Они одинокие, но счастье их ждет

Мать снова била его узким ремнём за то, что он отказался идти в магазин за бухлом. Обычно он туда приходил заплаканный, и добрая продавщица всегда знала, зачем он приходит. Первые разы он выпрашивал на коленях, объяснял, что его снова побьют, и вскоре приходы мальчишки в лохмотьях стали в соседнем магазине  закономерностью. Сменщиков нет, одна лишь продавщица знает о проблемах Эдуарда. И полгорода тоже знают, ведь видели все своими глазами. - Мама, нет, не надо! - кричал он пытаясь спастись. Но все бесполезно, ему лишь шестнадцать. Ему бы есть, да есть до отвалу, бегать, чтобы мужчать, да крепчать. А то он дрыщ какой-то: сквозь кожу на груди в синяках проглядывают рёбра их можно сосчитать без рентгена, ноги худые и сильные. На руках шрамы и синяки, как и на спине, на заднице, на животе, да они везде. - Нет! - рычит он, толкает мать под грудину, и, обувшись, выбегает прямо под дождь. Шестнадцатилетний Эдуард живёт только одной мыслью: когда-нибудь эти несчастные два года пройдут, и его тут больше не будет.   А пока что ему шестнадцать, он зарабатывает в пыльных переулках, у взрослых мужчин, у бабушек в огородах. Таскает ящики, окучивает овощи, убирается в домах и даже, бывает, нянчит детей. Всё — чтобы не загнуться от голода. Порой, когда ему удаётся заработать чуть больше, он покупает себе что-то из одежды, в основном, перед зимой. Он не стрижётся, потому что нет денег. У него каре. Эдисон прячется за чужим гаражом, сворачивается калачиком у теплотрассы и так спит. Потому что возвращаться домой — это верная смерть. Его забьют палкой или тем, что под руку первым полезет. Он вновь не удержится, заревёт, а он не должен. Ему нельзя. Поэтому он, вздрагивая от холода, лежит на теплотрассе. Эд учится, чтобы в восемнадцать уехать отсюда куда-нибудь подальше. И больше не вспоминать, не думать. Никогда-никогда не представлять. - Мальчик! - тихий голос из переулка зовет уже не первый раз. - Пацан! Перец не реагирует, вздрагивает вновь и кутается в рваную ветровку. Тогда голос из переулка выходит сам. Это тоже бродяга. Его голос тихий, немного хриплый, как от болезни, от него пахнет улицами и чем-то странным. Худощавый мальчишка раздет по пояс. Серые штаны на краях изорвались, на ребрах и впалом животе цветут безобразные кляксы синяков разной свежести: жёлтые - двухнедельные, голубоватые - недельные, фиолетовые - четырехдневные и совсем свежие, чуть голубоватые. - Чёрный ангел печали, давай отдохнём, Посидим на ветвях, помолчим в тишине. Что на небе такого, что стоит того, Чтоб упасть и разбиться тебе или мне?   Этот мальчик пел какую-то старую, да немного странноватую песню, смысл которой был скрыт от Эдуарда. Сиплый голос стучал по сознанию маршем. Мальчишки вместе сидели на теплотрассе, и им вместе было холодно. - Замёрз? Худощавый мальчишка кивает. Зубы у него стучат от холода, а уголки губ посинели. Он, помимо того, что без «верха», так ещё и босой. На его ногах свежие рваные царапины. - Сбежал? - Ага. Заброшенная сторожка на краю города всегда была заменой дома для всех малолетних бродяг.  Слеповатый сторож обитал там незаметен для всех, и никто его не вспоминал. Ветер дул с севера, пробрасывало в дрожь двух парней. Тучи сгущались над городом. Четырнадцатилетний Нугзар живёт только мечтой: когда-нибудь его здесь не будет.   Сторож нашёлся, как и обычно, в сторожке. Пальцем пригласив мальчишек к себе, он насыпал две миски гречневой каши, и уселся на кровать. Мальчики ели на полу. У Нугзара кровоточили ноги, болели синяки. - Что, Эдюша, сбежал? Мальчик кивнул. - А друга как зовут? - Не знаю. Как тебя зовут? - спросил у мальчишки. - Нугзар, - ответил, жуя, мальчишка, - можно Херейдом звать, тоже отзываюсь. Мальчик Нугзар приобнимает Эда за плечо. - Спать здесь ляжете или на теплотрассу пойдёте? - Я бы не против поесть, закутаться и на теплотрассу. Ему плед есть? - Да. - По рюмке дашь? Дядь Вася - сторож хороший, улыбнулся острым лицом, подумал и кивнул. Достав железные кружки, он налил в них до половины и протянул мальчуганам. Они залпом опустошили посудины и протянули дядь Васе. - Мы пошли, - Эдисон обнял Нугзара за талию. - Приходи ещё, Эдюша, - сторож распахнул дверь, выпуская ребят на улицу. -  Одинокая птица, ты летаешь высоко, И лишь безумец был способен так влюбиться… Нугзар снова запел, а Эд заткнул ему рот, прижал к себе и полез по забору вверх. - Что ты д… - Заткнись, мы лезем на склад. Завтра я уйду. - Можно с тобой? — со слепой надеждой в голосе произнёс мальчишка дрожащими губами. - Не сейчас, я как птица из песни один, но не одинок, ведь теперь у меня есть ты. Он лишь улыбнулся, а Эд смотрел на мир с тоской в глазах и злостью на людей. И с жаждой перед зимой, да с жаждой приключений. Он молчит и выше карабкается к вырезанной проволоке. Сон был беспокойным. Эдуард просыпался от каждого шороха, от каждого вздоха полуголого мальчишки под боком. Он ощутил, что робкая ручка Херейда ложится на его пояс, сжимает рваную ветровку.   Они целуются, почти не дыша: губы тянутся к губам сами, и Нугзарчик с непривычки фыркает. Эдисон же уже целовался с девчонкой с параллели. Они одиноки, но обретают общую цель, и Перец обещает сам себе, что через два года их тут не будет. Обязательно. — Я вытащу нас отсюда. Через два года нас тут не будет. Нугзар выдыхает ему в шею, всхлипывая. Сквозь сон Эд чувствует, как робкая ручка обнимает его вновь.