Будем цвести под звездами

      Ли Юэ пах мокрой древесиной, острыми специями, солью и нежными ароматами цветов. Особенно сильно улавливался сладковатый запах глазурной лилии, но и шелковница в особенно влажные дни пропитывала пристань легким сухим ароматом.       Ли Юэ — мозаика, слепящая сердца.       Забыть эту гавань невозможно, как невозможно не узнать.       На языке ощущается жгучий вкус черного окуня, деликатно смешанного с колокольчиками, сладость излюбленного десерта «Благоденствие» и хруст печенья лотоса. Треск досок и ласковый шум воды. Холодные треснутые камни, покрытые мхом. Даже небо здесь низкое и покатое, с редкими серыми полосками облаков, и пахло от него соленым дождем и травами.       И равнина Бишуй, и гостиница Ваншу были такими же мозаичными картинками на большом полотне Ли Юэ. Адепт Сяо выделялся на этом фоне белым пятном: от него не пахло солью и речной водой, его волосы не впитали в себя аромат лилий и древесного мха, от его одежды не тянулся шлейф стандартных специй и приправ.       От Сяо ощущался привкус железа.       Он стоял с Люмин на одной из открытых террас гостиницы, почти касаясь ее плечом — настолько рядом. Над ними тьма раскинулась, как сотканное покрывало титанов, и зажглась всплесками звезд. Ночь была темной, подобно его душе.       Руки сжимают перила с силой, что до его тонкого нечеловеческого слуха долетает треск ткани перчаток. Люмин, конечно же, не слышит: слишком увлечена миром. Боль отрезвляет, щадит, заставляет покаяться — хотелось насадить заноз под ногти.       Не вышло.       Он — идеальное оружие против скверны. У него только лучшее. И перчатки сделаны из прочной ткани с целебной кожей мозгоядного ящера. Хах, была бы его воля, он бы не принял их у Моракса.       Кривит уголок губ на свою маленькую ложь.       Железо перебивает, почти затмевает, всплывающие образы. Тело, обернутое молочной кожей, а под кожей жар. Касания дразнят и заставляют сгорать. Эти, пожалуй, мучительные воспоминания — грех и отдушина. Оно негласно не вспоминалось, не говорилось, запрещалось. Выведенное клеймо «вслух разглашению не подлежит».       Точно так же не разглашалось о постоянных битвах с демонами, словно стоит заговорить, и тьма поглотит весь Ли Юэ, что Сяо так трепетно защищал. Неужели так много тьмы в его теле?       Скверна любила Сяо маниакально до слепоты. Настолько, что цеплялась к голой кожей преданной шавкой, скапливалась на шее, даже залезала в горло. После таких боев вся ночь проходила в еще больших мучениях. Кашель рвал глотку до сиплого хрипа, пока Сяо выхаркивал эту мерзость с кровью и дышал через боль: в легких засела, тварь. Благословенный сон облегчения не принес.       Утром он встретил Люмин с тягучим плавленным золотом в глазах и стаканом сливового молока, что она пила. Кисловато пресный напиток освежил, успокоил раздраженные стенки горла, нежно обволок сладким послевкусием десны и язык. Казалось, это противоядие от елейного шепота тьмы, от криков теней прошлого, от оскверненного голоса самого себя. Или это она?       Она — такая тихая и эфемерная, словно неживая. С вкусно пахнущими на ветру волосами и плотным подолом белого платья. Такая спокойная и безмолвная, что, может, даже голоса демонов затихают перед ней.       Сяо вновь касался своей тьмой ее души. Порочил ее чистоту в желании заглушить свою боль. Осквернял же, вытягивая из нее стоны рывками, несдержанными движениями и влажными нежными касаниями губ к соленой, пропитанной гаванью, коже.       Тьма тоже может быть нежной.       Может быть томительной.       Приносящей успокоение.       А Люмин рядом — [целомудрия воплощение только для чужих глаз, но сама уже грех вся] — ест сахарный мармелад госпожи Шоу. Сладость оседает на губах, а после на кончике языка, смешиваясь с соленым привкусом ее кожи, создавая будоражащее смешение вкусов. Она разделяет звезды с ним, как нечто ценное и дражайшее в эссенции. Люмин была кротка, спокойна, свободолюбива. Но под ярлыками нежных уст и открытого взгляда прятала непробиваемую толщу печали.       О, она улыбалась Паймон, Верр Голдет, купцам, ордену, но сломленная душа обязательно признает своего.       По запаху, по каплям в зрачках, по трещинкам в уголках губ.       Глаза Люмин — плавленое золото, аки у него, отражение — зеркало души. Грусть да и только. Синющее море, рвущий нервы штиль.       А у Сяо шторм. Война бесконечная с самим собой, с кошмарами, с желаниями. Он должен защищать Ли Юэ, истреблять остатки Архонтов, даровать смертным спасение. Обязан. Он и делает. И может, от пустоты собственный души, так влечет к чужой, так тянет касаться, глумиться, грешить. Все отсутствие чувств выливается в эгоистичное желание обладать ее способностью к тишине, а из желания рождаются чувства.       Шорох платья растворяется в ночной тиши, оное щекотливо ласкает ляжки, ветер треплет волосы. Дрожь по коже чувствуется явно и необычно. У Адептов нет мурашек и прочей чепухи смертного тела, или Сяо так только казалось. Его пугает, как сильно он может быть похож на человека, а значит — еще сильнее на Люмин. Воспоминания все так же посещали его слишком жаркими для этой теплой ночи картинками.       Сяо отворачивается, кидая взгляд на Люмин, что продолжала впитывать глазами владения ночи. Звезды качались, игриво подмигивая, звезды падали и смеялись. Рядом с ней скверна милостиво почти исчезала, и дышалось свободней. Кандалы извечной спутницы-тьмы спадали.       Взял мармелад легким движением и положил на язык. Сладкий, как ее взгляд. Госпожа Шоу прям искусница.       — Красивый вид, — Люмин игриво щурится, но голос ее ровен и спокоен, как и золотое море в глазах.       — О, мой мир, — он напускает в голос раздражения, хотя в крови того ни грамма, и закатывает глаза.       Люмин хихикает кротко. Молчит с минуту и легко произносит:       — Нам нельзя? — ее голос в конце срывается, ломая маску фривольности и простодушия.       — О чем ты? — Сяо не хочет об этом говорить. Людям стоит понять, что его слова неповерхностны, что не надо вставать у него на пути и пытаться исправлять. Жестокая судьба требует жестокого сердца.       — Ни о чем, — она отводит взгляд, и выражение печали на ее лице отражается наилучшим образом. До трепета скверны у стенок легких.       Люмин цепляется взглядом за длинный мазок на небе — хвост падающей звезды — и беззвучно шепчет губами, что только уста открываются и виден ряд жемчужных зубов и скачущий меж них язычок.       Сяо догадывается, что она загадала.       Сяо благосклонно отводит от нее взгляд.       Он не хочет вовлекать Люмин в потаеные грязные углы своей души, но, возможно, позже ее желание сбудется.