Голова врага

      Весь день они преследовали драгун Монтадура. Следы отряда были хорошо видны. Настала ночь и взошла луна. Крестьяне крадучись двигались по дну лесного оврага. Ковер палой листвы глушил звук шагов, и эти тяжеловесные люди двигались мягко и осторожно, что выдавало их родство с браконьерами.       Анжелика первая услышала, как позванивают удила пасущихся коней. Она знаком приказала остановиться. Выглянув из-за края оврага, она сквозь ветви увидела освещенных луной драгун, спящих на поляне. Их было много, намного больше, чем она ожидала. Видимо, они сумели соединиться с отрядом лейтенанта Горма. Все они были хорошо вооружены и притом умели действовать согласованно.       Пришлось отступить, поражение ни к чему. Нужна месть.       Два дня ее отряд незаметной лесной тенью скользил за драгунами, выхватывая зазевавшихся. Тропинками срезая путь, крестьяне бросали схваченных на дорогу перед всадниками. Те неистово крестились, узнавая своих товарищей, которые еще несколько часов назад шли рядом с ними, в одном строю. Их тела были еще теплыми, из вспоротых животов текла кровь. Ужас держал солдат сплоченными, но и заставлял допускать ошибки. И вот уже новые тела лежали на дорогах, обозначая, кто на самом деле здесь хозяин.       Отряд во главе с Монтадуром покинул провинцию безнаказанно. В Пуату разгоралось восстание.       Развернулась война засад и стычек, отвратительных до дикости и не имеющих конца. Пуату напоминал пустынную страну теней, покинутые деревни казались наваждением — но они таили гнев и коварство. Король отозвал де Марильяка и поставил наместником Бавиля — напрасно. С кем вести переговоры? Откуда такая внезапная злоба? Против кого они восстали — против короля, войск, сборщиков податей? За что они сражаются — за религию, провинцию, собственный хутор? Какую цель преследуют эти заскорузлые мужики и суровые мелкопоместные рыцари, так легко впадающие в ярость?       На королевском совете воздевали руки к небесам и терялись в предположениях. Никто не осмеливался высказать вслух то, о чем думали все: это восстание целой провинции.       Распространились слухи, что зачинательницей этого огромного пожара ненависти была одна женщина. Ей удалось помирить католиков и протестантов, дворян, крестьян и горожан, и направить к единой цели. Эта женщина молода и красива — отсюда ее власть над предводителями восставших. По полям сражений она скачет верхом, сидя в дамском седле, облаченная в темный плащ с большим капюшоном, скрывающим белокурые волосы. Она казалась скорее отголоском старой легенды, чем живым человеком, не все верили в ее существование, но подобные рассказы волновали воображение и переходили из уст в уста.       Молин снова сел на своего мула и поехал обратно в Версаль, чтобы вернуть письмо короля, не достигшее рук Анжелики. Он надеялся на еще одну личную встречу с монархом. Зная цену депешам и рапортам королевских чиновников, Молин счет необходимым задержаться в Пуату и провести собственное расследование тех событий, после которых маркиза исчезла.       Он расспрашивал слуг и служанок, поселян и повстанцев, вздохнувших свободнее после ухода, практически бегства драгун. Так он узнал, что вояки Монтадура покусились на дворец Плесси, на дом* маркизы, на нее саму. Анжелика подверглась той же участи, что и все остальные женщины. Наследник убит.       Домочадцев переполняли чувство обездоленности, гнев и жажда мести. Будущего нет, а мосты, соединяющие с прошлым, сожжены. Слуги рассказывали, как хоронили погибших, как над могилкой сына госпожа маркиза призывала отомстить за последнего из рода Плесси-Белльеров и за бесчестье дома, к которому принадлежали их отцы и деды, за насилие, учиненное над всей их землей.       Молин как будто воочию видел бледное лицо Анжелики, прекрасное какой-то мистической красотой, которое пережитые страдания должны сделать еще более обостренным, прозрачным и потусторонним. За нею и прежде шли те, к кому она обращалась с призывом, а теперь и подавно. Огонь ее гнева походил на гнев самой земли, справедливый и всепоглощающий, и не мог не зажечь доведенное до отчаяния население. Молин хорошо помнил, какие мысли и чувства жили в Анжелике до того, как он переубедил ее написать письмо королю, ее готовность присоединиться к повстанцам и уверенность в своей силе поднять на бунт всю провинцию. И вот, когда дети ее мертвы, а сама она обесчещена, когда произвол военных дошел до предела, а договоренности с королем попраны — то больше ничего не удерживало ее от восстания.       Молин не был уверен, стоит ли делиться с монархом своим предположением, что госпожа маркиза могла примкнуть к повстанцам, тем более что он лишь предполагал, что она поступила именно так, не ограничившись местью. Но он не сомневался, что необходимо рассказать его величеству о том, насколько распустились драгуны и какие обстоятельства побудили Анжелику отказаться от своего письма и от договора с сюзереном.       — Сир, вот письмо вашего величества к мадам маркизе. Его отдавать было некому. Мадам маркиза исчезла.       Король не скрывал своих чувств. Нетерпеливое волнение на его лице сменилось тревогой.       — Что с нею? Вам известно?       Молин долго готовил свою речь, но сказать вслух, тем более королю, он не мог.       — После прошлого моего отъезда, с письмом от мадам маркизы, на дворец Плесси напали драгуны. Они убили малютку-наследника и… и обесчестили женщин.       Руки Молина дрожали, дрожал и голос.       Королю не хватало дыхания.       — Анжелика… Что с нею? — он был похож на смертельно раненного зверя. Он уже понимал, но все еще надеялся, молил небеса, чтобы Анжелика как-то спаслась.       — Она не избежала женской участи.       — Что?.. Кто… кто посмел?.. — лицо исказилось в безмолвном крике.       Старику было искренне жаль этого человека. Он не мог ни смотреть на его страдания, ни рассказать то, что знал не из одних уст.       — Говорите! Говорите же, иначе…       — Они накинулись на… накинулись, как стая волков.       Молин зарыдал. Анжелика была прекрасна, как Ньельский лес, как сама жизнь в ее многообразии и благородстве. Она была венцом всего. Как же так, поругана, изничтожена?.. Горе, страшное горе, запертое прежде, вырвалось из глубины души горькими слезами, которые теперь было не унять, и тут он услышал крик.       Звериный рев молодого мужчины оборвался. Не замечая вбежавших гвардейцев, король с яростным молчанием крушил мебель. Тяжеленный стол, который могли перенести лишь четверо слуг, с глухим грохотом перевернулся на боку. Зазвенели, затрещали вещицы, составляющие его убранство. В стену полетело отпихнутое еще раньше кресло, оббитое голубой тканью с золотыми королевскими лилиями.       Король оперся обеими руками на каминную полку. Он тяжело дышал. Аффект прошел, и теперь, избегая вспоминать о том, что произошло с его возлюбленной, мужчина мыслями заметался в поиске решения.       — Где Анжелика сейчас? Она жива? — король обвел взглядом разгромленную комнату. Знаком приказал гвардейцам выйти и закрыть дверь перед ошеломленно-любопытствующими взглядами посетителей в передней.       — Последний раз ее видели вечером после той ночи, когда все произошло. Хоронили погибших защитников и наследника.       — Она… она была… — король не мог подобрать слов: горе, отчаяние, раздавленность?       — Она горела местью и призывала преследовать убийц и насильников.       Король некоторое время молчал.       — Мятежница из Пуату — это она?       — Вполне возможно, сир. Судя по тем легендам, которые рассказывают о Мятежнице из Пуату, и по ее влиянию, такой женщиной могла бы быть только Анжелика. У нее дар, который она может использовать и во благо, и для того, чтобы поднять восстание.       — Мне понятна ее ярость, — король пристально, со значением посмотрел на старого управляющего.       Дворцовый механизм завертелся перед глазами Молина.       Король вызвал военного министра Лувуа, Марильяка, смещенного губернатора провинции, а заодно и Солиньяка, который привез официальное королевское письмо сразу по возвращении Анжелики домой. Молин осторожно напомнил о Монтадуре, тюремщике маркизы, отряд которого и напал на ее дом, и король приказал разыскать его. Монарх больше не расспрашивал Молина ни о чем, но предложил ему присутствовать на встречах и принимать участие в разговоре.       — Месье Дегре, — проходя через переднюю, король заметил полицейского, — оставайтесь здесь, возможно, понадобится ваша помощь.       Полицейский и управляющий были между собой немного знакомы, хотя не знали о роли другого в жизни Анжелики. Молин присел возле Дегре и в общих чертах обрисовал ему ситуацию. К нему подошел лакей, присланный Бонтаном, и предложил пройти и подкрепиться перекусом.       Через час кабинет короля, возможно, немного изменился, но ничего в нем не указывало на бушевавшие здесь недавно эмоции.       Высокопоставленные чиновники попытались отделаться пересказом прежних рапортов. Что им известно о Плесси? Да ничего особенного. Для надзора над маркизой был назначен офицер, хорошо зарекомендовавший себя на службе по усмирению повстанцев.       — В Пуату он хорошо известен своим зверским отношением к поселянам, монсеньор, — раздался твердый голос Молина.       Напрасно Марильяк пытался уничижить скромного управляющего. Тот не сдавался и цифрами, конкретными фактами опровергал велеречивые утверждения бывшего губернатора. Слушавших их Лувуа был способен противостоять тихому натиску Молина, но, увы, он совершенно не владел информацией ни о перечисленных деревнях, ни о называемых особах. Солиньяк предпочитал помалкивать. Протестант-управляющий противостоял цвету клики версальских святош.       Еще только услышав фамилию Плесси-Белльер, придворные поняли, что вопрос стоит более чем серьезный, и непроницаемое лицо короля, его почти полное безучастие в разговоре казались теперь угрожающими. Угрожающими как минимум их положению. Но что произошло? Этого им никто не объяснил. Так они и вышли из приемной, совершенно озадаченные. Более того, они получили распоряжение не покидать двор до специального разрешения его величества.       Срочно рассылались письма к разным лицам в Пуату: военным, гражданским, духовным, чтобы получить хоть какое-то представление о том, почему вдруг король позволил управляющему маркизы дю Плесси де Белльер буквально допрашивать их. Проклятый гугенот изо всех сил пытался выставить их некомпетентными, и похоже, у его величества действительно зародились сомнения.       Вечером того дня месье де Лувуа узнал, что король пожелал видеть офицера, который приглядывал за маркизой дю Плесси де Белльер. Такой поворот действительно был скверным: помнится, офицер, назначенный губернатором, производил не самое благоприятное впечатление, и наверняка королю будет неприятно представить такого борова рядом со своей зазнобой. Вот не следует монарху вникать в детали. А ему, Лувуа, крайне необходимо напомнить его величеству о бесценности своей службы. Секретари военного министра срочно принялись за доклад о подготовке к войне с Голландией.       На следующий день в Версаль привезли капитана Монтадура. Он был робким, кротким, словно овечка, и грубо лебезящим перед всеми, кто сопровождал его в этом мире великих. Король проигнорировал его приветствие. Лицо монарха было непроницаемо-отстраненным. Он сидел в роскошном бархатном кресле в глубине комнаты. От стены отделилась мужская фигура в хмуром одеянии, в которой Монтадур с ужасом узнал хитрого лиса Молина. Лицо капитана налилось кровью, руки задрожали, и все былое раболепство улетучилось вместе с какой-либо рассудительностью. Бей первым, чтоб не получить удар, — вот что он чувствовал.       — Ах ты, старый еретик! Это ты наводишь наветы на моих славных драгун?!       — Это ты и твои драгуны напали на дворец Плесси? — из-за спины Монтадура вышел вперед Франсуа Дегре.       — Этот чертов дворец превратился в логово еретиков и распутников. Я требовал их выдачи.       — Ты напал на Плесси? — Дегре острым движением вывернул ему руку.       — А-а-а! Каналья, кто ты такой, как ты смеешь поднимать руку на капитана королевских драгун!       — Так ты хочешь сразу в руки к Монсеньору Парижа**, палачу?       Монтадур был слишком груб, чтобы оценить прожигающий взгляд этого хлипкого верзилы, но упоминание о палаче подействовало отрезвляюще. Тяжело дыша, он молчал и набычено смотрел на Дегре. Вдруг его взгляд наткнулся на величественную фигуру короля.       Полицейский оценил перемену настроения.       — Так что, это ты со своими драгунами напал на дворец маркизы дю Плесси де Белльер?       Монтадур продолжал молчать. Дегре с неожиданной силой толкнул его к столу и, схватив руку, прибил жирные пальцы мраморным пресс-папье. Монтадур оглушительно завыл.       — Будешь отвечать, или мне побыть заместителем метра Обэна? Жалеть я не стану, выпотрошу так, что все твои забавы в Пуату поблекнут. В Париже правосудие изощреннее. Ты напал?! — повысил голос Дегре.       — Плесси было местом нашего постоя. Мы имели полное право войти в дом.       — Ты со своими драгунам поджег дворец? Ты громил, убивал, насиловал? — Молин не выдержал и подступил к нему.       — Я усмирял мятежников, — горделиво ответил вояка, очнувшись от змеиного гипноза Дегре.       Полицейский знаком приказал эконому не вмешиваться.       — Так это сделал ты, — припечатал он и продолжил.       — Теперь отвечай, кто посягнул на саму маркизу.       — Да она самая настоящая ведьма! Вылетала из окна на метле, водила шашни с главарями бунтовщиков и потом сдавала своим любезникам королевские войска. Не убудет с нее!       Стремительно встал король. О нем Монтадур почти забыл, и забыл совершенно, что молва называет его бывшую узницу любовницей короля. И тут его голова почти отлетела от могучего удара кулаком в лицо.       Бил Франсуа Дегре. Король замер.       — Благодарю вас, месье. Как бы я хотел сам проткнуть эту мерзкую свинью, но его кровь оскорбит шпагу дворянина.       Полицейский еле заметно поклонился, со злой насмешкой искривив губы.       — Продолжите разговор в застенках Шатля, а затем доло́жите нам.       Король понимал, что ему не хватит выдержки выслушивать дознание. Он готов был сам расправиться с этим боровом и не имел на это права.       Дегре лично допросит и выпытает Монтадура, не предавая огласке то, что станет известно из следствия.       — Сир, простите полицейскому его наглость, однако если ваше величество испытывает хоть какую-то привязанность к госпоже маркизе, то я советовал бы не читать свидетельства Монтадура и других драгунов.       При последних словах король вздрогнул. Разговор проходил через несколько дней, с глазу на глаз.       — Оставьте эти бумаги.       Полицейский поклонился, готовясь уйти, но король заговорил снова:       — Гнев маркизы справедлив, — он медленно покивал головой. — Однако она подняла восстание, восстание целой провинции. Если мы… поговорим с нею и утишим ее гнев, то и спасем ее саму, и потушим огонь в Пуату. Это разумное решение, которое не противоречит государственным интересам.       Очевидно, король уже обдумал свое решение и принял его, и, тем не менее, он все еще колебался.       — Одного не могу понять: как достучаться до нее? Как ее убедить? Месье Молин говорит, что при определенных стараниях можно передать для нее послание. Но слова сожаления и готовности забыть ее преступления вызовут лишь усмешку.       — Пришлите ей голову Монтадура, сир.       — Это дикость.       — То, что он совершил, еще большая дикость.       Луи спрятал лицо в ладонях, силясь вернуть самообладание.       — Что? — глухо спросил он через руки.       Дегре молчал, и король не осмелился настаивать.       Монтадур и Марильяк снова ехали в мятежную провинцию Пуату. Они ехали в одной карете, черной, с решетками на окнах. Руки бывшего вояки затекли от тугих веревок за спиной, хотя предосторожность была излишня: после допроса в Шатле едва ли он смог бы убежать. Перед назначенным для встречи местом оба вышли из кареты. Под конвоем королевских гвардейцев и в сопровождении крестьянского мальчишки, указывавшего путь, они вошли в чащу леса к древним дольменам.       Вскоре после того, как они достигли цели, с другого края на поляну вышла прекрасная женщина с полураспущенными светлыми волосами в сопровождении дивной свиты, в которой был даже священник, молодой аббат с лицом ангела-мстителя. Они не приближались к пришельцам.       Тогда гвардейцы с силой толкнули тушу капитана, чтобы тот опустился на колени. Он не имел сил сопротивляться. Сверкнула изогнутым лезвием тонкая сабля. Марильяк наклонился, чтобы подобрать покатившуюся голову Монтадура, и, высоко подняв ее за рыжие волосы перед собою, направился к маркизе.       Он опустился на колени перед нею и без единого слова протянул стекающую кровью голову.       * Домом назывались все домочадцы, включая слуг. В то время даже в понятии семьи только-только выделялось ядро родителей и детей, а в целом семья включала всех остальных домашних. Тогда отношение к слугам было другим, как к ограниченным и зависимым «своим», об их бытовом удобстве не заботились, но давали более общую защиту. Романтично такие отношения описывает Скарлетт О’Хара в споре с янки, только она как о членах семьи говорила о рабах. Отношение слуг было соответствующим. Здесь понятие дома с его эмоционально-психологическими составляющими очень уместно. В ХХ веке еще помнили о «доме», но как об утраченном благе («теперь невозможно найти преданных слуг», игнорируя изменившееся отношения к слугам со стороны господ), так что в романе тоже показан «дом».       ** Monsieur de Paris — титул епископа Парижского, затем шуточное название парижского палача (википедия).