Слева любовь и справа любовь

— Паш, ну ты долго еще? Стукалов забавно пыхтит в ответ, возясь со шнуровкой коньков. Давно не выбирался на каток, и на его памяти с коньками было гораздо проще справляться. А теперь вот злится на эти веревочки. Еще и в шапке жарко, надо было вообще куртку снять, мешается сейчас. Да и отчаянно хотелось плюнуть на все и пойти прямо так, просто заправив шнурки в коньки. — Такими темпами и каток закроется, дай сюда. Руслан присаживается на одно колено, морщится едва уловимо от боли в лодыжке. Опять ногу как-то не так поставил. Заживающие связки все еще дают о себе знать. Угораздило же. Паша замечает, конечно, но молчит. Ссориться не хочется, а они явно начнут, потому что один упрется, что Руслану надо беречь себя, а другой упрется, что все с ним нормально и не надо носиться с ним как с маленьким. Зато вот сам как маленькому коньки шнурует, затягивает потуже, ловко перебирая пальцами шнурки. Разве что в коленочку не целует. Но Паша уверен, что будь они одни — наверняка бы поцеловал. После долгого перерыва на каток выходить всегда сложно, так и тянет навернуться, как только конек касается разбитого льда у съезда с прорезиненной площадки раздевалки. Паша спускается осторожно, придерживается рукой за деревянные перила, балансирует ярко-желтым пакетом в другой руке, хотя, казалось бы, должен как и Вилена одним прыжком оказаться на льду и лететь вперед к деревьям, увешанным яркими лампочками. Но осторожничает, не хочет позорно шваркнуться в самом начале. Зато почти рыбкой на лед ныряет Руслан, закинув рюкзак на спину. Отталкивается коньками всего два раза, мигом нагоняя Андраника. Стукалов пару раз на пробу неловко перебирает ногами, вспоминает, как надо ставить ногу. Становится завидно девочкам — у них на мысках коньков есть удобные зубчики, чтобы отталкиваться, куда уж его хоккейным. — Помочь? Руслан объезжает его вокруг так, как будто весь последний месяц со льда не сходил. — Боишься, что навернусь? — Паша улыбается скептически. Что он, сам не справится? Справится, конечно, но за протянутую руку хватается, пальцами сжимает чужую ладонь. Вот уже вроде подпорченное в метро настроение начинает выравниваться, — нет, дело вообще не в слишком язвительных и грубых подколах Руслана, даже не в том, как резко Герасименко переключился на Штолину, стоило им встретиться в метро, — играющая из колонок музыка не кажется дурацкой, не бесит куча людей на катке, иллюминация не слепит. Зато почти слепит тепло улыбающийся рядом Руслан. Без очков, предусмотрительно убранных в рюкзак, он кажется едва ли не ровесником Паши, еще бы серебряные пряди не выглядывали из-под шапки. Герасименко набирает скорость, едет все быстрее, тянет за руку намеренного отставшего Пашу. — Катай меня, большая черепаха, — Стукалов, наконец, прыскает со смеху, перестав перебирать коньками и просто скользя по льду следом. Руслан что-то бурчит про наглую жопу, но катает за собой по льду, пока они догоняют остальных. В отместку отпускает руку, запустив Пашу в Андраника, потому что нечего наглеть. Вроде бы оба взрослые мальчики, а все равно прячутся в самом углу катка, куда не светят яркие лампы. Пьют из бумажных стаканчиков горячий, почти обжигающий глинтвейн, который одурманивающе пахнет апельсином и корицей. Ярко чувствуется красное вино, гвоздика и еще какой-то табун специй. Вкусно. Почти так же, как из Дашиного термоса, который она прихватила из дома. Они прячутся, заслоняя от посторонних свои стаканчики. Будто кто-то им что-то скажет: Руслан, куда тебе глинтвейн, там же много сахара; Паша, побереги почки. Но пусть у них будет маленькая приятная тайна, разделенная на двоих. Сейчас они стоят в стороне, прячутся от остальных, будто их давно не срисовали и намеренно не оставили наедине. Мелкие, редко падающие снежинки почти тут же тают, оседают каплями влаги на шапках и ресницах. Щеки и нос у Паши совсем наливаются краской от легкого морозца и согревающего изнутри глинтвейна. — Не то, чтобы я хорошо тебя видел без очков, но уверен, что ты доволен как слон, — Руслан улыбается, подслеповато рассматривает Пашу, стоящего так близко, что можно поцеловать. — А почему как слон? Герасименко смеется, потому что Паша сущий ребенок, Руслана обычно с такими вопросами дети достают. И вот еще Стукалов туда же. — Слон большой, вот и радости у него много. И даже не хочет уточнять, что вообще у фразы есть продолжение про купание слонов. Зачем усложнять, когда Паша коротко мацает его губами по щеке, отъезжая в сторону, чтобы выкинуть их пустые стаканчики и купить парочку новых, полных глинтвейном. Второй раз Паша цепляется за руку Руслана, когда устает играть в догонялки с ребятами. Все, сил его нет, катайтесь без него. Саша почти понятливо исчезает куда-то вместе с Машей. А Стукалов уже успел загрузиться, что, пока они тут соревновательный тимбилдинг устроили, Руслан с Сашей катаются неспешно вдвоем, далеко не просто так шушукаясь о чем-то своем. — Все, устал. — Конечно, устал носиться с пакетом. Я говорил взять рюкзак, — Руслан усмехается, а Паша только отмахивается, шурша целлофановым пакетом с ботинками в руке. — Да с пакетом тоже удобно, шуршит ток. О чем вы тут щебетали? Со стороны миленько смотрелись. — Обо всем понемногу, а ты бы осторожнее ногами перебирал, а… — Руслан не успевает договорить: споткнувшийся на небольшой выбоине Паша летит на лед, падает на спину, утягивая за собой Герасименко. Ярко-желтый пакет, мерзенько шурша, описывает грациознейшую дугу и приземляется точно в лоб тому, кому с ним и так удобно. — Мальчики, вы живые? — Даша почти сразу подъезжает, тормозит боком лезвия конька, волной снега накрывая лицо Руслана. — До этого момента было лучше, — Герасименко ржет с нелепости ситуации, отплевывается от снега, слезает с Паши на покрытый тонким слоем снега лед. — Я нормально, у меня мягкий Стукалов. Главное, что лодыжка не отзывается болью, значит, упал удачно, не усугубил ситуацию. Иначе как ему скакать целый блок в конце февраля в роли Баркильфедро? — В следующий раз возьму рюкзак, — приглушенно из-под пакета отзывается Стукалов. Руслан снимает с его лица пакет, оценивает на предмет повреждений. — Живой? — Ага. Пострадали самооценка и лоб. — У котика боли, у собачки боли, а у Паши заживи, — Руслан мягко целует в ушибленный лоб. Дай боже обойтись без шуток Стукалова, не хочет ли Руслан поцеловать ушибленную пятую точку. Но почти неожиданно Паша куксится совсем по-детски, заявляя: — Котиков за что! Пусть у них тоже не болит. — Паша, тебе сколько лет? — Руслан только ржет, потому что ну как иначе с этим дурачком?