляд, и спросил:       — Вам нравится, эфенди?       — Да, я… — Халим устало покачал головой, не в силах подобрать слова; он еще никогда не видел ничего настолько же величественного. — Мне очень нравится. Правда.       От ворот к Внутренним покоям разбегалось множество дорожек. Полуосознанно Халим ступил на центральную — ту, что была обрамлена аккуратно подстриженными кипарисами и вела прямиком к парадному входу. Хадир тихо рассмеялся, прикрыв рот ладонью.       — Нет-нет, эфенди, — сказал, махнув свободной рукой. — Прямо — это к личным покоям повелителя и его семьи. Вам надо в другую сторону. В гарем.       Халим смущенно опустил взгляд.       Хадир повел его направо — по тропке, что петляла среди цветущих магнолий. Идя вдоль казавшегося бесконечным здания Внутренних покоев, Халим никак не мог поверить, что видит все это в живую — он, обыкновенный простолюдин и сын торговца. Ему страшно хотелось спать, но вместе с тем засыпать он боялся — а вдруг и правда проснется утром у себя в постели? Вдруг это все-таки окажется просто затянувшимся сном? Слишком уж много невероятного произошло сегодня.       Из раздумий его вырвал тихий шелестящий шум.       Подняв голову, он обнаружил, что они с Хадиром дошли до уютного дворика, засаженного миндалем и персиковыми деревьями; в их тени журчало несколько низких фонтанчиков — струи воды, в ночи казавшейся черной, разбивались о мозаичные чаши, и водяная взвесь причудливо серебрилась в прохладном воздухе. Впереди виднелся хауз, облицованный мрамором, а за ним — ступени и резные двери в обрамлении арки сине-золотого орнамента.       У Халима внутри что-то сжалось. Вот и вход в гарем.       Хадир улыбнулся ему:       — Мы на месте, эфенди. Добро пожаловать во Внутренние покои.       Немногословный стражник отворил перед ними двери. Затаив дыхание, Халим переступил порог.       Гарем встретил его тишиной и пустым холлом в приглушенном свете витражных ламп. Стены здесь были отделаны деревом, вдоль них стояли оттоманки и низкие столики, легкий арочный свод поддерживали два ряда тонких колонн, разделявших зал на три части, мозаичный пол устилали мягкие ковры. С противоположной от входа стороны наверх вела пара лестниц.       Халим растерянно замер, оглядываясь по сторонам. Хадир неслышно подошел к нему сзади.       — Нам нужно на второй этаж, эфенди. По правой лестнице.       — А… по левой разве нельзя? — Халим нахмурился, озадаченный настолько конкретным указанием.       Уголки губ Хадира дрогнули, наметив улыбку.       — Левая лестница ведет на женскую половину гарема, а правая — на мужскую, — пояснил он терпеливо, сложив руки на груди. — Так что да, эфенди. По левой нельзя.       Халим опустил взгляд, устыдившись своего глупого вопроса. Хадир молча вышел вперед и повел его вверх по ступеням, а после — снова по вереницам комнат и коридоров.       В полутьме они все выглядели одинаковыми, но Хадир поразительно легко в них ориентировался. Глядя ему в спину, Халим невольно задумался — а кем он служил во дворце? Только сейчас ему в голову пришла мысль, что рядовому слуге вряд ли бы поручили сопровождать его во Внутренние покои, а Хадир держался так уверенно, будто бывал здесь чуть ли не каждый день. Однако спрашивать он не решился. В конце концов… какие отношения их связывали для такого рода разговоров? Да и неловко ему было о чем-либо беседовать со стражей за спиной.       Наконец они остановились перед большими двустворчатыми дверьми. Хадир отошел, и, сделав глубокий вдох, Халим первым переступил порог.       Открывшееся его взору просторное помещение чем-то напоминало залы Альян аль-Азрака — только еще роскошнее. Стены здесь украшали резные деревянные панели и геометрический орнамент, софы и диваны в арочных проемах были обтянуты бархатом, по углам стояли высокие вазы со свежими цветами, а на втором этаже красовался широкий балкон.       Приглядевшись, Халим отметил, что в комнате царил легкий беспорядок — на полках стенных шкафов завлекающе блестели в спешке кем-то забытые украшения и высились неровные стопки книг, на софразах лежали гребни да небрежно брошенные атласные ленты для волос, часть подушек валялась на полу.       «Как будто тут одновременно собиралось человек десять».       Впрочем, несмотря ни на что, Халиму все равно нравилось, каким уютным и обжитым выглядело это место. Вот только… сейчас оно казалось подозрительно тихим и пустым.       — Мы… одни здесь? — спросил он, повернувшись к Хадиру.       — Да, — кивнул тот. — Видимо, все наложники еще на празднике. Но ничего страшного, эфенди. Вы познакомитесь с ними завтра. А пока пройдемте, я покажу вам вашу комнату.       Вместе они поднялись на второй этаж, и там Хадир отворил одну из боковых дверей.       За ней оказалась не слишком просторная, но вполне уютная комната, обставленная без особых изысков. Из мебели тут были только кровать с балдахином, тумба, низкая софа, сундук для одежды да маленький столик; зато имелся выход на балкон. Халим рассеянно улыбнулся. Вот и его обитель на ближайшие пару дней.       — А здесь… неплохо, — сказал он, неуверенно проходя внутрь.       — Рад, что вам нравится, эфенди, — Хадир склонил голову. — Тогда позвольте на этом вас оставить. Вы наверняка устали, а меня еще ждут дела. Если будут какие-то вопросы, обращайтесь к слугам. Они помогут. Доброй вам ночи.       — И вам, Хадир-эфенди, — произнес Халим прежде, чем за ним закрылась входная дверь.       Наконец оставшись в одиночестве, он вздохнул и тяжело опустился на софу; закрыл глаза, сжал пальцами виски. Усталость после долгого дня, полного волнений, вдруг разом навалилась на него, и он почувствовал острое желание упасть в постель и заснуть вот прямо так — не переодевшись, не умывшись, не расчесав волосы. На все это он просто не чувствовал в себе сил.       А ведь еще надо было помолиться.       Он измученно застонал.       Спустя пару невыносимо долгих минут Халим все же смог заставить себя встать и снять наряд; кое-как натянул фанилу, расплел косы, стер остатки кайала под глазами; тяжело опустился на колени и прижался лбом к ковру.       «Всевышний, спасибо за то, что этот день наконец закончился. И спасибо за то, как».       После Халим погасил единственную лампу, что освещала комнату, откинул расшитое узорами покрывало и забрался в постель. Обычно он мог долго засыпать на новом месте — часами ворочался, привыкая к необычной мягкости матраса и тяжести одеяла, но сегодня усталость взяла верх над удобством — кажется, его глаза закрылись в тот самый миг, когда голова коснулась подушки.       И все поглотил блаженный мрак.

***

      Проснулся Халим поздно.       Его разбудило солнце, светившее прямо в глаза, проникая в комнату сквозь завешенную полупрозрачной тканью арку балкона. Попытка закрыться от него рукой не особенно помогла, и, досадливо поморщившись, он с глухим стоном сел на постели; сжал пальцами виски; сонно огляделся.       Взгляд скользнул вверх от пола по краю расшитого серебром балдахина, орнаментальной росписи на стенах и инкрустированной перламутром мебели и вернулся обратно к золотой полоске света на пушистом ковре. Он по-прежнему был в гареме. Значит, Айд-аль-Марах ему не приснился. Халим тяжело вздохнул и сам не понял, чего в этом вздохе было больше — облегчения или усталости.       Прикрыв глаза, он прислушался. За входной дверью слышались голоса и шум, приглушенный расстоянием — по-видимому, с первого этажа. Кто это был? Прислуга? Или наложники? При мысли о них и о том, что рано или поздно ему придется встретиться с ними, по спине пробежали мурашки.       «Надеюсь, они окажутся дружелюбными».       Праздно понежившись в постели еще около четверти часа, Халим все-таки заставил себя подняться. Умылся, помолился, расчесал волосы. На крышке сундука для одежды он обнаружил аккуратно сложенную шелковистую ткань темно-серого цвета. Это оказался халат. Недолго думая, Халим надел его вместо фанилы и растерянно замер.       Покидать комнату ему не хотелось.       Не зная, чем себя занять, он откинул ажурную занавесь и вышел на балкон. В лицо тут же ударил соленый ветер с залива Хафрас, а в глаза брызнул яркий солнечный свет. Халим рвано выдохнул и поморщился, сморгнув непроизвольно выступившие слезы.       Утро было ясное и жаркое, а день обещал стать еще жарче.       Опершись о широкие каменные перила, Халим вгляделся вдаль. Ему удалось различить фруктовый сад, растянувшийся вдоль всей береговой линии, и золоченые гребешки низких, ленивых волн. Наблюдая за ними, он вдруг вспомнил, как в детстве мечтал купить дом на набережной, чтобы каждое утро пить кофе, любуясь водной гладью. Впрочем, с возрастом он разочаровался в этой идее: набережная была слишком шумным и многолюдным местом и жилье там стоило неоправданно дорого, да и, откровенно говоря… Аль-Дафи не шел ни в какое сравнение с Хафрасом.       Теперь, увидев его в живую, Халим сполна это прочувствовал.       «Да только ради такого вида стоило бы стать наложником», — пронеслась в голове шальная мысль.       Полюбовавшись пейзажем еще несколько минут, Халим вернулся в комнату. Пора было собраться с силами и выйти. В душе снова всколыхнулась тревога. Он понятия не имел, как ему вести себя с наложниками. Что им сказать? Они уже знали, кто он? Знали, почему он здесь?       Ладони вспотели. Халим раздраженно вытер их о халат.       «Я не далее как вчера танцевал перед кучей знатных вельмож. А потом попросил у султана провести ночь с шехзаде, стоя в паре дехасов от него… Почему после этого я вообще до сих пор чего-то боюсь?»       Эта мысль придала ему смелости, и он, недолго думая, — пока не иссяк запал, — повернул дверную ручку.       …и вздрогнул, сразу же упершись взглядом в чужую спину.       Человек, стоявший прямо перед входом в его комнату, обернулся, заслышав звук. Это оказался высокий молодой мужчина; Халим сразу приметил его выступающие скулы, необычные глаза — карие с вкраплениями зелени, — и густые брови вразлет. Одет он был в темно-красные шаровары и широкую льняную рубаху, а тюрбан и вовсе не носил.       «Красивый», — пронеслось в голове.       На мгновение лицо незнакомца приняло удивленное выражение, но почти сразу он взял себя в руки, и уже в следующую секунду на его устах расцвела мягкая, доброжелательная улыбка.       — А, вот и наш гость наконец, — протянул он звонким, певучим голосом, склонив набок голову; его глаза лукаво заблестели. — С добрым утром.       От этого тона — наполовину смешливого, наполовину участливого, — Халиму стало неловко.       — С добрым утром… эфенди, — выдохнул он тихо, сжав руки в кулаки; вся его недавняя решимость испарилась, как будто ее и не было.       Мужчина окинул его долгим, внимательным взглядом.       — Мое имя Анвар, — представился после небольшой паузы. — А ты Халим, верно? Я правильно запомнил?       — Я… — Халим нервно сглотнул. — Да. Все верно.       Анвар удовлетворенно кивнул.       — Ты хочешь есть? Тебе повезло проснуться как раз к завтраку.       Халим облизнул губы. Он вдруг резко вспомнил, что у него во рту не было ни крошки с вечерней молитвы.       — Я… Я бы не отказался, эфенди, — произнес неуверенно.       Анвар усмехнулся.       — Ну, тогда пойдем скорее завтракать. И знакомиться.       С этими словами он развернулся и направился к лестнице, а Халим растерянно моргнул, не веря своим ушам. Он и сам не мог объяснить, какого поведения ожидал от наложников султана. Но чего он точно не ожидал — так это того, что его вот так беззаботно и дружелюбно пригласят к общему столу.       С трудом преодолев оцепенение, он на негнущихся от волнения ногах проследовал на первый этаж вслед за Анваром.       Там их встретили еще трое человек — все они сидели вокруг софраза, уставленного разнообразными яствами на золотых тарелках, и, смеясь, о чем-то беседовали. Халим нервно сглотнул, когда их голоса разом смолкли, а все взгляды обратились к нему, и робко замер на последней ступеньке лестницы. Анвар обернулся и жестом поманил его за собой.       — Не стесняйся, — шепнул тихо, чтобы никто больше не услышал, а затем добавил уже громче, обращаясь к остальным наложникам: — Эфенди, сегодня у нас гость. Вы же не будете против компании за завтраком?       — Как будто мы хоть раз были, — мужчина в шелковом зеленом халате, расшитом золотой нитью, фыркнул, приподняв бровь, и обратился к Халиму: — Проходи, садись, тут как раз есть место.       Халим неуверенно приблизился и сел за софраз спиной к лестнице. Анвар опустился рядом. Ему быстро всех представили. Заговорившего с ним мужчину в зеленом звали Фейсал, его соседа по левую руку с львиной гривой мелких черных кудрей и причудливо блестящими золотыми колечками в правом ухе — Ихсан, а последнего, с тонкими чертами и большими светло-ореховыми глазами точь-в-точь как у Адиля, — Наиль.       — Еще есть Рустем, — сказал Анвар, покосившись на входную дверь, — но он чуть ли не полчаса назад ушел отнести книги в библиотеку и где-то потерялся.       — Я рад познакомиться с вами, эфенди, — Халим смущенно улыбнулся, обведя всех взглядом.       — Мы тоже рады, — Ихсан потянулся к большому блюду в центре софраза и отломил кусочек питы; в свете солнца на его запястьях блеснули литые браслеты. — Не скрою, после всего, что произошло на Айд-аль-Марахе, нам было очень любопытно тебя увидеть.       — Я не… — Халим сначала не понял, о чем он, но спустя мгновение осекся, прикусив губу.       Ну конечно. Ихсан наверняка имел в виду особую милость. Сердце в груди учащенно забилось. Было ожидаемо, что рано или поздно о его просьбе зайдет речь. Но… Халим совершенно не был готов к тому, что это пройдет вот так сразу. И что ему теперь следовало говорить?..       Словно угадав ход его мыслей, Ихсан быстро добавил:       — Только не думай, что мы осуждаем тебя, хорошо? С учетом нашего положения во дворце… — он усмехнулся, — это было бы весьма лицемерно. Но нельзя отрицать, что вчера ты всех сильно удивил.       С губ Халима против воли сорвался нервный смешок.       — Я и сам себя удивил, — пробормотал он, потупившись.       Сидевший рядом Анвар, услышав это, мягко рассмеялся и ободряюще похлопал его по плечу. Он хотел было что-то сказать, но в этот момент — как будто специально, — входная дверь отворилась, и на пороге появился высокий смуглый мужчина. Он был одет в лиловую дишдашу, подхваченную тонким кожаным поясом, а в руках держал несколько книг. Его длинные прямые волосы, струившиеся по плечам, блестели, точно шелк.       — Рустем? — Фейсал заинтересованно обернулся. — Ну наконец-то. А то мы уж начали думать, что ты решил сбежать.       — И даже нашли, кем меня заменить, я смотрю? — лукаво блестящий взгляд человека, названного Рустемом, скользнул по лицу Халима; уголки его губ слегка приподнялись. — А вас опасно оставлять одних.       Он небрежно бросил книги на ближайшую софу и опустился за софраз.       С его приходом атмосфера как будто бы сразу оживилась. Кто-то — кажется, это был Наиль, — спросил, что происходит во Внутренних покоях наутро после праздника. Рустем ответил, и завязался разговор. Сначала наложники обсуждали вчерашний день — в основном, жаловались на чересчур придирчивых и дотошных аристократов, утомивших их своими просьбами, — а после перешли к текущим делам во дворце.       Халим мало понимал их беседу, но внимательно слушал и наблюдал. Ему было странно видеть, как открыто смеялся, запрокинув голову, над шутками Фейсала Ихсан, как Рустем едва не опрокинул свою чашку с кофе на софраз и закатил глаза, как Анвар много и широко жестикулировал, ни капли не боясь задеть кого-то из соседей. Они производили впечатление самых обычных мужчин, компании которых Халим частенько видел в кофейнях. И это удивило его. Почему-то, думая о наложниках султана, он никогда не предполагал, что они могут оказаться такими… простыми и добродушными.       Фейсал сообщил, что некий Низам-эфенди сегодня не придет. Рустем вскользь упомянул о каком-то джианском после, с которым должен был встретиться султан. Ихсан заметил, что видел человека в ханьфу вчера на Айд-аль-Марахе. А затем неожиданно…       — Извини, а ты ведь… джианец, верно?       Халим вздрогнул, когда Наиль вдруг обратился к нему.       — Только наполовину, — ответил неуверенно. — А… что?       — Нет, ничего, — Наиль слегка приподнял уголки губ. — Просто… занятно, как гарем прямо-таки притягивает к себе полукровок.       Халим удивленно вскинул голову и обвел наложников растерянным взглядом.       — Полукровок? А… кто еще из вас…       — Я, — Анвар многозначительно усмехнулся, повернувшись к нему. — Моя мать из Хельри.       Халим сначала не поверил своим ушам. Анвар — наполовину хельриец? Однако, повнимательнее присмотревшись к нему, он понял, что это не так уж и невероятно. Хельрийское происхождение сполна объясняло все, что показалось ему необычным при их первой встрече — и скуластое лицо с крупными чертами, и густые прямые брови, и болотную прозелень в карих глазах.       Халим слышал, что в Хельри вообще много зеленоглазых.       Он попытался представить Анвара таким, какими обычно описывали хельрийцев в путевых заметках и художественных книгах — с разноцветными деревянными бусинами в волосах, татуировками на руках, платком-чарханом на голове и хлыстом за поясом, в грубой хичэ, защищающей от пронизывающих степных ветров, и, конечно же, верхом на длинноногом вороном жеребце.       «А ему бы пошло», — пронеслась в голове шальная мысль.       — А вы бывали в Хельри? — спросил Халим, с интересом облизнув губы.       — Да, в детстве, — Анвар запустил пальцы в волосы. — Но с возрастом стал приезжать туда все реже и реже. А сейчас… — он слабо поморщился, — совсем с этим завязал. Может, еще наведаюсь, когда из гарема уйду.       — Когда уйдете? А вас здесь… — Халим сглотнул, — разве не отпускают домой?       — Отпускают, конечно, и домой я часто приезжаю, — Анвар посмотрел на него неожиданно серьезно. — Вот только Хельри — это не мой дом.       Халим смущенно опустил взгляд, устыдившись своего вопроса. Сейчас он повел себя так же, как и все те раздражающие люди, которые, заприметив его необычные черты, начинали расспрашивать о Джиане, ожидая, что он знает и любит эту страну, хотя на самом деле он там даже ни разу не был. Халим помнил, как часто после этого жаловался друзьям на то, что подобным личностям не хватает такта, а оказалось, что ему и самому его недостает.       Он виновато прикусил губу.       — Я бы хотел однажды побывать в Хельри, — тем временем сказал Ихсан, отпив немного кофе. — Говорят, степь чем-то похожа на пустыню. Это правда?       Анвар рассеянно покачал головой:       — Только если говорить о просторе, который в них ощущается. Степь совсем иная. Но… — тут он усмехнулся, — думаю, как истинному хеси, тебе бы там понравилось.       Халим чуть не подавился кусочком рахат-лукума, услышав это.       О хеси — потомках древних аравийских кочевников, — он знал совсем немного: они мало кому доверяли и почти никогда не покидали свои города, выстроенные в глубине Песчаного полуострова — на самых подступах к пустыне Абу-Сахриб. Из всех сведений, почерпнутых из учебников и путевых заметок, Халим запомнил о хеси лишь то, что они любят украшения, часто прокалывают уши и нос, густо подводят глаза сурьмой, а Владыке Песков начинают молиться прямо на рассвете, с первыми лучами солнца — точно так же, как делали их далекие предки, странствовавшие по пустыне около двух тысяч лет назад.       И как Ихсана вообще угораздило попасть в гарем?       — Вы… из хеси? — робко уточнил Халим, понадеявшись, что его вопрос не сочтут неуместным.       Ихсан спокойно кивнул в ответ, поправив выбившийся из прически непослушный локон:       — Да. Я все свое детство провел в Джахре. Это такой маленький городок к западу от Эль-Халифа. А когда пришла пора поступать в медресе, приехал сюда. Вернее… меня отправили. Мать почему-то посчитала, что в столице мне будет лучше, чем дома, хотя среди моих соплеменников это… не самый распространенный ход мыслей. Уж не знаю, на что она рассчитывала, но, — он тихо хихикнул, словно в этом было что-то смешное, — вряд ли на то, что в итоге я здесь устроюсь в гарем.       Халим нервно облизнул губы и понимающе кивнул.       — Представляю, как это было… неожиданно для нее.       Ихсан лениво махнул рукой:       — Она быстро приняла это, узнав, сколько денег я тут буду получать. Да и меня тоже вполне устраивает, как все сложилось. Конечно, иногда… — на миг его взгляд сделался потерянным, — не хватает видов пустыни за окном, но это так. Ничего страшного. Я ведь всегда смогу вернуться в Джахру, если захочу.       Халим рвано выдохнул, не веря своим ушам. Он никогда не думал, что сможет познакомиться с настоящим хеси. То, что это произошло в султанском гареме, делало ситуацию лишь еще более невероятной. И даже немного абсурдной.       Остаток завтрака они провели за разговорами — сначала Ихсан рассказывал о пустыне, а потом все начали делиться, где бы хотели побывать. Халим почти не говорил, но внимательно слушал.       Фейсал, с тихим стуком поставив пустую чашку на софраз, первым поднялся на ноги.       — Прошу меня простить, эфенди, — сказал, легко поклонившись. — С вами было очень приятно провести время, но меня ждут кое-какие дела. Поэтому прямо сейчас я вынужден вас оставить.       Следом за ним начали расходиться и остальные. Халим нервно дернул плечом, когда к лестнице на второй этаж направились Рустем, Наиль и Ихсан. Теперь они с Анваром остались одни за софразом, заставленным кучей грязной посуды.       Что ему следовало делать? Пойти к себе в комнату и ждать? А… чего ждать?       Словно прочтя его мысли, Анвар произнес:       — Вечером тебе предстоит встреча с шехзаде. До этого времени можешь заниматься, чем пожелаешь. Не уверен, что тебе дозволено покидать гарем, но… в его пределах чувствуй себя свободно. Если вдруг что-то понадобится, обращайся к слугам. Или к нам. Все понятно?       Халим растерянно кивнул. Так значит, уже вечером он…       — А мне… — в горле предательски запершило, — надо как-то к этому подготовиться?       Анвар выразительно приподнял брови. Помедлив секунду, он уточнил:       — Прости, а ты что, еще ни разу не…       — Нет, — быстро ответил Халим, не став даже дослушивать вопрос, и облизнул вмиг пересохшие губы.       Дыхание сбилось. Он сжал руки в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Ему вдруг стало мучительно неловко и страшно захотелось сбежать куда-нибудь. Анвар у него над головой хмыкнул настолько многозначительно, что у Халима внутри все внутренности как будто бы разом сжались в один горячий, болезненно пульсирующий комок.       «Если он сейчас скажет что-то насмешливое», — пронеслось в голове, — «я, вероятно, умру от стыда прямо здесь».       Это ощущалось еще хуже, чем в медресе, когда Фарид рассказывал обо всех девушках, обществом которых пытался скрасить однообразные джайфарские деньки в Джидде, Адиль со смехом вспоминал тех, с кем успел помиловаться во время уличных танцев, Халиль одаривал флиртующими взглядами каждого проходившего мимо юношу, а Халим сидел рядом, смотрел на них и, слизывая с губ сладкое послевкусие виноградного шербета, рассеянно гадал, на что это вообще похоже — когда тебя целуют.       От воспоминаний вдоль позвоночника пробежали мурашки.       — Просто… сходи в купальню ближе к вечеру, этого будет достаточно, — голос Анвара вернул его в реальность. — Со всем остальным я помогу тебе ближе к делу.       Халим через силу сглотнул.       — Спасибо, — произнес сдавленно. — Тогда я… пока пойду?       Анвар кивнул, и Халим поспешил как можно быстрее скрыться в своей комнате. Лишь когда дверь за его спиной захлопнулась, он заново обрел возможность дышать. На негнущихся ногах подошел к постели и почти упал на нее; запустил пальцы в волосы; зажмурился.       Только теперь — как следует отдохнув и придя в себя, — он начал в полной мере осознавать, на что добровольно подписался вчера. Уже вечером ему предстояло оказаться в одной постели с Асаадом — ему, ни разу даже не… С губ сорвался нервный смешок. Халим не мог поверить, что из всех людей в Аравии тем, с кем состоится его первый поцелуй, станет шехзаде.       И если бы один лишь поцелуй.       Пальцы судорожно сжали узорную ткань покрывала. Разум подсказывал, что ему станет легче, если обо всех своих страхах он поговорит с наложниками — ведь лучших советчиков в этом деле нельзя было и представить. Но… что-то в его душе отчаянно противилось этой идее. А вдруг кто-то из них посмеется над ним? Или решит отпустить ехидную шуточку? Или… Халим стиснул зубы. От картин, которые рисовало воображение, у него запылали щеки. Ну уж нет. Лучше сразу провалиться сквозь землю прямиком в обитель джиннов.       В конце концов… это же просто физическая близость. Ничего такого.       Он вспомнил черные глаза Асаада и вздрогнул — на миг ему показалось, будто кожу снова обжег жаркий, жадный, хищный взгляд. Но уже в следующую секунду это наваждение рассеялось.       Халим устало откинулся на мягкие подушки.       «Надеюсь, шехзаде проявит снисхождение к моей неопытности».       Чтобы отвлечься от тревожных мыслей о грядущем, он подумал о друзьях. Хорошо ли они погуляли вчера? И собирались ли гулять сегодня? Как шла торговля у Адиля? А Фарид… Халим многозначительно хмыкнул. Попытка представить шокированное лицо Фарида, когда тот наконец узнает обо всем, что приключилось с ним во время Айд-аль-Мараха, подарила ему мало с чем сравнимое наслаждение.       Халим запрокинул голову и тяжело вздохнул, упершись взглядом в складки балдахина. Он уже хотел вернуться к своей обычной жизни — ходить в кофейни с друзьями, допоздна гулять по Эль-Халифу, ужинать в компании родителей и…       Всевышний. При этой мысли Халим сел на постели так резко, что перед глазами заплясали цветные пятна. Он совсем забыл о родителях.       Нужно было срочно написать им, что он в порядке.       Перед уходом отец сказал ему, что он может переночевать у друзей, чтобы не идти через весь Эль-Халиф после захода солнца — Адиль и Фарид как раз жили чуть западнее дворца. Поэтому, скорее всего, не дождавшись Халима вечером, они с матерью не сильно занервничали. Но сейчас время уже подходило к первой дневной молитве.       Выглянув из комнаты, Халим заприметил слуг на первом этаже — они как раз заканчивали с уборкой посуды, оставшейся после завтрака. Анвар же говорил, что к ним можно обратиться?.. Быстро сбежав по лестнице, он попросил принести ему чернильницу, калям и несколько листов пергамента.       Через пару минут все письменные принадлежности были у него на столе.       Окунув кончик каляма в чернила, Халим задумался, как бы кратко описать все, что с ним произошло. Это оказалось слишком трудной задачей, и спустя примерно четверть часа и два испорченных листа он сдался и просто написал, что задерживается во дворце на пару дней. Слуга, забравший письмо, клятвенно пообещал, что его доставят в ближайшее время и передадут Надиму ибн Курбану лично в руки.       Халим облегченно выдохнул.       «Если мне повезет, отец не убьет меня за это по возвращении».       Время в гареме тянулось мучительно медленно.       Не зная, чем себя занять и опасаясь выходить за пределы гостиной, — вдруг это все-таки запрещено? — Халим весь день просидел в своей комнате — лежал, ходил из стороны в сторону, смотрел на залив; даже успел пролистать несколько книг, нашедшихся в стенном шкафу, но надолго они его не увлекли — это оказались довольно скучные исторические справочники. Такого он и в медресе начинается, когда начнется учебный год. Пару раз ему хотелось выйти и попытаться поболтать с кем-нибудь из наложников, но он так и не решился — наверняка у каждого из них были более важные дела, да и, кроме того… какими беседами мог увлечь взрослых мужчин восемнадцатилетний юнец?       За час до вечерней молитвы к нему в комнату явился слуга, и, поклонившись, сообщил, что для него уже подготовили купальню. Халим удивленно выдохнул. Разве не он сам должен был об этом просить? Или это Анвар так подсуетился и ничего не сказал? Но спрашивать он не решился.       Необходимость снова куда-то идти и что-то делать слегка воодушевила его после многих часов утомительного безделья. Вместе со слугой они покинули гостиную.       Несмотря на то, что периодически Халиму доводилось бывать в самых известных хаммамах Эль-Халифа, купальня во дворце султана все равно поразила его своим убранством. Стены здесь были из серого мрамора и частично облицованы изразцами, высокий сводчатый потолок украшал мозаичный узор, отражавшийся в прозрачной воде бассейна в центре, а по бокам стояли низкие скамьи, отделенные друг от друга резными деревянными ширмами. В стенных шкафах лежали аккуратно сложенные полотенца и стояло множество разных стеклянных флакончиков. Солнечный свет причудливо играл на их пузатых боках. Халим восторженно выдохнул, оглядываясь по сторонам.       Слуга подал ему несколько полотенец, чистый халат, мыло и хазан, поклонился и отошел в сторону, замерев в тени ближайшей колонны. Он что… собирался остаться здесь? Халим смущенно сцепил руки в замок. Раздеваться перед незнакомым человеком было неловко, но ничего другого ему, кажется, не оставалось. Глубоко вдохнув, он развязал пояс. Шелковая ткань с тихим шелестом упала на холодный мрамор, соскользнув с плеч.       Ничего страшного не произошло. Слуга даже бровью не повел. Решив просто игнорировать его присутствие, Халим повернулся к бассейну и робко протянул руку к воде. Она оказалась чуть теплой — самая подходящая температура для джайфарской жары.       Наконец получив возможность смыть с себя пот и грязь, Халим испытал мало с чем сравнимое наслаждение. Натирая кожу ароматным мылом и зачерпывая хазаном воду, он чувствовал, будто очищается еще и внутри — от всех вчерашних страхов и тревог, уцепившихся своими щупальцами ему за плечи и подло пробравшихся в уже новый день, не предназначенный для них.       Когда он закончил и уже хотел было надеть халат, слуга остановил его и протянул один из пузатых флакончиков, стоявших в стенном шкафу. Это оказалось розовое масло.       — А… зачем? — Халим растерянно обвел пальцами узкое стеклянное горлышко.       Он видел разные масла в хаммамах, но никогда раньше ими не пользовался.       — Чтобы кожа блестела, — коротко пояснил слуга. — Вам понадобится помощь, эфенди, или…       — Нет, — рвано выдохнул Халим, стиснув флакон в ладони; его передернуло при попытке представить, как кто-то чужой прикоснется к нему. — Я… сам все сделаю. Б-благодарю.       Наспех натершись маслом, он набросил на себя чистый халат и облегченно выдохнул. В голову против воли закрались мысли о грядущем вечере. Как ему бороться с собой тогда? Ведь шехзаде, в отличие от этого слуги, точно не будет просто смотреть на него; и спрашивать разрешения тоже не станет. Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       «Оставь», — приказал себе Халим, сжав руки в кулаки. — «Не думай об этом сейчас, это бесполезно. Вечером… все и выяснится».       Но в гарем он все равно вернулся в легком смятении.       Еще через несколько часов — уже после вечерней молитвы, когда отгорел закат и взошла луна, а воды залива Хафрас сделались темными, как чернила, — в комнату к Халиму заглянул Анвар.       — Ну что, ты готов? — спросил, опершись плечом о дверной косяк. — Я, помнится, обещал помочь тебе с подготовкой к встрече с шехзаде. Думаю, мы можем начать.       Халим вздрогнул. Так скоро?       — А когда обычно…       — После ночной молитвы, — ответил Анвар, сразу поняв, что он хотел спросить. — Иногда бывает раньше или позже, но это редкость. В любом случае… за тобой придут слуги, так что ни о чем не беспокойся. Тебе нет нужды следить за временем.       Халим рассеянно кивнул. Его вновь охватила тревога. Весь день он жил в ожидании этого момента, но все равно оказался не готов, когда он наконец настал.       Анвар обвел его внимательным, оценивающим взглядом с головы до ног.       — Ты похож на Наиля, — вынес вердикт, негромко цокнув языком. — По фигуре. Думаю, среди его вещей мы сможем найти что-то подходящее для тебя. Пойдем.       Вместе они вышли в коридор, и Анвар постучал в соседнюю дверь; не получив ответа, повернул ручку. Комната Наиля оказалась пуста. Халим с интересом осмотрелся. По размеру она была такой же, как и его, только выглядела гораздо более обжитой. Он приметил раскрытую книгу на прикроватной тумбе и мольберт у окна с незаконченной картиной, изображавшей берег залива. Наиль занимался рисованием? Халим прищурился, вглядываясь в холст, и с удивлением отметил, как живо были прорисованы золотистые блики на волнах и косые лучи солнечного света, пробивавшиеся сквозь облака.       Он ничего не смыслил в живописи, но ему это показалось очень красивым.       Анвар же тем временем подошел к сундуку для одежды и откинул тяжелую крышку. Присвистнул, привлекая внимание Халима, и жестом поманил его к себе. Тот покорно приблизился.       Присев на корточки, Анвар принялся перебирать аккуратно сложенные наряды. Халим с интересом следил за его действиями. Сам он — к своему стыду, — совсем не разбирался в цветах и фасонах. В мектебе и медресе у него была обязательная форма, а вне их он обычно носил либо рубахи с шароварами, либо однотонные дишдаши даже без вышивки. Костюм, сшитый для Айд-аль-Мараха, стал первой вещью в его гардеробе, которую без преувеличений можно было назвать красивой.       — Примерь вот это, — Анвар положил на подлокотник дивана небольшую стопку одежды. — Думаю, на тебя хорошо сядет. Я вернусь через десять минут.       С этими словами он поднялся на ноги и вышел из комнаты. Халим проводил его благодарным взглядом. Предстать обнаженным перед наложником султана ему было бы гораздо более неловко, чем перед слугой в купальне.       Когда за Анваром закрылась дверь, Халим развернул наряд и в первый момент даже не поверил своим глазам: он ожидал чего-то смущающе откровенного, но то, что предстало перед ним, выглядело вполне целомудренно — коричневые шаровары из тонкой переливающейся ткани, нечто вроде халата из бежевого шелка с золотой вышивкой на груди и свободных рукавах и широкий пояс, украшенный белыми и желтыми камнями. Брови сами по себе поползли вверх.       До этого момента он представлял наряды наложников совсем иначе. Или же они и впрямь были другими, а это просто Анвар, помня о его неопытности, подобрал ему такой закрытый комплект? При одной мысли об этом Халиму стало не по себе.       Переодевшись, он посмотрел в зеркало и сдавленно охнул, снова испытав то же самое ощущение, что и в день, когда впервые примерил наряд для танца — словно его отражение не принадлежало ему; словно это был кто-то другой. Светлый шелк выгодно оттенял смуглую кожу, а глаза на контрасте с ним стали казаться еще темнее. Задержав дыхание, Халим дрожащими пальцами провел по шее — от мочки уха до открытых ключиц, — и нервно облизнул губы.       «Надеюсь, шехзаде понравится».       Щелчок дверной ручки за спиной заставил его вздрогнуть. Он порывисто обернулся и увидел Анвара. Тот окинул его оценивающим взглядом и самодовольно усмехнулся:       — Что ж, вкус не подвел меня. Тебе очень идет.       Халим смущенно улыбнулся, опустив взгляд. Это была лесть? Или попытка подбодрить? Или… он в самом деле так думал?       Анвар подошел ближе и встал за его спиной; провел по плечам, расправив мелкие складочки на шелке. Чуть сощурился, задумчиво глядя в зеркало. Халим напряженно втянул носом воздух. Ему было немного неловко от того, как близко друг к другу они оказались, но ни отстраниться, ни возразить он не решился.       — Надо что-то сделать с твоими волосами, — наконец произнес Анвар. — И добавить украшений. Пойдем.       Он отошел, и Халим облегченно выдохнул.       Вместе они покинули комнату Наиля и переместились в другую — судя по всему, принадлежавшую уже самому Анвару. Едва переступив порог, Халим сразу обратил внимание на расшитое бисером полотно напротив кровати с изображением всадника, скачущего по полю в лучах закатного солнца. Он вспомнил, как на каком-то уроке истории в медресе ему рассказывали, что именно Хельри испокон веков славилась изделиями из бисера.       Видимо, какую-то привязанность к родине матери Анвар все же испытывал. Даже если не считал ее домом.       Помимо полотна, в комнате также обнаружился стенной шкаф, заставленный книгами и металлическими фигурками воинов. Халим улыбнулся, увидев их — вспомнил, как в детстве мечтал о наборе игрушечных солдатиков, но отец не стал их ему покупать, сочтя бесполезной тратой денег.       — Иди сюда, — Анвар отвлек его от созерцания обстановки, поманив к себе.       Халим подошел к небольшому столику, над которым висело зеркало, и сел на мягкий табурет перед ним. Анвар встал сзади и осторожно, словно боясь причинить боль, пропустил сквозь пальцы его волосы, откинув пряди назад; чуть помедлив, взялся за гребень.       Халим рвано выдохнул, когда деревянные зубчики коснулись кожи головы. Это было странное чувство — он как будто вернулся в прошлое. Лет до семи мать каждое утро собирала ему пучок и завязывала тюрбан, и тогда это ощущалось как их маленький тайный ритуал перед началом дня. Она улыбалась и тихонько напевала свои любимые песни на джианском языке, а он завороженно слушал ее, хоть и не понимал смысла.       При воспоминании об этом губы тронула слабая улыбка.       Немного приподняв голову, Халим украдкой поглядел на Анвара в отражении зеркала. Тот выглядел таким сосредоточенным, словно не расчесывал волосы, а производил в уме какие-то сложные астрономические расчеты. Может, попытаться заговорить с ним? Сидеть в мертвой тишине было неловко.       — Анвар-эфенди… — Халим поморщился, когда гребень задел спутавшиеся волоски, — позволите вас спросить?..       — М? — Анвар удивленно вскинул брови. — Да. Что такое?       — А… чем вы занимались до того, как попали сюда?       Халим сам не понял, почему задал именно этот вопрос. Он просто озвучил то, что вертелось на языке. Откровенно говоря, узнать это ему было бы интересно вообще у всех наложников. Ведь далеко не каждого аравийца судьба приводила в султанский гарем.       — О, так ты хочешь поговорить обо мне? Как лестно, — губы Анвара растянулись в веселой усмешке. — На самом деле, у меня была не то что бы очень интересная жизнь. Я родился в Эль-Халифе, здесь же и учился. В двадцать лет окончил медресе и устроился помощником кади. И проработал на этой должности полтора года. Даже… почти два. А потом попал в гарем. Вот и вся история.       Халим неверяще округлил глаза. Сначала ему показалось, что он ослышался. Анвар был чиновником? Работал в суде? Или же… над ним просто подшучивали?       Прокашлявшись, он неуверенно переспросил:       — Из паши… в наложники?       Анвар, заметив его смятение, рассмеялся:       — Не веришь мне? Могу понять. Но это правда так. Я решил связать свою жизнь с законотворчеством, будучи четырнадцатилетним юнцом с обостренным чувством справедливости. Мне хотелось защищать всех, кто пострадал от произвола. Тогда я был совсем другим человеком. Уже к третьему году обучения выбранный путь мне разонравился. Однако… сворачивать было некуда.       Он поджал губы и, отделив гребнем часть прядей у правого виска, принялся заплетать их в тугую тонкую косу, огибавшую голову, точно половинка венца. Халим задумчиво хмыкнул, не зная, что сказать — он сам не знал, какую историю ожидал услышать, но… уж точно не такую. Лишь спустя пару минут напряженного молчания он нашел в себе силы спросить:       — И что же… работа в суде вам совсем не нравилась?       Анвар пожал плечами.       — Она не была пределом моих мечтаний. Кади, у которого я ходил в помощниках, отличался редкой дотошностью и постоянно скидывал на меня кучу мелких задач, которыми не желал заниматься сам. А мне было двадцать два. И последнее, чего я тогда хотел — это с утра до ночи возиться с бумагами.       Халим растерянно кивнул.       Он попытался представить Анвара в темно-синем чиновничьем кафтане — и вздрогнул от того, насколько сильно этот образ в его сознании не вязался с человеком, которого он прямо сейчас видел перед собой в зеркале. Даже обращение — Анвар-паша, — казалось нестерпимо странным, каким-то нелепым, как глупое детское прозвище.       — А как вы ушли оттуда?       — По счастливой случайности, — Анвар перегнулся через плечо Халима, чтобы взять со стола золотую атласную ленту, перевязал косу на затылке и принялся плести вторую такую же с левой стороны. — Повелитель тогда изъявил желание собрать себе новый гарем. Его слуги разъезжали по всему Эль-Халифу — искали подходящих юношей и девушек для этих целей. И как-то раз один из них заехал в суд — за протоколом заседания по делу какого-то преступника. Кади на месте не оказалось, и он был вынужден ждать, пока тот не вернется, в приемной вместе со мной. И, видимо, ему показалось, что я буду хорошо смотреться в роли наложника. Он начал расспрашивать меня о разном — нравится ли мне моя работа, были ли у меня отношения когда-нибудь… Если честно, — уголки губ Анвара чуть приподнялись в намеке на улыбку, — в тот момент я подумал, что он просто флиртует со мной от скуки. А через неделю мне пришло письмо из дворца.       Халим впечатленно вскинул брови, покачав головой. «Ну надо же… Бывают ведь иногда такие невероятные совпадения в жизни».       — И вы сразу согласились?       Анвар многозначительно усмехнулся, перевязывая лентой вторую косу.       — Что значит «согласился»? Мне на тот момент ничего еще не предлагали — просто пригласили во дворец показать себя. Все зависело от того, понравлюсь ли я повелителю. И, как видишь, — в его тоне проступили едва различимые нотки самодовольства, — я понравился.       Халим слабо улыбнулся. «Ну еще бы».       — Получается, для вас все в итоге хорошо сложилось?       — Вроде того, — Анвар чуть откинул голову, оценивая результат плетения, и снова взялся за гребень. — Меня устраивает танцевать, прислуживать повелителю за столом и проводить некоторое количество ночей в чужой постели. Это неплохая плата за возможность никогда больше не видеть судебную документацию.       — А вы… — Халим вздрогнул и прикусил губу, когда один из зубчиков гребня слегка царапнул кожу за ухом, — что-нибудь знали о гареме до того, как стали работать здесь?       — Кроме того факта, что он существует? — Анвар многозначительно выгнул бровь. — Нет. Это был в некотором роде шаг в неизвестность. И мне очень повезло, что я оказался человеком, которому пришлась по душе вся эта среда. За восемь лет работы я наслушался достаточно историй о юношах и девушках, которые просто… — он скривил губы и начертил рукой в воздухе витиеватый символ, — загибались здесь.       — Загибались? — растерянно повторил Халим. — А… почему?       В зеркале было видно, как Анвар нахмурился.       — Потому что работа в гареме не для всех, — он пожал плечами, скрутив меж собой свободные концы кос, после чего распустил удерживавшие их ленты. — Не каждому по душе роль красивой куклы для услаждения чужого взора. Многих влечет сюда возможность заработать большие деньги, но они не думают о том, с какими ограничениями им придется столкнуться. Отдаление от семьи и друзей, жизнь в четырех стенах, статус прислуги… Для некоторых это оказывается невыносимым.       Халим прикусил губу, сцепив руки в замок.       Ему стало неловко, ведь раньше он и сам никогда об этом не задумывался и работу наложников в глубине души воспринимал как отдых, за который еще и платят. Жить во дворце, время от времени деля ложе с султаном — что может быть проще? Так он рассуждал. Но реальность, как обычно, оказалась куда сложнее, чем его наивные представления о ней.       Интересно… а он смог бы работать в гареме?       Эта странная, абсурдная мысль заставила его вздрогнуть. Ну что за глупость? Халим сразу же вспомнил идеальную осанку Ихсана и ловкие движения Наиля — куда ему было до них? Даже сейчас, в дорогом наряде и с мудреным плетением на голове, он не шел ни в какое сравнение с ними — изящными, статными и… необыкновенно красивыми.       Увлекшись размышлениями, он ненадолго забылся и вернулся в реальность, лишь когда Анвар снова перегнулся через его плечо, на этот раз — чтобы взять со столика небольшую золотую заколку, украшенную каплевидными желтыми камнями. Локон его волос, выскользнув из-за уха, мягко мазнул Халима по щеке. Откинув голову назад, он втянул носом воздух и успел уловить сладковатый персиковый аромат.       Анвар тем временем скрепил сзади заколкой концы кос и в последний раз провел ладонью по волосам, приглаживая пряди.       — Ну вот и все, — изрек, чуть склонив набок голову. — Мне не хотелось делать тебе пучок. Во-первых, с ним шехзаде тебя уже видел, а во-вторых, твои волосы слишком красивые, чтобы их прятать. Они такие мягкие и прямые… как шелк.       Халим слабо улыбнулся, подняв взгляд к зеркалу. Прическа вышла простой, но изящной — две косы огибали голову, точно венок, соединяясь на затылке. У него самого ни за что бы не получилось так себя заплести. Рассматривая свое открытое лицо, он с волнением подумал, что теперь никакие эмоции спрятать не получится — ни страх, ни смущение, ни радость; все будет видно.       — Спасибо, — выдохнул тихо. — Мне… очень нравится.       Он уже хотел было встать, но Анвар мягко удержал его на месте, положив ладони на плечи.       — Стой, нетерпеливый, — рассмеялся и лукаво сощурил глаза. — Еще кое-что осталось.       С этими словами он отошел к стенному шкафу, к полке, где стоял тяжелый ларец, инкрустированный перламутром и серебром. Некоторое время Анвар увлеченно копался в его содержимом, то и дело оценивающе поглядывая на Халима, и наконец, отобрав несколько украшений, закрыл крышку и вернулся к нему.       — Думаю, это будет смотреться хорошо.       Спустя минуту на ухе Халима красовалось широкое золотое полукольцо, а шею украсила обернутая в два ряда золотая цепочка с изящной желтой подвеской-слезой. Интересно, что это за камень? Он, к своему стыду, совсем не разбирался в драгоценностях, а спрашивать было неловко.       — Вот, теперь я закончил, — Анвар отошел в сторону и с наслаждением потянулся. — Ну как, нравишься себе?       Халим рассеянно дернул плечом, не зная, как ответить. Выглядел ли он сейчас лучше, чем когда-либо в жизни? Пожалуй, да. Но… стоило вспомнить, почему и для чего он так выглядит, как все внутри сразу же сжималось и холодело.       — Да, — сглотнув ком в горле, произнес он. — А что… теперь?       Анвар бросил быстрый взгляд на часы.       — Теперь жди. Ночная молитва уже скоро. После нее должны прийти слуги шехзаде. Они сопроводят тебя к нему.       Халим до боли прикусил губу, сцепив руки в замок. Уже скоро? От этих слов вдоль позвоночника пробежали противные мурашки, а ладони вспотели. Ему захотелось закрыть лицо руками, сгорбиться, сжаться до маленькой песчинки и исчезнуть. Или хотя бы просто оказаться дома.       Он судорожно выдохнул.       — Волнуешься?       Голос Анвара в воцарившейся тишине прозвучал неожиданно громко, и Халим вздрогнул, обернувшись к нему. Тот стоял, прислонившись плечом к стене, и смотрел на него спокойным, внимательным взглядом без намека на иронию или насмешку.       — Я… Д-да. Немного, — Халим облизнул пересохшие губы, не видя смысла скрывать очевидное.       Анвар сочувствующе улыбнулся.       — Не переживай слишком сильно, — произнес после небольшой паузы. — На самом деле все не так страшно. Физическая близость — это тебе не перевод религиозных текстов с древнеаравийского. В процессе быстро разберешься, что к чему.       Халим чуть не подавился воздухом от столь вызывающего сравнения. На несколько секунд он даже забыл о своих тревогах.       — Вы… — он нервно прокашлялся. — Вы не можете знать наверняка.       — Я? — Анвар выразительно приподнял брови; в его глазах заблестели искорки смеха. — О, уж я-то как раз могу. В первый год учебы в медресе мне приходилось переводить кучу религиозных текстов. Воспоминания о переводе четырнадцати хармов до сих пор заставляют меня просыпаться в холодном поту.       — А… — Халим пораженно покачал головой; он не был готов к такому ответу. — А зачем вы это делали?       — Потому что хармы — это основа аравийского права, — коротко пояснил Анвар, пожав плечами. — Это были самые первые правила, по которым жили люди, и весь нынешний свод законов вырос из них. Меня еще и заучивать их заставляли. В оригинале. Так что, поверь мне, — он многозначительно понизил голос, — я знаю, о чем говорю.       Халим задумчиво хмыкнул. Он охотно верил, но почему-то волноваться меньше это ему никак не помогало. В конце концов, ему-то никогда не доводилось переводить хармы.       — А как мне… — он сжал переплетенные пальцы с такой силой, что заболели костяшки. — Как мне вести себя с шехзаде?       — М? — Анвар посмотрел на него так, словно не до конца понял вопрос. — Да как обычно. Когда войдешь, поклонись. Не смотри на него, пока он не позволит, и в целом… Просто исполняй его приказы. Если будешь делать только то, что шехзаде велит, точно не ошибешься и все пройдет славно.       — А он…       — Он достаточно нежен и осторожен и сможет сделать так, чтобы тебе было хорошо. Не переживай об этом. Или ты… — Анвар вдруг резко осекся, — не это хотел спросить?       Халим рвано выдохнул, спрятав в ладонях пылающее лицо, и медленно покачал головой. «Нет, но уже неважно». Кажется, на сегодня он узнал достаточно смущающей информации. Ему вдруг резко захотелось уйти.       — Могу я… — он сглотнул, — немного побыть один?..       — О, конечно, — быстро ответил Анвар. — Иди к себе, если хочешь. Я позову тебя, когда будет пора.       Халим встал и, еще раз поблагодарив его за все, нетвердым шагом направился к выходу.       Снова оказавшись в своей комнате, он испытал облегчение; без сил упал на кровать и закрыл глаза ладонями. К нему вновь вернулось уже знакомое ощущение нереальности происходящего, от которого хотелось кричать.       — Всевышний, помоги мне пережить эту ночь, — прошептал Халим в тишину пустой комнаты, хотя для молитвы было еще слишком рано.       Анвар постучал в дверь спустя чуть больше половины часа и с мягкой улыбкой замер на пороге.       — Пойдем, — сказал, сделав приглашающий жест рукой. — За тобой пришли.       Халим прерывисто выдохнул, поднявшись на ноги. Ну вот и все. Ладони вспотели, руки затряслись, а сердце, по ощущениям, забилось где-то в гортани, мешая говорить. Впрочем, что сказать, он все равно не знал.       Вместе с Анваром они спустились на первый этаж, где их и правда уже ждали. В первый момент Халим испугался, увидев три темные фигуры посреди гостиной, но, присмотревшись и поняв, что лишь один из них — стражник, немного успокоился. Почему-то при виде дворцовой охраны он каждый раз чувствовал тревогу, как будто его было в чем обвинить.       Слуги в одинаковых бордовых кафтанах вежливо поклонились ему. Стражник коротко кивнул. Халим застыл на месте, не зная, что делать.       — Иди, — Анвар мягко подтолкнул его в спину, напоследок задержав ладонь между лопаток. — И ничего не бойся. Удачи.       Его ласковый шепот немного успокоил Халима. Собравшись с силами, он приблизился к слугам.       — Вы готовы, эфенди? — спросил один из них.       В горле встал ком.       «Нет».       — Д-да, — выдохнул Халим, едва шевеля губами.       Вчетвером они покинули гостиную и двинулись по хитросплетенным коридорам гарема. Двое слуг держались чуть впереди него, справа и слева, а стражник — сзади, прямо за спиной. Окруженный со всех сторон таким образом, Халим чувствовал себя преступником, которого сопровождают к месту казни.       При этой мысли с губ против воли сорвался нервный смешок.       Большую часть пути Халим смотрел в пол и вздрогнул, когда кожу обжег прохладный ночной воздух. Подняв голову, он с удивлением обнаружил, что они вышли на открытую галерею, протянувшуюся вдоль фруктового сада. Залив Хафрас мягко шелестел волнами где-то за его спиной. Значит, они двигались в западную часть здания; ту самую, где, по словам Хадира, жила султанская семья.       Сердце в груди забилось чаще.       Когда они миновали галерею и снова вступили во дворец, Халим едва не задохнулся, пораженный картиной, открывшейся его взору.       Залы западного крыла Внутренних покоев были отделаны золотом, ослепительно сверкавшем даже в приглушенном вечернем свете, и перетекали один в другой, соединенные изящными арочными проемами. Их высокие своды поддерживали ряды стройных резных колонн, мраморный пол устилали пушистые ковры, а на стенах красовались мозаичные панно тончайшей работы.       Это была поистине завораживающая и почти возмутительная в своей откровенности роскошь. Впрочем… могло ли место пребывания султана выглядеть как-то иначе?       Халим завороженно выдохнул.       На несколько мгновений восхищение затмило в его душе все остальные чувства. Ему хотелось остановиться, запрокинуть голову и рассмотреть каждый яр богатого убранства, но слуги продолжали идти вперед, не соизволив даже немного замедлить шаг. Равнодушие на их лицах казалось Халиму чуть ли не оскорбительным.       «Вот бы вернуться сюда еще раз, но только при свете дня», — подумал он. — «И… обязательно одному».       Они миновали зал, второй, третий, свернули в какой-то длинный коридор. С каждым пройденным дехасом мимолетный восторг в душе Халима угасал и на его место возвращался страх. Колени предательски тряслись, а любая встречавшаяся на пути дверь заставляла вздрагивать — не за ней ли покои шехзаде? Сердце панически колотилось. В ушах звенело от напряжения.       А слуги все шли и шли вперед, и одни величественные помещения сменялись другими. В какой-то момент от постоянного блеска золота вокруг у Халима начало рябить в глазах. Ему казалось, что они идут уже целую вечность. Или… это просто волнение так искажало его восприятие времени?       Стоило этой мысли пронестись в голове, как в тишине тотчас же раздался усиленный эхом голос одного из слуг:       — Мы почти на месте, эфенди.       Вздрогнув, Халим поднял голову. В глубине коридора, куда они как раз только что свернули, он различил два темных силуэта на фоне золотых стен; приглядевшись, понял — это стражники. Они стояли по обе стороны от широких дверей, обрамленных мозаичной аркой.       Покои шехзаде? Да. Теперь уже точно.       Халим через силу заставил себя вдохнуть. В груди вдруг стало болезненно тесно, словно сердце увеличилось в размерах в несколько раз и вдавливало легкие в ребра.       У входа его остановили для очередного досмотра. В первый момент Халим нервно дернулся, но потом, сжав руки в кулаки, все-таки позволил охране сделать свою работу. Почему-то сейчас, когда он был одет в наряд наложника и стоял в одном дехасе от личных покоев шехзаде, их касания воспринимались острее обычного; и избежать их хотелось еще больше. Когда его наконец отпустили, он облегченно выдохнул.       А в следующий миг слуги приглашающе распахнули перед ним резные створы. На негнущихся ногах Халим прошел вперед.       Переступив порог, он оказался в небольшом помещении, чем-то напоминавшем прихожую. Как следует осмотреться у него не вышло, и взгляд успел выхватить лишь отдельные детали обстановки — стены, отделанные деревом необычного красноватого оттенка, низкие диванчики, вазы с цветами, ковры, — перед тем, как его настойчиво подтолкнули ко вторым дверям, прямо напротив первых.       Один из слуг тихо шепнул ему: «Не забудьте поклониться», — а второй повернул ручку.       «Всевышний, помоги мне это пережить», — подумал Халим одновременно с тем, как щелкнул замок.       Едва дыша, он шагнул внутрь. Двери за его спиной захлопнулись с глухим стуком.       Полумрак, царивший в опочивальне Асаада, в первый момент сбил Халима с толку. Он слепо сощурился, облизнув пересохшие губы. Взгляд нервно метнулся от одного источника света — пары высоких ламп по обе стороны от кровати, — к другому — витражному подсвечнику из желтого, красного и рыжего стекла на письменном столе. Сначала ему показалось, что в комнате никого нет, но тут пламя свечи дернулось в сторону и осветило глубокое кресло, повернутое боком, и темную фигуру человека, сидевшего в нем.       Сердце пропустило удар.       Асаад пошевелился, и тень на стене пришла в движение вслед за ним. Не зная, что делать, Халим порывисто опустил взгляд и склонился в глубоком поклоне — прямо как перед султаном.       — Шехзаде… — прошептал так тихо, что обращение почти слилось с судорожным выдохом.       Около стола зашелестела бумага — страницы книги? — но Халим не решился поднять глаза, чтобы узнать. Анвар ведь говорил — не смотреть, пока не разрешат. Шелест бумаги сменился шелестом ткани, а после — звуком шагов, приглушенных пушистым ковровым ворсом.       Халим старался дышать ровно. Старался сохранять спокойствие.       Но когда Асаад приблизился к нему, широкими плечами загородив свет, все равно невольно вздрогнул всем телом.       Над ухом раздался снисходительный смешок. А в следующий миг руки у сгиба локтя невесомо коснулись чужие пальцы. Дразняще прошлись по плечу, ненадолго замерли на стыке края халата и голой кожи и уверенно двинулись дальше вверх — по линии шеи.       Халим прикусил губу, едва дыша. Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       Раньше к нему никто не прикасался так — изучающе и собственнически, смело и осторожно одновременно. Это не походило ни на полушутливые касания друзей, ни на ласковые — родителей, ни на, уж тем более, грубоватые и резкие — стражников во время досмотра. И, в отличие от последних, не вызывало никакого отвращения. Было даже… почти приятно?.. И чуть щекотно — особенно возле ключиц.       Пальцы добрались до мочки уха, мягко очертили линию скул, скользнули по щеке неприлично близко к краешку губ и — наконец — замерли на подбородке.       — Посмотри на меня.       Голос Асаада — низкий, глубокий, властный, — в тишине опочивальни прозвучал неожиданно мягко. Он приказывал? Или просил? В сущности, это не имело никакого значения. Одно правило общения с такими, как шехзаде, Халиму не было нужды объяснять — им не перечили. И не отказывали.       Помедлив, он неуверенно поднял голову.       Взгляд скользнул вверх от заостренных носков мягких сафьяновых бабуш и расшитого золотом края халата вдоль широкой грудной клетки — к лицу; прямо к бездонным, черным, как уголь, глазам.       Халим рвано выдохнул.       Он вдруг понял, что вчера, во время танца, и не запомнил ничего, кроме этих глаз. А ведь Асаад был весьма хорош собой — и даже полумрак не мог это скрыть. Скульптурные скулы, выразительный излом бровей, высокий лоб, тяжелая челюсть, жесткая линия темных губ… Его лицо словно бы все состояло из острых углов.       «Похож на султана», — пронеслась в голове мимолетная мысль.       Пока Халим смотрел на Асаада, Асаад тоже смотрел на него — изучал, чуть сощурившись, внимательным, пытливым взглядом. Как будто бы… оценивал? От этой догадки щеки тотчас же предательски вспыхнули.       Асаад усмехнулся, склонив набок голову — видимо, заметил. Медленно провел большим пальцем по подбородку, почти касаясь края нижней губы.       — Ты очень красивый, — сказал негромко.       И наклонился ближе к его лицу.       Взгляд черных глаз снова сделался жарким и жадным — точно у голодного хищника перед броском, — и Халим провалился в него, как в омут. Засмотревшись, он пропустил момент, когда пальцы Асаада с подбородка переместились на затылок, зарывшись в волосы, а свободная рука змеиным движением обвилась вокруг пояса, мягко, но настойчиво притягивая ближе.       В горле стало мучительно сухо. Внутренности скрутило тугим узлом.       Халим не успел даже вдохнуть перед тем, как их губы соприкоснулись.       Кожу одновременно кольнуло несколько сотен невидимых игл. Он вздрогнул, зажмурившись, и — словно в ответ на эту дрожь, — ладонь на пояснице успокаивающе прошлась вверх-вниз вдоль позвоночника. Она была горячей — Халим чувствовал ее жар даже сквозь шелковую ткань.       А еще он чувствовал, что губы у Асаада — сухие и обветренные и — почему-то, — отдают слабым вишневым привкусом.       Сердце в груди билось быстро и глухо.       Халим стоял, оцепенев, не в силах заставить себя пошевелить даже пальцем. Асаад же как будто и не нуждался в ответной реакции — все целовал и целовал его; лишь иногда играючи отстранялся на долю секунды, чтобы дать вдохнуть, а потом снова жадно приникал к губам. Одной рукой он лениво перебирал пряди у него на затылке, второй — водил по одеревеневшей от напряжения спине.       От всех этих касаний по телу Халима волнами прокатывалась дрожь, а внутри, где-то под ребрами, разгорался жар.       Прошло еще несколько минут, прежде чем Асаад наконец оторвался от него, напоследок почти целомудренно поцеловав в уголок рта. Халим прерывисто выдохнул, опустив голову. Его мелко трясло, губы после поцелуя — первого поцелуя — горели огнем. На кончике языка все еще ощущался сладкий привкус вишни.       Не успел он опомниться, как ладонь Асаада переместилась с затылка на шею. Дразняще обогнув ушную раковину, пальцы скользнули вниз, к предплечью, и сомкнулись на запястье; мягко потянули.       — Иди сюда, — Асаад шагнул в сторону кровати.       Халим сглотнул. Уже? Вот так… просто?.. Колени предательски задрожали. Бессильно выдохнув, он послушно поддался руке, утягивавшей его вперед, и на негнущихся ногах двинулся вслед за Асаадом.       Сердце в груди забилось чаще.       Ему вдруг вспомнились слова Анвара. «Он достаточно нежен и осторожен и сможет сделать так, чтобы тебе было хорошо». Сейчас Халиму как никогда хотелось в это верить. В конце концов, во время поцелуя… Он облизнул пересохшие губы, прикрыв глаза. Во время поцелуя ему, пожалуй, и правда было совсем не плохо.       На кровать он не сел — почти упал. Асаад степенно опустился рядом.       Халим вздрогнул, когда их колени соприкоснулись; прерывисто выдохнул, когда горячие ладони огладили плечи — неожиданно невинно, почти по-отечески, словно бы пытаясь успокоить. Этот жест совсем не ощущался как часть прелюдии — а, скорее, как сказанное без слов «не бойся»; или «все будет хорошо»; или «я не причиню тебе вреда».       Внутри что-то болезненно сжалось. Даже если это было самообманом, Халим уцепился за него, и ему стало чуть спокойнее. Пересилив себя, он поднял взгляд на Асаада.       Теплый свет ламп немного смягчил остроту его черт. В глубине черных глаз маняще плясали золотые блики. Уголки губ были приподняты. Смутившись, Халим подумал, что, кажется, еще никогда не видел ничье лицо так близко.       Словно угадав ход его мыслей, Асаад придвинулся. Халим настороженно замер, почувствовав, как сильная рука властно обвилась вокруг пояса. Закрыл глаза.       «Дыши», — мысленно приказал себе.       Но дыхание все равно сбилось, стоило только сухим губам прижаться к шее за ухом. А затем еще раз. И еще. Темнота под веками вспыхнула красным. Халима прошиб холодный пот. Он вздрогнул всем телом и рвано выдохнул сквозь стиснутые зубы; откинул голову назад, зажмурившись сильнее.       Его целовали везде, где только было можно, и каждое соприкосновение губ с кожей оставляло после себя пылающий след, похожий на ожог. Он чувствовал щекочущее дыхание Асаада над кадыком и горячие руки — на своей спине. Прикусил губу, когда пальцы одной дразняще очертили контур правой лопатки; прогнулся в пояснице, когда пальцы второй с нажимом прошлись вниз вдоль позвонков.       Ему было то жарко, то холодно и казалось, будто он вот-вот задохнется.       Изнывая от мелкой дрожи, что волнами прокатывалась по телу, Халим сам не заметил, как потянулся к плечам Асаада, и опомнился, лишь когда ощутил грубоватый рельеф вышивки под ладонью. Испуганно отпрянул, распахнув глаза, но отстраниться ему не дали — удержали за предплечье. По лицу полоснул мягкий, ироничный взгляд. Асаад снисходительно усмехнулся; наклонился, быстро поцеловал внутреннюю сторону запястья и потянул на себя.       Халим прерывисто выдохнул, едва не упав ему на грудь. Ноздри тут же защекотал слабый запах розового масла, мускатного ореха и сандала.       А Асаад тем временем зарылся пальцами в его волосы, ловко вытащил из них заколку. Тяжелые косы расплелись наполовину и упали на плечи. Несколько прядей прилипло к взмокшим вискам.       — Топазы? — хриплый голос прошелестел над ухом. — Они тебе нравятся?       — Я…       Халим растерянно моргнул. Жар путал мысли, свободная рука Асаада, по-прежнему блуждавшая по спине, мешала сосредоточиться. Так значит… эти желтые камни — это топазы?..       — Н-нет, — выдохнул он негромко.       Заколка с тихим стуком опустилась на прикроватную тумбу за спиной. Асаад подцепил пальцами его подбородок, вынудив поднять голову.       — А что тогда нравится?       Кожу обжег пристальный взгляд. Халим нервно сглотнул, с трудом подавив сиюминутное желание зажмуриться и отвернуться. Почему он спрашивал об этом сейчас? Ему… правда было интересно? Или он просто так забавлялся — задавая странные вопросы в самый неподходящий момент?       — Жемчуг, — ответил, едва ворочая языком.       Асаад, услышав это признание, заинтересованно хмыкнул и склонился к его лицу.       — Вот как?.. — томно выдохнул в приоткрытые губы. — Я запомню.       А после вовлек в новый поцелуй — долгий, жаркий, мучительно нежный. Халим вздрогнул, судорожно стиснув в пальцах ткань халата Асаада, и бездумно подался вперед. Словно поощрение за инициативу, горячая ладонь легла ему на бедро.       По телу разлилось приятное тепло. В груди стало жарко и тесно.       Халиму чудилось, будто он проваливается в бездну. Мысли путались. Сознание то уплывало в туман, то прояснялось. Перед глазами плясали цветные вспышки. Вихрь ощущений кружил голову, и, утопая в них, он почти забыл, чего вообще боялся. И вспомнил, лишь когда рука Асаада змеиным движением скользнула вверх по ноге и накрыла узел пояса.       Мышцы живота в тот же миг как будто окаменели. Дыхание сбилось.       Халим дернулся в сторону, но Асаад мягко придержал его за плечо, не позволив отстраниться.       — Тише, — сухие губы прижались к виску. — Тише, — шепот, одновременно и ласковый, и чуть насмешливый, прозвучал у самого уха. — Что-то не так? — Асаад перемежал слова с быстрыми, почти невесомыми поцелуями, и Халим кожей чувствовал, как он улыбается.       Эта незамысловатая ласка лишила его всякой воли к сопротивлению. Все возражения, которые он мог сказать, комом встали в горле.       Асаад медленно потянул край атласного пояса на себя. Халим рвано выдохнул, когда полы халата разошлись и влажной от пота кожи коснулся прохладный воздух опочивальни. Странно — а ведь еще секунду назад он казался обжигающе-горячим…       Мысль прервали пальцы, осторожно подцепившие ткань у ключиц. Халима мелко затрясло. В попытке успокоиться он сжал зубы с такой силой, что заболели челюсти.       — Ты боишься?       Хриплый шепот и взгляд в глаза — тяжелый, проницательный. Халим сглотнул. Когда Асаад смотрел на него так, он не мог заставить себя солгать. И потому лишь судорожно кивнул, как завороженный.       Успокаивая, теплые губы коснулись губ:       — Не нужно.       Халим прерывисто выдохнул в поцелуй. Ему вдруг вспомнилось нежное прикосновение ладоней к плечам.       «Все будет хорошо».       «Не бойся».       «Я не причиню тебе вреда».       Сердце в груди забилось чаще. Он отчаянно хотел верить, что все понял правильно.       Ловким движением рук Асаад скинул с него халат; слегка надавил на грудь, вынудив откинуться на подушки. Халим вздрогнул, но послушно лег; поморщился, когда спину царапнула грубая вышивка на покрывале. Взгляд уперся в золотисто-рыжие блики света, игравшие на складках балдахина. А спустя несколько мгновений их загородил силуэт Асаада, нависшего сверху. Кончики его волос защекотали шею и грудь.       Он тоже избавился от халата. Халим смущенно прикусил губу, скользнув взглядом по плавным очертаниям мышц под смуглой кожей, отчетливо различимым даже в темноте.       В горле пересохло. Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       «Всевышний, пусть это будет хотя бы не больно».       Пальцы дразняще прошлись по груди, очертив кубики пресса. Их движение отозвалось в теле мучительно-сладкой дрожью. Халим откинул голову, выгнул спину, задышал коротко и поверхностно.       Асаад наклонился ниже. Жгучая бездна его глаз затягивала в себя, как зыбучие пески.       Их губы соприкоснулись. Новый поцелуй — уже более страстный, нетерпеливый, глубокий, — как будто выжег весь воздух в легких. Кожу словно обожгло изнутри, разум затопила горячая нега. Не осознавая, что делает, Халим подался вперед, обхватил Асаада за шею, вплел пальцы в густые черные кудри, притянул к себе.       Ему казалось, что он плавится, как леденец на жаре.       Горячие ладони блуждали по груди и животу, гладили бока, и вскоре на его теле не осталось ни единого киаса, не обласканного либо руками, либо губами. Покрывало под спиной сбилось, волосы разметались по подушке и липли к шее и вискам. Когда среди тяжелых вдохов и выдохов в тишине опочивальни раздался протяжный стон, Халим даже не сразу узнал свой голос. Щеки залил предательский румянец.       Асаад же лишь тихо усмехнулся.       — Ты омут соблазна, — прошептал, наклонившись к уху. — Не стесняйся.       Томный шепот как будто пробрался ему под кожу. Халим вздрогнул и, хоть перед глазами все плыло, приподнявшись, усилием воли сосредоточил взгляд на Асааде. В полутьме он не видел его лица, но общий силуэт — склоненная голова, напряженные мышцы плеч, тяжело вздымающаяся грудная клетка и густая копна непослушных кудрей, — был различим отчетливо. Омут соблазна, значит?..       «Вы тоже, шехзаде».       Он сглотнул. Сказать это вслух не хватило смелости.       Когда пальцы Асаада дразняще скользнули по груди вниз и подцепили пояс шаровар, живот изнутри как будто кольнуло несколько сотен игл одновременно. Халим вздрогнул, сильнее впившись ногтями в его плечи; судорожно втянул носом воздух. Сердце в груди забилось чаще.       Асаад мягко провел ладонью по его руке.       — Ну что ты?.. — горячее дыхание опалило кожу где-то у основания шеи. — Тише.       Халим рвано выдохнул и усилием воли заставил себя разжать пальцы; откинулся на подушки. Прямо сейчас ему хотелось раствориться в их мягкости и перестать существовать.       Не встретив сопротивления, Асаад медленно распустил шнуровку; ткань лизнула лодыжку и соскользнула к щиколоткам. Халим зажмурился. Желудок скрутило, к щекам прилила кровь. Когда горячая ладонь широким, уверенным движением огладила внутреннюю сторону бедра, он вздрогнул — место касания вспыхнуло, словно его приласкали не рукой, а огненным бичом.       Не дав ему опомниться, Асаад снова навис над ним; снова вовлек в долгий, страстный поцелуй — как будто специально отвлекая от смущающего осознания собственной наготы.       Халим изогнулся дугой, прерывисто выдохнув ему в губы; в полузабытьи прижался к широкой груди. Руки Асаада на его теле снова ожили — прошлись вдоль ребер, погладили мышцы пресса, пробрались под спину, и каждое их касание мало-помалу разжигало внутри пламя, в котором сгорал страх.       Халим чувствовал, как разум затопляет сладкая истома. Легкие пылали, в ушах звенело, кожа горела всюду, где по ней проходились умелые пальцы или горячие, сухие губы. Сил думать и бояться просто не осталось. Значение перестало иметь все, кроме липкого жара, расползавшегося по телу и собиравшегося внизу живота.       Он сам не заметил, как слегка развел колени, чтобы Асаад смог удобнее разместиться между ними, и прикусил губу, едва сдержав стон, когда их бедра соприкоснулись.       Шею обжег короткий, быстрый поцелуй, а затем и шепот:       — Не бойся.       В следующий миг ладонь Асаада легла на пояс, прошлась вдоль бедренной косточки и скользнула ниже, заставив Халима подавиться воздухом. Он вздрогнул всем телом, запрокинул голову, задышал тяжелее и чаще.       — Шехзаде, п-пожалуйста…       Мольба сорвалась с губ сама собой. Асаад усмехнулся во тьме и чуть отстранился, потянувшись к прикроватной тумбе. Халим через силу оторвал голову от подушки, кое-как сфокусировав взгляд, и успел заметить маленький темный флакон, блеснувший между его пальцев.       Сердце пропустило удар.       Асаад снова склонился к нему.       — Расслабься, — жаркий шепот на ухо, губы у линии скул. — Я буду осторожен.       Халим сглотнул и посмотрел на его лицо. Черные глаза глядели жадно и внимательно, их сосущая глубина затягивала, как водоворот.       «Все будет хорошо». «Не бойся». «Я не причиню тебе вреда».       Эхо несказанных слов стучало в висках. Он облизнул губы, мысленно уговаривая себя сохранять спокойствие. Асаад открыл флакон. В воздухе между их телами разлился тонкий аромат розового масла. Ладонь коснулась колена, мягко скользнула вверх по внутренней стороне бедра.       Халим запрокинул голову и вжался затылком в подушку; кожу слегка покалывало, взгляд невидяще блуждал по узорному переплетению золотых нитей на балдахине. От быстрых, прерывистых вдохов высохли губы. Он чувствовал пальцы Асаада внутри себя — они не причиняли боли. Даже наоборот — мучительный жар и сладкая дрожь разливались по телу от каждого их движения, но…       «Всевышний, как же неловко».       Лицо горело, и Халиму страшно хотелось закрыть его ладонями, но конечности — как назло, — словно бы налились свинцом. В темноте он почти не видел Асаада, но ощущал, что тот смотрит на него — жадно, пристально, совсем как во время Айд-аль-Мараха, — и от этого ощущения все внутри плавилось и пылало.       Когда Асаад как-то по-особому повернул запястье и острое удовольствие раскаленным лезвием полоснуло его изнутри, он не успел ничего сделать. Выгнул поясницу, стиснул в пальцах покрывало и глухо, сдавленно застонал в тишину опочивальни.       Асаад над ним рассмеялся тяжело и хрипло; чуть наклонился, подхватил под спину, и Халим, не до конца понимая, что делает, порывисто потянулся ему навстречу.       Их губы соприкоснулись в быстром, смазанном, но жарком поцелуе. А потом Асаад надавил ладонью ему на плечо, заставив откинуться обратно на кровать, и отвел руку от его бедра.       Запах розового масла усилился.       Халим весь внутренне подобрался; выдох комом встал в горле, сердечный ритм участился снова — от предвкушения? или от страха? Он бессильно закрыл глаза, уже не понимая, чего в нем больше.       Между бедер стало нестерпимо горячо. Асаад склонился над ним; одной рукой уперся в подушки сбоку от его головы, а второй провел по щеке — нежно, медленно, словно успокаивая.       — Расслабься, — повторил уже звучавший ранее приказ. — Я же сказал, что буду осторожен.       В горле пересохло, и Халим через силу сглотнул. Он пытался не думать ни о чем — ни о горячем теле, вжимавшем его в постель, ни о сбившемся покрывале под спиной, ни даже о пальцах, ласкающе скользивших вдоль линии скулы, — и просто дышать, как вчера перед танцем; тогда ведь это помогло.       Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох, вдох…       Асаад одобрительно улыбнулся ему из полумрака.       …выдох.       По капле напряжение уходило из тела. Но все равно, почувствовав первый — медленный и действительно осторожный, — толчок, Халим нервно трепыхнулся. Ресницы задрожали. Это не было больно — лишь слегка неприятно от непривычного ощущения наполненности, но…       — Тише, тише, — хриплый шепот окутал сознание. — Все хорошо?       Халим судорожно кивнул.       Кончиками пальцев Асаад провел по его шее, подцепив золотую цепочку; наклонился, чтобы коснуться губами кадыка. Халим слабо вздрогнул и запрокинул голову, давая ему больше пространства для действий. В ответ на это вереница поцелуев от уха до подбородка обожгла кожу у скулы.       Сам Асаад почти не двигался, — видимо, позволял Халиму к себе привыкнуть, — но его руки не замирали ни на миг — ласковые, ловкие, прогонявшие смущение, страх и лишние мысли из головы и заново пробуждавшие притихший было огонь под кожей. Халим шумно выдохнул, когда они огладили бока; выгнулся — когда легли на бедра.       Асаад опустил взгляд — и жаркая тьма его глаз нахлынула на Халима. Он прикусил губу. Толчки стали быстрее и ритмичнее, и теперь сквозь пелену полузабытья они ощущались как волны, то затоплявшие все его естество, от отступавшие, оставляя после себя жар и тянущую ломоту в мышцах. В ушах звенело, волосы липли к взмокшей коже на шее и плечах. Когда из горла вырвался очередной стон, Асаад поймал его губами. Халим вздрогнул и сам потянулся к нему навстречу, впился ногтями в кожу вокруг лопаток.       Внутри него бурлило море пламени. Халиму казалось, что он сходит с ума. Он слышал дыхание Асаада у уха — тяжелое и напряженное, — ощущал жар его ладоней, стиснувших бедра, путался пальцами в непослушных кудрях. Между их телами не осталось никаких границ, они как будто превратились в единое целое.       Время замедлилось. Воздух стал густым и вязким, как мед, а движения Асаада — более резкими и рваными. Халим зажмурился с такой силой, что в уголках глаз выступили слезы.       Он чувствовал себя восковой фигуркой, плавящейся на солнце. Ему казалось — еще миг, и от него ничего не останется.       Один особо глубокий толчок — и от низа живота по всему телу разлилась волна. В каждую мышцу как будто вонзилось несколько сотен раскаленных игл. С губ сорвался придушенный вскрик. Перед глазами полыхнула яркая вспышка; полыхнула — и осыпалась белыми искрами, и наступила темнота. Волна схлынула, оставив после себя лишь мелкую дрожь да сладкое онемение в конечностях.       Халим запрокинул голову, судорожно хватая воздух ртом.       Оглушенный и парализованный удовольствием, он все еще чувствовал движения Асаада в своем теле. Секунда, вторая, третья — а потом в тишине раздался короткий низкий стон, похожий на рык, пальцы на бедрах сжались особенно сильно, и его внутренности снова обожгло.       И все закончилось.       Матрас прогнулся, когда Асаад лег рядом и притянул Халима к себе; обнял за плечи, зарылся пальцами в волосы, прижался губами к виску.       — Ты в порядке? — тихо шепнул на ухо.       Томная хрипотца ушла из его голоса. Халим слабо кивнул. У него по-прежнему слегка тряслись руки и сердце гулко колотилось в груди. Сил говорить или двигаться не было. Даже мысли в голове текли неприлично лениво и с трудом собирались в логические цепочки.       Что ему следовало сделать теперь? Вернуться в гарем? Но… Асаад пока не гнал его.       Халим прикусил губу. Все произошедшее никак не желало укладываться в голове и казалось лишь очередным эпизодом бесконечно долгого сна, тянувшегося еще с Айд-аль-Мараха. Впрочем… Он сглотнул. Руки Асаада, прямо сейчас лениво гладившие его плечи, вне всякого сомнения, были настоящими. И послеоргазменная дрожь во всем теле — тоже. И тяжесть в груди.       — Если нужно, — горячее дыхание у щеки оборвало разрозненный поток мыслей, заставив вздрогнуть, — уборная в прихожей. Первая дверь слева.       Халим замер, сначала не поняв, о чем речь, но спустя несколько мгновений рассеянно кивнул. Только после этих слов он обратил внимание, какой липкой от пота стала его кожа. Асаад отстранился, разомкнув объятия. Перед тем, как подняться с кровати, Халим нашарил на полу свой халат; накинул на плечи и тут же услышал в тишине снисходительный смешок, в котором отчетливо читалось «Все еще стесняешься после того, что между нами было?» Щеки сразу предательски вспыхнули. Хорошо, что он сидел к Асааду спиной.       Нервным движением запахнув халат, Халим встал и на негнущихся ногах направился к выходу.       Пока он был в опочивальне, в прихожей погасили большую часть ламп, и теперь здесь тоже царил густой полумрак. Нужную дверную ручку ему пришлось искать чуть ли не ощупью.       Стены уборной были отделаны белым мрамором, отчего она казалась светлее всех остальных комнат. Войдя внутрь, Халим поморщился — босые ступни неприятно кольнул жесткий ковровый ворс. Затворив за собой дверь, он повернул золотой краник, тяжело вздохнул и оперся о край умывальника; наклонил голову, закрыл глаза. Спутавшиеся пряди упали с плеч и повисли по обе стороны от лица, словно перегородка между ним и всем остальным миром.       Маленькую комнатку заполнил шум воды.       Некоторое время Халим так и простоял — ни о чем не думая, лишь рассеянно следя взглядом за бликами, дрожавшими на его собственных руках и стенках умывальника. Тишина и одиночество помогли ему немного прийти в чувство.       Когда сердечный ритм окончательно выровнялся, а из тела ушли остатки нервной дрожи, Халим поднял голову. В большом зеркале на стене отразилось его лицо; при скудном освещении витражной лампы из голубого стекла кожа казалась слишком бледной, а вот глаза наоборот — слишком темными.       «Совсем как у Асаада».       Внезапная мысль кольнула сознание, точно игла. Халим поспешил поскорее отогнать нее.       Медленно он облизнул губы, — искусанные и слегка припухшие от поцелуев, — расплел жалкие остатки кос у корней и скинул с себя халат. Подставил руки под струю воды, глубоко вдохнул и, зачерпнув полные ладони, плеснул себе прямо в лицо.       Голова мотнулась в сторону, как от пощечины. Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Халим вздрогнул, слепо заморгал. Ресницы намокли и слиплись. Вода была повсюду — капли блестели среди волосков бровей, стекали по подбородку, шее и плечам; он ощущал их леденящий холод не только на коже, но словно бы и под ней.       От резкого перепада температур в голове немного прояснилось.       Халим поморщился, вытер лицо ладонью. Напоследок кое-как пригладив всклоченные волосы, снова надел халат и вышел из уборной.       Вернувшись в опочивальню, он обнаружил, что Асаад тоже покинул постель и теперь стоял у стола и жадно что-то пил. Золотисто-рыжее пламя свечи причудливо играло на его рельефном торсе, подчеркивая контуры мышц, и витражной кайме стакана. При виде темной жидкости на дне, напоминавшей не то гранатовый, не то вишневый шербет, Халим сглотнул. В горле у него было сухо, как в сердце пустыни, но он не знал, может ли попить. А спрашивать разрешения было слишком страшно.       Пока он растерянно мялся у порога, кусая губы и решая, задать ли вопрос, Асаад закончил; поставил пустой стакан на стол, обернулся и лениво бросил:       — Подойди.       Халим вздрогнул, услышав приказ. Подойти? Зачем? Что еще шехзаде от него хотел? Неужели он… как-то не так себя повел?       Решив не испытывать его терпение, Халим покорно приблизился и остановился в одном дехасе от Асаада; взглядом уперся в край обтянутого бархатом кресла. Не прошло и нескольких секунд, как чужие пальцы властно подцепили его подбородок.       Халим прерывисто выдохнул, поднимая голову.       — Знаешь, — Асаад сощурился; золотые отсветы пламени причудливо блеснули в его глазах, — я не настолько страшный, как тебе, возможно, кажется. И если ты чего-то хочешь, совсем не обязательно молча буравить меня испуганным взглядом. Иногда достаточно просто попросить.       С этими словами он свободной рукой поднял со стола пузатый графин, плеснул сок в стакан и протянул Халиму.       В груди болезненно защемило. Щеки вспыхнули, и Халим прикусил губу, отведя взгляд. Вроде, Асаад его ни за что не стыдил, но стыдно почему-то все равно стало. И правда — чего он вообще боялся? Что зазорного было в жажде? Особенно… после всего, что между ними уже произошло.       — Б-благодарю, шехзаде, — выдохнул Халим едва слышно.       Дрожащими руками он обхватил стакан, поднес к губам и сделал первый неуверенный глоток. Кисло-сладкий вкус вишни обжег кончик языка, мгновенно всколыхнув в памяти непрошенные воспоминания о первом поцелуе.       «Так вот, откуда взялся тот привкус».       Остальной шербет Халим допил залпом; поставил стакан на стол и робко замер, сцепив пальцы в замок за спиной. Он понятия не имел, что должен делать дальше. Уйти? Остаться? Или, — горло свел спазм, — у Асаада были еще какие-то планы на эту ночь?       Ответ не заставил себя долго ждать. Асаад у него над ухом тихо хмыкнул и произнес:       — Если ты закончил, можешь ложиться. В гарем вернешься завтра утром.       Услышав это, Халим сначала даже не поверил своим ушам. Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Остаться в покоях шехзаде на всю ночь? Спать с ним в одной постели? Дыхание сбилось. Он еще никогда не засыпал с кем-то и почему-то это казалось ему куда более неловким и интимным, чем любая физическая близость.       Но… какой выбор у него был, кроме как подчиниться?       На негнущихся ногах Халим подошел к кровати. От вида смятого покрывала, тускло блестевшего в свете ламп, его обдало волной жара изнутри — сразу вспомнилось, как царапала и впивалась в кожу узорная вышивка, когда… Он сжал руки в кулаки, отгоняя эти мысли. Сейчас они ему точно были ни к чему.       Пока Халим забирался в постель, ему казалось, что Асаад смотрит на него — ощущение чужого взгляда — такое же, как во время Айд-аль-Мараха, — жгло кожу между лопаток, и в последний момент он не выдержал и обернулся. Но, стоило ему повернуть голову, как свеча на столе тотчас же погасла, и половина опочивальни утонула во мраке вместе с фигурой Асаада. Теперь Халим мог различить лишь его нечеткий силуэт на фоне стены. Разочарованно прикусив губу, он натянул одеяло на плечи.       В темноте послышались шаги, но почему-то они не приближались, а удалялись. Халим оторвал голову от подушки; слепо сощурился.       — Шехзаде?.. — прошептал почти без голоса, одними губами.       — Доброй ночи, — прозвучал голос Асаада с другого конца комнаты. — Я лягу чуть позже.       Затем входная дверь открылась и захлопнулась с тихим щелчком, и стало тихо. Халим сглотнул, закрыв глаза. Сон пришел к нему неприлично быстро — видимо, сказались все вечерние потрясения. Несколько минут он поворочался, пытаясь удобнее устроиться на непривычном матрасе, а после блаженное забытье нахлынуло на него, как волна, поглотив весь остальной мир.       И даже слабый свет ламп на прикроватных тумбах да плеск воды в уборной за стеной не смогли ему помешать.

***

      Открыв глаза на следующее утро, Халим не сразу понял, где находится.       Мягкий утренний свет преобразил опочивальню Асаада, раскрасив в оттенки розового и золотого. Теперь, когда тьма не клубилась по ее углам, а на стенах не извивались вытянутые тени от свечей, она выглядела гораздо просторнее и уже не казалась такой пугающей.       Сонно сощурившись, Халим приподнялся на локтях и осмотрелся. Взгляд скользнул вдоль стенных полок, заставленных книгами и шкатулками, большого зеркала в массивной узорной раме, тяжелого сундука для одежды, пары оттоманок, обтянутых бархатом, и письменного стола и вернулся обратно к тяжелым складкам балдахина над головой.       «Выходит, это был не сон», — подумал он, снова откинувшись на спину.       К щекам тотчас же прилил жар, а перед внутренним взором против воли встали затуманенные картины прошедшей ночи — обрывочные, но яркие до мурашек. Жадные черные глаза, ловкие пальцы, танцующие на коже, хриплый шепот, поцелуи со вкусом вишни… Память услужливо возрождала самые смущающие детали.       С губ сорвался рваный выдох. Халим закрыл пылающее лицо ладонями и зажмурился, уткнувшись носом в подушку.       Сейчас, при свете дня, поверить в реальность произошедшего было еще труднее. Ему казалось, что вчера в этой опочивальне был кто-то другой, не он; что он просто не мог так беззастенчиво изгибаться и стонать, льнуть к шехзаде и пылко отвечать на поцелуи.       «Всевышний… Я как будто сошел с ума».       Когда входная дверь с тихим щелчком распахнулась, Халим вздрогнул. Это были слуги? Асаад? Не зная, что делать, он замер под одеялом, закрыл глаза и сильнее вжал голову в подушку. А через секунду до его ушей донесся звук шагов — быстрая и тяжелая поступь, которая точно не могла принадлежать прислуге. Сердце пропустило удар.       Значит, все-таки Асаад.       Он прошел вглубь опочивальни — кажется, к письменному столу. Затем послышался тихий шорох и глухой звон, чью природу Халим не смог определить на слух. А после — в горле мгновенно пересохло, — Асаад направился к кровати.       Когда матрас слегка прогнулся под его весом, Халим чуть не подавился воздухом. Когда горячее дыхание обожгло кожу у виска — до боли стиснул в пальцах одеяло.       — Просыпайся, — жаркий шепот на ухо. — Тебе пора в гарем, а мне — работать.       Прерывисто выдохнув, Халим открыл глаза и тотчас же вздрогнул — Асаад склонился над ним так низко, что их лица разделяло меньше одного яра. Бездонная глубина черных глаз снова поглотила его. В горле стало сухо.       — Шехзаде… — прошептал он, едва шевеля губами.       Асаад задумчиво сощурился, окинув внимательным взглядом его лицо; поднял руку и очертил пальцами контур скул. Халим сглотнул, затаив дыхание. От прикосновения внутри разлилось приятное тепло и защекотало кожу изнутри. Ресницы дрогнули. Он прикусил губу и отвел глаза. В ушах зазвенело.       — Ты поистине очаровательно смущаешься, — голос Асаада донесся до него как сквозь толщу воды. — Вставай.       Халим шумно втянул носом воздух, когда он отстранился, напоследок проведя большим пальцем вдоль кромки нижней губы. По спине пробежали мурашки. И как только у Асаада это получалось — так будоражить его самыми невинными ласками?..       Халим зажмурился, сделав глубокий вдох; решительно сел на постели; выбрался из-под одеяла, обшарил опочивальню взглядом в поисках своих вещей и обнаружил их аккуратно сложенными на ближайшей оттоманке. Брови сами собой вопросительно изогнулись. Это слуги так постарались? От мысли, что они уже заходили сюда и видели его беспечно дремлющим в кровати шехзаде, стало мучительно неловко.       Наспех Халим натянул на себя шаровары и халат, завязал пояс, поправил цепочку на шее, проверил украшение на ухе, — удивительно, что оно вообще пережило эту ночь и не слетело, — и, не зная, что делать дальше, растерянно замер, посмотрев на Асаада.       Тот тоже возился со своей одеждой, стоя у большого зеркала — поправлял икаль и расправлял складочки на дишдаше. Только сейчас Халим обратил внимание на его бишт — тот самый, с Айд-аль-Мараха, затканный узором из золотых гвоздик. В груди что-то болезненно защемило при воспоминании о празднике. Несмотря на то, что с него прошло всего-то двое суток, Халиму казалось, что это было уже очень давно — чуть ли не в прошлой жизни.       Как будто вчерашняя ночь все поделила на «до» и «после».       Закончив, Асаад обернулся к нему. Халим порывисто опустил голову и уперся взглядом в узорную вышивку на ковре. Что он должен был делать теперь? Просто уйти, как и велели? Или…       — Задержись еще ненадолго.       Сказав так, Асаад быстрым шагом пересек комнату и подошел к одной из стенных полок. Халим проследил за ним нервным взглядом, лихорадочно гадая, для чего тот приказал ему остаться. Неужели он… что-то сделал не так? Или причина была вовсе не в нем?       Асаад же, не обращая на него внимания, снял с полки шкатулку, инкрустированную перламутром и серебром, и откинул тяжелую крышку. Узрев ее содержимое, Халим тихо ахнул и поспешно приложил ладони ко рту. Она вся оказалась наполнена украшениями — множество перстней, браслетов и брошей причудливо сияло в лучах утреннего солнца, а грани драгоценных камней отражали свет, рассыпая вокруг себя сонмы искристых бликов. Халим судорожно выдохнул. Он боялся даже предположить, сколько они могли стоить, и ему было странно смотреть, как лениво Асаад перебирал их, точно ничего не значащие безделушки.       Выбрав пять или шесть колец, Асаад надел их на себя — все, кроме одного. Его он просто сжал в руке и подошел к Халиму; мягко приподнял его голову за подбородок.       — Ты уж прости, — сказал, взглянув ему в глаза, — ничего с жемчугом у меня не нашлось, но, надеюсь, чароит тоже подойдет. Я помню, что тебе к лицу фиолетовый.       А затем без лишних объяснений вложил кольцо ему в ладонь. Холод металла обжег кожу. Халим неверяще распахнул глаза. Подарок от шехзаде? Для него? Но за что? Чем он заслужил такую милость? Горло как будто сдавила невидимая рука, в груди стало тяжело и тесно.       — Ш-шехзаде, я… — Халим замер, не зная, что делать и говорить; в голове была пустота, а черные глаза, глядевшие на него со смесью лукавства и интереса, отнюдь не помогали сосредоточиться.       Асаад усмехнулся, покачав головой.       — Не благодари, — бросил милосердно, видимо, заметив его смятение; дразняще провел пальцами по щеке, заправил за ухо прядь и вдруг прошептал, сощурившись: — Халим ибн Надим, значит? Я запомню, как тебя зовут.       Халим вздрогнул. Слова подействовали на него, как пощечина — только удар он почувствовал не снаружи, а где-то внутри. Вдоль позвоночника пробежали мурашки. Прикусив губу, он поднял глаза на Асаада. В памяти встали — снова — нежное прикосновение к плечам, вкус вишни и успокаивающий шепот на ухо.       «Я тоже запомню это, шехзаде. Я тоже».       Халим не знал, отразилась ли эта мысль у него во взгляде, но он хотел верить, что да. А еще — он безумно хотел, чтобы Асаад поцеловал его на прощание.       Но тот лишь отнял руку от его лица и сказал:       — Можешь идти. Слуги тебя проводят.       Халим рвано выдохнул, опустив голову. Он сам не понял, почему сердце вдруг больно кольнуло чувство, подозрительно похожее на разочарование. Низко поклонившись, он вышел из комнаты, едва переставляя ставшие ватными ноги.       В прихожей его сразу же встретила прислуга.       Обратный путь до гарема Халим почти не запомнил. Поглощенный своими мыслями, он шел, низко опустив голову и не глядя по сторонам. Кольцо по пути наспех сунул в карман шаровар.       Он никак не мог поверить, что все наконец закончилось — что уже сегодня он покинет гарем, снова увидит родителей и друзей и вернется к обычной жизни. По прошествии двух дней, проведенных в султанском дворце, мир за его пределами начал казаться миражом. Здесь — среди величественной тишины пустых коридоров, золота и витражей, в окружении расторопных слуг и суровой стражи, — было до страшного легко забыть, как выглядит и ощущается быт простых аравийцев.       А ведь люди вроде султана или шехзаде и вовсе его не знали.       С губ против воли сорвался сухой смешок. Теперь-то Халим сполна понял (и даже почувствовал на себе), что имели в виду те, кто рассуждал об оторванной от жизни власти.       Из потока этих странных, обрывочных размышлений его вырвал голос слуги:       — Мы на месте, эфенди.       Халим вздрогнул, резко вскинув голову, и с удивлением понял, что они уже пересекли все Внутренние покои и дошли до входа в гарем. При виде знакомых резных дверей он испытал неожиданное облегчение — почти как от возвращения домой.       В первый момент, когда он только переступил порог, гостиная, освещенная мягким утренним солнцем, показалась ему пустой. Но не успел он сделать и пары шагов, как справа послышался тихий шорох, а следом раздался голос:       — О, это ты? А я ждал тебя позже. Доброго утра.       Порывисто обернувшись, Халим увидел Ихсана, вальяжно раскинувшегося на софе. На коленях у него покоилась тяжелая книга, а на софразе рядом стояла полупустая чашка. Казалось, что он бодрствует уже давно. Но… почему?       Ответ на этот вопрос нашелся сам, когда Ихсан поднял руку, чтобы пригладить свои кудри. Свободный рукав дишдаши скользнул к локтю, обнажив четки, в несколько оборотов обмотанные вокруг запястья. Свет игриво блеснул на гладких темных бусинах с красными прожилками и золотой подвеске в форме полумесяца.       Точно. Наверняка он, как и было заведено у хеси, читал утреннюю молитву на рассвете. Потому и не спал в столь ранний час.       Поклонившись в знак приветствия, Халим неуверенно прошел вглубь гостиной и опустился на самый краешек кресла. Ихсан проследил за его действиями лукавым взглядом и спросил, подперев голову кулаком:       — Ну что, как ты? Все оказалось не так уж и страшно, я смотрю?       При этих словах на его устах расцвела такая откровенно веселая улыбка, что щеки Халима тотчас же обжег предательский жар. Он опустил глаза. Всевышний, ну почему всем здесь настолько нравилось его смущать?       — Я… — он нервно сглотнул, сцепив руки в замок. — Д-да. Все в порядке.       Ихсан многозначительно приподнял бровь.       — Но тебе хоть понравилось-то, м?.. — осведомился, заговорщически понизив голос, и придвинулся ближе к краю софы. — Шехзаде был достаточно нежен с тобой?       — Я… Мне…       Халим рвано выдохнул, прикусив губу.       Он снова вспомнил ночь — свои пальцы в волосах Асаада, его губы на шее, шепот, жар… Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       Да.       Да, конечно, ему понравилось.       Но сказать это вслух у него не хватило сил — слова комом встали в горле. Не выдержав взгляд Ихсана, — игриво-намекающий и вместе с тем испытующий, — Халим порывисто спрятал пылающее лицо в ладонях. Зажмурился. Сжал пальцами виски.       Ихсан при виде этого звонко рассмеялся.       — Всевышний, ну какой же ты стеснительный! — в его темных глазах заплясали золотые искорки. — Просто прелесть. Знаешь, я за восемь лет в гареме уже отвык от лицезрения краснеющих юношей. Можешь не отвечать. По тебе, в целом, и так все видно.       Халим лишь покачал головой, судорожно втянув носом воздух. И вскользь подумал, как же хорошо, что из всех наложников к встрече с шехзаде его готовил именно Анвар. Двусмысленных фразочек и шуток Ихсана он бы тогда просто не выдержал.       Да и сейчас-то едва выдерживал.       — Ох, ладно-ладно, я больше не буду, раз ты так смущаешься, — Ихсан тем временем распрямил спину, тряхнул головой, откидывая назад кудри, и доброжелательно улыбнулся. — Ты, может, хочешь пить? Или есть? Обычно мы все вместе завтракаем, но сегодня я с удовольствием составлю тебе компанию.       Халим сглотнул. Стоило этому предложению прозвучать, как он сразу же особенно остро почувствовал сосущую пустоту у себя в желудке. Кажется, в последний раз он ел что-то вчера днем. Заставить себя поужинать перед встречей с Асаадом он так и не смог. Хоть Анвар и уговаривал.       — Наверное, я был бы не против позавтракать, — Халим неуверенно потер ладони друг о друга. — Если… можно.       Ихсан выразительно посмотрел на него.       — Я же предлагаю, значит можно. Сейчас, подожди немного.       С этими словами он поднялся на ноги и вышел из гостиной — видимо, за слугами. Дождавшись щелчка, с которым захлопнулись створы дверей, Халим устало выдохнул и откинулся на спинку кресла; прикрыл глаза.       Смущающие разговоры об Асааде выбили его из колеи. А еще — кое о чем напомнили…       Прикусив губу, он скользнул рукой к карману на бедре. Нащупал среди складок ткани кольцо и медленно вытянул на свет. Поднес к лицу.       Оно оказалось тяжелым и крупным. Покрытая искусным орнаментом золотая поверхность маняще блестела, а крупный фиолетовый камень в центре весь переливался, отражая солнечные лучи. При виде него Халим невольно вспомнил крохотный чароит на своей заколке, — размером не больше половины ногтя на мизинце, — и губы тронула снисходительная усмешка. Он еще повертел кольцо в пальцах, рассматривая со всех сторон. На внутренней стороне ободка обнаружилась изящная гравировка в виде гвоздики.       Стоило взгляду упасть на нее, как у Халима перехватило дыхание, а внутри все как будто скрутило в тугой узел. Он знал закон — никому, кроме членов правящей династии, не дозволялось носить одежду или украшения с гербом страны. Но… почему тогда Асаад отдал ему это кольцо? Запамятовал? Или просто недосмотрел?       Он через силу сглотнул ком в горле.       Стоило ли ему беспокоиться из-за подарка шехзаде? Разум говорил «да», а сердце… Сердцу почему-то отчаянно не хотелось расставаться с кольцом. В голове, заставив вздрогнуть, снова прозвучал низкий бархатный голос: «Я помню, что тебе к лицу фиолетовый».       Халим опустил глаза. В конце концов… гравировка была совсем маленькой — никто и не увидит, если специально не показывать. Да и Асаад не походил на легкомысленного человека — он наверняка знал, что делал, преподнося ему такой подарок.       «Если я его отдам», — Халим сам не заметил, как судорожно стиснул кольцо в пальцах, — «то что вообще у меня останется в память об этом дне?»       Втянув воздух сквозь сжатые зубы, он решительно убрал его в карман. И успел как раз вовремя — спустя буквально несколько секунд входная дверь распахнулась. Вернулся Ихсан. Бросив быстрый взгляд на часы, Халим с удивлением отметил, что с его ухода не прошло и пяти минут.       А еще через четверть часа слуги подали им завтрак — аккуратно нарезанные фрукты, кускус с овощами, питу, кофе, рахат-лукум и пахлаву. Блюда аккуратно расставили на софразе. Халим облизнул губы. От одного вида этих яств — не говоря уж об их соблазнительном запахе, — желудок скрутило в болезненном спазме.       Все-таки он действительно очень сильно проголодался.       Во время завтрака они с Ихсаном разговорились. Тот и впрямь больше не затрагивал тему прошедшей ночи — не бросил ни единой двусмысленной фразы, или смущающей шутки, или хотя бы просто намекающего взгляда. Вместо этого он беззаботно рассказывал о своем детстве в пустыне. Слушая его истории, Халим даже смог немного успокоиться и на некоторое время отвлечься от всего.       Позже, когда с трапезой было покончено, Ихсан сообщил, что попросил подготовить для него купальню. Халим благодарно ему улыбнулся— сам он, сначала сбитый с толку неловкими вопросами про Асаада, а потом всецело поглощенный завтраком, совсем об этом забыл.       На сей раз в купальне ему позволили остаться в одиночестве, чему он был несказанно рад. Теплая вода смыла как будто бы не только грязь и пот с кожи, но и все тревоги прошедших дней — с души.       Покидая купальню, Халим чувствовал себя даже более отдохнувшим, чем после сна.       Когда он вернулся в гарем, там уже все проснулись. Фейсал и Наиль куда-то ушли, Ихсан поднялся к себе в комнату, и в гостиной Халима встретили только Рустем и Анвар. Последний, пересекшись с ним взглядом, мягко улыбнулся.       — Ну как ты, в порядке? — спросил, положив руку ему на плечо.       — Да, — Халим опустил голову. — Все хорошо.       Видеть Анвара было радостно. Халиму хотелось как-то отблагодарить его за вчерашнее — за помощь с подготовкой к ночи и подбадривающие слова, но… Он не мог отделаться от ощущения, что все это будет звучать по-детски.       — Ихсан тебя с утра не засмущал до полусмерти? — губы Анвара тронула веселая улыбка. — Я знаю, он это умеет.       Халим пристыженно отвел глаза.       — Нет.       «Впрочем, он был близок».       — Ты же завтракал, да? — уточнил Анвар и, дождавшись его кивка, продолжил: — Тогда можешь отдыхать. Понятия не имею, кто за тобой придет и когда, но, скорее всего, это будет после утренней молитвы. Раньше здесь обычно дела не делаются. Возможно, — он загадочно хмыкнул, — ты даже увидишь Низама-эфенди.       — Кого? — переспросил Халим.       Он вспомнил, что уже слышал это имя — наложники что-то говорили о нем вчера утром. Какой-то важный человек?..       — Главного управителя Внутренних покоев, — пояснил Анвар. — Он заправляет всем в гареме. Ну, и нас разным вещам учит. Вчера у него был выходной в честь дня рождения повелителя. И мы поэтому тоже отдыхали.       Халим вскинул брови.       — А, так значит, обычно вы…       — Не бездельничаем? — с усмешкой закончил за него Анвар. — Да. У нас есть музицирование, стихосложение, танцы, иногда живопись, ну и… еще некоторые занятия.       Он не стал больше ничего уточнять, но по загадочному блеску его глаз Халим мог предположить, что именно осталось недосказанным и какие имелись в виду занятия. От догадки щеки тотчас же залил румянец, и ему резко захотелось перевести тему.       — Тогда я, — он сглотнул, — пока соберу вещи?.. Утренняя молитва уже скоро.       Анвар понимающе кивнул (на миг уголки его губ дрогнули, словно он пытался сдержать смех), и Халим поспешил убраться на второй этаж.       Оказавшись у себя в комнате, он наконец-то — впервые с Айд-аль-Мараха, — переоделся в свою одежду. Наряд Наиля и украшения аккуратно сложил на постели. После расшитого узорами шелка и муслина простые коричневые шаровары с льняной рубахой резанули взгляд своей невзрачностью.       «Ну вот я и привык к роскоши», — с усмешкой подумал Халим, рассеянно поправляя икаль. — «Немного же времени мне потребовалось».       Кольцо он засунул поглубже в сумку — спрятал среди складок одежды для танца. А закончив со сборами, решил вернуться обратно в гостиную. Почему-то последние часы в гареме ему мучительно не хотелось проводить в одиночестве.       Пока он возился с вещами, Фейсал и Наиль уже вернулись, и теперь все наложники дружно собирались завтракать. К ним присоединился даже Ихсан несмотря на то, что уже был сыт.       — Иди сюда, — он махнул рукой Халиму, завидев его на лестнице. — Составь нам компанию.       Халим неуверенно приблизился и сел за софраз рядом с Рустемом. Тот чуть сдвинулся, чтобы ему было удобнее.       Наложники ели и разговаривали о всякой ерунде — обсуждали погоду, заботы грядущего дня, девушек с женской половины гарема и беззаботно друг над другом подшучивали. Халим почти не участвовал в беседе, но слушал с удовольствием. Все это напоминало ему об их беспечных посиделках с Адилем, Фаридом и Халилем в разных кофейнях Эль-Халифа после занятий в медресе.       Все-таки он очень сильно по ним соскучился за эту джайфару.       Когда трапеза подошла к концу и на софразе опустели почти все блюда, двери гостиной резко распахнулись. Веселые голоса наложников разом смолкли. Халим вздрогнул и порывисто обернулся ко входу. Взгляд, скользнув в темноту проема, сразу же зацепился за знакомую фигуру в бордовом кафтане с золотой вышивкой. Сердце пропустило удар.       «Хадир?»       Да, это, вне всяких сомнений, был он — такой же спокойный и статный, как и обычно. Обрадованный появлением знакомого лица, Халим не сразу обратил внимание на то, что тот вошел не один, и лишь спустя несколько секунд заметил державшегося чуть впереди мужчину — высокого, смуглого, с густой окладистой бородой и в черном кафтане, расшитом серебряной нитью. От его мрачного вида Халиму стало немного не по себе. Он затаил дыхание.       «Так это…» — в горле пересохло от догадки, — «и есть главный управитель Внутренних покоев?..»       Наложники встали, чтобы поклониться. Не зная, как поступить, Халим решил последовать их примеру — просто на всякий случай. Привлекать лишнее внимание или — уж тем более, — показаться невежливым ему совсем не хотелось.       — Низам-эфенди, — поприветствовал мужчину Фейсал, склонив голову, — доброго вам утра. Мы не ждали вас так рано.       Низам тихо хмыкнул, проходя в центр гостиной. Слуги бесшумно затворили за ним двери.       — А я пока и не по вашу душу, — сказал он после небольшой паузы; голос у него оказался низким и хриплым, а речь — по-южному размеренной. — Просто хотел убедиться, что за день моего отсутствия никто не пострадал. Так что можете продолжать трапезу.       Его взгляд — тяжелый, цепкий, внимательный, — скользнул по комнате, ненадолго задержавшись на каждом из наложников. Когда он посмотрел на Халима, тому показалось, будто его окатило ледяной водой — только не снаружи, а изнутри. Он сглотнул. Низам же лишь сухо кивнул ему в знак приветствия — ни один мускул на его лице не дернулся, — и лениво бросил, обратившись к Хадиру:       — Этот юноша — твоя забота. Как закончишь с ним, возвращайся. Тебя ждут отчеты для башдефтердара.       Хадир покорно склонил голову.       — Как скажете, эфенди.       Халим рвано выдохнул. Так значит, Хадир… был помощником главного человека в гареме?.. От этого нежданного осознания ему вмиг сделалось неловко. Зато оно сполна объясняло, как он так легко ориентировался во Внутренних покоях.       Низам же, удостоверившись, что его услышали, без лишних слов покинул гостиную.       Едва входная дверь захлопнулась, в комнате как будто бы вмиг стало легче дышать. Напряжение, сгустившееся в воздухе при появлении Низама, рассеялось — наложники расслабились. Наиль, Рустем и Фейсал уселись обратно за софраз, Ихсан развалился на софе, которую облюбовал еще с утра, а Анвар устало выдохнул, запустив пальцы в волосы.       Халим же посмотрел на Хадира. Он прекрасно понял, что означали последние слова Низама — ему пришла пора уходить.       — Эфенди, — перехватив его взгляд, Хадир мягко улыбнулся и слегка наклонил корпус вперед. — Вы собрались? Я провожу вас к выходу.       Халим отпустил взгляд.       — Д-да, я только… — он стиснул в пальцах ткань шаровар. — Возьму сумку. И вернусь.       С этими словами он поспешил на второй этаж, стараясь лишний раз не поднимать голову и не смотреть по сторонам; аккуратно затворил за собой дверь комнаты; устало привалился к стене.       «Ну вот и все», — подумал, обведя взглядом кровать, стол и арку, ведущую на балкон. Не удержавшись, подошел и откинул полупрозрачную занавесь, чтобы в последний раз взглянуть на Хафрас. Сегодня его воды были неспокойными, и утреннее солнце слабо золотило пенные шапки на гребнях низких игривых волн.       Халим тяжело вздохнул. Вот уж по чему, а по этому виду он точно будет скучать.       Необходимость покидать гарем отдавалась в его душе легкой горечью. Хоть он порядком устал за последние два дня и уже жаждал вернуться к своему обычному досугу, переворачивать и оставлять позади эту страницу жизни было немного жаль.       В конце концов… когда еще такое повторится?       Усилием воли взяв себя в руки, Халим поднял с пола сумку, перекинул ремень через плечо и потянулся к ручке.       Отворив дверь, он вздрогнул — никак не ожидал увидеть Анвара, опершегося на перила, прямо напротив входа. Он стоял точно так же, как и при их первой встрече — только повернулся на этот раз не спиной, а лицом. И теперь Халим видел игравшую его устах рассеянную улыбку.       — Ну что, ты уже все? Уходишь? — Анвар склонил набок голову, чуть сощурившись.       Халим растерянно замер, уткнувшись взглядом в пол.       — Кажется… да.       Ему вдруг стало нестерпимо неловко. Перед кем? За что? Он не понимал. Захотелось сбежать обратно в комнату и закрыться в ней ото всех.       Больше всего Халим боялся, что сейчас Анвар начнет как-то по-особому трогательно с ним прощаться — с объятиями и долгими речами, как обычно делали в книгах. Но ничего подобного, к счастью, не произошло. Вместо этого он лишь коротко пожелал:       — Тогда удачи тебе. И до встречи.       Теплая ладонь по-отечески сжала плечо. От нежданного прикосновения у Халима перехватило дыхание.       — Думаете… — он через силу проглотил вставший в горле ком, — мы еще встретимся?       Анвар пожал плечами.       — Кто знает? Жизнь длинная, а Эль-Халиф, на самом деле, не такой большой. Ты убедишься в этом сам, когда закончишь медресе и, опаздывая на работу, раз так пять случайно пересечешься с бывшими сокурсниками, которых ожидал уже никогда не увидеть.       От его шутливого тона стало немного легче. Халим слабо улыбнулся.       — Звучит как история из личного опыта, — заметил неуверенно.       — Потому что это она и есть, — Анвар сдержанно усмехнулся. — Из далекой молодости, когда меня еще величали пашой. Но, впрочем… ладно, — он оборвал мысль и тепло посмотрел на Халима; от его взгляда что-то в груди болезненно сжалось. — Ступай. Не стоит задерживать Хадира-эфенди понапрасну. Хорошей тебе джайфары.       Халим смущенно прикусил губу.       — И вам, — почти прошептал на выдохе, до боли впившись ногтями в ремень сумки. — И не только джайфары. И еще… — он судорожно втянул носом воздух, — спасибо за все.       И с этими словами поспешил вниз, стараясь не оборачиваться. Щеки горели огнем, но он надеялся, что тень от куфии скроет постыдный румянец от чужих глаз. На первом этаже с ним попрощались остальные наложники. Халим неловко раскланялся со всеми, а с Ихсаном даже обменялся рукопожатием, как было заведено у хеси.       — Вы готовы, эфенди? — спросил Хадир, все это время скромно державшийся чуть в стороне.       Халим нервно облизнул губы. Невольно ему вспомнился вчерашний вечер — эта же гостиная, приглушенный свет, слуги, стража и точно такой же вопрос… Вдоль позвоночника пробежали мурашки.       — Да.       Хадир подал быстрый знак слугам, и те тотчас же распахнули перед ними двери. Халим сглотнул. Уже переступая порог гарема, он не выдержал и обернулся. Посмотрел на Анвара, все еще стоявшего на балконе второго этажа. Тот, перехватив его взгляд, улыбнулся ему и махнул рукой.       А в следующий миг створы дверей сомкнулись.       Хадир повел его по вереницам комнат и коридоров — точно так же, как после Айд-аль-Мараха, только теперь они шли в обратную сторону. Халим прикусил губу. Он все еще не мог в полной мере осознать и уложить в голове, что покидает дворец. Окончательно. Навсегда. За проведенное здесь время ожидание, когда это уже закончится, стало привычной частью всех его мыслей. И вот теперь все действительно заканчивалось.       «Не может быть».       Знакомый холл с двумя лестницами, что вели в разные части гарема, встретил Халима тишиной и пустотой. В солнечном свете он казался гораздо просторнее, чем два дня назад, а растительный орнамент на стенах — ярче.       Они с Хадиром вышли в сад.       Халим с наслаждением вдохнул еще не нагретый солнцем воздух. Джайфара шла на убыль, а вместе с ней и жара, и погода стояла приятная. На небе виднелись белесые разводы облаков, похожие на неаккуратные мазки масляной краской, соленый ветер с залива Хафрас шелестел в листве миндальных и персиковых деревьев, струи фонтанной воды, отражая свет, блестели так, что слепило глаза.       На улице царила редкостная благодать.       Идя вслед за Хадиром по дорожке вдоль здания Внутренних покоев, Халим пытался высмотреть галерею, соединявшую гарем с обиталищем султанской семьи, но так и не смог ничего различить за стеной пышной зелени.       Когда они подошли к воротам третьего двора, он обернулся и, мысленно прощаясь, бросил последний взгляд на монументальный фасад из песочного камня.       К удивлению Халима, на выходе его досмотрели быстро (он бы даже осмелился сказать — лениво) — лишь похлопали по карманам, а сумку и вовсе проигнорировали. Впрочем, для него это было даже к лучшему — он совсем не горел желанием тратить время на путанные объяснения, откуда у него взялось золотое кольцо с гербом страны.       Второй двор они с Хадиром пересекли за пару минут и наконец вышли в первый.       Когда впереди — среди зелени и цветов, — замаячил силуэт ворот из красного мрамора, у Халима запершило в горле. За ними лежал его привычный мир — мир шумных улиц, крикливых торговцев, нетерпеливых возниц и уютных кофеен. И прямо сейчас он казался ему таким же далеким, как еще три дня назад — султанский дворец.       Задумавшись об этом, он слегка замедлил шаг. Хадир, заметив, что его спутник начал отставать, обернулся.       — Эфенди, с вами все хорошо? — поинтересовался учтиво.       — Да, — Халим прикусил губу и бессильно покачал головой. — Я просто…       Он не знал, что сказать. «Я просто не понимаю, как мне теперь вернуться к своей обычной жизни после всего, что со мной произошло»? Губы сами собой искривились в горькой усмешке. Какая глупость.       — Ощущаете некоторое смятение? — с мягкой улыбкой подсказал ему Хадир.       Халим задумался, перебирая кончиками пальцев ткань шаровар. «Смятение»? Пожалуй, это неплохо описывало его эмоции.       — Д-да… — он нервно кивнул. — Отчасти.       Хадир тихо хмыкнул, остановился в тени кипариса и неожиданно посмотрел прямо на него — твердым, прямым взглядом, которого не ожидаешь от слуги. Халим вздрогнул. Пронзительные светлые глаза как будто заглянули ему в душу.       — Это пройдет, эфенди, — сказал Хадир. — У вас выдались тяжелые дни, но уже совсем скоро ваша жизнь вернется в привычное русло. И тогда вы быстро почувствуете себя лучше. Я уверяю вас.       Халим слабо улыбнулся. От непоколебимой уверенности в голосе Хадира ему стало чуть легче.       — Вы… уже второй раз меня успокаиваете, — заметил он, опустив взгляд. — Спасибо.       Халиму мучительно хотелось спросить, почему, но он помнил, как Хадир ушел от ответа в прошлый раз, в Альян аль-Азраке. Вряд ли его желание говорить на эту тему как-то изменилось за два дня.       Он тяжело вздохнул.       — Не стоит благодарности, эфенди, — Хадир тепло ему улыбнулся. — Нет ничего особенного в том, чтобы сказать пару добрых слов человеку, который в них нуждается. Пойдемте.       Как ни в чем ни бывало он развернулся и снова зашагал вперед. Песок тихо зашуршал под подошвами его бабуш. Халим покорно поспешил следом. От мысли, что уже через пару минут им придется расстаться, к горлу подступила противная горечь — у него не получалось представить, как он скажет Хадиру «прощайте». В попытке приглушить эти безрадостные думы Халим полной грудью вдохнул приторный запах роз, разливавшийся в утреннем воздухе.       Хадир довел его до самых ворот и замер в их тени всего в нескольких дехасах от стражи. Здесь уже был отчетливо слышен шум улицы, а на другом конце арки даже виднелась ее часть.       Халим прикусил губу, стараясь не смотреть в ту сторону.       — Эфенди, — Хадир неглубоко поклонился ему, — вот мы и пришли. Всего вам доброго. Мне было приятно сопровождать вас в эти дни.       — Я… — Халим замялся, не зная, что сказать; голос предательски надломился, в горле как будто бы встал ком, и ему снова стало неловко, как еще недавно было перед Анваром, и снова он не мог объяснить причину этого странного чувства, всколыхнувшегося внутри. — Мы… больше не увидимся?..       Наивный, совершенно детский вопрос сорвался с губ почти бездумно. Халим прикусил язык, но было уже поздно. Щеки обжег жар. Руки сами собой сжались в кулаки. Всевышний, вот поэтому ему и не нравились все эти долгие сцены прощания — от волнения он каждый раз говорил то, чего говорить не следовало.       Впрочем, Хадира его слова как будто бы ничуть не разозлили. Наоборот — взгляд светлых глаз вдруг смягчился, а уголки губ приподнялись, намечая улыбку.       — Вы помните, что я сказал вам несколько дней назад в Альян аль-Азраке, эфенди? — задал он ответный вопрос. — На все воля Всевышнего. Увидимся, если ему будет так угодно. Большего я вам не могу обещать.       — Но я…       Халим осекся. Он хотел сказать, что совершенно точно не собирается оказываться во дворце султана второй раз, но вовремя вспомнил, что до той злосчастной партии в аббас в конце эсфат-рамиля не мог и предположить, что побывает здесь даже единожды — и как в итоге все обернулось?..       — Тогда, — он судорожно выдохнул, — я буду надеяться на его добрую волю. Удачи вам и… до свидания, Хадир-эфенди.       Сказать это оказалось намного проще, чем «прощайте». Даже если возможная встреча в будущем была всего лишь самообманом для успокоения души, сейчас Халим не хотел об этом думать. Хадир мягко улыбнулся ему, склонил голову в знак благодарности и отошел назад, освобождая путь.       Темная арка входных ворот выглядела почти бесконечно длинной, хотя Халим помнил, что ее можно миновать за пару десятков шагов. Собравшись с силами, он направился вперед, стараясь смотреть только себе под ноги. Интересно, Хадир все еще провожал его взглядом? Или уже скрылся в глубине сада, спеша обратно в гарем, как велел и ему Низам-эфенди?       Выйдя на солнце с другой стороны ворот, Халим поморщился от яркого света, брызнувшего в глаза. Сделал глубокий вдох. Расправил плечи.       Неважно. Уже неважно.       Стоило ему миновать дворцовую стражу, как городской шум в тот же миг обрушился на него, словно мощная приливная волна. На площади перед воротами, как обычно, кипела жизнь — беседовали праздно гуляющие горожане, смеялись дети, стучали колеса сновавших туда-сюда повозок, журчала вода в фонтане, пытались перекричать друг друга говорливые торговцы…       Халим поджал губы.       После хрустальной тишины сада громкие звуки, доносившиеся сразу со всех сторон, неприятно били по ушам и мешали сосредоточиться. Среди них он не слышал даже собственные мысли. И почему только голоса нельзя было заглушать так же легко, как задувать свечи?       Устало выдохнув, Халим сделал пару шагов назад — обратно к стене, окружавшей султанский дворец; сжал пальцами переносицу; зажмурился.       Через несколько секунд, проведенных в таком положении, ему стало легче. В голове немного прояснилось. Когда первое потрясение прошло, он отнял руки от лица, глубоко вдохнул, заправил за ухо выбившуюся прядь и задумчиво огляделся, решая, что делать дальше.       От ворот дворца в разные стороны расходились три дороги. Одна вела к набережной, вторая — в центр города, к мечети Ахмадийе и дальше на юг, а третья — на северо-запад. Несколько мгновений взгляд Халима судорожно метался между ними, пока не наткнулся на яркую листовку, прикрепленную к доске объявлений. Аккуратная надпись, выведенная красными чернилами, возвещала о ярмарке в честь Айд-аль-Мараха, которая должна была продлиться трое суток со дня праздника.       «Адиль же собирался там украшения продавать!» — вспомнил Халим. — «Может…», — он прикусил губу, — «если я потороплюсь, то еще успею его застать? Или даже… не только его?..»       Идти домой ему почему-то пока не хотелось, а мысль о возможной встрече с друзьями теплом отозвалась где-то в груди. Подойдя к доске, Халим внимательнее вчитался в листовку, ища адрес, а найдя, довольно цокнул языком — ярмарка проходила как раз недалеко от центра; а значит, по пути он еще и успевал заглянуть в мечеть, чтобы помолиться.       Решив не тратить время попусту, Халим поправил ремень сумки и выдвинулся вперед.       Ловко лавируя среди людей, так и норовивших задеть его то плечом, то локтем, он понемногу заново привыкал к атмосфере города — все-таки три дня во дворце никак не могли перевесить восемнадцать лет жизни в столице. И к тому моменту, когда в конце улицы над крышами домов замаячили мозаичные верхушки четырех минаретов Ахмадийе, он наконец-то снова почувствовал себя в своей стихии.       Несмотря на то, что Халим спешил, успеть вовремя ему так и не удалось — и, когда он ступил под своды мечети, густой дым бахура, раскуренного специально к началу утренней молитвы, уже рассеялся, оставив после себя лишь терпкий сладковатый аромат. Досадливо поморщившись, Халим опустился на колени; жесткий ковровый ворс болезненно впился в кожу.       Вскользь ему подумалось, что со дня Айд-аль-Мараха это был первый раз, когда он наконец-то мог отдаться процессу молитвы полностью, без остатка; первый раз, когда его ничего не отвлекало и не тревожило.       Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза.       С чувством прошептанные слова срывались с губ одно за одним и растворялись в величественной тишине мечети. Гладкие бусины четок успокаивающе скользили меж пальцев. Тяжелые запахи ладана и амбры дурманили сознание. С каждой прочитанной кхатой Халим наполнялся спокойствием и умиротворением, как кувшин — водой.       Всевышний, как же сильно ему этого не хватало в последние дни.       Склоняясь в последнем поклоне, он чувствовал себя намного лучше — он как будто сбросил с плеч непосильный груз и вновь обрел душевное равновесие, утраченное где-то в промежутке между первой встречей с Хадиром и объявлением о получении особой милости.       Теперь можно было с легким сердцем отправляться на ярмарку.       Она проходила на площади Аль-Маджар всего в одном квартале к западу от Ахмадийе, и по мере приближения к ней вокруг Халима — даже несмотря на относительно ранний час, — становилось все больше и больше людей. Оно и неудивительно: в последний день ярмарки каждый житель Эль-Халифа стремился успеть урвать хотя бы кусочек атмосферы стремительно ускользающего праздника. Да и сам Халим отнюдь не был исключением.       Еще на подступах к площади он услышал музыку, смех и разрозненный гул голосов; а, завернув за угол, обомлел от увиденного. В честь дня рождения султана городские службы постарались на славу — небо над Аль-Маджар все было исполосовано гирляндами из живых цветов, со стен домов свисали искусные тканые гобелены, а прилавки торговцев, выстроенные двумя полукругами, украшали разноцветные флажки и витражные фонарики.       Халим рвано выдохнул. От красоты разбегались глаза.       Он хотел остановиться, чтобы поискать Адиля, но людской поток не позволил ему — подхватил и увлек вперед, по проходу меж прилавками к пока еще пустовавшему помосту, где в течение дня должны были выступать фокусники, актеры и музыканты. Халиму удалось выбраться из толпы, только когда он был уже на другом конце площади, ловко юркнув в боковой проход между лавкой кукольника и заклинателем змей, сидевшим прямо на дороге.       Переведя дыхание, он поправил сумку на плече и растерянно огляделся по сторонам.       Сначала ему показалось, что в расположении прилавков нет никакой системы, но вскоре он заприметил деревянные указатели, на каждом из них были написаны названия разных групп товаров. Найдя тот, где красовалась ажурная надпись «Украшения», выведенная сияющей золотистой краской, Халим направился к нужной части площади.       Идти пришлось далеко назад — как раз к тому месту, откуда его унесла толпа. По пути взгляд против воли то и дело цеплялся за товары, выложенные на прилавках справа и слева — расшитые бисером бабуши, расписная посуда из глины и фарфора, серебряные табакерки и шкатулки, четки с бусинами из драгоценных камней, стеклянные фигурки зверей и птиц… Глядя на все это богатство, Халим отчаянно боролся с собой. Он старался не вспоминать лишний раз о жалкой парочке динаров, оставшихся у него от подработки в отцовской лавке. Соблазн потратить их на какую-нибудь красивую мелочь был как никогда велик, но…       «Нет», — он одернул себя, вспомнив, во сколько ему обошлась подготовка к Айд-аль-Мараху. — «Хватит мне трат на эту джайфару. Хватит».       Наконец Халим добрался до прилавков с украшениями. Чего тут только ни было — и кольца, и заколки всех возможных видов, — даже тонкие джианские шпильки, — и броши, и браслеты… И все они ослепительно сверкали в лучах утреннего солнца. При виде дрожащих бликов света Халиму невольно вспомнилась шкатулка с драгоценностями Асаада.       Он тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли, и осмотрелся.       Отыскать Адиля среди торговцев оказалось не такой уж простой задачей, как ему представлялось вначале — он и забыл, как много на ярмарках обычно собирается ювелиров. К пятой минуте блужданий среди лавок Халим почти отчаялся и засомневался — может, Адиля тут и вовсе не было? Вдруг он продал все за два предыдущих дня? Или вообще решил отказаться от затеи с работой и вместо нее выбрал праздное безделье с друзьями?       Увлекшись этими безрадостными мыслями, Халим дошел до самого края площади, повернул налево — и вздрогнул, упершись взглядом в прилавок с подозрительно знакомыми браслетами, разложенными ровными рядами. Сердце пропустило удар. Он замер на месте, едва дыша, поднял глаза — и наконец увидел Адиля.       Тот стоял, повернувшись к проходу боком, улыбался и увлеченно беседовал с каком-то мужчиной по соседству. Халима он не замечал. От вида знакомого лица внутри что-то болезненно сжалось.       «Всевышний… Как же я соскучился».       Первым порывом Халима было со всех ног кинуться к Адилю и стиснуть его в объятиях. Но уже в следующий миг у него в голове родилась идея получше. Рвано выдохнув, он начал осторожно приближаться; двигаться старался вдоль прилавков, чтобы случайно не привлечь внимание, а, оказавшись достаточно близко, прокашлялся и громко выкрикнул:       — Эй, эфенди! За сколько браслеты продаете?       — Пять динаров за браслет, — Адиль начал говорить еще до того, как развернулся, — но если возьмете четыре или больше, то каждый обойдется вам по три и… Всевышний!..       Он повернул голову и на несколько секунд застыл, как вкопанный, с таким растерянным лицом, как будто не мог поверить, что перед ним — не призрак. А затем звонко рассмеялся и приветственно раскинул руки:       — Халим! Вот это неожиданность! Я так рад тебя видеть!       Халим широко улыбнулся и потянулся к нему в ответ.       — Я тебя тоже.       Они обнялись прямо над браслетами и попутно едва не смели несколько. Ладони Адиля были горячими, а от него самого сладко пахло кофе, корицей и кокосом.       — Иди сюда, — он потянул Халима за рукав, вынуждая зайти к нему за прилавок. — И рассказывай. Как ты? Мы с Халилем и Фаридом приходили к тебе вчера — хотели встретиться, но твоя мать сказала, что не видела тебя с Айд-аль-Мараха. Все… хорошо?       Радость, беспокойство и любопытство причудливо мешались в голосе Адиля.       Халим усмехнулся — он по глазам видел, как сильно тому хотелось засыпать его тысячей вопросов и как отчаянно он сдерживал себя, чтобы не показаться излишне навязчивым.       — Да, я… в порядке, — Халим кивнул, потерев пальцами переносицу. — Только пересказывать все дважды я не выдержу, ты уж прости. Вы с Халилем и Фаридом, случаем… не собирались встретиться сегодня?       Адиль понимающе улыбнулся, склонив набок голову.       — Собирались, — сказал, заправив за ухо прядь волос. — Как раз после первой дневной молитвы. Мне дольше стоять тут, — он окинул взглядом площадь, — все равно нет смысла. Ярмарка же скоро закрывается.       Халим облегченно выдохнул. «Ну, хоть в чем-то повезло».       — Тогда обсудим все, когда они придут, ладно? — попросил он. — Я обещаю, что эта история будет стоить твоего ожидания.       Адиль многозначительно хохотнул.       — О, я даже не сомневаюсь в этом! Знал бы ты, как сильно Фарид хочет ее услышать.       Халим выразительно приподнял брови.       — Только он? — уточнил, хитро прищурившись. — А ты, можно подумать, нет? Ни капельки не хочешь, верно?       — Ах, знаешь… — Адиль манерно отвел взгляд и поправил сползший с плеча краешек покрывала. — Мне, конечно, очень интересно, но давай не будем забывать, что у меня все-таки меньше личной заинтересованности в этом деле.       Халим неверяще покачал головой.       — Разве? — уточнил, скрестив руки на груди. — Знаешь, когда Фарид загадывал мне желание, а ни ты, ни Халиль ему даже не возразили, мне так не показалось.       — Ты хотел, чтобы я возразил Фариду? — Адиль в притворном ужасе округлил глаза. — Всевышний, будь чуточку милосерднее. Я очень ценю нашу дружбу, но мне все-таки хочется пожить еще немного.       Халим не выдержал и рассмеялся, запрокинув голову. Только теперь он понял, как же сильно все три дня во дворце на него давила необходимость постоянно думать, что и как говорить, и следить за каждым произнесенным словом; и как сильно ему не хватало вот таких вот простых бесед, в которых можно было наконец-то отпустить себя.       «Хорошо, что я не пошел домой».       Все оставшееся время до дневной молитвы они проговорили. Адиль рассказывал, в основном, о своей работе на ярмарке, а Халим больше слушал и лишь изредка поддакивал — приберегал интересные истории на будущее. То и дело их разговор прерывали люди, подходившие посмотреть браслеты и спросить что-то о цене и качестве камней. Адилю даже удалось продать парочку.       Ближе к полудню солнце опасно разогрелось, а воздух сделался густым и обжигающе горячим, как это всегда бывало на пике жары. Пришлось натянуть над прилавком тканевый навес, чтобы не изжариться.       А спустя еще примерно четверть часа после первой дневной молитвы, когда начали понемногу удлиняться угольно-черные тени домов с восточной стороны площади, а поток покупателей — медленно иссякать, они стали готовиться к закрытию. Помогая Адилю собирать с прилавка и аккуратно раскладывать браслеты, Халим был погружен в свои мысли и вздрогнул, когда его без предупреждения легонько пихнули локтем в бок.       — Смотри, — Адиль указал куда-то вправо. — А вот и они. Как раз вовремя.       Приложив руку ко лбу, Халим сощурился и вгляделся в толпу. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы различить знакомые лица. Сердце забилось чаще — это были Фарид и Халиль. Они шли, весело беседуя друг с другом. Халиль, как обычно, много жестикулировал и эмоционально что-то рассказывал, а Фарид слушал, задумчиво почесывая подбородок. Халим сразу же приметил его новую дишдашу глубокого синего цвета, наверняка привезенную из Джидды — на севере Аравии джайфара была не такой жаркой, и темные цвета там частенько предпочитали светлым.       Халиль тоже заметил его издалека — повернул голову в пылу рассказа, и их с Халимом взгляды пересеклись. На миг его лицо приобрело точно так же растерянное выражение, как было у Адиля, но почти сразу растерянность сменилась радостью — он широко заулыбался, замахал рукой и потянул Фарида за рукав, привлекая его внимание.       Халим улыбнулся, глядя на это.       Всевышний, как же сильно он по ним всем скучал. Даже по Фариду.       — А вот и ты! — Халиль начал говорить, еще не дойдя до прилавка. — Мы тебя потеряли! Все хорошо?       — Да, — Халим закивал, разводя руки для объятий. — Я… чуть позже все расскажу.       — Хорошо, что ты в порядке, — Фарид усмехнулся, похлопав его по плечу. — А то, если честно, когда мы не застали тебя дома вчера, я почти начал беспокоиться.       Халим повернулся к нему, нарочито широко раскрыв глаза.       — Беспокоиться? — повторил выразительно. — Ты? Всевышний. Завтра в Абу-Сахриб снег должен выпасть, не иначе.       Фарид хрипло хохотнул.       — Я и сам себе не верю. Раннее возвращение из Джидды сделало меня отвратительно добрым, не находишь?       Халим весело хмыкнул, прикрыв рот рукой.       — И правда. Ты смотри, будь осторожен, так и до любви к людям опуститься можно.       — О, ну уж нет, — Фарид тряхнул головой. — Настолько низко пасть я себе не позволю, даже не надейся.       Пока они обменивались любезностями, Адиль собирал последние остатки своих вещей. Прилавок полностью опустел — и вот уже там, где недавно лежали ровные ряды браслетов, осталась лишь тонкая узорная ткань, застилавшая деревянную поверхность; на ней виднелось несколько цветочных лепестков, облетевших с гирлянд над головой.       — Ты закончил? — спросил Халиль. — Пойдемте скорее. Мне уже не терпится сесть где-нибудь в тени и промочить горло.       — Да, — Адиль закинул сумку на плечо. — Можем идти.       Перед тем, как двинуться вслед за друзьями, Халим обернулся и с легким сожалением окинул взглядом площадь. Справа и слева от него другие торговцы тоже понемногу заканчивали работу — убирали товары, выбрасывали мусор. Со стороны входа до него доносились голоса стражников, объяснявших только пришедшим, что уже скоро Аль-Маджар закроется до вечерней молитвы.       Праздник неумолимо подходил к концу.       Из-за неровного края полуразрушенного купола мечети небо казалось разорванным надвое.       Халим сделал глубокий вдох и опустил голову; ноздри тут же приятно защекотал терпкий запах кофейных зерен. Губы тронула слабая улыбка. Он видел что-то символичное в том, что они с друзьями снова оказались здесь — под этими сводами впервые прозвучало сломавшее все его планы на джайфару желание Фарида, под этими же сводами они собрались, когда оно уже было исполнено.       На краю сознания вертелся какой-то мудреный философский постулат о цикличности всего и вся, но прямо сейчас у Халима не было ни сил, ни желания думать о столь высоких материях.       Прислужник, разносивший еду и напитки, пропадал в другой части кофейни. Халиль то и дело нетерпеливо оглядывался на него, чем страшно веселил Адиля, тихо хихикавшего, прикрыв ладонью рот. А вот Фарида наоборот — раздражал.       — Да хватит тебе уже, — не выдержав, он схватил Халиля за плечо и силой развернул к софразу. — Твои умоляющие взгляды все равно не ускорят его работу, а нам есть, чем заняться, пока мы ждем. Лично я жажду, — он подпер голову кулаком, и его губы искривила до неприличия самодовольная ухмылка, — послушать, что там с моим желанием.       После этих слов над софразом как будто бы разом сгустился воздух.       Халим рвано выдохнул, откинувшись на подушки; сжал пальцами переносицу; сглотнул. Вот и все — наступил тот самый момент, о котором он фантазировал и которого ждал те дни, что провел во дворце; момент, когда он мог показать, чего на самом деле стоит. Но… с чего начать?       — Желание… — в горле, как назло, пересохло, и ему пришлось прокашляться, прежде чем продолжить говорить. — Оно выполнено. И даже… лучше, чем ты ожидаешь.       Фарид вопросительно выгнул бровь и всем телом подался вперед.       — Неужели? В каком это смысле?       — А сам не догадываешься? — Халим повел плечом и слабо поморщился; от волнения мышцы спины словно одеревенели. — Могу дать тебе подсказку.       С этими словами он потянулся к стоявшей у ног сумке. Пальцы ловко нырнули внутрь и нашарили среди складок ткани кольцо. Сердце в груди забилось быстро и глухо. Нарочито медленно он вытянул его наружу.       — Шехзаде Асааду пришлись очень даже по душе джианские скулы и разрез глаз. Можно даже сказать, что он нашел их… весьма красивыми.       И с этими словами разжал пальцы.       Упав, кольцо звонко стукнулось об эмаль, украшавшую поверхность софраза; золото ярко блеснуло, привлекая всеобщее внимание. Луч солнца высветил гравировку в виде гвоздики на внутренней стороне ободка. На несколько секунд время как будто остановило свой ход. Адиль громко выдохнул, с опозданием приложив ладони ко рту. У Халиля почти карикатурно расширились глаза. А с лица Фарида мучительно медленно сползла высокомерная усмешка.       — Нет, — он нахмурился, покачав головой. — Не-е-т, — повторил, откинувшись назад. — Нет, только не говори мне, что ты…       Не закончив фразу, он бессильно покачал головой и сжал губы; от напряжения у него на скулах проступили желваки. Все это время он не отрывал взгляд от кольца, и недоверие в его глазах смешивалось с изумлением и растерянностью. Халим подумал, что еще никогда не видел Фарида таким. И, пожалуй, это зрелище было достойной наградой за все треволнения, пережитые во дворце.       — Не может быть… — тем временем потрясенно прошептал Адиль и робко потянулся к кольцу, чтобы повернуть его камнем к себе. — Здесь же гвоздика. Это тебе, получается… сам шехзаде подарил?       Халим кивнул.       Он изо всех сил старался сдерживать самодовольную улыбку, но с каждой секундой бороться с собой становилось все труднее.       — Да. После того, как мы провели вместе ночь, о которой я попросил султана в качестве особой милости. И, как оказалось, — он выразительно посмотрел на Фарида, — нет в этом ничего невыполнимого.       — Всевышний, да как же ты… Я не могу поверить! — Халиль, не выдержав, хлопнул ладонью по краю софраза; глухое эхо удара прокатилось по всему помещению кофейни. Его взгляд судорожно метнулся от лица Халима к кольцу и обратно. — Надеюсь, теперь-то ты больше никогда не станешь спорить с тем, кто здесь самый удачливый.       — Да мне…       Халим хотел сказать «не так уж и часто везет», но в последний момент осекся, вспомнив Хадира и Анвара, и прикусил губу. «На самом деле, мне везет только на своевременные встречи с хорошими людьми», — подумал с легкой горечью. — «Если бы не их доброта и помощь, у меня бы ничего не вышло».       — Ладно, — Фарид тем временем провел рукой по лицу и тяжело вздохнул; ему более или менее удалось вернуть себе самообладание, но остатки былого удивления все еще читались в его потерянном взгляде. — Я понял, при тебе опасно называть что-либо невозможным. Ты победил. Я… — уголки его губ нервно дрогнули, — поражен. И… изнемогаю в ожидании подробностей, как ты все это провернул.       — Да, и мы тоже, — кивнул Адиль, пододвигаясь ближе. — Не думай, что можешь подразнить нас парой фразочек и таинственно замолчать. Тебе так просто не…       Его речь оборвал прислужник, неслышно подошедший сзади.       — Эфенди, что будете есть и пить?       Халиль, Фарид и Адиль сразу пожелали кофе. Последний еще и вызвался угостить всех рахат-лукумом в честь большого заработка на ярмарке. Халим же замешкался. Почему-то кофе сегодня ему совсем не хотелось. А хотелось чего-то другого — освежающего и сладкого, совсем как…       — У вас есть шербет? — спросил он, быстро облизнув губы. — Вишневый?       — Да, эфенди, — прислужник учтиво поклонился ему. — Все будет готово через пару минут.       Когда он отошел от софраза, Адиль легонько толкнул Халима плечом.       — Эй, ты это чего? — спросил, сощурившись. — Предаешь священный напиток наших предков?       — Да нет, я просто… — Халим замялся и отвел взгляд. — Слишком жарко сегодня для кофе. Вот и все. Да и вообще… — он дернул плечом, — не вечно же мне его пить.       Спустя пять минут им принесли напитки и лукум. На некоторое время разговор утих и уступил место негромкому шелесту одежд да звону чашек — после уличной жары каждому хотелось утолить жажду.       — Ну, давай, — наконец сказал Халиль, поставив пустую чашку на софраз. — Рассказывай нам все. В подробностях, пожалуйста.       — Можешь прямо с дня Айд-аль-Мараха и начать, — подхватил Адиль.       С тяжелым вздохом Халим откинулся на подушки и снова обратился взглядом к полуразрушенному куполу над головой. На его уцелевшей части среди орнаментальной росписи все еще можно было различить начало первой кхаты утренней молитвы. Губы против воли тронула слабая улыбка.       Он потер пальцами переносицу, собираясь с мыслями. Кажется, им всем предстояло провести здесь еще не один час.

***

      Два года пронеслись как миг.       Погруженный в учебу, Халим совсем перестал следить за течением времени. Выпускные классы в медресе оказались куда сложнее, чем он ожидал, и теперь отвлекаться на лекциях стало практически невозможно, а на встречи с друзьями после занятий зачастую просто не оставалось сил.       Айд-аль-Марах он почти не вспоминал. Лишь изредка, перед сном, в мыслях вставали смутные образы — голубой павильон среди цветущих акаций, неровная береговая линия залива Хафрас в мягком золоте утреннего солнца, просторный задымленный зал и извилистые садовые дорожки среди зарослей кустарника. Но каждый раз Халим старался гнать их от себя — ведь все равно к этому прошлому уже не было возврата.       На излете эсфат-рамиля всю Аравию потрясла трагическая весть о смерти султана Мурада. Он умер, совсем немного не дотянув до семидесяти двух лет.       Халим воспринял это событие неожиданно остро. Раньше новости о власти никогда не пробуждали в нем особых чувств. В его сознании она представляла из себя, в первую очередь, обезличенную толпу, чьим радостям и горестям сопереживать получалось плохо. Но… султана Мурада Халим знал. Он говорил с ним. Он до сих пор помнил его звучный голос, длинные сухие пальцы, сжимавшие мундштук, бесстрастное лицо, изрезанное морщинами, и тяжелый взгляд, в котором как будто воплотилась вся усталость мира; помнил реального, живого человека, которого больше не было.       «Надеюсь, мой танец тогда действительно смог его порадовать».       Несмотря на то, что все это случилось в самый разгар экзаменационной поры, Халим все-таки сумел выкроить пару часов, чтобы посетить церемонию Аль-Рахад. Она проходила в мечети Ахмадийе, и солнце в тот день большую часть времени пряталось за облаками — как будто тоже скорбело вместе с жителями Эль-Халифа.       На площади перед мечетью собралось много людей — и тех, кто искренне желал проститься с почившим правителем, и простых зевак. Внутрь, к знати, их не пускали, но сквозь распахнутые настежь двери и большие окна можно было без особого труда следить за всем, что там происходило.       Со своего места Халим видел самый центр зала. Видел облаченных в черное вельмож со скорбными лицами. Видел роскошные носилки, на которых покоилось тело султана, закутанное в желтый кафан. Видел старого имама, читавшего над ним похоронную молитву. На расстоянии его голос было совсем не слышно, но Халим повторял слова про себя, ориентируясь по движению губ.       А на последней кхате, когда кто-то в толпе бесцеремонно толкнул его, вынудив сместиться правее, он увидел и Асаада. Сердце пропустило удар. Тот стоял на пару дехасов впереди остальных представителей знати, его лицо хранило бесстрастное выражение, а траурный черный кафтан был расшит золотом.       За два года, прошедшие с Айд-аль-Мараха, он совсем не изменился. Только на правой руке теперь должно было появиться новое кольцо — фамильный перстень, свидетельствующий о том, что он больше не шехзаде.       Завершив молитву, имам склонился перед ним в глубоком поклоне, поцеловал сначала руку, а затем — подол кафтана. После к телу Мурада подошли четверо мужчин и подняли носилки. У Халима запершило в горле. Он знал, что произойдет дальше — во внутреннем дворе Ахмадийе все наверняка уже было подготовлено к сожжению. Там, вдали от чужих глаз, повелителя предадут огню, и от него не останется ничего, кроме горстки праха, который по правилам должно будет развеять в следующий эсфат-рамиль, чтобы пустынные ветра унесли его так далеко к сердцу Абу-Сахриб, как смогут.       Провожая носилки взглядом, Халим чувствовал необъяснимую горечь.       «Да обретет ваша душа покой в небесных садах Всевышнего, повелитель».       Смена султана не привнесла никаких значительных изменений в повседневную жизнь Аравии. Некоторое время все ходили как будто пришибленные после новости о смерти Мурада, но спустя примерно десяток дней первое потрясение прошло, и людей заново поглотили бытовые заботы, а Халима — выпускные экзамены.       Наступила джайфара. Его первая джайфара в новом статусе.       Он окончил медресе, и теперь подходило время выбора жизненного пути. Его друзья, по крайней мере, на ближайшее время уже определились со своим будущим — Фарид решил продолжить учебу в университете, Адиль устроился в ювелирную лавку, где планировал отточить навыки создания украшений, а Халилю предложили попробовать свои силы в роли учителя истории в мектебе, на что он с большой радостью согласился.       Халим же один из их компании замер в состоянии неопределенности. Он понятия не имел, чем хочет заниматься.       Отец некоторое время с пониманием относился к его безделью, но, когда джайфара перевалила за середину, начал все чаще наседать с вопросами о дальнейших планах. В половине случаев Халим отшучивался, а еще в половине — просто уходил от ответа, но они оба прекрасно понимали, что вечно это продолжаться не может.       С какого-то момента отец начал все чаще намекать ему на работу в своей лавке. Говорил, что торговля — это в современном мире дело прибыльное; что пару лет назад у Халима неплохо получалось; что рано или поздно ему все равно придется искать себе преемника, дабы дело его жизни не пропало, и хорошо, если им станет родной сын… Халима все эти разговоры страшно выматывали — от них хотелось спрятаться, сбежать как можно дальше.       Впрочем, ничего иного предложить отцу — как и самому себе, — он все равно не мог. Да и… что отпираться? В год Айд-аль-Мараха Халим действительно хорошо работал; и, вроде бы, даже с удовольствием. Время шло, других идей у него не появлялось, и все чаще он начинал задумываться, что это не такой уж и плохой вариант.       Ранним утром семьдесят четвертого дня джайфары, когда отец перед тем, как пойти на работу, в очередной раз попросил его «серьезно все обдумать», в двери дома постучали. Матери не было — она ушла гулять в центр Эль-Халифа с подругами, — и Халим, с тяжелым вздохом отложив книгу, которую читал, направился на первый этаж.       Отворив дверь, он с удивлением обнаружил на крыльце юношу-посыльного в лиловой форме. Тот отвесил ему вежливый полупоклон.       — Доброго утра! Халим-эфенди — это вы?       — Да, — Халим растерянно кивнул и с опозданием поклонился в ответ. — Что-то… нужно?       — Вам письмо, — посыльный потянулся к объемной сумке на своем плече и через пару мгновений извлек из нее пухлый конверт. — Вот, возьмите. Было велено передать вам лично в руки.       Халим рвано выдохнул, замерев на месте. Письмо? Для него? Что за нежданная почта в такое время? И… кто вообще мог ему писать? Растерявшись, он молча принял конверт, а когда запоздало сообразил, что можно расспросить посыльного об отправителе, тот уже был слишком далеко от крыльца.       Некоторое время Халим так и простоял в дверях, глядя на его удалявшуюся темную фигурку, а после, разочарованно вздохнув, вернулся в дом. Затворив дверь, он поднялся обратно к себе в комнату, опустился на ковер и наконец пригляделся к конверту повнимательнее. Тот был тяжелым и объемным — внутри явно лежало что-то еще, помимо письма, — а на сургучной печати красовалась гвоздика. При виде нее у Халима сбилось дыхание.       Это что же… была посылка из дворца?       Он сглотнул; дрожащими пальцами сломал печать и выудил из конверта лист плотной гербовой бумаги. Сердце в этот миг пропустило удар. В горле стало сухо. На него вдруг разом нахлынули все те воспоминания, которые он в течение двух лет отчаянно старался гнать от себя подальше — об Айд-аль-Марахе, о султанском дворце и о том дне, когда на пороге его дома точно так же появился посыльный и вручил ему письмо, написанное на точно такой же бумаге…       Голова закружилась от напряжения. Халим стиснул челюсти.       «В государственных службах тоже используют гербовую бумагу», — напомнил он себе в жалкой попытке успокоиться. — «Это еще ничего не значит».       Сделав глубокий вдох, Халим опустил голову и спешно пробежался взглядом по ровным, летящим строчкам. Почерк — аккуратный и убористый, — был ему не знаком, но по изящным очертаниям букв можно было с уверенностью предположить, что писавший не один год занимался каллиграфией. Прикусив губу, Халим поудобнее перехватил бумагу и углубился в чтение.       На середине письма ему стало тяжело дышать. А к концу руки у него затряслись так сильно, что он едва не выронил лист из пальцев.       Это оказалось приглашение на работу. И не куда-нибудь — а в султанский гарем.       Судорожный выдох комом встал где-то в горле. В ушах зашумело. Халим зажмурился, не в силах поверить собственным глазам; прижал ладони к векам так, что в темноте заплясали цветные искры.       Сердце в груди билось глухо и почти болезненно быстро.       Какой-то частью сознания он наивно надеялся, что написанное ему привиделось, но, когда он снова открыл глаза, каждое слово на листе осталось на своем месте. Как и подпись с печатью великого визиря в левом нижнем углу, не дававшие ни на миг усомниться в реальности происходящего.       Халим жадно втянул носом воздух и запустил пальцы в волосы; вжал голову в плечи; стиснул челюсти.       «Нет», — была его первая мысль. — «Нет, это неправда, это просто невозможно».       А сразу следом за ней в голову начали приходить вопросы — почему именно он? И как его нашли? Он ведь даже не знал, что султан собирает новый гарем. Ничего не делал, ни с кем не говорил, никуда не записывался, не…       Халим судорожно выдохнул, сжав пальцами переносицу.       «Всевышний, пожалуйста, можно мне проснуться?»       Некоторое время он так и просидел, невидяще глядя в стену и почти не двигаясь, пока не вернулось в норму дыхание и не выровнялся сердечный ритм.       Халим не понимал, что он чувствует. В его душе царило полнейшее смятение. Прошлое, которое так отчаянно гнал из своей головы и жизни, напомнило о себе слишком неожиданно — ураганным ветром пронеслось по полю его нынешней действительности, разрушив все то немногое, что он успел возвести за два с лишним года.       Как он должен был в этому относиться? И должен ли был вообще рассматривать все произошедшее всерьез?       Спустя несколько минут, когда первое потрясение отступило, Халим вспомнил, что в конверте, помимо письма, лежало кое-что еще. Уже не зная, чего ожидать, он поднял его с пола и перевернул. Что-то тонкое и блестящее вывалилось оттуда и с глухим стуком упало на ковер. Халим нахмурился, приглядываясь.       Это была шпилька. Длинная джианская шпилька для волос.       Непонимающе моргнув, он потянулся к ней, взял в руки и поднес к лицу. То, что вещь дорогая, было видно невооруженным глазом — край шпильки причудливо разветвлялся, на отходивших от его основания «веточках» красовались изящные цветы из серебра, а в центре каждого — в ложе из маленьких лепестков, — блестело по жемчужине. В солнечном свете их идеально ровная, матовая поверхность причудливо переливалась.       Халим прерывисто выдохнул. Пальцы задрожали, сжавшись вокруг шпильки. Он вдруг вспомнил — в деталях, так ярко, словно это было вчера, — ласковые руки на своих плечах, жаркий, голодный взгляд и хриплый шепот на ухо…       «Топазы? Они тебе нравятся?»       «Н-нет».       «А что тогда нравится?»       «Жемчуг».       В груди стало нестерпимо горячо и тесно. Вот и он — ответ на все вопросы. Два года назад Асаад сказал ему: «Я запомню, как тебя зовут» — и в самом деле запомнил.       Кто же знал, что, говоря так, он имел в виду… это? Иносказательно намекал, что хочет видеть его в своем гареме?       Халим судорожно выдохнул и разжал пальцы. Впившиеся в ладонь серебряные лепестки оставили на коже глубокие красные следы в форме полумесяцев, но он даже не почувствовал боли. Только слабо поморщился.       «Что мне делать?» — билась в голове одна мысль. — «Что мне теперь со всем этим делать?»       Измученно выдохнув, он закрыл лицо ладонями. Все произошедшее напоминало сон; нежданное продолжение сна двухлетней давности. Приглашение на работу в гарем? Подарок от султана? Халим бессильно покачал головой. Он предполагал, что у участия в Айд-аль-Марахе могут быть последствия, но… Всевышний, не такие же.       С губ сорвался безрадостный смешок.       Сумбурные мысли роились у него в голове и словно бы давили на череп изнутри, вызывая покалывающую боль в висках.       Халим думал о многом — о себе, об отце и о его лавке; о том, что он уже почти решился сказать ему «да», когда тот вернется вечером с работы. А еще — о времени, проведенном в гареме. Внезапные воспоминания, больше ничем не сдерживаемые, нахлынули на него, как волна — завтраки с наложниками, цветущие персики и миндаль в саду, узорная вышивка на складках балдахина, алмазная крошка звезд над чернильными водами залива Хафрас, улыбки, звон посуды, задорный смех… Как оказалось, он ничего не забыл; ни одна деталь не стерлось из его памяти — словно в насмешку над жалкими попытками Халима затолкать их в самый темный уголок сознания.       В груди что-то болезненно защемило. Он снова посмотрел на письмо, лежавшее на ковре, и прикусил губу.       «А что, если?..»       Рука сама собой потянулась к шпильке.       Халим встал и подошел к высокому зеркалу в углу комнаты. Распустил атласную ленту, которая удерживала пучок, и скрутил волосы в жгут; обмотал их вокруг шпильки, повернул и, закрепляя, продел острый конец в образовавшуюся петлю; опустил руки и покрутился, оглядывая получившуюся картину. Серебряные веточки резко контрастировали с чернотой прядей, жемчуг тускло блестел в объятиях лепестков. Это было красиво.       Халим слабо улыбнулся одними краешками губ.       Ему вспомнился Анвар — то, как он приводил в порядок его волосы перед встречей с Асаадом и рассказывал о своем прошлом; о недолгом и не самом удачном опыте работы помощником кади; о почти случайном попадании в гарем, где он в итоге нашел свое место и стал по-настоящему счастливым.       Халим облизнул пересохшие губы и поправил шпильку так, чтобы веточки смотрели чуть повыше.       Лет шесть назад имам в мечети Ахмадийе сказал ему, что все в этом мире — это знаки Всевышнего, и задача человека — лишь верно их истолковывать и, не сбиваясь, следовать по ним; тогда жизнь его будет долгой и счастливой. Два года Халим думал, что тот злосчастный проигрыш в аббас, повлекший за собой участие в Айд-аль-Марахе, был ложной развилкой на тропе, по которой ему полагалось идти. А что, если… нет? И это письмо, столь внезапно появившееся в его жизни именно сейчас — знак, указывающий на то, что он ошибался?       В горле встал ком. Халим сглотнул, поднял голову и встретился взглядом с собственным отражением в зеркале.       «В конце концов…» — он прикусил губу, сжав руки в кулаки, — «там ведь не написано, что меня уже готовы взять, верно? Может, ничего еще и не получится. Но… что не мешает мне попробовать?.. Просто попробовать? А в лавку к отцу я, если что, всегда успею вернуться».