волшебный фонарь

Природа правила дала Зверям кряхтенье и ворчанье Щекам — позор, рукам — дела Глазам — вода и зеркала А человеку лишь молчание

Радик с Серым обсуждали философские проблемы современности, а именно обладание волшебным фонарем. Волшебный фонарь был мечтой и стремлением половины детского населения отряда. Андрей делал птицу, недавно его приобщили к искусству оригами, и теперь в пол часа перед отбоем он в тусклом свете вечерних ламп практиковался — мял бумагу, гнул, пытался добиться бумажной легкости, которую видел в руководстве к созданию бумажных скульптур. Пока не выходило. Он смял лист, потом попытался разгладить его ребром ладони, лист морщинился как рубашка, заправленная под ремень. Вообще, в свободное время Андрей занимался общественно-полезной деятельностью, но недавно они сказали ему, что гармонично развитая личность есть та личность, которая успевает во всех направлениях человеческой деятельности, так что теперь он прилагал усилия к сфере искусств в виде оригами. Здесь прогресс хотя бы был, спорт же Андрею не давался совсем. Он проходил по нижней границе нормативов для его возрастной группы, но это ведь была граница, граница, стоит ему вырасти, и граница останется впереди, станет не границей, а планкой, до которой он не может допрыгнуть. Бумага, которую он все продолжал распрямлять, порвалась под ладонью. Радик, похрюкивая от удовольствия, рассказывал, как они сами смогут рисовать для волшебного фонаря. Ведь можно же раздобыть бумагу потоньше, чтоб луч её просвечивал, или вообще пленку. На что Серый отвечал, что пленку им не достать, а если и достать, то чем на ней рисовать. В коридоре щелкнул по кафелю каблук Олины Олеговны. Радик тут же принял позицию человека, не сидевшего на подоконнике, поправил майку и заинтересованно уставился на андреевы манипуляции с бумагой. — Чего это ты делаешь? — подозрительно спросил он. — Нам такое не задавали? Андрей отрицательно мотнул головой. Гармонично развитая личность не действует только в рамках вербально высказанных задач. Каблук снова щелкнул, совсем рядом с их дверью, никогда не закрываемой до конца. Теперь старшая воспитательница Олина Олеговна открыла её целиком перед незнакомым мальчиком. В их мире это было странно. Незнакомцы не приходили перед отбоем с чемоданом, не торчали на пороге комнаты и не таращились на Андрея испуганным взглядом новенького. Обычно соседи скорее переводились из комнаты, нежели в неё. — Так, добрый вечер, товарищи дети, — Олина Олеговна недовольно гнула бровь, и Андрей рефлекторно убрал за спину рваный листок, но недовольство воспитательницы было скорее ни на что не направленным. — Добрый вечер, Олина Олеговна, — нестройным хором вывели товарищи дети, не отрывая, конечно, взгляда от новенького. — Это вот Лад, — она выдвинула мальчика вперед. Тот сразу же выплеснулся рыжиной своих кудрявых волос под светом лампы, блеснул, взвился и осел пеплом, оказавшись обычным мальчиком, наверняка, ровесником Андрея, худым, сутулым. — Лад теперь будет вашим соседом по комнате. Андрей, на тебе ответственность за нового члена коллектива. Андрей порозовел ушами, подошел к Ладу и протянул ему ладонь для рукопожатия, за которую тот схватился так, будто тонул. Ладу досталась дурацкая кровать у окна, там раньше спал другой мальчик, Костя, но после перевода, Андрей забыл его имя и его соседство, а поэтому неприязненно думал о том, как новенький ночью будет ворочаться в кровати, скрипеть пружинами и мешать своему непосредственному соседу — ему, Андрею. Когда Олина Олеговна вышла, закончив знакомство, Серый с тяжким вздохом вытащил из-под свободного когда-то матраса пачку сигарет и хлопнул по кровати рукой. — Ну что ж, давай. Место это твое, — он кивнул новенькому. Лад сунул под кровать чемоданчик с вещами и сел на кровать, скинув ботинки и подобрав под себя ноги. Ему явно было непонятно и неловко. Андрею тоже. Серый и Радиком вернулись к обсуждению перспектив волшебного фонаря в одной отдельно взятой комнате и на новенького внимания не обращали, как подозревал Андрей, намеренно. Он сам тоже не знал, что говорить. Скоро был отбой. За окном чернота январской ночи резалась на куски киселя фонарным светом, который играл в волосах Лада и вспыхивал гирляндами. — Возьми в шкафу постельное белье, — только и сказал он. Лад будто очнулся, улыбнулся неловко и вскочил к шкафу. Утром, за завтраком, выяснилось, что Лад к ним был переведен из Столицы, что был в своем отряде круглым отличником, а здесь оказался потому что программа Бедроградского отряда подходила ему больше. Андрей мазал маслом горбушку и слушал в пол уха. Средний отряд щетинился коленками и локтями, напряженно таращился на новенького и пытался угадать, что бы это могло значить. Вообще, Андрею тоже было страшно любопытно, но он предпочитал помолчать. Тем более горбушек в половине буханки всего две, а за столом-то сидит двенадцать человек. Он всегда умел верно расставлять приоритеты. Вторую, заблаговременно прихваченную, горбушку он ткнул новенькому. Тот растерянно улыбнулся. Волосы его всё притягивали мысли Андрея. Наверное, в столице стрижка была другая, но здесь отросшие, почти закрывающие глаза пряди смотрелись странно. Еще и рыжие. Хотя рыжие у них были, но этот отдельный рыжий еще и носил короткий хвостик, а волосы его кудрявились. Поразительная прическа, в общем. — Слушай, а что это в компоте? Похоже на медузу, — неловко шепнул Лад, и Андрей даже хихикнул. Компот и правда сегодня выглядел как препарат в лаборатории. — Это персик, вроде, — он пожал плечами. — Все равно выглядит как медуза, — Лад покачал стакан, персик колыхнулся, Андрей снова фыркнул. — Хочешь, я его у тебя съем? — Это очень щедро с твоей стороны, — Лад ткнул в персик вилкой и скинул его в стакан Андрея. — Медузы не кажутся мне пригодными для питания детей и подростков. Андрей персик съел, а потом подумал, что это правда очень и очень смешно. Потом оказалось, что Лад дружелюбный и довольно смешной. У него делались изумленные глаза, ломко гнулись брови, придавая лицу сходство с трагической маской, и он рассказывал что-то так, что все начинали хохотать. Он был этой самой гармонично развитой личностью. Андрей старался не завидовать, и Лад этому всячески способствовал — он неловко с Андреем дружил. Смотрел, как тот продолжает бумажные экзекуции, выпросил даже для себя голубка оригами. Серый с Радиком посвятили его в свой круг мечтателей о волшебном фонаре, лад слушал их и улыбался, улыбка у него тоже была ломкая, широкая, будто треугольная. Фонарщики даже ночами шуршали и шушукались, но Лада не было слышно, говорил он совсем мало, будто ожидая чего-то. Андрей вслушивался в эти ночные бдения и сны его полнились цветной полупрозрачной бумагой, сквозь которую пробивался сноп света. Недели через две после своего появления Лад пришел в комнату задумчивый. Андрей решал математику, Серый отсутствовал в душе, а Радик сидел на излюбленном своем подоконнике и дышал на окно, оно затягивалось белым, и тогда он рисовал на нем рожи. У Андрея в тетради путники с фонарями в руках тащились через зиму и метель, задачка была простой, но он всё время отвлекался, чтобы посмотреть, как Радик выводит свои каракули на стекле. Отвлекаться было контрпродуктивно, он хотел было попросить соседа перестать, но тут в комнату зашел Лад, и Радик сам бросил пачкать окна. Лад был мокрый, встопорщенный и задумчивый. Он уселся на кровать лицом к окну и положил подбородок на решётку батареи. Путники с фонарями выстроились на полях тетрадки в предвкушении чего-то, Андрей попытался загнать их в задачку, но, не сумев, сдался и тоже стал смотреть в окно, где, собственно отражалась их комната. — Радик, а кем ты будешь после отряда? — почему-то шепотом спросил Лад. Радик радостно улыбнулся. Вообще это была любимая тема для разговоров в отряде, половина хотела быть врачами, половина воспитателями. Андрей не хотел быть ни тем, ни другим, хотя как-то написал сочинение о будущем в качестве воспитателя, но они настоятельно попросили его больше не врать, а лучше думать. Ложь происходит от глупости и ограниченности сознания, особенно такая, которая врет самому лжецу, сказали ему. Андрей поклялся писать впредь только правду, и честно старался, хотя он не всегда знал, что думает, ему казалось — он врет себе даже в мыслях, пытался ловить сам себя, но у него плохо выходило. Зато он разобрался с тем, кем хочет быть после выпуск из отряда. Но Лад спросил об этом Радика. — Врачом, понятное дело, — хмыкнул тот, но тоже тихо. — Людей лечить хочешь? — Лад все смотрел в стекло, через которое не было видно ничего, но Андрею показалось, что он поймал его взгляд в отражении. — Чего? — Радик почесал щеку, смутился. — Ну, наверное, да. Мне нравится у нас в лаборатории. Там эти, препараты. — И какой твой любимый препарат? — Лад обернулся, но слегка, смотря на Радика краем глаза. Тот задумчиво грыз палец. — Наверное, мыши. В смысле, мышиные эмбрионы, там они почти прозрачные, видел? — обычно за разговоры в их тандеме отвечал Серый, но мышей Радик и правда любил. Полупрозрачных, с виднеющейся сеткой сосудов, а поэтому сейчас он прямо-таки вдохновился. Но Ладу, кажется, перестало быть интересно. Радик это быстро понял и поник. — А ты кем хочешь быть? — в надежде на продолжение разговора о препаратах спросил он. Лад вздохнул, его вздох осел на окне белесым пятном, создав слепую зону в отражении. — Я? Не знаю. Хочу уйти отсюда. — Это не работа, — тоже вздохнул Радик и слез с подоконника. Из душа вернулся Серый и тоже уселся на кровать. — Я вот тоже буду врачом, — Серый луг, подложив под мокрые волосы полотенце. — Открою какую-нибудь новую болезнь, назову её своим именем. — Не бывает новых болезней, — возмутился Радик. — Их все уже придумали. — Дурак, — веско ответил Серый, — не придумали, а открыли. А если и открыли, то я свою создам сам. Андрей их не слушал. Он смотрел, как Лад аккуратно касается отражения собственной ладони в темном окне, и ему казалось, что между этими двумя ладонями — заоконной и здешней, теплой, нет никакого стекла. Лад показал ему бумажного голубя. Оказалось, он таскал его с собой в кармане рубашки, голубь измялся, крыло было похоже испачкано, но это явно был голубь, которого сделал Андрей. Больше у них никто оригами не страдал. Хочешь, голубь полетит, спросил Лад, и показал руками что-то вроде крыльев, большие, нелепые крылья, нелетучие. Конечно Андрей хотел, хотя голубь не был способен к полету. Они стояли в душевой, голос Лада отскакивал от кафеля на стенах, ломался и разлетался по полу в мелких лужицах. Вместо того, чтобы кинуть голубя, как запускают бывают бумажных орлов, Лад улыбнулся снова своим изломом рта и толкнул птицу в зеркало. Андрей мог бы поспорить, что прежде чем пропасть из виду, голубь, уже не физический, но тот, зеркальный, взмахнул испачканным в какао крылом. Он убежал из душевой, топая босыми ногами по коридору, оставив Лада удивленно смотреть в зеркало, ловя остатки его отражающейся спины. Тот наверняка ничего не понял, так и стоял там, касаясь истончившегося стекла. Андрей рассказал им, конечно, он был ответственным за новенького, за новенького и за своего оригами голубка, который просто-напросто размок, упав в лужу после неудачного полета. Он не видел Лада до вечера, когда тот появился в коридоре, растрепанный, со сведенными к переносице бровями, не заметивший Андрея даже пролетев мимо него. Оригами Лад. — А ну стой, мальчик, — старшая воспитательница Олина Олеговна бряцнула голосом с другого конца коридора, но Лад её не услышал, зато Андрей замер, как приколоченный. Он остался стоять, когда Лад, сбежав по лестнице на площадку между этажами, ту, где в большом окне был вставлен витраж изображавший дерево, подпрыгнул мячиком и шагнул в пространство между двумя цветными стеклами. Они потом спросили его, кто живет с ним в комнате, Андрей назвал два имени — Сергей и Радий, третье имя осталось съеденным как липкая каша, так же забило ему рот. Он думал, он помнил, он постарался помнить, как бегущий мальчик неудачно поскользнулся на ступеньках, как трещины разрезали витраж, окно грохнуло, треснуло, впустив искристый зимний воздух, трещины расширились, выпустив тело. Потом ему сказали, что ничего этого не было. Четвертую кровать из комнаты убрали по соображениям комфорта и безопасности. Она стояла точно у батареи и могла воспламениться от жара отопления. Витраж был цел, Андрей это знал, как знал, что тот разлетелся брызгами ему под ноги.