вверх - вниз

— И ради Бога, — как будто старый пердун, хоть когда-то был религиозен. Кирилла откровенно тянет расхохотаться в голос, хотя это возможная побочка от отходняка в купе с головной болью. — Не позорь меня. С такими просьба папка опоздал на пару столетий, но Кира его даже не винит. Главное, чтоб не пиздил больше и по ушам не ездил. А тут, тупо эту тошниловку с богемными скотами пережить и можно в клуб. На три дня. Девочек снять. А может сгонять кое-куда, прямо по навигатору в парке по координатам найти пару закладок и не вылезать из наркотического трипа… — Кирилл, ты меня слушаешь? — в отцовском голосе скользят первые злые ноты, намекающие на сломанный нос или как минимум синяк во всю спину, у бати рука тяжёлая, как никак, ударит и мало не покажется. — Не ссыкуй, все окей будет, — Кирилл натягивает черные очки. Глаза пиздец слезятся. Побыстрей бы этот анал карнавал кончился. В машине душно, не спасает ни кондиционер, ни открытое окно, рубашка из-за пота липнет к спине и груди. Из колонки дребезжит опостылевшее «Любэ», спасибо что не блевотная классика. Инста-самка в самый раз сейчас была б или Скриптонит… Кирилл выпадает из реальности, уткнувшись носом в экран новенького телефона, третьего за последние полгода. Первый почил смертью храбрых в унитазе итальянского клуба, второй — был разбит в какой-то потасовке в загородном доме кого-то из временных друзей. У Кирилла их масса. Не телефонов, хотя и их хватает, временных подружек и дружков. На одну ночь или день, может быть месяц. Мимолетная ласка, дружба за бабло и поездка в Монако на шоппинг с грудастой девочкой или смазливым мальчиком с тугой глоткой. Мысли лениво плывут в голове и растворяются с громким гудком и матом личного водителя… * Прием ублюдский и нудный с самого начала. Журналисты снуют туда-сюда, пару раз щёлкают зубоскалящего Кира, пока он пытается покурить у входа в… Что это блять вообще? Художественная галерея? Ну и что он тут забыл? Старый хуй строит из себя не пойми кого на камеру, в теплом жесте обнимает сына за плечи, рассыпается в идиотских типа культурных шутках и больно щиплет пальцами за бок сквозь ткань дизайнерского худи (Позор, никто не одевается так на светское мероприятие!). К концу вечера явно будет синяк. Гречкин-младший даже как-то паскудно думает, может нахуй этих говножуев с их искусством и пойти забить косячок в туалете? Трава проветрит голову и все будет не таким унылым и серым? (Батя в перспективе, если заметит, отпиздит и в клинику отправит, не на долго. Мамка будет ныть и через месяц можно будет уже вернуться к обычному ритму жизни, но это так, лирика, как у «Сектор газа»). — Только блять попробуй что-то выкинуть, — шипит отец на ухо, заламывая руку до хруста в запястье. Кир пищит и думает, что если заорёт на всю галерею, батя, не церемонясь его, как сутулую собаку отпиздит. Прям здесь, с него станется. — Ты меня услышал? И сними уже очки, выглядишь, как наркоман. Поток чересчур яркого света обрушивается на него со страшной силой, так что хочется просто свернуться в ближайшем темном угле, как маленький ребенок и поплакать. Глупо и основательно… — Еблан, — шипит он, когда батя пропадает из поля зрения. Тело трясет, богатые ублюдки меланхолично проходят мимо, не обращая внимания ни на что. Подумаешь, Гречкин сынишку мордой по полу когда-нибудь тут повозит. Всем же насрать блять. Косяк в кармане штанов жгется почти физически и назло бате УЖЕ ПРОСТО НАДО пойти и накурится. Хоть скандал будет. Может быть журналюги парой фото подпортят бате малину. — Вам… Тоже нравится Чекрыгин? — мягкий голос справа, выводит из злого транса. — Даже заплакали от чувств. Хотя признаюсь, все его гравюры несколько тревожны. Прохладные длинные пальцы ласково проходятся по покрасневшему запястью, ощупывают его и… — Кого? — Кирилл недоуменно смотрит в ясные голубые, как осеннее небо, глаза человека рядом с собой. Его губы трогает несмелая улыбка, пока он ловко выдавливает на запястье Гречки на, какую-то воняющую мятой прохладную мазь из тюбика бика и аккуратно втирает ее в покрасневшую кожу на руке. — Василий Николаевич Чекрыгин, — все с той же непосредственной и легкой полуулыбкой поясняет незнакомец, кивая в сторону самой жуткой хуйни, которую Кир обычно созерцал под бэд трипом. Широко раскрытый рот уродца на гравюре под стеклом, карикатурные фигуры, карлик жрущий чье-то сердце. Незнакомец заправляет длинную рыжую прядь за ухо и смотрит какой-то… Жалостливо что ли? Но сил послать его нахуй не находится, да и мазь, что этот чудила размазал по запястью помогает. На Кира словно одеяло теплое накинули. Желание покурить косяк сдвинулось далеко на второй план, и он как последний слюнтяй уставился на рыжего. (У его первой любви в школе, кстати, такие же охуенно красивые рыжие патлы были). — Хотите… Еще расскажу о нем? — в нем пиздец как много неуверенной вежливости. Кир смотрит на тонкие бледные длинные пальцы на собственном запястье и краснеет, как баба. Ну нихуя ж себе, оказывается и так бывает. Хочется слиться со стенкой или в воду прыгнуть, только… …чужие пальцы держат крепко, надежно, монументально, словно обещая, все будет хорошо и Киру больно не сделают. Погладят и обнимут (может быть, приласкают) и он тает, как девственница под ласковыми обещаниями. — Хочу, — невнятно бормочет он, цепляясь за рыжие образ ангела хранителя. — Я это… Кирилл. Можно на «ты». Тонкие бледные губы с заедами в углах, чуть дрожат в намеке на робкий смешок. — Сергей, — он крепко и уверенно пожимает руку и тянет Киру в начало выставочного зала. И ездит он по ушам основательно, наваливает и наваливает какие-то стремные факты, что-то про Чекрыгина этого, явно нездорового, и курившего тоже самое, что и проклятый Босх с его Чистилищем и тому подобным. Сергей… Сергей… Разумовский, спустя полтора часа наматывания кругов по залам наконец вспоминает отходящий от наркоты разум. Точно! Самый молодой миллионер, батя ж на него чуть ли не дрочил сутками смотря какие-то стримы с его разработок и все плевался ядом на слишком пацифичную позицию. Ну это батя, он на говно и с более мелких вещей исходится, а тут… Пальцы у Разумовского совсем тонкие, обкусанные. Будто он сам себя сожрать пытается. Кожа не здоровая и сама вся покрасневшая, особенно в районе подушечек и рядом с ногтями, не удивительно, что он всякие мазюкалки с собою таскает. Под конец всего (не)скучного вечера голова идет кругом от нового знакомства и хочется еще немного постоять и погреться в лучах чужого тепла. Кир бы так и сделал, честно говоря, но… — Извини, — Разумовский откидывает со лба длинную медную прядь и смотрит глаза в глаза. — Кое-какие неполадки на сервере, без меня Марго никак не разберется. Его не кидают и не исчезают по-английски, Гречкин немного в ахуе и капитальном шоке, оказывается такое бывает не только в заезженном клишированном кино, но и в жизни. — Да ничего, бро, — срывается с языка и хочется дать самому себе в рожу. Серьезно, блять? Бро? Он явно проторчал остатки своего мозга… — А бля… То есть. Было супер. Спасибо за лекцию. Сергей. Сережа пожимает руку ему на прощание и ускользает, лавирует в людском море, куда-то к себе, к загадочной Марго и серверам, которые никак не вывозят без него. Запястье больше не ноет. * — Тошнотворно, почти мило… Это будет весело. Взять и загнать его потом в угол, подцепив на крючок предварительно… Сережа трясет головой и вылетает на улицу, как пробка из бутылки. Навязчивые мысли, образы, чужой поплывший взгляд в купе. Ему почти страшно. Ни от Гречкина. Боже, нет. Он всего лишь… ребенок. Не невинный, естественно, а потерянный. — На ребенке, двадцать три штрафа и косяк у него в кармане штанов был. Знаешь, с ним же будет весело. Поездить ему по ушам. Молчи. Молчи. Молчи! Заткнись. Сережа повторяет себе как мантру изгоняя из себя противное и ужасное чувство. Словно чужие когти царапают череп изнутри. А в голове под красным светом всплывают образы, нелицеприятные и больные настолько, что ком подкатывает к горлу и собственные фантазии (а собственные ли) хочется выблевать прямо на пол такси. Адрес Разумовский диктует, под тихий зловещий смех в своей голове. * На пароходе и каком-то банкете на нем, на очередном открытии, какого помпезного театра… Рыжие лохмы мелькают то тут, то там. Кир поначалу и не вглядывается. Специально по крайней мере. Стоит себе в углу, тихонько, покуривает свою электронку и старается лишний раз не отсвечивать, а Разумовский… Разумовский бежит, несется навстречу новому и почему-то цепляет Кира собою (и за собою). — Не фанат современного искусства, — честно признается он, рассматривая инсталляцию, достойную очередного бэд-трипа под кислотой. Не орущая рожа, как было на гравюрах в музее и на том спасибо. — Но в этом что-то сеть. Черепа посреди шахматной доски и игровое кресло на вершине. Чем надо было упороться чтоб такое создать вопрос со звездочкой, но Кир такие с детства не любил и предпочитал списывать ответы с решебников и гдз. — Выглядят, как настоящие, — глубокомысленно замечает он, следуя тенью за Разумовским. Которого привлекла разобранная материнская плата развешенная словно украшение во всю стену в соседнем зале. Но Разум теряет всякий интерес к черепам и сосредоточенно хмурит брови рассматривая умершую технику на стене. Бормочет себе что-то под нос и все тянет, тянет, тянет Кира за собой вглубь выставки. Даже забавно. Неужели самому молодому миллионеру не с кем поболтать? Киру от чего-то даже нравится их уединенность, хоть Разумовский и довольно чудной парень. * — Он проблема, и жалость ни к чему хорошему не приведет. Голос в голове насмехается, подкидывает все новые и новые, более тошнотворные образы, от которых страшно. Сережа давит пальцами на глазные яблоки до цветных кругов под веками. Он же просто дитя. Одинокое дитя. Его, наверное можно исправить. Чуть приласкать, дать такое желанное тепло и… Внутренний голос громко и надменно цокает языком. — Благими намерениями выстлана дорожка сам знаешь куда. И мерзко хихикает, поскребывая когтями бетонную клетку в голове. От голоса не скрыться. Внутреннее чудовище поджидает свой звездный час. Разумовский лишь обещает себе, что не даст демону выход наружу не при каких обстоятельствах. * Взгляд голубых глаз опять задерживается на ссадине, прямо рядом с татуировкой на лице. Естественно рыжий нихуя не спрашивает, лишь кривит дрожащие губы в недовольной гримасе и слишком быстро прячет глаза. Догадывается откуда это. Батя неплохо заехал ему по лицу. Причина естественно есть. В новостях пока не писали, да и дату суда пока никто не назначил. Про происшествие все молчат. Деньги неплохо затыкают рот журналюгам. По крайней мере, на время. Но эту тему сегодня обсуждать так не хочется. Очередной скучный прием, снующие вокруг тараканы-официанты и журналюги фоткающие всех, кого не лень. Кир нагло салютует одному из них, прямо в камеру. — Все окей, — почему-то срывается с его языка. — Если что, мужик. Это ерунда. Батю иногда кроет. Да и причина есть. Сережа шумно сглатывает и рассеянно кивает. Он сегодня почти весь вечер в планшете, но позволяет стоять рядом, обменивается новостями. Сияет неясно, смутно, греет собою. Вот это Кира поплыл… Еще и перед человеком, которого видит второй? Третий? Ладно, хер с ним. Пятый раз в жизни. Он кидает на Разумовского умоляющий взгляд «все пучком» и складка в углу чужих губ — расслабляется. — Ты… Главное чтоб ты был впорядке, — нервно заправляя рыжую прядь за ухо, бормочет он. Весь бледный и почему-то вспотевший. — Извини, я… вернусь. * — Мы идем по кругу, но для особенно одаренных, начну сначала. Жалость рождает привязанность… На внутренней стороне век вспыхивает образ развороченной чужой грудной клетки, в нос бьет отвратительный запах крови, пока Сережа сгибается на пополам перед унитазом. — А привязанность — слабость, — клекочет тварь. Образ сменяется. Теперь перед глазами чужое плачущее лицо. Кирилл сжимается в комок, судорожно пытается открыть дверь собственной машины. Очередной приступ тошноты скручивает внутренности, в унитаз на этот раз отправляется только желчь. Под веками, сюжет придуманный больным мозгом идет дальше. Никто не красив, когда плачет. Слюни, истерика, сопли, это так ужасно и эта гримаса пересекающее бледное измученное лицо. Гречкин умоляет, просит пощады, а потом… Потом гримаса истерики меняется ужасом и искажается болью. Кожа его пузырится, плавится, неприятно липнет свежими ожогами к новой майке от Гуччи. Кровь и огонь. Сажа… Запах горелого мяса становится финальной точкой. Хватит. Пожалуйста, хватит. — Не завяжешь с благотворительностью ему… В аду окажешься сам, — вкрадчиво предупреждает внутренний мерзавец. Сережа сплевывает вязкую слюну и нажимает «смыв» на стерильно белым бочке унитаза. * Он не то чтобы начинает следить за ним, он же никакой-то там ебучий сталкер. Просто просматривает… время от времени, что да как. На каких мероприятиях появится знакомая рыжая макушка. С Сергеем (да выдохни, Кирилл, можно, просто, Сережа) хотелось тусоваться, слушать его заумные речи, просто сидеть рядышком и смотреть, как он что-то шустро печатает в новеньком макбуке. Кирилл даже обзаводится парадным костюмом на радость бате. — Можешь же, когда хочешь, — хмыкает старый хуй, рассматривая его в зеркало. А Кира, Кира не комментирует, только фыркает на эти слова и думает, как сегодня стопроцентно блеснет всеми прочитанными знаниями перед рыжим светилом. Сережа смотрит на него уставшим взглядом того, кто проторчал перед ярким экраном трое суток без сна. Кир знает по себе, как это выглядит, только он периодами еще и спидбол устраивал себе что б не заснуть. Разумовский — умница, ему мозг кислотой разъедать нельзя вот он и держится на честном слове, кофе и энергетиках. — На следующей неделе будет открываться консерватория, — тихо и невзначай, поднося искусанный палец к губам, тихо произносит гений. У него вообще потрясающе тихий голос, ласковый всегда такой, что хочется слушать и слушать, а лучше утопиться в нем с ног до головы или подставиться под руку Серого, как псина какая-то и сказать: — Гладь меня, чел, люби меня. Люби. Хочешь хвостом, как псина повиляю? Хотя хвоста у меня и нет, но… — Приедешь? — Гречкин лавирует между официантов и сгребает с одного подноса тарталетки. Шампанское тут говно, толком и не напьешься. А вот закуска ничего так… Песочное тесто и икра застревают в уголках челюсти. — Ну на открытие? Разумовский трет глаза и цедит свое шампанское, созерцая пузырьки в бокале, будто углядел там очередной код или смысл собственной жизни. Что первое, что второе вполне вероятны и может взаимосвязаны, у Серого вся жизнь в циферках. Иногда. Когда он вот так выпадает из разговора, прилично зависнув устремив взгляд куда-то, куда-то в пространство… Кажется, глупо, конечно, что его глаза меняют цвет. С холодного светло-голубого на золотой. Сверхъестественный, как дерьмовый графон в фильмах нулевых про оборотней. Кир такие раньше запоем смотрел. Вот с Разумом так же. Только это не графон, это реально… — Что? В консерваторию? — выныривая из транса, невнятно бормочет он, потирая глаза. — Да, точно приеду. — Топчик, — Гречкин хлопает его по плечу. — Я тогда билеты рядом достану, уговор? Серый лишь привычно растягивает дрожащие губы в улыбке и кивает. Словно не ему вовсе, а каким-то своим мыслям. * — Какая душка. Мячик ему побросай и он за ним радостно побегает. — смешок в голове прокатывается ощутимой волной по всему позвоночнику. Только не сейчас… Веки слипаются после бессонных ночей (будь трижды проклят этот несчастный код), перед глазами все расплывается, не спасает ни пятая кружка кофе, ни банка энергетика, а спать нельзя, катастрофически нельзя! Нет времени, надо еще заехать в банк, надо вернуться в башню к серверам, надо разобраться с кодом и запустить тестовую вариацию «Вместе», надо почистить настройки у Марго и… Так много надо и он так устал все держать под контролем. А еще все эти мероприятия и Кирилл… — Кирилл. Кирюша… Как думаешь, у него на тебя стоит? Наверное, дрочит на тебя все ночи. Видел его новую пассию? Тоже рыженькая, как и ты… Мальчик по тебе плачет и убивается, — возбужденно и ехидно шепчет мерзкий внутренний голос. Заткнись к черту! Когти скребут по черепной коробке, а навязчивые образы перед глазами становятся настолько отчетливыми, что это реально пугает. А вдруг… А вдруг, он окончательно сорвется? Вдруг он даст этому внутреннему безумию выйти из-под контроля? Вдруг… — Я его только припугну, — ласково мурлычет внутренняя тварь. — Знаешь, штанишки порежу в интересном месте, немного растяну и может даже пригрожу, что расскажу отцу, что он сам на нас запрыгнул в наркотическом угаре. Ты же знаешь, что милый мальчик Кирилл долбит, как не в себя? Он знает, знает, знает! Он все знает про всех Гречкиных. Кирилл ему даже не нравится, черт возьми… Он просто пристал, просто ребенок (и нет, Бога ради Серёжа просто запутался, он не понимает…), требующий внимания и ласки, после всего что с ним сделал деспотичный отец. Боже! — Всё равно будет по моему. Сережа посыпает голову пеплом и опрокидывает в себя шампанское, пытаясь заглушить мерзкий клекот внутри головы. * Предчувствие того, что что-то идет капитально не так накатывает после того, как он видит, что Серый вливает в себя половины бутылки этого идиотского блестящего шампусика от которого кипятком ссуться инста-бляди. В полумраке волосы Разумовского от чего-то кажутся ярче и красивее, блестят и отливают чистым алым пламенем. Хочется запустить в них руку, провести по ним и в поцелуе мягко оттянуть их на затылке пропустив пальцы сквозь них… (Целуется он, наверное… Неумело? Только с компом своим и шпехается. Но точно будет нежен. Он всегда нежен и внимателен, наверняка бы следил за реакцией самого Кира… От этой мысли сладко ноет внизу живота.) Его шатает по всему залу, он о чем-то переговаривается с парой оперных див, потом еще с кем-то. Весь вечер, словно, даже, избегает Кирилла специально. Может быть… что-то случилось? Что-то выбило из колеи, и может Кир его как-то обидел (тот срущий эмодзи или хер знает, что в переписке, задело нежную душу программиста и миллиардера). А потом Разум и вовсе исчезает из поля зрения и все его хаотичные метания по залу прекращаются. Он, как сквозь землю проваливается. Гречкин вертит в пальцах разбитый телефон, новый покупать как-то не хочется. Да можно просто экран заменить (где разбил, даже не помнит, только, как проснулся в незнакомом месте, с рыжей бабой и… Да в общем, и не важно). Кир падает на кресло в холле и проверяет чат, пока суета вокруг нарастает. Кто-то обсуждает сегодняшний концерт, кто-то шепчется про очередное строительство, какое-то новое мероприятие в конце месяца, снос детского сада и постройку на его месте бизнес-центра. Слушать в пол-уха этот треп выходит чисто на автомате. Все эти богемные ублюдки… Как и он сам. В чате висит непрочитанное сообщение, Сережа не отвечает, хоть и был онлайн, если верить телеге, совсем недавно. Блять. Чужая горячая ладонь опускается на плечо. — Совсем заскучал? — нотки веселья, пьяного, немного с вызовом и гонором звучат в родном голосе. Гречкин оборачивается и губы сами расплываются в довольной улыбке. Ну ничего себе! Сережа словно горит изнутри. Сияет сусальным золотом в лучших традициях современных богов. — Да типа, — потирая шею, откликается он. — Концерт был ничего, только… — Не фанат классической музыке? — на таком родном лице появляются чужие, незнакомые черты. Губительная и опасная мимика, будто и не Серый перед ним, а его брат близнец. И глаза, золотые… не голубые, будто в душу смотрят и расщепляют там все до основания. Смотрят, смотрят, разъедают плавиковой кислотой. Аж жутко становится. — Ну типа, — Гречкин зябко ведет плечами. Предчувствие чего-то нехорошего нарастает в геометрической прогрессии. Словно вот-вот лопнет шарик с гелием и вместе с ним все взлетит на воздух. Вторая рука ложится на плечо Кирилла и ощущение от этого прикосновения такие, будто какая-то хищная тварь вцепилась в кожу когтями. Хищная птица, ассоциации отчего-то именно такие. Он шумно сглатывает и боязливо, неуверенно поднимает глаза на Разумовского. Чужие губы кривятся в абсолютно незнакомой острой, как бритва ухмылке. (Интересно его, конечно, с алкоголя развезло, но каждого накрывает по-своему… Одну Кириллову подружаньку, разъебывало так, что она начинала убираться. Как сумасшедшая! А Петьку тянуло петь церковные псалмы, будь проклято его прошлое семинариста.) — У меня есть записи в современной аранджировке. Кармен, Времена года и еще парочка, — задумчиво и даже как-то обыденно тянет Серый, склоняясь к уху Киры близко-близко. Длинные рыжие патлы щекочут щеку, приятное ощущение, а чужое тепло буквально обжигает. Хочется тянуться к нему или утопиться в нем. Гречкин вовремя себя одергивает и поднимает вопросительный взгляд, ожидая чего-то в стиле: — Я тебе в телеге все скину. Послушаешь. Но словно чудо случается где-то наверху и пьяный мозг Разума выдает нечто получше, он хитро улыбается и на одном дыхании произносит. — Поехали ко мне? В Башню. Вместе послушаем… * Алкоголь не лучший друг и захватить власть над ослабленным и пьяным разумом не так уж и сложно. Птица с насмешкой ждет, когда уже… Когда Сережа сломается, когда набегается. А по периметру всей консерватории он носится знатно, увиливает в толпу стоит Гречкину появится в поле зрения. Бокал второй. Третий. Пятый. Ох, Сережа-Сережа… И отключается он слишком легко, так занять место под солнцем не стоит и малейших усилий. Птице весело до физического желания клекотать. Вырваться на свободу, воплотить в жизнь все те грязные фантазии, сломать, надругаться, сделать больно и смотреть в слезящиеся глаза. Внизу живота все сводит от предвкушения. Найти среди толпы знакомую светлую макушку не составляет труда. У Кирилла пережженные светлые патлы, вечно в каком-то мусе или геле. Будет приятно опустить руку на его затылок, уткнуть лицом в подушки и удерживать в такой позе, как можно дольше, слушая сбивчивый плач и хрипы. Затащить мальчишку к себе, даже проще, чем занять «место под солнцем». * Они едут до башни непринужденно болтая, но предчувствие чего-то неправильного буквально заставляет беспокойно ерзать на заднем сидении такси, пока Серый с обыкновенным абсолютно непринужденным видом продолжает рассказывать что-то про… Баха? Шопена? Что-то неимоверно заумное про классическую музыку, голова пухнет от этого, остается лишь время от времени согласна кивать и смотреть на ряды проносящихся за окном фонарных столбов. — Тебе неинтересно? — чужая ладонь будто случайно ложится на колено Кира и тут же пропадает. И вот они снова знакомые дерганные жесты, неуверенная мимика и дрожащие уголки губ. Серый есть Серый. Родной и знакомый. Гений и миллиардер. Разве, что глаза продолжают сиять неясным золотом в полумраке машины. — Да… Нет! — блять, вот лошара. — Я все запомнил. Бах был глухим. Ага. И, это странно и не в тему, но что у тебя с глазами, чел? Разум недоуменно и наивно хлопает длинными светлыми ресницами. В ярком отсвете желтого фонаря, который они проезжают по КАДу, выхватывает растерянное выражение лица. Все в порядке… Все хорошо. — Линзы с диоптриями, — тихо выдыхает он и нервно заправляет длинную рыжую прядь за ухо. — Зрение просело в последнее время вот и решил поэкспериментировать. Не нравится? И как после этого тона вообще можно ответить, что что-то не нравиться? — Не, бро, все топ! Классный цвет. И чужие плечи под просторной белой рубашкой заметно расслабляются. Плохое предчувствие. Окончательно растворяется в летнем знойном воздухе Питера. * — Пиздец… Я такой вид только в Москоу-отсосите видел, — присвистывает Кир, буквально уткнувшись носом в стекло и смотря на вид под ногами. Весь город — буквально на ладони. Сияет, как игрушечный, переливается всеми возможными огнями. Из колонок доносится виолончель и мелодия кажется до смешного знакомой, пока до мозга не доходит. — Ты гонишь? Это «Гражданская оборона»?! Летов замаскированный под классику, почти смешно, но до одури красиво. Инструментальное исполнение не кажется скучным, а хочется слушать-слушать и слушать. Слышно, как Серый на фоне умело открывает бутылку вина. — Знал, что ты оценишь больше, чем техно «Времена года», — он разливает золотистую пузырящуюся жидкость в оба бокала. — На закуску можешь выбрать что-то из автомата или я принесу фрукты? В автоматах сладости со всего света. Японские покки, какая-то корейская дичь, китайские иероглифы на жвачках, американские чипсы и все до смешного не русское, такое в магазах и не купишь. Кир чувствует себя совсем ребенком, пока набирает тонну шоколадок и бог знает чего еще. Напоминает закуску со школьных вписок, когда ему только-только пятнадцать стукнуло. Украденный у папы из серванта портвейн в сочетании в чьей-то самогонкой и спрайтом. Серый делает музыку погромче и пододвигает бокал в сторону Гречкина, воюющего с оберткой от орео. — За хорошую музыку и наши частые встречи, — негромко объявляет Разум, поднося напиток к губам и делая из него еле ощутимый глоток. Кондиционер хоть и работает во всю, все равно жарко и прохладное шампанское самое то. Кир осушает бокал одним большим глотком. Странный непривычный привкус оседает на языке и Гречкин смаргивает выступившие слезы, потому что легенькое шампанское. Кажется, неожиданно горьким и алкогольным на фоне своих собратьев. Серый хрустит орео и неспешно цедит свой бокал, покачивая золотистую жидкость в нем. Все рассматривает пузырьки, будто углядел в них смысл жизни или… Цепкий взгляд то и дело скользит по самому Киру и предчувствие скорого несчастья, начинает зудеть под кожей. Собственное тело кренит куда-то в бок, а перед глазами мир прекращает иметь хоть какую-то четкость. Похоже на те моменты, когда он обдалбывается в щи, только сейчас еще тело словно под давлением. Он не отключается, но пошевелиться что-то за гранью возможного. — Знаешь, как девочки на вечеринках говорят? — длинные горячие пальцы ловят Кира за подбородок и заставляют поднять мутный взгляд на Разумовского. — Следи за своим стаканом. В родной улыбке на знакомых губах, скользит что-то поистине пугающее. * Мальчишка беззвучно плачет. Абсолютно трогательно и очаровательно, ерзает и пытается предпринять хоть какую-то попытку к сопротивлению. Отползти или же просто мимикрировать под обивку дивана. Наивное летнее дитя. Птица хмыкает и давит-давит пальцами на чужой затылок, наконец сжимая в кулак пергидрольные волосы Гречкина и блаженно выдыхает. Власть опьяняет почище шампанского и любого алкоголя в мире. — Ну и куда ты собрался? — с наигранным беспокойством интересуется Птица. — Разве не на это ты надеялся, когда приехал со мной? Он стягивает чужие штаны до колен, слыша невнятные и слабые бормотания. Что-то напоминающее «хватит» и «не надо». В груди все жжет от предчувствия. — Не надо? — негромко и издевательски продолжает дразнить Птица, проводя пальцем по сухой сжимающейся дырочке ануса. — Но разве это не то, чем ты занимаешься с людьми, которые тебе нравятся? Ну же, Кирюша, ты взрослый мальчик. За удовольствие надо платить… Пальцы нашаривают в кармане штанов мазь, ту самую, что мямля Сергей использовал при первой встрече с Кириллом. — Ты же не такой, — слабо и протестующе мычит испуганный голос в подушки. Тянет рассмеяться в голос. Не такой? Серьезно, мальчик, ты решил сыграть на этом? Как жалко и плохо… — Не такой? — почти мурчит Птица, размазывая крем по горячим и тугим мышцам. — Я не такой. А вот ты, Кирюша. Ты именно такой. И об этом мечтал, наверняка ни одну ночь. Чужой испуганный всхлип слышится, когда рука обхватывает пока вялый член и неспешно начинает его надрачивать, вынуждая Гречкина чуть приподнять бедра. Мерзко, конечно, но стоит того, чтобы пацаненок сначала возбудился, а потом испуганно запищал, начал брыкаться, стоит оказаться внутри него. — Это изна… — Изнасилование, это когда ты не получаешь удовольствия, — продолжает давить Птица. — А ты течешь, только от того, что я к тебе прикоснулся. Он размазывает выступившую каплю предсемени вдоль всего члена. Мальчишка краснеет шеей и ушами, окончательно теряясь в подушках дивана. Вот так-то лучше. Птица выдавливает еще немного крема внутрь тугой дырки, не растягивает, только смазывает чтоб легче проскользнуть во внутрь. Гречкин под ним натурально скулит. * Крик не идет. Он только хнычет, шепчет, молится, задыхаясь от ужаса и лишь бешеный стук собственного сердца сейчас кажется самым ясным. — Кричать можешь сколько угодно, — слова далекие и доносятся, как сквозь вату. — Обещаю. Будет больно. И это действует на манер спускового механизма. Эти слова возвращают ему голос. Кирилл кричит, пытается выползти из-под тяжести чужого тела, хотя собственное едва ли его слушается, он пытается хоть как-то оттолкнуться ногами. Тесно. Пространства для маневра почти нет, его зажали слишком плотно, и эта давка со стороны Сережи (Сережи ли?) провоцирует чуть ли не приступ клаустрофобии. Из горла вырывается смесь хрипов и рыдания. Звон бляшки ремня напоминает первые ноты похоронного марша. Нет. Нет. Это просто не может быть правдой! До ушей доносится наигранно успокаивающее «чш-ш-ш-ш-ш». Длинные пальцы лезут между ног, разводят ягодицы в сторону и запихивают во внутрь еще немного крема. Мышцы сопротивляются, сжимаются, за что по коже тут же отвешивается звонкий шлепок, от которого зубы стучат друг о друга и Кирилл прикусывает язык. Рот наполняется неприятным металлическим привкусом собственной крови. Попытка сжать ноги не венчается успехом, чужое колено нагло впихивается меж бедер, рука продолжает удерживать под животом, не давая окончательно распластаться на узком диване. Сознание ускользает от него, как песок сквозь пальцы, хочется уже провалиться в эту бездну и не чувствовать всех этих издевательств. Не слышать обманчиво ласковых речей и оскорблений вперемешку с ними. Губы Разумовского касаются его макушки, почти заботливо, почти нормально и от этого только страшнее. Между ног резко что-то давит. Гречкин жалобно ерзает и задыхается, но очередная попытка к побегу удачей не венчается. Сережа зарывается пальцами в волосы на затылке и медленными неотвратимыми толчками проталкивается в тело, буквально раз-ры-ва-я внизу все на пополам. Зубы стучат друг о друга, словно в лихорадке или после долгой истерики, но… Ничего не заканчивается. — Пожалуйста, — молит Кира. — Под…подожди… пожалуст… — Чщ-щ-щ-щ, не рушь момент, Кирюша, — снова этот опасный тон и удовлетворенный стон. — Сожмись еще раз. И снова бьет по ягодицы, звонко, тяжело и больно. Кирилл вскрикивает, отчаянно цепляясь за подушки и тонко скулит от разрывающих его ощущений. Чужой удовлетворенный стон отдается от стен, Разумовский толкается вперед бедрами и первый смачный шлепок кожи о кожу разламывает сознание на «до» и «после». Кирилл уверен, что в нем что-то отчетливо ломается вместе с этим звуком. Больно. Отвратительно, мерзко… Все внутри жжется и так чавкающе хлюпает. Горячие руки обхватывают его бедра, продолжается ритмичная долбежка. Шлепки кожи о кожу. По ногам что-то стекает и при каждом толчке во внутрь, внизу живота скручивает острая боль. Голос Сергея ясный, чистый, все продолжает жарко нашептывать на ухо: — Ты хотел этого. Если нет, то почему поехал? Почему пил? Ты же знал, что так и будет, — рыжие пряди щекочут кожу на шее и щеке. — Сам так делал неоднократно. Как с той девочкой в прошлом году, о которой писали в новостях. Он хотел. Он правда хотел, но точно не так! Осознание больно бьет по самолюбию и скручивается одним больным большим узлом в голове. Кир вздрагивает при очередной вспышке боли и цепляется руками за диванный подушки, наконец проваливаясь в блаженную темноту. * Утро застает его болью в коленях и пояснице, а еще голова буквально раскалывается. Сережа сонно моргает и приподнимает голову с чужого тела… Липкий холодный пот прошибает его до косточки. Кирилл под ним со спущенными штанами, на бледных молочных бедрах остались царапины-синяки, довольно красноречиво говорящие обо всем, что вчера было и… эти потеки крови между чужих длинных ног. Черт. Черт. Черт… Мерно поднимающаяся грудь Киры успокаивает тем фактом, что парень жив. Что самые страшные сны-больные фантазии, всплывающие в голове не воплотились в жизнь. Господи, он просто чудовище. — Кирилл? — рука ложится на покатое плечо и несильно сжимает его. Светлые ресницы трепещут во сне… * Сбивчивая речь и извинения, затаившаяся в уголках голубых глаз паника и спрятанное на губах отчаяние. Батя не извинялся, когда пиздил, а тут… (а тут его и не пиздили, разве что поимели, морально и физически) — Скорую или по крайней мере моему врачу, — беспокойство, тепло чужого тела. Так… приятно и даже почему-то не пугает, после всего произошедшего. Разумовский бледный, словно смерть, ничерта не помнящий, касающийся неуверенно и ловящий буквально каждую реакцию Кира. Готов прижать к груди, обнять, защитить, да только от кого… Гречкин шумно сглатывает и жмется-жмется к чужой ладони, подставляется под ласку, сбивчиво соглашается на скорую. — Да ладно, бро, с кем не бывает, — с адекватными нахуй людьми такого не бывает. А то, что вчера было, было пугающе, больно. Сидеть до сих пор невозможно. Кир спешно застегивает штаны, пряча лицо в изгибе шеи. — Я иногда и не такое… Вернее, точно не такое вытворяю, ты… Того. Не пей больше только. Длинные обкусанные пальцы неуверенно перебирают волосы Кира. * Это не становится проблемой в одночасье. Это старая, как мир поговорка, что дорожка из благих намерений ведет прямиком в ад. Жалость привела к потере контроля над ситуацией. Начались завуалированные манипуляции. Капризы, чужие прихоти, слишком много прикосновений! Не стоило подходить к нему в тот вечер, не стоило напиваться, не стоило… — Я все исправлю. Только… Заткнись! Замолчи! Исчезни! Планшет летит в стену и разбивается у ног репродукции «Венеры». Осколки остаются валяться на полу, пока Разумовский буквально готов выть… Кирилла в его жизни с каждым днем становится все больше. Может и неосознанной. Но он стал чаще зависать в башне. Лапает пусть и не в открытую, но… все эти невинные касания коленями коленей, рука на руке и поцелуи максимально близко возле губ. Сережа вздрагивает при очередном прикосновении и неловко старается отстраниться, но Гречкин впивается в него будто клещ. — Чем дольше будешь молчать, тем сложнее будет. И тем наглее будет мальчишка, — насмешливо тянет голос в голове. — Я разберусь. А ты просто дай мне это сделать… Ощущение когтей-пальцев скребущих прямо по черепной коробке наводит ужас. Но больше пугают габариты чужого аппетита. * Он не жаден. Нет. Просто… Это компенсация. Небольшая, так сказать за моральный ущерб. Тем более Серый явно не против. — Что-то не так? — Кирилл сжимает чужое колено, поглаживает его сквозь ткань брюк. Касаться Разума приятно до чертиков. — Все будет хорошо. Сегодня финальное слушание. В газетах пока нет информации об этом, но скоро… скоро новостные ленты будут пестрить заголовками о том, что его отмазали. Можно будет после с Серым махнуть куда-то на Мальдивы? Или в Италию? Он как раз запустит свое детище «Вместе» и тогда… Фантазия рисует, что у них все будет круто. Именно так, как хочет сам Кира. Где-нибудь, где будет тепло, где-нибудь, где они все наладят и… Он трет шею позволяя подкинуть пару горячих фантазий в котел. Его же любят? Они вместе. Чужая доброта и отклик лечат или типа того. Он не эксперт в самокопании и анализе. Гречкин подкидывает таблетку экстази в воздух и ловит ее губами. — Это аспирин, — невинно лжет он. — Хорошо, — снова эта неуверенность в уголках губ и отведенный взгляд. — Мне надо работать над сайтом. Сегодня презентация. Сам знаешь. Попытаться успеть на нее, что ли? Подкинуть судье бабла, что б этот шапито закончился быстрее? Кир быстро чмокает Сережу в уголок губ, тот замирает (надо ж, без алкоголя такой зажатый и стеснительный) и отстраняется. — Все пучком, мужик. Удачи! Серый заторможено кивает и улыбается на прощание. Чудной он, но все люди не без тараканов, а гениям даже простительно. Главное, чтоб Серый больше не набухивался, а все другое вторично. Кидая прощальный взгляд на скукожившегося на диване Разума, почему-то чудится, что глаза у него снова желтые, как в ту ночь. Кирилл беззаботно списывает все на экстази.