***
— Тебе нужно признать, лейтенант, Соуп становится так же хорош, как и ты. Джон старается лишний раз не шевелиться, отмалчивается, а глаза всё равно находят чужие. Этот тяжёлый, оценивающий взгляд ложится на его кожу, медленно тянется от щёк к подбородку. Ниже. Течёт по плечам и предплечьям, петляет на груди и возвращается обратно. К глазам. Гоуст долго молчит. Он делает так всегда, когда разговор заходит про Соупа. МакТавиша от этих глаз, прорезающихся сквозь неровные, потрескавшиеся отверстия маски, блестящих на фоне чёрной краски, которую Гоуст упорно размазывает на лице, всего трясёт. И не по-доброму. Хочется тут же отмыться, убраться подальше от пристального взора. В голове, как назло, бьётся настойчивое «Джонни» — для лейтенанта, наверное, пустяковое и неважное. Но для Джона МакТавиша… Ох, с Джоном МакТавишем это незатейливое «Джонни» делает такие вещи, о которых не принято говорить в высшем обществе. — Прекрати, Газ. — Соуп разрывает контакт первым, утыкается взглядом в стык стены и пола военного вертолёта, который увозит их на базу. Что угодно, лишь бы сбежать от этого ощущения, будто он сам находится под оптикой SP-X 80. — Куда мне до лейтенанта. — Добавляет он тише. Гэррик, сразу же уловив недобрую атмосферу, что повисла внутри кабины, замолкает.***
Джон очень чутко и внимательно прислушивается к собственным ощущениям. Но сейчас он, возможно, воспринял внутреннее желание смыть с себя лазерный прицел знакомых глаз слишком буквально, стоя в душе уже который час. Его ладони прочно прижимаются к мозаичной плитке, голова опущена вниз, и рассматривать пальцы ног кажется ему лучшим способом дистанцироваться. Абстрагироваться. Это не первый раз, когда ЭлТи так на него смотрит. Будучи предельно откровенным, МакТавиш и не помнит толком, когда он смотрел на него по-другому. Всегда этот удушающий, холодный взгляд. Безразличный. Неужели так чувствуют себя те, кто оказывается по ту сторону винтовки Гоуста? Также беззащитно и безысходно. Порой ощущалось, будто Джон перед ним абсолютно нагой — душевно, разумеется. Будто глаза обходят видимые и невидимые оболочки, пробираясь в самую суть, в самый центр. Читают каждую мысль, что для него, для лейтенанта, бегущей строкой дублируется у сержанта на лице. И Соуп, которому быть открытой книгой, в общем-то, не привыкать, обычно в себе уверенный и готовый выдержать любое испытание, этот взгляд, хваткий и увесистый, выдержать на себе не может. Тут же отворачивается. Прячется. Проигрывает. Это не первый раз, когда ЭлТи так на него смотрит. Но он заканчивается точно так же, как и любой предыдущий: холодными потоками воды, что с силой ударяются об обнажённую спину, ладонью, до последнего со стены не съезжающей, и крепкой хваткой на собственном члене.***
К концу недели окружающим начинает казаться, что, стоит до Джона дотронуться — шибанёт током. Он когда нервничает то сжимается, то неконтролируемо трясётся. Не весь, в смысле, а быстро трясёт ногой. Так, что создаётся впечатление, ещё немного, и рухнет пол. Часто зависает, тенью проскальзывает по коридорам базы, а перед глазами — ничего. Он вечно думает, думает и думает. Раскладывает внутри своей головы что-то по полочкам, но, разочарованный и будто бы обречённый, по итогу лишь шумно выдыхает и принимается думать вновь. — Очнись, Соуп, бурная интеллектуальная деятельность тебе не к лицу. — Газ звучно хлопает его по плечу, подсаживаясь рядом, и оборачивает руку вокруг его шеи. Джон, не шелохнувшись, упёрся локтем ему в рёбра. Скамейка, что простилается вдоль стены, становится слишком для них мала, и хочется отодвинуться. Или это только кажется? Кайл, вроде как, пытается растормошить коллегу, а тот упрямо продолжает смотреть куда-то далеко. Словно не здесь вовсе. Гэррику представляется самое страшное: нападение, ограбление, тяжёлая болезнь и преждевременная смерть. Кто-то близкий и дорогой. Кто-то из родственников. У него улыбка тут же сползает с лица, но рука остаётся сжимать крепкое плечо напарника. Джон тем временем отмирает, как-то неестественно вздрагивает, верно только что проснулся, и чуть выпрямляет сгорбленную спину, делая сутулые плечи ровными и соединяя лопатки. Глаза проясняются и мгновенно зажигаются непониманием. Округляются как-то по-детски и удивлённо. Газ метафорически очерчивает его взгляд, вытягивая шею вслед за Джоном. Минует тренировочный ринг, обходит уставших новичков и останавливается на закрывающейся двери на другом конце помещения. На что — на кого — бы МакТавиш ни уставился, это что-то загадочно ускользнуло, оставляя за собой тонкий намёк на собственное присутствие. «Будто призрака увидел» — пронеслось в голове у Кайла. Он тут же усмехнулся сам себе. Здесь как раз водится один.***
Судьба играет против Джона, и все миссии, которые ему назначают, он проводит на пару с Гоустом. Да и сами задания отнюдь не кажутся лёгкими и увлекательными, какими были до этого. МакТавиш больше ошибается, путает части плана и никак, чёрт возьми, не может взять себя в руки. Наверное, в этом и проблема, в его открытости. Он, никогда не скрывавший истинности своих чувств и намерений, попросту не умеющий этого делать, волнение и длительные мучения выставляет на всеобщее обозрение против своей воли. Во время заданий ограничивается короткими статусами, не ведёт бесполезных бесед с лейтенантом, чтобы избавиться наконец от этого тревожного чувства, что с врагом он один на один. По возвращении на базу они тут же расходятся по разным сторонам. И игнорировать это становится невозможным. Что бы там между ними ни случилось, личное должно оставаться личным. И работе никак не мешать. Особенно, когда от собственной собранности и серьёзности зависит чья-то жизнь и, что важнее, успех миссии. Между конфронтацией Гоуста и Соупа Кайл бы уверенно выбрал второй вариант. Ему ещё хочется пожить немного, поэтому расспрашивать лейтенанта о подробностях их потенциального конфликта с МакТавишем он не решился. Впрочем, не то чтобы попытка начать диалог на эту тему с Джоном принесла успехи. Не успел он окликнуть сержанта, как тот, в очередной раз потерявшись в своих раздумьях, прошёл мимо, даже не обратив на него должного внимания. Газ понял: у Джона «Соупа» МакТавиша новая стадия. Только не ясно чего. Гэррик успел пожалеть, что когда-то молился Богу, чтобы непрекращающиеся потоки слов и предложений, без которых не обходилась ни одна совместная миссия, закончились. Уж лучше бы они вечно пиздели друг с другом по рации, чем ограничивались этими крайними, дежурными фразами. Он с ужасом осознал, что начинает скучать по идиотским шуткам на канале связи, что опасно испытывали лейтенантское терпение и балансировали на тонкой грани между юмором и откровенным флиртом.***
— Гоуст, Соуп. На выход. — Голос Прайса был отчётливо слышан в наушниках. Райли грузно поднялся на ноги, разворачиваясь лицом к выходу из вертолёта. У Джона внутри зарождалось чувство, что впереди его ждёт худшая пытка. Поэтому он оставался на месте, пока капитан не подошёл к нему почти вплотную и не схватил за ремень бронежилета, подтягивая одной рукой наверх: — МакТавиш, твою мать! Прайс толкнул его вперёд, принуждая встать с Гоустом плечом к плечу. Джон ощущал на себе внимание сокомандников и членов других подразделений, которые были вынуждены отправиться на операцию вместе с ними. Все они метали взгляды то между собой, то между ним с лейтенантом. Он улавливал скользящее чувство чужих глаз, прекрасно осознавая, что такое быть под наблюдением. Годы армейского опыта отпечатали в его сознании это уникальное ощущение, которое испытываешь затылком, стоит оказаться объектом чьей-то слежки. И сейчас, ровняясь с Гоустом, покрепче прижимая к себе оружие, Соуп не хотел ничего большего, кроме как быстрее высадиться из этого ёбаного вертолёта. Миссия легче не придумаешь: зайти, найти, выйти. Четыре объекта, шесть групп. Пар, будучи предельно точным. И, если Джон не соберётся с мыслями в эту же секунду, ему определённо конец. Вертолёт потряхивает, приходится чуть согнуть колени и перенести центр тяжести ниже, чтобы наконец-то перестать сталкиваться плечами с лейтенантом. Гоуст не любит физический контакт. Он, наверное, совсем ничего — и никого — не любит. Поэтому находиться с ним рядом — сплошное мучение. Джон мысленно ругается каждый раз, когда врезается в твёрдый нарукавник напарника своим. И вместе с тем его аж в жар бросает — настолько неловко и странно теперь врываться в личное пространство Райли. На общем канале связи кто-то легко посмеивается, с большего фыркает в микрофон. МакТавиш оборачивается в ту же секунду, рассматривая открытые лица бойцов, только чтобы увидеть весёлого Газа, который сильно поджимает губы и откровенно выдаёт себя тем, что старается как можно быстрее отвернуться. Он уж было открывает рот, чтобы осадить сильно довольного Кайла, как вертолёт сталкивается с землёй, обозначив, что в следующую секунду ему будет не до мерзко хихикающих Гэрриков. Тут бы не сдохнуть, чтобы вернуться ещё и хорошенько отвесить Газу подзатыльник.***
За годы службы Джону доводилось быть в разных местностях, но такого откровенного гадства он ещё не видел. На базу он вернулся, обмазавшись болотистой грязью с ног до головы и перемешав её с кровью вражеских бойцов, которых пришлось убивать «вручную». Работая с Гоустом, его неминуемо настигало это терпкое чувство. Он уступал ему во всём. Будь то рукопашный или дальний бой — не важно. Он дольше прицеливался, ему требовалось больше усилий, чтобы точным ударом попасть в жизненно важную точку противника ножом, сориентироваться на месте, соорудить из подручных материалов какое-нибудь оружие, если своё придётся бросить на поле боя. И прятаться за напускной самоуверенностью и ложными улыбками тоже не получалось. Джон всё чаще задумывался о природе их работы. В частности, о том, что от собственных навыков зависит жизнь его коллеги, его напарника. О том, что это работает в обе стороны, должно по крайней мере. А получается так, что лейтенант тащит на себе не только свою жизнь, но и его, Джона, в придачу. Он даже не знал, проникся ли Гоуст равным доверием, которым удалось проникнуться к нему МакТавишу. Остатки самоуважения не позволяли ему задать этот вопрос вслух. Слишком наивно и невпопад. Так Соуп заработал себе ещё одну головную боль. Они уже не помещались в голове, и ситуация между ним и лейтенантом становилась для него лишь запутаннее. Он старался не думать о причине, по которой взгляды ЭлТи ощущались особенно остро в последнее время. Как будто с каждой ошибкой, допускаемой сержантом на миссии, у Райли добавлялось лишь больше аргументов «против». Против самого Джона, против их натурально образовавшегося боевого союза. Вместе с тем варианты были предельно простыми: решить всё «методом Гоуста» или «методом Соупа».***
Прайс вынес приговор за него. И Джон не знал, было то одолжение или ужаснейшее предательство. Ему казалось, правильного ответа не существует, и что бы он ни сделал, результат окажется неутешительным. Капитан, сам того не осознавая, выбрал «метод Соупа»: притащил их за шкирку, будто двух провинившихся школьников, строго приказал разобраться в «чертовщине, которая между ними происходит» и двери закрыл с обратной стороны. На замок. Это определённо будет долгий разговор. Их молчание скрашивалось лишь звонким движением стрелки настенных часов. По ним Джон определил, что прошло всего лишь пятнадцать минут. Тихих и непродуктивных. Да и в чём им разбираться? Не в чем. Даже Соуп до сих пор не подобрал этому ощущению верного названия. Гоуст неподвижно сидел в одном из кресел, которые однотипно были расставлены по обе стороны длинного стола в переговорной. Широко расставил ноги, а руки скрестил на груди. Ситуация ему совсем не нравилась, но с этим Джон уже, вроде как, разобрался, придя к выводу, что лейтенанту ничего не нравится. Как правило, у МакТавиша не было проблем с тем, чтобы начать диалог, но … Всегда было это «но». Особенно, когда дело касалось Гоуста. С ним всё было немного иначе. Их взаимное молчание дало сержанту возможность прокрутить в голове момент, с которого всё началось, и понять, что когда-то атмосфера между ними была совсем другой: более лёгкой и непринуждённой. Касания не казались чем-то невероятно неправильным и интимным, слишком личным, чтобы можно было переходить границы, позволяя чужим умам додумывать их природу и первопричину. Смысл этим касаниям Джон сочинил сам, только чуть позже. Шутки эти тоже. Сразу были безобидными и представлялись глупостью. Были шутками. А теперь хотелось молчать. Чтобы не подумали лишнего. Где-то между миссиями — или во время, сказать было невозможно — произошёл тот самый сбой, что сделал задерживающийся дольше нужного взгляд лейтенанта более значимым. И прежде, чем Соуп успел подобраться к истине, Райли шумно выдохнул через нос, опираясь ладонями на собственные бёдра, и поднялся с места. Джон внимательно проследил, как тот подошёл к двери, грубо дёрнув ручку на себя. Он повторился, убеждаясь, что действия его бесполезны и безрезультатны. Убеждая МакТавиша, что находиться с ним в одном помещении ему совсем осточертело. — В чём проблема, Джонни? — Райли хлопнул двумя руками по другому концу стола, пока Соуп вяло прокручивался туда-сюда в кресле. — Никаких проблем, сэр. — Отозвался сержант, рассматривая пальцы собственных рук, которые переплёл между собой. Он знал: стоит посмотреть наверх, как вновь столкнётся со льдами, прячущимися внутри глаз напарника. Поэтому упорно продолжал глядеть вниз, избегая любого визуального контакта. — Уверен? — Так точно, сэр. — Он старался сохранить в голосе ту твёрдость, убрать ноты сомнения, что безустанно вертелись внутри его головы. Правда вертелась на кончике языка, угрожая сорваться в любой момент. — Тогда в глаза, Джонни. Посмотри на меня. — Гоуст поймал его. Снова раскусил и прочитал. Нашёл, зацепился именно за то, что Джон хотел делать меньше всего. Порой их взгляды говорили больше, чем когда-либо могли выразить слова. Райли, только вернувшись с миссии, всё ещё находился в полной боевой экипировке. Привычные джинсы. Два чёрных ремня с металлическими креплениями обёрнуты вокруг левого бедра. Ещё левее — кобура пистолета. По другую сторону пустые чехлы для ножей. Ладони скрыты плотными перчатками. На них белым по чёрному выведены скелетные кисти. Часы на левой руке, потому что Гоуст правша. Прибор слежения прикреплён там же. Собственной тяжестью тянется вниз и заезжает на циферблат. Его любимая синяя футболка, собранная каскадными складками внизу. Поверх куртка. Сделанная из водоотталкивающего материала, который Соуп терпеть не мог — всю воду обязательно принесёшь с собой. Бронежилет, куда без него. Составной, модульный. Чёрный чехол, стальные пластины — Джон знал, потому что сам носил такой же — светошумовая граната на месте, не использованная. «Молли», кажется, совсем не тронутая. Справа от гранаты — карабин. В подсумках запасные магазины — два из трёх на месте. Автоматные обоймы. Меньше, чем нужно. Среди всех боеприпасов на груди забавно мелькает ручка. Шариковая. По центру, едва ли выше солнечного сплетения, гордо красуется британский флаг. Толстый провод, соединяющий тактическую гарнитуру с радиостанцией. Поднятый наверх микрофон. И влажная куртка — Прайс потащил его сюда сразу после прибытия. Глазами МакТавиш фокусируется на основном: широкий подбородок, разрисованный выцветшими белилами, переходящий в жёсткий пластик маски, что делает Гоуста дальше. Оттеняет его глаза так, что не проглядеть сквозь эти глубокие чёрные дыры. И вправду, глаза лейтенанта кажутся совсем пустыми. Будто там две бесконечные прорези в черепной коробке, уходящие в полость человека, которого не существует. Будто там, внутри, придуманные и фальшивые глазные яблоки, что двигаются обособленно от остального тела, и убить его невозможно лишь потому, что убивать там, собственно, нечего. Под бронёй двести шесть слаженных косточек, таких же, как и на этих бесконечных рисунках на его снаряжении. А в остальном — пусто. Выдуманные объёмы, выдуманные мышцы, руки и ноги. Проблема лишь в том, что Джонни — Джон — знает: это не так. Он знает, потому что видел. Потому что чувствовал тепло его тела под кончиками собственных пальцев. И это ощущение горит у него самого под кожей. Так, что хочется разодрать её ногтями, порвать, вырвать это чувство к чёрту. А заодно воспоминания выкорчевать — чтобы не было соблазна прокручивать их в голове при каждом случае, который Джон абсолютно точно считает неудобным. У Саймона длинные ресницы — на фоне чёрной краски кажущиеся совсем белыми, пушистые. У него треугольный нос, переломанный больше, чем удастся сосчитать. У него шрамы, что останутся на всю жизнь напоминанием. Темнеют на коже, до невозможности белой, и отказываются уходить. Джонни так нравилось чертить на их месте свои отпечатки. Саймон, — не маска с глазами-дырами и въевшейся грязью — а Саймон Райли, перед ним открытый и беспомощный, к сухим горячим ладоням сержанта льнул, будто кот. Тёрся щеками, проходился по ребру носом и позволял к себе прикасаться бесконечно долго. А МакТавишу всё равно было мало. Соуп сдался, выполнив лейтенантский приказ. Нашёл всё-таки занавесочные глазницы и разрешил воспоминаниям, старательно засунутым куда подальше, вновь калейдоскопом заиграть в голове. Он откинулся в кресле, решив, что размышлять о причинах и следствиях, о том, что было, о том, что теперь будет, совершенно бесполезно. Расставил ноги пошире и голову подпёр кулаком, точно со скуки. Весь его вид давал понять: более он не намерен додумывать за двоих. Лейтенант, выдохнув как-то совсем устало и обречённо, потянулся рукой к маске. Когда брови МакТавиша от неожиданности дёрнулись вверх, Райли лениво, едва ли уверенно, провёл ладонью по балаклаве, поддевая её сзади и окончательно разрушая все преграды между ними. Джон хмыкнул, сразу же делая выражение на лице крайне ровным и не впечатлённым. Гоусту следовало постараться. Сделать нечто большее, чем снять свою маску, чтобы объясниться перед ним. Он стремился не дать внутреннему удовольствию от вида лейтенанта проскользнуть на лице — Гоуст улавливал любую его эмоцию чересчур точно и молниеносно. Но, чёрт возьми, его длительное молчание, раздражение, что прослеживалось на лице крепко сжатыми губами, сложившимися в одну тонкую линию, этот пристальный, не моргающий взгляд, к Джону будто прикованный намертво, говорили ему всё, что упрямый напарник не мог сказать вслух. Джон знал: его нужно лишь подтолкнуть. И сегодня, к несчастью для Гоуста, у него было отвратительное желание над кем-нибудь поиздеваться. Существует теория десяти шагов. Между двумя людьми всегда ровно десять шагов. Если ты прошёл свои пять, и тебя никто не встретил — разворачивайся и уходи. Джон поднялся с собственного места. Их отделяло ровно пять шагов. Пять широких шагов, чтобы к Гоусту оказаться предельно близко. Он ощущал блуждающий взгляд чужих глаз на собственном теле. Чувствовал, как трепещет внутри Саймона незнание, опаска, что Джон просто пройдёт мимо него и направится на выход из переговорной, с дверью расправившись отмычкой. Всё-таки каждый из них был этому обучен. Но МакТавиш, свои пять шагов сделав навстречу чужому откровению и желанию, встал ровно напротив Райли. Он ненавидел поднимать голову наверх, чтобы посмотреть Саймону в глаза. Чертовски неудобно. Вместо этого, ему нравилось ставить лейтенанта на колени или, как сейчас, тянуть его за руку вниз, призывая присесть на стол. Мебель едва ли слышно скрипнула и прогнулась под чужим весом. Гоуст тут же осунулся, сгорбившись в спине, и попытался ухватиться за плавающий взор сержанта. Скверность его характера так и норовила вылезти наружу. Джон очертил пальцами подсумки на бронежилете, прошёлся по холодному металлу оставшихся магазинов, пока Гоуст не словил его ладонь в свою и не поднёс к собственному лицу. Он, ровно как в ту ночь, глаза закрыл и будто бы расслабился. Позволил себе дать слабину, пока никто, кроме Джона, его не видит. МакТавиш чувствовал вес его головы в своей руке. Но, говоря предельно честно, он чувствовал намного больше: доверие, что Гоуст подарил ему, обнажив скрытое маской лицо. — Как только выйдешь за дверь, снова начнёшь меня избегать, ЭлТи? Саймон не спешил отвечать. Он делал так всегда, когда разговор заходил про Соупа и его личные чувства. Райли устал. Единственное, чего ему по-настоящему хотелось, — это уткнуться лбом сержанту в грудь, запуская его пальцы в свои спутанные, влажные от дождя, пробравшегося сквозь балаклаву, и пота волосы. На него давила не только «Молли», что тянула вниз, поддаваясь законам физики и гравитации, но и требовательность Джона, обычно к нему благосклонного и понимающего. В конце концов, ему предстояло сделать выбор. Пусть ситуация устраивала лейтенанта такой, какая она есть: с вечными недосказанностями, лишённая откровенности и правдивости, с сотней чувств, спрятанных глубоко внутри — совсем безымянных и непонятных. Ему подходило не вешать друг на друга ярлыки, а просто быть. Жить, довольствуясь расстоянием, подпускающим их ближе, но в то же время сохраняющим дистанцию, что не позволяла стать одним целым. Она, эта дистанция, заставляла Гоуста поверить, будто есть ещё возможность, маленький, ничтожный шанс, путь к отступлению. Губы Саймона осторожно коснулись внутренней стороны ладони МакТавиша. Не в поцелуе, просто проехались по грубой, мозолистой коже. Джонни, который с терпением обычно на «вы», не изменил себе и в этот раз, недовольно цыкнув и, Саймон не видел точно, но мог поспорить, закатив глаза. Сержант попробовал убрать ладонь, как Райли сжал её крепче, не позволив этого сделать. МакТавиш усмехнулся. Его пальцы, плотно прижатые к чужой щеке, задели мочку уха. Прошлись по внешней стороне раковины, совсем невесомо, насколько позволяла подвижность кисти. Он видел, как Саймон зажмурился, сцепив зубы так, что подбородок стал острее, упираясь в центр ладони. Порой Джону казалось, что тело Саймона — сплошная эрогенная зона. Вот почему он так старательно прятал его ото всех, появляясь в футболке, лишь когда было совсем невмоготу. Свободная рука сержанта кончиками пальцев пробралась назад, сталкиваясь с чуть отросшими волосами. Он задел нежную кожу на шее короткими ногтями, закрадываясь выше. Запустил руку в волосы, сжав мелкие пряди в кулак, и оттянул. Райли поддался, задирая голову. Его губы разомкнулись сами собой, а глаза уткнулись в глаза МакТавиша. — Так что, ЭлТи? Что скажешь? — Соуп прищурился, не позволяя лейтенанту отвернуться. Он, к пыткам совсем привыкший, на провокацию не поддался, сохраняя молчание. Джон резко отстранился, воспользовавшись тем, что Райли окончательно растерял бдительность, оставшись с ним один на один. Отдавшись полностью в его руки и потерявшись в осторожных касаниях. Что-то внутри Саймона оборвалось и разлетелось по телу страшным уколом испуга. Он едва ли потянулся обратно, захотел скорее почувствовать на себе горячие ладони Джонни вновь, как тот безмолвно осадил его, стрельнув глазами. МакТавишу не потребовалось много времени, чтобы решиться. И обстоятельства складывались как нельзя лучше. Запертая дверь, растерянный Гоуст. — Что ты хочешь от меня услышать? — Голос Райли низкий. Хрипит после невероятно долгих мгновений тишины, которую он не решался разрушить. — Правду. — Легко отзывается сержант, будто бы это совсем очевидно. Саймон озадачено свёл брови вместе. Он не имел ни малейшего представления, что есть «правда». Соврал бы, сказав, что не понимает, о чём идёт речь, но Джон ко лжи до невозможного чувствителен. И врать ему смысла нет. Всё равно узнает, просканирует цепким взглядом подкожные процессы и неминуемо найдёт ответ, который так отчаянно хочет получить. — Услуга за услугу, Саймон. — Вдруг произносит Соуп. — Если ответишь на мои вопросы, то я найду, как тебя отблагодарить. — У Райли аж глаза загорелись, и он тут же сел чуть ровнее, прочищая горло. Обычно настолько откровенные провокации на нём не работали. Эта совокупность простейших манипуляций, про себя называемых «метод Соупа», позволяла ему сохранять хладнокровие и безразличие. Но однажды познав, что такое быть с Джонни, не на миссии или тренировке, а быть с Джонни в немного другом, более интимном, смысле, Саймон уже не мог воспротивиться собственному воображению. В доказательство своих слов Джон делает один шаг, тот самый шаг, который отделял их друг от друга. Ладони лейтенанта в ту же секунду ложатся на его талию, подтягивая того ещё ближе. Так, что бёдра сержанта упираются в край стола, а он сам плотно размещается промеж его расставленных ног. Райли инстинктивно пододвигается вперёд, к самому краю, не оставляя даже намёка на расстояние между их телами. Он сбивчиво выдыхает, чувствуя, как жёсткий материал собственных джинсов трётся о бёдра Джонни. — Помнишь ту ночь, когда мы вернулись из Форкхилла? — Гоуст хотел было отвести глаза, но, взвесив все «за» и «против», недовольно выдохнул и кивнул. — Голос, лейтенант. Саймону захотелось от души рассмеяться. Но не в том смысле, в котором обычно люди воспринимают смех. Соуп не сказал ничего смешного. А обречённо и загнано. Как правило он тот, кто отдаёт приказы, не на оборот. Однако Джон явно решил воспользоваться своим положением, отказываясь упускать такой шанс. Ему это нравилось — вот так помыкать старшим по званию. При этом прекрасно зная, что простят, пропустят мимо ушей и позволят. Он выйдет сухим из воды, останется ни при чём. И, разумеется, получит в придачу то, что хочет. — Да. — Цедит сквозь зубы Райли, ситуацией недовольный. Быть в невыгодном положении ему не нравится, как и позволять Джону забирать контроль. — Молодец. — МакТавиш, уже не скрывая удовольствия, что получает от обстоятельства, растягивает губы в слабой улыбке. И в качестве поощрения, эдакой кости, брошенной голодной бездомной псине, накрывает лейтенантские ладони своими и ведёт ниже, к бёдрам. Саймон тут же резко вдыхает, большими пальцами цепляется за крепления для ремня на чужих джинсах, а остальные сжимают ягодицы сержанта. — Помнишь, как мы остались на базе вдвоём? Только ты и я? — Джон самыми кончиками пальцев очертил ровный шов на внутренней стороне чужого бедра, скрытого плотной тканью джинсов. Потянулся руками выше, заставляя Гоуста чуть съёжиться и дёрнуться от щекотного чувства, что одолело всё его тело, стоило МакТавишу подарить ему намёк на близость. — Так точно, сержант. — Коротко отозвался Райли. Улыбка на губах Соупа стала шире. Мужчина облокотился двумя ладонями на широкие плечи Гоуста, наклоняясь прямо к его уху, от маски свободному и безумно притягательному, и шёпотом, с придыханием, оставил похвалу бить тревогу в голове ЭлТи: — Хороший мальчик. — Джонни… — Голос Саймона низкий. Для других страшный и угрожающий. Но для Джона МакТавиша победный. Ему нравится слышать собственное имя, сохранять его на лейтенантских губах предупреждением. Предупреждением, на которое он успешно наплюёт, продолжая расширять рамки дозволенного. — Помнишь, как ты прижал меня к стене, — Джон вобрал мочку уха в рот, зажимая её меж губ, и осторожно, безбожно медленно, проехался по ней губами, отпуская с лёгким причмокиванием. Ладони Саймона полностью уместились на его ягодицах, сжимая их требовательнее и сильнее, — положил руки мне на талию, — он укусил мочку другого уха, — наклонился низко-низко, так, что наши губы почти касались друг друга… — Джонни… — В этот раз голос подвёл лейтенанта, делая это самое «Джонни» никчёмным и жалобным, превращая его имя в просьбу, мольбу. Молитву. — Ответ, Саймон. Мне нужен ответ. — Да. Блять, да. Помню. — Тихо выдохнул Райли, принимая собственное поражение. Его выводили из себя беспомощность перед этим мужчиной и необузданное желание обладать им, с которыми невозможно было смириться. Убить его, желание, внутри тяжелее, чем выдержать тысячу страшных пыток. А пытали Саймона чудовищное количество раз. Джон тут же хмыкнул, ровняясь с ним глазами, и одной рукой схватил его за подбородок, исключая возможность отвести глаза и соврать. — Так какого хуя ты делал всё, чтобы со мной разминуться? Так противно было на меня смотреть? — В глазах Джона МакТавиша бесконечная злость. Там решимость вытрясти этот нужный, чрезвычайно важный для него ответ любыми способами. Он пойдёт до конца. — Нет. Не в этом дело. — А в чём? — Сержант резко двинул рукой, почувствовав сопротивление. Гоуст ожидаемо пытался выбраться из крепкой хватки на своём лице и избежать прямого зрительного контакта. — Я жду. Ответом ему послужил длинный, вымученный выдох. Для того, кто всё это затеял, лейтенант уж слишком много вздыхает. — Не хотел лишних проблем. — Тебе не понравилось целоваться со мной? — Предположил Соуп. — Я этого не говорил. — Уклончиво ответил Гоуст. — Тогда в чём проблема? — Понравилось. — Сдался Райли. — Даже слишком. — Тише добавил он. Саймон чувствовал, как сильно кормит чужое эго. Пусть в данный момент Соуп сохранил скромную улыбку, не давая ей перерасти в полноценную ухмылку, он слишком хорошо понимал, что подобного рода признание сержанту льстит. Джон знал. Не мог не знать, после того как ЭлТи прижимал его ближе при каждой удобной возможности, тянулся руками, стараясь вжать его тело в своё, позволял прикасаться к себе таким откровенным образом, которым — Джон даже не был уверен — к нему вообще когда-нибудь прикасались. Если до этого он мучился, разрываясь от нерешительности, неправильности мыслей и незнания, то сейчас крайняя степень уверенности поселилась внутри его сердца. — Правда? — Он попытался сделать это слово предельно будничным и равнодушным, будто только что не убедился в собственной правоте, а услышал нечто удивительное и неожиданное. Вот только с треском провалился, растягивая губы шире в довольной улыбке. — Значит, я тебе всё-таки нравлюсь. — Самую малость. — Признался Саймон. — Когда не выёбываешься. — Даже не знаю. Что-то не верится. — Наигранно произнёс МакТавиш, вызывая у Гоуста лишь лёгкий смешок. — Возможно, есть способ меня убедить. Пальцев рук и ног не хватит, чтобы сосчитать все провокации, на которые Райли добровольно поддался. Он, будучи абсолютно серьёзным и внимательным к деталям, украшающим лицо сержанта, секундно замялся. А после, явно разложив по полочкам все свои сомнения, решительно поддался вперёд. Туда, где Джонни. Целоваться с Гоустом — это больше, чем МакТавиш мог желать. Ему мгновенно становится тесно в собственных джинсах, и сердце бьётся так бешено, что, он клянётся, можно услышать его в ушах, почувствовать, как пульс стучится в запястьях и на шее. Губы Саймона прижимаются к его с напором, с явным, ничем не прикрытым, желанием. Такой поцелуй совсем кружит Джону голову. Он бессознательно тянется навстречу, хотя ближе некуда, и ладонями облокачивается на стол, ныряя между руками лейтенанта, что теперь окольцовывают его шею, и телом, скрытым целой кучей боеприпасов. Материал бронежилета жёсткий. Царапает кожу и оставляет на ней красные отметины. Поцелуй выходит громким и мокрым. Они совсем забывают дышать, не позволяя себе оторваться друг от друга ни на секунду. Язык Джона сталкивается с языком Саймона, проходится по его верхней губе, пока тот, хватается за его губы клыками. — Вы только посмотрите. Совсем не можешь сдержаться рядом со мной, ЭлТи. — Быстро и сбивчиво произносит Соуп, пытается отдышаться, а Гоуст вновь приближается к нему, скрепив пальцы на затылке, и тянет обратно. Они целуются чёрт знает сколько. Не то, чтобы кто-то считал. Единственное, что оба могут сказать наверняка: сколько бы времени ни прошло, им всё ещё безумно мало. Саймону грудь сдавливает «Молли» и невероятное желание касаться сержанта везде. Сжимать в кулаках его футболку, приемлемо-жёсткой хваткой оставлять отпечатки на его шее. Джонни от этого дышит чаще, цепляется за него, будто в эту же секунду ноги не выдержат, и он упадёт. Уже нет определённого ритма — их поцелуй становится похож на хаотичную, сумасшедшую попытку друг друга поглотить. От нехватки воздуха кружится голова, а сознание держится на единственной мысли: болят губы. Поэтому, когда щёлкает дверной замок, никто из них даже не дёргается. Все умозаключения сводятся к примитивному и земному. К разгорячённому телу напротив, влажным ртам и тихим постанываниям в бесконечные поцелуи. Капитан верно хочет что-то сказать, пока просовывается сквозь проём, но прежде, чем мозг успевает полностью осознать происходящее, он уже делает широкий шаг назад, как можно скорее стараясь утянуть дверь за собой. — Да ёбаный ты в рот! — Кричит Прайс, собирая на себе взгляды проходящих мимо солдат. «Это не моё дело. Это. Блять. Не. Моё. Дело» — говорит он себе, закрывая глаза и сильно сжимая переносицу, стараясь отогнать от себя картинки, что либо останутся с ним на всю жизнь, преследуя его в кошмарах, либо моментально забудутся, как самая страшная травма. Джон МакТавиш не понимал до конца, в чём заключался «метод Гоуста». Но одно знал наверняка: «метод Соупа» определённо работает.