самосуд Кристины Захаровой

Она приходила ко мне домой, только когда была пьяна или под кайфом. Только когда была возбуждена и хотела снять напряжение, но не было с кем. Только когда была морально разбита и хотела поддержки. Она приходила ко мне домой, только когда нужно было ей. Так почему же я, всякий раз, впускала, зная, что при любом раскладе хорошо будет только ей? Прошлой осенью она пришла ко мне впервые. Пьяная и возбужденная — это запросто читалось во взгляде. Часы пробили половину третьего ночи. Я глупо спросила, что привело её сюда в столь позднее время, хотя полный пазл в голове уже сложился. Выбор был невелик: вытолкнуть её из квартиры, или впустить и выслушать. И сейчас, вспоминая спустя время, я бы заперла дверь прямо перед её носом, дабы это не повлекло за собой те последствия, что преследуют меня по сей день. Будь проклята моя доброта, что не смогла уступить комфорту. Будь проклят алкоголь, что привёл сюда Кристину. Будь проклята сама Кристина Захарова. Блядство. Она не стала отвечать на мой вопрос, будто в ту секунду меня и вовсе в её глазах не существовало. Обратное я поняла только когда меня грубо толкнули вглубь квартиры, бесцеремонно входя внутрь. В тот момент опешила сильно, не до конца поняв, что происходит. А зря. Зря не поняла её мотивов чуточку раньше. Когда дверной замок щёлкнул в голове, будто лампочка загорелась, оповещая, что мы добрались к точке невозврата. В ту ночь во мне будто перевернулась целая вселенная. Будто собственное эго сломалось с треском, оставляя за собой только тёмную пустоту. Будто я проиграла Кристине Захаровой. И отрицать это было бы крайне бесполезно. Сейчас, пока она безостановочно стучит где-то там, по другую сторону стены, разделяющей нас, я борюсь с желанием не открывать. Оборвать прямо здесь и сейчас все связи, не слышать больше никогда в своей жизни её мерзкий голос. Но Захарова и мёртвого из-под земли достанет. Этот замысел просто невозможен. И плевать мне хотелось на тот факт, что будь я к ней безразлична — того злосчастного первого раза никогда и не случилось бы. Плевать хотелось на то, что я всегда её прощала, впуская снова и снова. Плевать, что ждала я от неё каждый раз слишком много. Просто плевать. Действительно надеялась на признание? Обломись блять. Наслаждайся тем, что имеешь. Дверь открываю неуверенно впервые, будто в этот раз из ниоткуда берётся желание разрушить предначертанную мне судьбу. Сама себе судья, ведь так говорят? Но рука не поворачивается оттолкнуть и позабыть. Сужу себя самокритично как-то, будто подобным отбросам большее не светит. Не в моих интересах менять свою судьбу в худшую сторону. Кристина стоит ровно, точно статуя влитая, вглядываясь прямо в душу. И впервые в её омутах океанских я не могу рассмотреть того психотропного или красного полусладкого. Она не появлялась около месяца, что смогло искренне порадовать в какой-то момент. Я думала, мол, она наконец смогла завязать и больше не будет ломиться посреди ночи, дабы получить свою любимую дозу. Но сейчас, когда она стоит передо мной в неоспоримом абстинентном состоянии, я хочу глотку перерезать. Ведь верила отчаянно, что это всего лишь пьяное влечение. Что в скором времени она завяжет, а следом и я свои чувства завяжу на непробиваемую цепь. И забуду. Хотя забыть её кажется вовсе невозможным. Будто опера, мыльная драма. Ненавидеть непроизвольно начинаю и себя, и её. Весь свой мир в лице одной лишь Кристины. И надеюсь, что она в нём геноцид сочинит, убив всё живое, в том числе меня. Оставив за собой только пустоту, местами изувеченную. Я стараюсь уплыть куда-то далеко в свои мысли, когда чувствую на потрескавшихся губах мокрый поцелуй. Как она прижимает всем своим весом к кровати, что скрипит безбожно от старости. И я совру сама себе, когда скажу, что мне совсем не приятно, в порыве притягивая её ближе. Я никогда не даю на это словесного согласия. А она и никогда не спрашивает. Будто книгу открытую читает, всё без слов понимая. И каждый раз, совсем не стыдясь срывает с меня футболку, будто тряпьё ненужное. А она так и считает. Ведь обнажённое худое тело у неё всегда огонь в глазах распаляло, что даже искры сыпались мелким дождём. Для меня Кристина Захарова всегда являлась воплощением чувства похоти в людском обличии, что я сама призвала неумело. А избавиться не могу. Приелась так, что жизни своей без неё уже не видишь. Будто её уход повлечёт за собой конец этого никому ненужного мира. А после этого — ничего: ни суда Божьего, ни ангелов поющих. Вечная тьма и молчание. Но верить в это не хотелось. Пусть и Рай будет, и Ад воцарит. И Кристина Захарова вместе со мной уйдёт. Мне так проще. И не кричать стараюсь, когда острые клыки вонзаются где-то в районе ключицы правой; и рот тыльной стороной ладони прикрываю, а глаза жмурю сильнее обычного, когда она входит на свой манер. Лишь бы закончилось побыстрее. А она будто нарочно стоны и крики из меня выбивает, да так, что её руку на моей шее сжать хочется до посинения. Дышит горячо, опаляя мочку уха, и скалится иногда, если протестую неумело. Я только боль душевную чувствую. И в голове не укладывается, что можно так человеческие чувства в грязи пачкать из раза в раз. Будто это что-то ненужное совсем. А поспорить тяжело. В её поведении всегда насмешка читалась. Мол, понять давно стоит, Лизонька, что в нашем мире чувства твои бесхребетные нихуя не решают. Пора расти из своей любимой сказки про вечную любовь. Не существует её и подавно. Есть только похоть, привязанность и самовнушение. Кристина довольна. Целует мягко в лоб и улыбается, как гиена после охоты, удачно поймавшая добычу. Кристина довольна, а именно потому она остаётся на ночь. Прижимает к себе властно, так и говоря действиями, мол, моё это и лезть не позволю. А я чувствую себя слишком загнанно. Будто всё происходящее — мой личный кошмар, что повторяется каждую ночь. Временная петля, из которой только чудом посчастливится выбраться. А я стану первым таким человеком. И в очередной раз внутри что-то ломается с несносным треском, будто я игрушечная. И шею мне свернуть проще простого. Снова чувствую себя героем кинодрамы, в которой моего персонажа прописали по-ублюдски слишком. И хотелось бы сценариста порвать на маленькие кусочки, закопать в лесу тёмном и писать свою историю самолично. Вот только Кристина довольна всем. И это главное. А утром в кровати её нет. Только холод морозного утра, что просочился сквозь одеяло. Но я знала чёртову Захарову слишком хорошо, чтобы предположить её уход. Она явно в квартире. Скорее всего, заварила себе кофе и сидит на балконе. Прокуривая его до такой степени, что на него я заходить не буду ещё неделю. Пока не уляжется. Пока она не придёт опять. Накидываю на себя её толстовку, что пахнет пряно, с отблесками горечи. Пахнет Кристиной. Пахнет тем первым разом, выплаканными слезами и прокуренным балконом. Пахнет так, что сжечь хочется. Порезать, выкинуть, утопить, продать. Что угодно. Лишь бы она не носила эту блядскую толстовку. А она сидит вальяжно на холоде, свои лёгкие не жалея ни капли. И смотрит задумчиво вдаль. Будто готовится к чему-то. — Зачем ты пришла вчера? Она поворачивается в мою сторону и сигарету тушит нещадно о совдеповский подоконник. А мне его и не жалко совсем. Только себя жалко, может, что даже в этом не уверенна. Смотрит так, будто океан в её глазах разбушевался нешуточно совсем. А за этим штормом отсчёт виднеется. На котором только нули и высвечиваются. Значит, пришёл конец. Я этого не хочу совсем. И она не хочет — видно. Но подымается и встаёт прямо напротив. — Чтобы попрощаться. Она смотрит неотрывно и выглядит трезвее обычного. В её глазах я не вижу той, которую полюбила. И это даже грустно. Научись, блять, любить нормальных людей, Лиза. Не отпускай её сейчас, она ведь изменилась. У вас есть шанс, просто услышь меня и попытайся. Но я блокирую давящие мысли за крепкой каменной стеной. Тогда, холодной осенью, когда всё случилось впервые, я знала, что подписываю себе смертный договор. Сделку с Дьяволом, в виде манящей светловолосой девушки, что не отталкивала даже своими зависимостями. Когда она уходит, я не плачу. Только смотрю перед собой безжизненно, держа в руках её толстовку. Вдыхаю пряности с горечью в последний раз, после чего понимаю наконец. Весь мой мир, в лице одной лишь Кристины Захаровой, сочиняет самосуд безбожный, убивая внутри меня всё живое. Оставляет после себя только запах пряностей с горечью и пустоту, полностью изувеченную.