Ива на ветру. Соловей в ветвях запел, Как её душа. (Мацуо Басё)
— Он мёртв, Кадзу… — с дрожью в голосе отзывается Мэй. — Кин Хаттори мёртв. Предатели подожгли дворец. Кин Хаттори сгорел заживо. Я… Слова встали поперёк горла. Хотелось закричать со всей мочи, но разбираться в том, что либо аристократическая манера, либо учения госпожи Сумико о сдержанности, либо бессилие и отрицание происходящего запрещали это сделать, Мэй не стала. Она замерла, с мутными глазами полируя что-то сквозь тело Кадзу. Нелепо, совершенно неосознанно сжав в руках медальон, девушка переместила глаза на него, и, стиснув зубы до глубокой боли, затряслась, задрожала, дотерпела ноющий позыв в горле и выпустила первые, большие, горькие слёзы. Кадзу промолчал. За всю их рискованную долю он никогда не замечал за Мэй придачу тоске. Она всегда старалась держаться за лучшее, унывала на его глазах крайне редко, а если такое выдавалось, то не позволяла себе находиться в рассуждениях долго, потому мигом надевала улыбку, которой так усердно учили в окия. Она впервые так откровенно демонстрировала себя. Себя. Не майко Мэй, не гейшу (что хуже), не Мэй Ёсинагу и не Мэй Хаттори. Её хрупкие плечи покачнулись назад. Бедро свело в очередной судороге. Она завыла от непередаваемых ощущений того, как сердце разрывают на кусочки, и это было больнее, чем вынужденно отправиться на съедение ёкаям и о́ни. «Ты несёшь смерть. Смерть». «Представляешь, твои родители — эта потаскуха и император — действительно любили друг друга!» «И воплощение их любви потребовалось только как сосуд для магии». «Они все умерли из-за тебя». «Я объявила охоту на этих вшивых лис, искала печать у самых могущественных, а на деле она оказалась у ничтожного щенка. Ты бесполезна. Ты всему виной. И сдохнешь ты точно так же — позорно и глупо, при этом не достигнув своей цели». «Вспомни всех тех, кто умер из-за тебя. Ты убила их. Ты несёшь смерть, смерть, смерть»… Слова гулом носились по голове. Последний, предсмертный вой и крик привратницы, её разрубленное человеческое тело, облик рэйки, из которого сочится зелёный огонь, испачканное кровью лицо Такао из-за простреленного глаза. Повязки на его запястьях, пропитанные до такой степени, что перестают фиксироваться от собственной тяжести. Он мог умереть. Хонг, ступивший через круг из сальных свечей к императору, тоже мёртв. Сатоши героически пал в схватке с о́ни и ёкаями, так же, как и некоторые из сотни онна-бугэйся Йоко Наён. Кадзу мог бы не выжить из-за внутреннего кровотечения после двадцати ударов дубиной палача, если б не помощь лекарей и помощь Такао. Лин Кая, которую безжалостно отравила будущая наложница сёгуна Ясухары Савады. Если бы не дело с Мэй, она бы прожила счастливую жизнь во дворце. Масамунэ Араи. Его смерть была самой ожидаемой: однажды, увидев на маске о́ни то самое имя, он поймет, что его пути придёт конец. Благородное самоубийство никак не отпускало голову Мэй, всё вертелась его последняя улыбка, когда он надавливал лезвием катаны на живот. Воины Нгаи Ше, войны Савады, честной народ — они все пали, не заслужив этого.Привратница права. Я несу только смерть. Смерть…
Чёрное слово отдавалось пульсацией в висках. Мэй со всем гневом швыряет посох, подаренный Савадой, ломаясь и падая на колени. Реакция, которую оттачивали синоби с раннего детства, не заставила себя долго ждать. Кадзу ловит девушку под плечи, осторожно подхватывая на руки. — Мэй. Тихо, — глубокий шёпот ранил её до костей. — Лучше бы я умерла за них всех. Они не заслужили. Я заслужила, — дрожащий голос Мэй не смолкал, — я оборвала сотни жизней. Такао, ты… если бы не ваш зов, я бы пробила своё горло этим клинком. И всё бы закончилось, словно смутный сон. — Ты лично убивала их? Нет. Значит это неудачное стечение обстоятельств, — Кадзу ловко и незаметно заползает под кимоно, достаёт слои расшитого серебром нагадзюбана, отбирая подаренный им же клинок. — Сегодня я не уйду, мало ли, что ты сотворишь, покинь я стены. Пушистая, пойми, не всё в мире идёт гладко. Бывает эпизодами тухло, но это не значит, что нужно опускать руки или лапы. Ты винишь себя почём зря. — Возможно, — шепчет Мэй, не имея сил на что-то большее. — Тихо, тихо. Все свои, — Кадзу осторожно стирает слёзы с бледного лица кицунэ. Её глаза походят на чёрное море, переливаясь на свету полной луны. Дыхание Мэй замерло — пальцы не ощущали на себе выдоха. Девушка сквозь слёзную дымку разглядывала сосредоточенный силуэт Кадзу, приулыбнувшись ему. Такой мощный, равнодушный синоби становится внимательным и заботливым, вытирая женские слёзы. — Хвостатая, околдовала меня? — Кадзу улыбается в ответ. — Само вышло… — сипко лепечет Мэй. — Я понимаю. Тебе трудно контролировать магию в нестабильных ситуациях, — с иронией сказал мужчина. — Эта шутка уже не актуальна. — Отпустило, волшебная? Давай помедитируем, соберёмся и придём в себя с концами? — Мне безусловно легче с тобой. Кадзу… — Что? — Спасибо, что ты не бросаешь меня даже сейчас. — Ну и сравнила. Сейчас и раньше. Я берёг тебя от самых сильных тварей, разделял с тобой шаги к смерти. А ты говоришь про какие-то слёзы. Для меня это меньшее, что могло произойти. Мэй, ты важна мне. Как я мог оставить тебя одну, скажи? Мэй не нашла, чем ответить. Он осторожно присел на невесомую кровать, удивился её мягкости, затем опомнился, что для принцессы требуется всё самое лучшее, в том числе и глубокий сон, поэтому нечему тут удивляться. Уложив девушку на колени, Кадзу приглушил свет, помог ей снять роскошное кимоно и сложить в багаж. Сино-Одори сегодня останется без дел. Наверняка сейчас общается с охраной, с прочей знатью, с войнами, прислуживает им, пока её госпожа требует покоя. Кадзу мягко оглаживает острые скулы, подмечает, как девушка истощилась. Сино-Одори не раз в силу болтливости делилась со знакомыми о том, что Мэй отказывается от еды, даже от любимого чая. Она так сильно переживала за свою госпожу, что каждый раз слёзы чуть ли не наворачивались на её больших глазах. — Всё в голове спуталось в один клубок. Ичиро Накамура — кузнец, который научил меня ходить и разговаривать. Мы жили скромно, не позволяли себе большего, денег не хватало. Я и подумать не могла о родственной связи с самим императором. Что бы произошло, если бы я не надела медальон в тот самый день? Если бы сёгун не заметил его?.. — в мыслях Мэй промелькнуло пустое выражение лица Кина Хаттори. Он сидел на коленях в огромном зале, заполненном самыми разными людьми: кто-то разлагался уже несколько недель, кто-то заколот абсолютно недавно, у кого-то из тела даже торчали остатки оружия, а кто-то лежал в сознании, но на последнем издыхании, умирая от нечеловеческих условий: трупный запах царил повсюду: из людских тел были созданы десятки свечей, выставленных в кружок вокруг императора, дым от них стелился вверх, заполняя помещение животным страхом. Второй круг был выложен из праха, кое-где виднелись чёрные, гнилые зубы, чьи-то органы, отдельные конечности. Кина одурманили. Он балансировал между жизнью и смертью. Не отзывался, когда его звали, не реагировал на чужие голоса, не смотрел в чужие глаза, не изменил позы. Лишь громко, хрипло и ровно дышал, словно заснул с открытыми глазами. — Я бы никогда не смогла смириться с увиденным, если бы пожара не случилось, и если бы Кин Хаттори выжил. Каждый раз я бы вспоминала то самое выражение лица… На нём ничего не было. Ни боли, ни грусти, ни радости. Бесчувственный. Мёртв. — Не живи прошлым днём, Мэй. Что случилось — то случилось. Нет смысла оглядываться назад и строить планы на будущее, которое уже невозможно. — Спасибо вам с Такао и Масамунэ… — Ты о чём? — О договоре. Сёгун выделил мне отдельные покои. Большие, красивые… у моря. Мои личные. Кадзу, после завершения заказа ты вернёшься в клан? — Скорее всего. — Я приглашаю тебя в гости. — Я обязательно приду, нежная, — с улыбкой произносит Кадзу, склоняясь над кицунэ. Одно дыхание на двоих. Сердца бьются в унисон. Лишь цепкие взгляды друг на друге. Мэй осторожно оглаживает щеку Кадзу, предательски отводя взгляд. Проницательность Кадзу решила весь вопрос неловкого молчания, и мужчина осторожно, словно над дорогой вазой во дворце Савады, целует манящие губы. — Не расстраивайся из-за несправедливости сёгуна. Было очевидно, что он займет престол, но это не значит, что ты перестала быть принцессой. Ты всё та же принцесса. Только теперь моя. Личная, — довольно подытоживает мужчина. Пара слилась в обжигающем поцелуе. Успокаивающе Кадзу очерчивал женские ключицы, обхватывал узкие плечи, обводил линию челюсти, нежно продлевая их поцелуй. Мэй вспомнила, как проявила инициативу, прощаясь с синоби, которому доверила свою жизнь. Как поцеловала его девственно и чувственно, как он приобнял её за талию. За всё сумасшедшее путешествие Кадзу действительно стал ей близок. Намного больше, чем друг или наставник. От него веяло что-то родное, неописуемое. Мэй хотелось разгадать его холод, хотелось раскрыть его настоящее лицо. Такое ласковое и пылкое. — Кадзу, побудь со мной ещё немного. — Мне спокойнее, когда ты в моём поле зрения. — Спасибо. И снова неловкое молчание. — Полнолуние, — отвлекается Кадзу. — Плохой знак? — Нет, вовсе нет. Говорят, что на полной луне запечатан силуэт девушки с коромыслом. — Так непривычно обращать внимание на мелкие детали… Раньше и вовсе не было времени. Суматоха повсюду. — За очень глубокой рекой, где плавают большие сомы, по дороге через лабиринт из острых камней, в тёмном лесу, где живут злые звери, есть поляна. На ней самые красивые цветы. — Кадзу… — хихикнула Мэй, прикрыв глаза. — Мы переплывём через эту реку, пройдём дорогой лабиринт острых камней и не испугаемся клыков и зубов в темноте, — Кадзу коснулся губами макушки девушки. Мэй сделала глубокий вдох через нос. Кажется, пазл, в правильности которого она пыталась убедиться всё это время, был действительно сложен верно. Она набралась уверенности и чётко произнесла фразу, на которую уже подсознательно знала ответ. — Я люблю тебя, — бормочет Мэй, по-детски краснея по всему бледному лицу. Синоби притих, склонился над ухом девушки и шепнул так, словно это мог услышать кто-то другой. — Наконец-то призналась, смелая, — с лукавой ухмылкой бросает Кадзу, — чего раскраснелась? Это взаимно, родная. Свет во дворце погас; остались гореть лишь ароматические свечи, добавляющие атмосферу близости. — Мэй, Мэй! Извини, что я так поздно, я принесла одежду, переданную сёгуном… — Сино-Одори постучала в дверь, затем осторожно её приоткрыла. — Мэй? Кадзу?.. — Тише, тише. Она только уснула, — пробормотал мужчина. — Ох! Я зайду позже, хе-хе, — Сино прикрыла дверь, растворяясь в глупенькой ухмылке. Первая особенная ночь, поселившая в сердце не ужас предстоящего утра, а блаженное тепло. Сложно, кисло, тухло, но зато с Кадзу, который никому её не отдаст. С тем, на кого можно положиться в любой ситуации. С тем, кому можно доверить свою жизнь без колебаний.