В тени грехов

Наверное, сложно говорить именно про первый взгляд, когда первым, что Арамиль Слаа-Нет К’Та видит после того, как его на клочки разорвала буйная толпа, — гигантская женская фигура, подхватившая его под мышки верхней пары рук. У неё за спиной огромные крылья, а кожа цветом похожа на королевский плащ. — Арбитр ждёт, — и это единственное, что она говорит на неожиданно понятном наречии, пока тащит его, вырывающегося, высоко в небо, а потом и сквозь него, ориентируясь на ярко горящую полосу посреди нигде. Потом это нигде перестаёт быть таким нигде: появляется башня, без дна, без основания, которую пронзает столб света. При виде неё на Арамиля накатывает невнятная тоска. Он вспоминает отчий дом, который очень был похож на это место. Его утаскивают в этот свет, заставляя закрыть глаза. А через какой-то совершенно незначительный промежуток времени его кидают на каменный пол со странным узором. Почему-то он чувствует, что о нём уже всё знают. — Арамиль Слаа-Нет К’Та, — гремит сверху чужой голос. Фигура, низ которой он видит с пола, неподвижна, но поток силы, идущий от неё… — Ты не был праведником, идущим по пути своей веры, не был бойцом, защищающим слабых, не был хранителем земли своей… — на последнем Арамиль хочет возразить, но языки словно прилипли к зубам. — В жизни твоей было мало благих дел, ведь ты отдавал предпочтение злу… Но я вижу в твоей душе искру добра. И приговор мой — Ревендрет! Отдай всего себя на благо остальных и, может, ты получишь шанс на искупление. И его сразу же сгребают с пола те же руки, поднимают в воздух. Крылатая вылетает вместе с ним из верхней части столба света… И летит к угрожающего вида алому светящемуся потоку. Арамиль не знает, чего боится больше — упасть в ничто или узнать, что происходит на другом конце алой линии, куда ведёт угрожающего вида арка. Мир вспыхивает алым, но сразу же сменяется серыми облаками, мелкой мерзкой моросью… и жидкой тёмной грязью, в которую его и скинула крылатая. Внутри закипает гнев: его, лицом в это?.. Полупрозрачными руками грязь оттирается легко, но обида внутри остаётся. — В очередь! — раздаётся где-то в стороне грубый окрик. — В очередь, а иначе сразу на аниму пойдёте! Стенания и возмущённые крики вторят окрику. Слышно «да как вы смеете?!», «я, вообще-то, седьмой до Первого», «жалкий смерд!»… Арамиль думает, не закричать ли и ему что-нибудь. Однако подмечает пустое местечко в ещё короткой очереди. Осталось тут проскользнуть, там проскочить… И всё, он уже стоит перед высоким серокожим мужчиной с презрением на лице. Рядом с ним парит мелкая каменная тварь и Арамиль очень удивляется, когда та начинает говорить: — Я называю твоё истинное имя — Арамиль Слаа-Нет К’Та. Тот, кем двигали лишь эгоизм и жажда удовольствия. Тот, кто недостойно обращался с подчинёнными ему людьми, и использовал их. Тот, чьи деяния влекла лишь скука. Я называю тебя и я же обвиняю! Дышать становится резко тяжелее, а желание лечь на землю перестаёт быть чем-то позорным. Арамиль, насколько может, оборачивается. И еле удерживается от крика: за спиной висит громадный камень, примотанный к нему цепями. Не поддаются цепи, как ни пытается он их отодрать… — К экипажу! — рявкает серокожий, одновременно толкая Арамиля в камень. Экипаж, на удивление, приличный — запряжённые тёмной шерсти кони, ладно сделанная карета. Он даже удивляется… Впрочем, всё сразу становится ясно, когда его вместе с другими душами тесно запихивают в эту карету, чуть не размазывая по стенам. Как хорошо, что в смерти уже и не нужно дышать! А потом всё становится ещё яснее: дороги тут — сущий кошмар. Экипаж трясёт, он то прыгает по кочкам на бешеной скорости, то еле плетётся по раскисшим от дождей дорогам. Когда карета тормозит, их всех резко толкает назад, сваливая в кучу-малу. — Добро пожаловать в Чертоги Покаяния. — Высокая женщина со светлыми волосами и серой кожей пристально смотрит на них, оценивая. — Некоторые из вас смогут получить искупление, некоторые станут лишь анимой, совершив хоть одно доброе дело в своих жалких жизнях. Не смейте сбегать отсюда, даже не думайте об этом. Поверьте, местное зверьё будет лишь радо такой лёгкой пище. Я Обвинительница, Жнец Гордыни. И мы с вами ещё долго не расстанемся. Величавый жест — грудь Арамиля крепко сжало цепью. Не убежишь, не вырвешься. Обвинительница с лёгкостью потянула пучок цепей, и души потянулись за ней, в загадочные Чертоги. Сваянные из камня многоуровневые здания, спрятанные под помостами помещения, из которых выходили серые люди со свитками в руках, но самое пугающее — неясного назначения конструкции, представляющие собой острые колья со статуей крылатой собаки наверху, висящие над горящими алым колодцами. Рядом с ними крепления для цепей, в цепях — такие же души, из которых серые люди тянут кроваво-красные нити, утекающие после в колодец. Тянут и тянут, пока душа бессильно не обмякнет в цепях. Потом её утаскивают и приносят новые. — Смотрите, — властно говорит Обвинительница, натягивая цепи, сжимая кулак. — Это экстракторы анимы. Запомните их хорошенько, они станут единственным вашим другом на ближайшие сотни лет. — Слабые рывки душ она даже не замечает. Арамиль замирает, даже не шевелясь. Ему сейчас очень-очень страшно. Неужели он столько грешил, что теперь его душа должна попасть в экстрактор, где из неё выжмут… что бы то ни было?.. Худшее сейчас — бежать. Там дикие звери, у тех серых людей явно острые клинки. Кто знает, вдруг они способны убить и душу? И тогда всё, вторая смерть? Или… Или что?.. Камень давит, его невозможно тяжело держать. Он и не замечает, как их толпу постепенно разделяют: сначала на две части, потом эти две ещё на четыре, потом каждую — ещё на четыре. А после ин-кви-зи-то-ры передают их ниже, к свежевателям душ. — Счистят мелочь, — хрипло смеётся инквизитор Сорин. — Всякие детские шалости, украденные конфеты там, разбитые чашки, вот это всё. Настоящая работа будет потом… Арамиля и чистят. Заклинания бьют плетьми, снимают грех, возвращая десятикратно стыд и вину. Вот он клевещет на нянюшку, которую отец беспрекословно выгоняет. Теперь ему жаль ту несчастную женщину, оставшуюся перед холодами без денег и крова, ему бы съёжиться, спрятаться от хлёстких ударов… Но свежеватель бьёт крепкой рукой, не даёт уйти. Вот он крадёт спелые мрачносливы, скидывая вину на кухарку. Вот он доводит до пасти в пене дворового вульфа, дёргая его за длинный хвост. Потом животное прирежут, перепутав с бешеным. Вот он разбивает чашку, делая прекрасный матушкин сервиз неполным и бесполезным… Вот он врёт… Вот он… Он… Красные нити снимаются тонкими волосками, но их так много, что он не видит своего голубоватого «тела». Кажется, свежеватель устанет быстрее, чем счистит это всё. Вот он насмехается над соседкой-дурнушкой. Вот он гонит по деревне вместе с друзьями старую вульпу. Сейчас он ярко чувствует её страх, её ужас. Больно. Стыдно. Страшно. И это никак не заканчивается. Неужели он столько грешил?! Вот он толкает в грязь мелкую аристократку прямо перед балом-смотринами. А вот, кажется, заклинание прошло слишком глубоко: всплывают не мелкие проступки. Свежеватель душ хмыкает, но слабо сдвигает кисть. И снова по кругу: вина, боль, страх, вина… Арамиль теряется во времени, но когда-то это заканчивается. Его обмякшее «тело» вытаскивают на цепи, словно мешок, а после запихивают в узкую клетку. — Думай, — захлопывает дверцу свежеватель. Ключ вешает на пояс. — Когда-нибудь тебя передадут дальше. Вот тогда будет больно. А это так, разминка. Это разминка? Арамиль тяжело дышит. Тело ноет, на душе лишь горечь. Жалко себя. Он не заслужил! Он не настолько плохой! Настолько. Его словно делит надвое: появившаяся совесть твердит, что он всего лишь испытал то, чему подвергал других. Но он сам себя жалеет. Не могло все быть так плохо! Они не так страдали! Это были шутки, просто шутки! Он не знает, сколько его так держат. Клетка давит. Серое небо, без единого лучика солнца или солнц, мелкая холодная морось, такие же серые стены вокруг, стоны и плач душ и мерзкий сосущий звук, с которым тянут нити, «аниму». Арамиль очень хочет открыть клетку, не сбегать даже, просто пошевелиться, сделать пару шагов по земле, даже по грязи. На удивление, вскоре его жизнь расцветает красками. В этот день… ночь… что-то иное… клетку отпирают. Он так рад, что готов кинуться «вентиру» на шею, покаяться во всех тяжких грехах. Снова на цепь, как вульфа. В этот раз его тянут дальше, к экстрактору. Махина внушает трепет одним своим видом, и он крутит головой, пытаясь отвлечься хоть на что-то… А вот и оно. Обвинительница. И ещё какая-то женщина, такая же высокая, статная, с рыжими, убранными в высокую причёску волосами. Роскошное платье со множеством украшений, идеально прямая спина, ровная походка. Слышен отзвук их диалога: — …Желания почтить своим присутствием наши скромные Чертоги? — Бросьте, — глубокий, томный голос чарует его. Арамиль, натянув цепь, скользит ближе к той женщине. — Скромность — это про кирий, у вас же строгость и сдержанность. К тому же… Полезно иногда развеяться, моя милая Жнец… Арамиль понимает: всё. Он готов на всё, лишь бы оказаться рядом с этой женщиной, ещё раз услышать её голос, увидеть её лицо, почувствовать её касания… — Что со мной будет дальше? — спрашивает он, чувствуя, как громко колотится «сердце». — Коль не изойдёшь весь на аниму, Арамиль Слаа-Нет К’Та, — неожиданно дружелюбно отвечает дознаватель, — сможешь вернуться в Орибос и там переродиться. Или же, если вдруг понравится, сможешь стать вентиром. Он больше не говорит, медленно и тщательно приковывая Арамиля прямо перед экстрактором. Над его руками клубится алый дымок. Страшно. Но ради неё он готов перетерпеть всё. — В чём ты грешен, Арамиль Слаа-Нет К’Та? — вкрадчиво спрашивает дознаватель. Дымок медленно окутывает Арамиля, толкает слова к языку. — Начни с малого, закончи большим. И Арамиля несёт. Он говорит, говорит и говорит. Говорит — и чувствует, как он сам слышит за собой посвист особо дрессированных фальков, свой же крик «гони его, лови его!», топот больших лап линксов, даже лязганье острых клыков у самых пяток. Любимая его былая забава — охота на рабов. Да они даже людьми не были!.. Алый дымок шепчет: были, были, ничуть не хуже, чем ты. В какой-то момент Арамиль чувствует, как по лицу что-то течёт. Слышен восхищённый шёпот дознавателя: «Анима из всех мест сочится!» Его снова убирают в клетку, как ненужную вещь. Раскаяние и вина рвут грудь, и в то же время где-то внутри горит оберегаемая любовь. Он ничего не знает про то, кто она, какая она, снизойдёт ли она до него. В нём любовь и он с радостью идёт на извлечение анимы, на искупление грехов, на покаяния. Только бы не исчезнуть полностью, не стать ничем. После каждого посещения экстрактора ему легче дышать, ведь он становится ещё на шаг ближе к ней. Ещё. Ещё. И ещё! Снова открывается клетка. Он мягко выскальзывает из неё, готовится почувствовать вокруг тела грубую цепь. На удивление, этого нет. Его ведут на большую круглую площадку. Становится на помост над ней лично Обвинительница, по внешнему контуру круга занимают свои места четверо инквизиторов. — Желаешь ли ты отправиться дальше и получить новую жизнь… — она держит паузу, давая ему время ответить. Но не этого он ждёт. — Или же станешь одним из нас, присоединишься к вентирам? — Присоединюсь! — жарко, насколько может, произносит он. — Я хочу остаться здесь. — Да будет так. Слова на незнакомом языке текут рекой, он чувствует, как душа его поднимается вверх, как вокруг неё собираются кости, нарастает мясо на них, поверх покрывается серой кожей… Глаза закрывают рыжеватые волосы. Позже он будет собирать их в высокую причёску, почти как у неё. Чтобы выигрышно смотреться рядом, само собой. — Имя твоё будет Теотар, молодой вентир. — Обвинительница смотрит с какой-то хитринкой. — И, кажется, тебе очень сильно повезло. Он только хочет спросить «почему?», как совсем рядом с Обвинительницей, появляется та, о ком он грезил всё это время. Она ничуть не изменилась, стала только лучше. Арамиль-Теотар смотрит на неё восхищённо и делает то, что, как ему кажется, должен был сделать ещё тогда. Голос слушается с трудом, конечности почти не двигаются, но он опускается на колени и тянет к ней руки. — Прекрасная леди, — он чуть ли не каркает. — Единственное, чего я желаю, с того самого момента, как увидел вас: это быть вместе с вами. Заберите мой камень грехов и делайте с ним, что пожелаете. Вы вольны убить меня, а вольны и миловать… Ноги подкашиваются окончательно, и он падает сломанной безвольной куклой перед Жнецами. — Надо же… — Тянет тот самый голос. — Обвинительница, душа моя, ты не будешь против, если я заберу его и обучу под себя? Мне не помешал бы новый фаворит.