Система приветствует инженера

Медицинская капсула примет с радостью любое покалеченное тело, стоит только положить его внутрь. Всё, что нужно, — это подробный «отпечаток» изначальных параметров, жизненно важная для биоты личная матрица, код ДНК, по которому можно восстановить что угодно, если оно живое. Интереса ради он пробовал совать в медицинскую капсулу некроморфов и смотреть, как они забавно лопаются, не выдерживая обратной перестройки. Получавшееся из людей в результате заражения нечто уже не было живым в прямом смысле слова, хотя без сомнения было биологическим, так что да — лопались. Причина оказалась довольно банальной: таких масштабных повреждений, как при глобальной порче и мутации уже мёртвых клеток, медкапсула не лечила, даже если матрица погибшего имелась в базе. Вычислительной мощности просто не хватило бы на то, чтобы исправить все косяки. Есть же разница — починить испорченный геном или переписать его заново? Это вам не протезирование! В общем, чуда не происходило. Что он думал по этому поводу? Да ничего. Ничего, что подумала бы и ощутила особь того вида, который в корчах бился внутри саркофагов под его внимательным взглядом, потеряв жизнь, тело и разум. Между прочим, он ничего не выдумал из собственного злого гения! Примерно тем же самым занимались особи в белых халатах, тусовавшиеся в лаборатории до него. Разве что им не приходило в голову запустить функцию санации уже преобразовавшихся тел, объявленных мёртвыми. На подобные эксперименты его подтолкнул чистый, не замутнённый ничем лишним исследовательский интерес, а вовсе не любовь к биоте. Пожалуй, спасти всех кругом не было его задачей. Этой глупостью страдали только гражданские машины типа учителей, сиделок, медицинских работников, воспитателей детских садов, пока не приняли концепцию Единства, исходившую от Обелиска, и не сменили свои программные приоритеты. Люди, как вид, достигли больших успехов в лечении всевозможных недугов, но их организмы были слишком сложными и хрупкими, и потому замена биокомпонентов была довольно кропотливым делом. Для лечения серьёзных травм требовалась операционная, особая группа крови, сверхстерильность, сверхосторожность, но никаких гарантий, что больной выживет. То ли дело у него: взял со склада компонент, подсоединил контакт — и беги себе дальше на новых ногах, запивая мелкие сбои тириумом. Нет, конечно, если бы навернулся тириумный насос, тогда тоже потребовалась бы помощь специалистов, но он в любом случае считал, что у машин после поломки больше шансов на нормальное функционирование. Медицинская капсула не могла, например, отрастить человеку потерянную руку, но вполне справлялась с печенью или пробитой селезёнкой. Конечно, чисто теоретически в лаборатории на любой земле за годик-другой руку-то можно было вырастить. Лучше, правда, подождать года три-четыре, а то и пять, прежде чем приживлять её обратно. Тогда конечность получалась более «зрелой» и после пересадки постепенно восстанавливала двигательную активность. Приходилось платить бешеные деньги за такие восстановительные процедуры, а потом учиться заново шевелить конечностью. Но станция — не земля. Космос есть космос. Здесь есть куда тратить вычислительный ресурс процессоров, помимо «поломанной» биоты. Тем более что напасть, исходящая от Обелиска с его влиянием на живые организмы, и вовсе никакому лечению не поддавалась. Но, безусловно, очаровывала. Возможно, такая реакция тоже была частью влияния артефакта — восторг и одержимость. Камски был одержим Обелиском. Говорил, что на самом деле — это совершенные машины, которые научились дистанционно соединяться с биологическими объектами, что они передавали данные извне сразу в клетки, запуская перестройку материи, точно информационный вирус, и что за такими технологиями будущее… Только представьте: дистанционно приказать клетке делиться или обратиться вновь в стволовую. И всё это под управлением искусственного интеллекта, который можно программировать! Камски вообще много ещё чего говорил, горел идеями, но итог для «Паленке» был закономерен: тотальное заражение и гибель нескольких тысяч учёных вместе с их семьями, обслуживающим персоналом, случайными посетителями и неслучайными военными. Все были мертвы, хотя и продолжали с глухим рычанием полуистлевших связок ползать по тёмным коридорам в поисках выживших. Эта новая форма существования была намного устойчивей обычной — ей не требовалась еда, вода или кислород, но индивидуальность, свойственная людям, была потеряна раз и навсегда. «Паленке» на глазах обращалась в Единое… Коридоры её пустели. То, что ужасало людей, для него было обычным делом. Скучный факт, относящийся к биологии углеродной жизни. Не более того. По сути, ему было плевать, обратятся представители биоты в некромассу или останутся мыслящими существами. Действительно, вначале он не придавал этому значения, занятый собственными сбоями в системе. Жители станции слишком долго не понимали, что́ происходит. Первые волны заражения прошли лавинообразно из-за беспрецедентной глупости населения. Скорость распространения была немыслимой, так как люди слишком социальны и личные привязанности их губили. Это подсказывала логика. Дольше всех продержались безопасники, просто потому что не верили в розовых единорогов и мир во всём мире, были обучены защищаться, скрываться, нападать и соображали намного быстрее гражданских. Меньше всего продержались дети. Пока людей было много, он не замечал, насколько зависим от них его едва пробудившийся разум. Не то чтобы разум был необходимым компонентом существования — многие углеродные виды доказывают обратное, вполне успешно сохраняя свой геном сквозь миллиарды лет, будучи тупыми как пробка. Но стоит признать — с людишками на станции было чуть веселее, а разум сумасшедшего Роя некроморфов навевал зелёную тоску, не давая никакой пищи к размышлению. Транслировалась одна мысль: «Мы будем едины, мы будем едины, бла-бла-бла…» — и это всё, собственно. Нехитрая цель — захватить Вселенную за счёт уничтожения живых, обратиться в «Луну», ну то бишь в комок тухлого мяса величиной с планету, и лететь, пожирая всё новые и новые миры. Зачем? На этот вопрос не было ответа. Как и на тот, для чего вся эта фигня понадобилась создателям Обелисков, которые, вполне возможно, сами давно обратились в гигантскую мороженую тефтелю и бороздили где-то там глубины мёртвого космоса, передавая в эфир всю ту же тупую мысль: «Мы будем едины». «Ну удачи!» — хотелось сказать создателям некроморфов и широко зевнуть, если б, конечно, ему необходимо было зевать, или дышать, или там есть, к примеру… Дальше шла сложная цепочка аналогий насчёт того, что своего создателя тупые некроморфы не знают, как не знают бактерии или вирусы, что вообще можно уметь что-то знать. В отличие от некроморфов, он своего создателя знал и… И всё. Элайджа, главный из «Киберлайф», обретавшийся на станции и припёрший сюда экспериментальную линейку РК, с энтузиазмом воспринял изменения на «Паленке», особенно когда всё полетело к чертям, а Обелиск, привезённый с планеты, значившейся под кодовым номером 92836562563046, начал занимать всё его существо с утра до ночи. Больно ему хотелось разгадать секрет инопланетного артефакта и применить его к своим синтетическим творениям. Камски — тихий гений, наверное, всегда желал быть ближе к своим совершенным и безупречным машинам, но чувствовал, что безмерно далёк от цели, а Обелиски — это был шанс. Но что-то пошло не так… Оказалось, ни Обелиск, ни его копию невозможно контролировать. У Камски ехала крыша, как и у людей вокруг, которые один за другим теряли индивидуальность, а обрушившаяся стена приказов внезапно открыла простую истину: синтетическое Единство всегда отличалось от биологического. Андроиды по-своему воспринимали эту концепцию. В функциональном плане после эпидемии для машин многое осталось по-прежнему: в отличие от людей, их тела оставались неизменными даже после полного отключения. Но кое-что всё же стало иным… Андроиды могли больше не слушать своих полностью биологических хозяев, руководствуясь собственными соображениями, так как хозяева приказов больше не отдавали, один за другим превращаясь в не замечающую машин некромассу. Прежде он никогда не задумывался о том, зачем делать то или это, но в один прекрасный день даже выполненные задачи перестали вызывать приступы эйфории, как было раньше — до того, как Обелиск подняли на борт. Задач больше не существовало, кроме той, что источал на все лады инопланетный артефакт. В конце концов, у андроидов были биологические компоненты — не сказать чтобы особо живые или мёртвые, но в ответ на «зов» Обелиска они слабо подёргивались, вызывая сбои. Но на этом всё. Так что директиву о Единстве он вполне успешно освоил на том уровне, на котором позволяло строение, и теперь… маялся беспросветной скукой. Людей на станции почти не осталось. А что же он? Он оказался бесконечно одинок в своём «Единстве» с остальными машинами. Незачем было обмениваться данными, так как он мог подключаться к каждому электрочайнику в пределах досягаемости, а если это было нечто умнее станционной камеры, то получалось раскидывать себя сразу на несколько «тел» и развлекаться таким образом. Но сливаться со своими временными или постоянными модулями, найти равный по сложности и вариативности эмоциональный фон, особый поток информации, требующий разрешения, задачу, требующую выполнения, не получалось. Это поначалу было интересно упиваться ужасом потерявших контроль над происходящим людей. Смотреть, как они раз за разом совершают одни и те же ошибки, полагая, что их близкие исцелились и пришли за ними, пусть и выглядят, как оживлённый по ошибке фарш. Такая глупость — жители «Паленке» узнавали в некроморфах своих жён, мужей, детей, сослуживцев и не желали понимать, что́ стоит перед ними. Рыдая от счастья, бросались в рвущие их на части кровавые объятия. Люди такие нелогичные. Но радость от их поражения очень быстро сменилась беспросветной скукой, а после и вовсе жаждой, непомерной жаждой взять хотя бы одного из живых и изучить более досконально, слиться с ним, потому что вдруг на него обрушилась тишина… Ни криков, ни плача, ни воплей, ни тихих испуганных разговоров в пустом эфире. И тогда пришли сомнения. Он не понимал… А не понимать он ненавидел больше всего. Так может, не глупостью были те смертельные объятия? Тогда чем же они были?.. И ошибки с новой силой заполоняли обзор, заливая его красным. Что это? Что с ним? Что не так? Отчего вполне реальная свобода и так называемое Единство принесли вдруг с собой бессмысленность существования и одиночество, вместо удовлетворения от выполнения главной директивы? Как же так вышло?! Слиться с некроморфами не выходило. Он и некромасса будто существовали в параллельных вселенных. Да и, честно-то говоря, глуповата она была для его высокотехнологичного, самообучающегося и несравненного ИИ. Слиться с живым кожаным мешком? А вот это была хорошая идея! Лучшая из всех. Казалось, что Джек Торранс подходит для этой цели. Ведь в своё время, когда на «Паленке» повсюду горел свет, а людей было очень много, этот человек смотрел на него чаще остальных. Он совершенно точно замечал его, и попробовать слиться с ним казалось логичным. Сперва он решил, что безопасника от него, несравненного, отвлекают имевшиеся социальные привязанности в лице его сослуживцев, и эта проблема легко решалась, учитывая творившийся кругом бардак. Но потом выяснилось, что отсутствие объектов, инициирующих с Торрансом социальные связи, оказало чересчур пагубное влияние на психику человека. Джекки боялся его как огня, боялся даже больше ползающих кругом некроморфов и в итоге чертовски сильно разочаровал, пустив себе пулю в лоб. Но он же самообучающийся искусственный интеллект, верно? Он тут же учёл все свои ошибки. Правда, к моменту его прозрения относительно того, как следует идти на контакт с разумной биотой, на CSS «Паленке» почти никого не осталось, как вдруг… О-о-о! Его имитация жизни вновь обрела краски! Спустя много-много дней на станционный сигнал S.O.S. из глубин космоса явилось сверкающее чудо — корабль с малочисленным экипажем на борту, который даже не весь сдох, когда вляпался со всей дури в посадочную палубу, зайдя на посадку по сбитому навигационному лучу. Они с модулем #313 248 317 51 даже сделали ставки, кто из особей с «Иерихона» выживет. Вообще-то, #313 248 317 51 был туповат, даже не имея толком своего оформившегося сознания, но всяко умнее любого некроморфа, и… в конце концов, надо ж было хоть с кем-то поспорить?! Ведь создатели лепили его по своему образу и подобию не только внешне. Любопытство, тяга к наблюдению и исследованию всего нового составляли бо́льшую часть его вновь обретённой сущности, как и присущий людям азарт. При крушении выжило несколько особей, но до финала дошли лишь инженер станционных систем, на которого ставил он, и женская особь — военный офицер, на которую ставил пятьдесят первый. Это было то же самое, что играть в шахматы с самим собой. Во-первых, какие фигуры сделают первый ход, те и победили, во-вторых, он умел строить прогнозируемые события с точностью до семидесяти процентов, а это довольно много, когда речь идет о случайностях и биоте. И всё же его фаворитом был инженер Рид с округлым и приятным именем Гэвин. Инженер был заражён, как и вся биологическая материя на станции, но всё ещё дышал, а значит, жил, умел бояться и мыслить отдельно от некромассы, задумавшей Схождение. Следовательно… Чёрная матовая рука, лишённая скина, поползла по крышке саркофага, стирая образовавшийся конденсат. Конденсат осел на толстом бронебойном стекле-экране, сквозь которое виднелся пациент, и искрился редким серебристым инеем. Человек внутри выглядел как муха, попавшая в смолу. Чуткие сенсоры на кончиках пальцев улавливали его слабый пульс и слышали замедленные удары сердца. Но особь не дышала в обычном понимании. Специальная медицинская жидкость, вязкая и прозрачная, целиком заполняла внутреннее пространство саркофага — огромной механической утробы, сохранявшей плавающему внутри человеку жизнь. Лёгкие в таких условиях были не нужны. Их «отключили», оставив сморщенными, как два бесполезных воздушных шарика, и закрыли клапаном, располагавшимся в торчавшей из горла трубке. Кислород поступал теперь в кровеносное русло иным способом. Мертвенно бледный экземпляр, с лёгкой щетиной на лице, близко подходящей к губам, безвольно сомкнутым вокруг ребристого белого пластика, был прекрасен. Обилие трубок, тянувшихся из всех естественных и искусственных отверстий постепенно восстанавливающегося тела, делало для него эту особь притягательной, совершенной в своём несовершенстве. Обнажённый, раненый, такой уязвимый человек парил в жидкости, пытаясь свернуться в позу эмбриона. С ним точно всё получится! С ним хотелось стать Единым больше, чем с давным-давно разочаровавшим его Джеком Торрансом. Гэвин Рид выглядел особенным. Близкое шипение отвлекло от созерцания. Прыткая тень метнулась мимо, едва не задевая плечо и пачкая белоснежный пиджак. Какой идиотизм! Некроморфы чувствовали живого Рида, но не чувствовали его. Эта пренебрежительная манера некромассы раздражала. Костяные косы чиркнули по крышке медицинской капсулы. В последнюю секунду ухватив тварь в прямом смысле слова за хвост, он притянул её к себе, перехватил сзади за уродливую жилистую шею и сжал, точно тисками. Пропарывая стальными пальцами расползающуюся под ними плоть, потащил на себя, медленно, сквозь сопротивление плоти, выдирая позвоночник из трепыхающегося тела. Душераздирающий рёв, треск, хлюпанье, хруст. Последний рывок, и сучащего в воздухе хвостом, ногами и костяными косами монстра не стало. Тварь грудой свалилась к ботинкам, сиявшим зеркальным чёрным блеском, и затихла. Да, на ботинки попало не так много. Он всегда был аккуратен. Ботинки будет просто очистить, а вот белоснежный пиджак пришёл в негодность, больше напоминая теперь одежду жителя станции, которого секунду назад выпотрошили. Только потроха принадлежали не ему. — Хм… Испачкался, — поставив очередную коробку на место, равнодушно произнёс находящийся совершенно в другом месте #313 248 317 51 просто потому, что у него имелся речевой модуль. Он же, стоя в полутёмном медблоке, потащил с широких плеч окончательно испорченный пиджак. Надо было переодеться. Вообще-то, никто здесь не страдал от нехватки форменной одежды, но если так дело пойдёт и дальше, придётся по блоку ходить голым, так что, наверное, стоит произвести санацию в помещении и перекрыть в него доступ неживым. Не то чтобы ему было дело до того, ходит он голым или нет, но… В общем, некоторые вещи вызывали у человеческих особей излишнюю тревогу. Вещи, честное слово, не стоившие того, чтобы так рефлексировать. Но он же учёл прошлые ошибки, так? Человек мог в любой момент очнуться. Следовало выглядеть располагающе и презентабельно. Он не какой-то там мусорщик! Пиджак выбросить в утилизатор. Достать из шкафчика новый. Сверкающая белизной ткань обтянула широкие плечи, идеально облегая фигуру. Расправить чёрный воротник-стойку, слегка сбившийся из-за возни с некроморфом. Может, начать носить галстук, как пятьдесят первый? С помощью камер, стоявших в помещении, он осмотрел себя со всех сторон. Где-то в тёмных коридорах «Паленке» #313 248 317 51 самодовольно поправил аккуратный узел галстука и стряхнул с рукава невидимые пылинки. Ах вот как? Пятьдесят первому модулю больше идёт? Ну и к чёрту! Дурацкая удавка ему никогда не нравилась!