Когда закончатся чёрно-белые танцы

Жизнь неслась слишком быстро – Иван за ней не успевал, пока в наушниках грохотала музыка тех, чей девиз – sex, drug, rock`n`roll. Всё какие-то картины, смазанные кадры, повороты, в которые обязательно надо вписаться, а него не получалось. Вспышки ощущений и событий, совсем не самых приятных, сопровождаемых визгом электро гитар и глухими раскатами барабанных установок где-то вдалеке: всего лишь за стенкой, а кажется – в параллельном мире, в этом странном мире, который всё время норовил прижать, принизить и в самый последний момент с усмешкой оставить в живых. Иногда Тихонову казалось, что в его странном существовании нет не только светлых пятен – а есть лишь эта бесконечная спешка. Ничего нельзя вспомнить по прошествии лет, только это дерьмо, льющееся со всех сторон в ускоренном режиме, только смазанные кадры, как на старой пленке. Такие же маленькие, серые и ничего не значащие. Вот, например, посеревший кафель общего туалета, с размазанным по нему дерьмом, который впитывал слезы истерик и равнодушно взирал на капающую с разбитого лица кровь. А может, нет? Может, как раз эта тесная клетушка одна понимала его, всю эту боль, эту срань жизни, просто ничего не могла сделать? Тихонов не знал. Он вообще с годами начинал осознавать всё меньше и меньше: трясина жизни тянула туда, к серой безликой массе... Иван неосознанно сопротивлялся. Очередной поворот налево, открытая дверь. Тоже общежитие, только теперь студенческая. Разницы нет, с годами он бегает по кругу. Вот сосед, ему опять плохо от выпитого, он быстро опускается под стол и хриплые, надсадные звуки прекращают его пьяную речь: обо всём сразу и ни о чём. Так, чтобы ни слова нельзя было вспомнить, только одни смазанные, ненавистные и привычные кадры... А ведь этот человек не сказал ни одного собственного слова, в его голове не родилось даже одной собственной мысли: это всё были цитаты из дешёвых газет, из телевизора, из радиопередач. Не человек, а машина, подумалось Тихонову. Машина, которую так заботливо накачали пропагандой, из которого вытряхнули всё живое... Стало страшно на долю секунды. Потом больная усталость взяла верх: Иван заснул под завывания поп-рока в своей комнатушке. А перед этим минут десять смотрел на приоткрытое окно. Хотелось бежать – пусть даже туда, только бы не оставаться здесь, где даже во сне он бежит: неизвестно зачем, куда и от кого. Просто потому, что так надо. *** Детство кончилось лет в двенадцать, когда Ивану неожиданно пришла в голову мысль: он может скоро умереть. Это суждение пришло спокойно, как должное, подобнох сведению о том, что земля круглая. А такого рода вещи не нуждаются в доказательстве. В конце концов, Тихонов и правда мог уйти почти в любой момент: возвращаясь вечером из школы, лазая по заброшенным заводам, переходя дорогу не там, где следует... Он может просто не проснуться. Неизвестно, как бы жил Иван с подобными мыслями дальше, если бы не твёрдая и такая же недоказуем убежденность в другом – он не умрет, пока у него есть она. Кто она? Тихонов не знал. Не мог представить ее лица и голоса. Просто "она", но не абстрактная.. он не мог объяснить. Она просто существовала в своём условном пространстве и не давала умереть. Держалась за него, а он – за нее. Так и жили... *** Но судьба нанесла удар неожиданно, разрушив все в один миг. Сестра. Передозировка. А может, просто наркотик был некачественный, или в игле оказалась инфекция... Память почти не сохранила четких картинок – наверное, так было даже лучше, иначе Иван точно бы сошел с ума. Только эти проклятые, смазанные картинки, обрывки мыслей и ощущений. Дрожь в коленях, трясущиеся руки, удары сердца – как бой барабана. Ещё теплое тело сестры, которое он тряс, зная что это ничем не поможет. Исколотые руки, пробитые вены и свежий прокол, из которого вытекла капелька крови – чуть размазанная и потому похожая на жуткий в своей простоте цветок. Иван брел в никуда, ничего не видя и не слыша – и вышел к рынку, оцепленному ментами. И тут же в сознание ворвался вой голосов, гул машин, протяжный вой сирен. Тихонов дернулся, хотел убежать, затравленно оглянулся по сторонам.. и увидел её. Так она обрела лицо – смазанное белое пятнышко и огромные глаза. Лицо, но не имя. Рогозиной пришлось ехать на место лично, хотя время шло к ночи. Но брали барыгу, которого они разрабатывали полгода, ситуация обязывала. Конечно, самые упорные барахольщики, конечно, не рады гостям в одинаковых ботинках, но их никто не собирался спрашивать. Хлопок дверью разбитого уазика, небрежный поворот головой налево-направо... И столкновение с взглядом круглых, испуганных глаз где-то на грани восприятия, в темноте подворотни. Миг: взгляд потух, Галина различила только мелькнувшие волосы цвета пшеницы – незнакомец убегал. А она ещё секунду стояла, вглядываясь в темноту. Этот взгляд, полный странного отчаяния, прострелил женщину навылет простым, случайным попаданием, этим электрическим разрядом. – Майор? – Да.. – чуть отстранённо. Через секунду Рогозина уже преобразилась, подобралась. Голос прозвучал жёстче– Начинайте операцию. Спецназ на позиции. Что со снайперами? Иван побежал прочь. Этот взгляд все никак не хотел затухать, он и под закрытыми веками глядел прямо в душу, равнял с землей – и дарил крылья. Серые глаза и бледная кожа вокруг них, глаза, светящиеся силой и надрывом, он запомнил только их. Неожиданно земля ушла из под ног, лицо обожгла горячая боль. Тихонов открыл глаза, приподнявшись на локте. Он зацепился за стоящий на земле рекламный стенд, понятно. Иван смотрел на людей снизу вверх, не торопясь подниматься, и неожиданно заметил что-то странное, царапающее взгляд. Люди шли, бежали, говорили в свои телефоны и друг другу, косились на него или тактично не замечали, торопились – как он сам до этой секунды. Но в каждой секунде их жизни они странно дёргались, извивались. Закрыв глаза, Тихонов обратился в слух: неожиданно гам города слился в странную кокафонию звуков, ещё секунда – Ивану казалось, он ощущал даже ритм в ней... Так он понял, что жизнь – это черно-белые танцы. Все дёргаются под один, обычно модный, мотив, словно совершают ритуал, сливаясь в одно целое, отбрасывая последние крохи индивидуальности, неизменно двигаясь в едином направлении, в этом жутком танце под его жуткую музыку. Они были толпой, квазицветной, на самом деле, всего лишь вульгарно-серой, грязной. И он, Иван, ничего не может с собой поделать: в нём есть это семя танцев, оно зовёт, тянет к себе. Это путь в никуда, танцы сожрут его нутро, сделают обезличенно однотонным – и выбросят, как мусор, побитого и пустого. Ведь Тихонов не любит танцевать, он где-то с краю площадки, у стены, куда не достаёт луч софитов, он дёргается вместе со всеми по инерции, ничего не чувствуя, кроме тупой усталости. Иногда из наушников он ещё слышал обрывки другой музыки – его собственной. Грела душу мысль, что это она так пытается выйти с ним на связь, не оставляет совсем уж одного. Бред, но Иван цеплялся за этот бред и жил дальше. *** В тюрьме танцы были другими – здесь они в некоторой степени вертелись под него. Точнее, под неё, неожиданно получившую такое красивое имя: Галина Николаевна, а к ней не менее звучную фамилию "Рогозина", и гордую приставку "полковник". Тихонов иногда задавался вопросом, узнала его эта женщина или нет? Даже не представлял, что из этого хуже. А она узнала. Узнала в первый же миг эти глаза из своих снов. Узнала, потому что её опять прошиб ток, совсем как той ночью... Только теперь парень обрел и лицо, и голос, и имя-фамилию. А ещё срок. Для Рогозиной было внове это желание как-то помочь, вытащить.. Она хотела этого очень сильно, но осталась верна своим принципам. Теперь он просто приходил к ней во сне, как и раньше. Чёрно-белый, зыбкий сон – и его глаза, взгляд которых за эти годы стал ещё глубже, ещё пронзительнее... Острые локти и лохматые волосы, чуточку не достающие до плеч. Рогозина беззвучно вскрикивала и просыпалась, опаленная волной неприятного стыда. А черно-белые танцы Тихонова продолжались. Только теперь на танцплощадку вошла Галина, встала у противоположной стены, и осталась там. И они стоят друг против друга, разделенные орущей, конвульсирующей в экстазе толпой. Между ними двумя – пропасть, и Ивану через нее не перепрыгнуть, не пригласить Рогозину на танец. Нет, она сама пригласила, пробившись сквозь танцующих, перекрикивая завывания музыки, взяла под локоть и уже хотела увести к выходу... Но он чуть не сбежал от страха, хотя и вовремя вернулся. И в какой-то момент Тихонов уверил себя, что вот сейчас он умрёт для чёрно-белых танцев, а затем обязательно родится заново, для чего-то другого. Время поджигать свое тело, облитое бензином, пришло. *** Но в ФЭС танцы не кончились, они просто изменились – выход оказался всего лишь боковым коридором, рука со спичкой безвольно опустилась, Иван остался жить. Опять. Здесь оказалось в моде некое подобие вальса, или мазурки, или танго, или любого парного танца – Тихонов не разбирался в этом совершенно. И вот теперь, кажется, самое время приглашать Рогозину на танец, или хотя бы подойти к ней.. Но куда тебе, Тихонов? Пока есть на свете (или на Службе) Коли, Сережи и Вали – для Галины ты останешься лишь забавным, талантливым мальчиком, но не больше. И даже при одной только мысли у тебя заходится сердце – и танцуешь один, гордо и самозабвенно, под свою собственную музыку из наушников. К запаху бензина ты привык давно, и спички в кармане лежат столь же долго, нужно решиться на безумие вновь... Но нет. Остаются только танцы, и она – его таинственный хранитель, то немногое, что держит на земле, даёт силы жить ещё один день. Иван закрывает глаза, отдавая себя во власть этому гребаному танцу. Рогозина – недостижима. И то, что она медленно бредет в его сторону, ничего не значит. Пальцы судорожно ощупывают коробок спичек в кармане. Сейчас или..? – Иван? Все в порядке? Ты весь какой-то бледный.. – Рогозина стоит к нему лицом и обеспокоенно смотрит в глаза. Её тонкие пальцы осторожно ложатся на подбородок, чуть приподнимая голову. Компьютерщик расслабленно покоряется, заглядывая в серые глаза начальницы, возвышающейся над ним, нечаянно уснувшим за работой. Иван неожиданно ощутил лёгкую дрожь этих пальцев на своей щеке и обхватил бледную, сухую ладонь своими руками. Светлые волосы падали на лоб, закрывая Рогозину. Иван невольно улыбнулся. Да, самое время для безумия. – Всё хорошо, Галина Николаевна. Знаете..– Тихонов вздохнул, готовясь. Воображаемая спичка уже зажжена, осталось только... Но неожиданный порыв ветра всё портит, и он говорит совсем не то: – вы никогда не замечали, что жизнь похожа на черно-белые танцы? Секундное молчание. Кажется, они забыли, как дышать. В светло-серых глазах горит что-то, но Тихонов не может расшифровать этот свет. Слишком поздно: Галина мягко убирает руку с его щеки, напоследок погладив по волосам. – Да, Вань. Жизнь – это и есть чертовы танцы. Тихонов закрывает глаза, чтобы не видеть, как она уходит. Только в самый последний момент он вдруг понимает, чем была та искра в её глазах – огоньком спички. Если и сходить с ума, то сейчас. Пальцам холодно и горячо одновременно, когда Тихонов громко и весело сообщает в никуда: – Тогда позвольте вас пригласить? Рогозина замирает за стеклянной стеной. Их глаза вновь встретились, когда она обернулась: – Позволяю. Кажется, безумие прошло успешно.