***
There's nane can harm the knight who's lain
With the Witch of the West-mer-land.
Молодую женщину, встретившую «Друзей азбуки» на пороге кабака «Коринф», звали Патриси. Но все обращались к ней отдающим и улицей, и нежностью, и по-девчачьи детскими шалостями, более коротким «Патри». Она спускалась со второго этажа в тот момент, когда Анжольрас в сопровождении Комбефера пересек порог входной двери. В руках она держала простенькую вазу с белыми лилиями. То был хороший знак. Патри была дочерью хозяйки и вела дела «Коринфа», как умела. Хоть и по праву владелицей кабака являлась супруга почившего хозяина, Патри, обладающая природным умом, дочь своего рара́, после его скоропостижного ухода долго не горевала и подхватила судьбу заведения — и, надо сказать, справлялась неплохо. Мать, помогающая, при случае наставляющая и безропотно доверяющая, хвалила ее и не могла нахвалиться. Она по-простецки раздувалась от гордости, как раздувается любая мать, когда речь идет о ее ребенке, и заявляла, что никогда бы не хотела взамен сына, имея такую дочь. Каждый заходящий в «Коринф» встречался вкусным обедом, теплой обстановкой и услужливостью персонала, и это делало заведению честь, но при виде всегда приветливой Патри любой завсегдатай тут же менял хмурость своей физиономии на просветление, граничащее с пасторским уважением, даже порою искренней радостью. Когда же в кабаке случались разборки между разгоряченными французами — неизбежное явление, черта любого парижского taverne — нарушители приносили извинения в такой высокопарной вежливой форме, на какую только были способны их пьяные умы, и это было удивительно. Видимо, эта молчаливая, сдержанная девушка действительно невольно оказывала свое особое влияние на всех окружающих ее людей; и дело было не только в том факте, что она являлась хорошенькой молодой особой. Патри была по-своему красива. У нее был идеально прямой нос, чуть заостренный к концу; гладкий высокий лоб; молочная кожа без единого намека на изъян или веснушку. Руки ее, знавшие труд и покрасневшие от тяжелой работы, не утратили своего изящества. Плечи ее, чуть ссутуленные, все же оставались прямыми. Спина ее не согнулась под тяжбой рутины работницы кабака. Этакая аристократка, спрятанная в одеждах из грубой ткани, среди серого камня и потемневших от времени зданий одного из переулков Парижа. Рыжие волосы в те времена приковывали взгляды, но взгляды эти выражали совершенно неоднозначное отношение. Имея рыжие волосы, легко было стать дурнушкой или мишенью для издевок, но Патри избежала такой участи. Словно Прометей, желающий утаить факт своего преступления, попытался спрятать огонь на земле, среди холодных скал и пустошей, полных сухоцветов, — так и здесь рыжие волосы Патри были до того яркими, что казались неземными, почти неуместными на фоне блеклого окружения. В первое время пребывания оппозиции в кабаке дочь хозяйки запала в душу, кажется, всем членам «Друзей азбуки», которые не привыкли обходить стороной внимание цветущей девушки. Патри была отзывчива; она мало улыбалась, но всегда улыбались ее глаза, из-за чего ее лицо приобретало крайне располагающее выражение. Она держалась со всеми добродушно и просто, но при этом оставалась сдержанной, и это делало ее еще более весомой в глазах других. Видимо, именно это и распаляло молодые умы. Отчего же эта красивая, молодая девушка, храбро несущая бремя управления кабаком, не утрачивая при этом притягательности, отчего же эта дева оставалась одинока, без крепкого мужского плеча, на которое можно опереться? Наверняка, поклонники не давали ей проходу. Анжольрас никогда не задумывался об этом всерьез, но иногда подобные вопросы возникали в его голове, и к ним он относился небрежно и без внимания. Анжольрасу казалось, его коллеги были близки к тому, чтобы начать на Патри молиться. Иронично подмечено, что она была словно новая июньская Жанна д’Арк, но при этом, бесспорно, колдунья. Он видел, насколько обходительными становились его бравые товарищи в присутствии дочери хозяйки. Стоило ей появиться в комнате с хоть сколько-нибудь тяжелым грузом в руках, стоило ей лишь заикнуться просьбой о помощи, «Друзья азбуки» бросались сломя голову, выхватывая из женских рук все, даже если Патри просила подержать что-нибудь одно. Когда было достаточно двоих молодых людей, к делу подключались человек пять, не меньше. Анжольрас лишь хмуро сводил брови на эти мальчишества. Лидера «Друзей азбуки» все же напрягала сложившаяся ситуация. Если бы у них была возможность, он бы переместил место сборища полностью в «Мюзен», однако расположение «Коринфа» было весьма и весьма выгодным, и эта выгода выигрывала в весе. Анжольрас по началу опасался, что подобное женское влияние расстроит все грандиозные планы, помешает сбыться надеждам и стремлениям, зревшим так долго и рискующим увянуть прямо в период урожая. Но, слава богу, Патри словно чувствовала, когда ей нужно было исчезнуть и не попадаться на глаза. Лишь видя сосредоточенные и преданные лица вокруг, обращенные к своему главарю, а главное — к маячевшей впереди блистающей цели, молодой мужчина все же примирялся с действительностью. Тем не менее, Патри могла появляться так же вовремя, как могла исчезать. Однажды она устроила небольшое неожиданное празднество. Было далеко за десять вечера; мужи, удрученные пятым часом мозгового штурма, сидели поникшие и рассеянные — и тут, словно солнечная заря, в комнату вошла Патри, внося за собой пару бутылок отменного бретонского красного и легкий аперитив, состоящий из печеночного паштета и чуть припущенных яблок. Истинная красота в простоте. Накал молодых людей вспыхнул, как вспыхивают в утренних лучах верхушки Альп, и еще больше разошелся, когда девица учтиво предложила «угоститься за счет заведения». Тогда, в разгаре застолья, серьезный Анжольрас, видя проходящую мимо дочь хозяйки с глиняным графином в руке, настойчиво коснулся ее локтя. Он спросил, зачем она это устроила. — Людям, вершащим важное трудное дело, — отвечала она, — важно помнить, зачем они это делают. Анжоральс хотел было задохнуться: « Ради чего? Ради свободы», но обвел глазами своих товарищей, в меру задорных, смешливых и остроумных, на какой-то волшебный миг беспечных, молодых умных людей, пышущих страстью и молодостью и сияющих каким-то чудесным вдохновенным светом — тогда он подумал, что это и есть свобода. Порою Анжоральс оставался один после того, как кабак пустел. Он сидел, скрестив руки и задумчиво уставившись в дерево столешницы, пока на фоне хозяйка неторопливо вела свои дела, и эта мирное, лишенное суетливости хлопотание даже как-то успокаивало всегда напряженный и работающий ум. Анжольрас молчал, погрузившись в думы; он не мешал, а хозяйка была не против его присутствия. Тогда еще обязательно горела свеча, выкраивая мягким ореолом пространство вокруг молодого человека, — эту свечу, как маяк, добрая женщина любезно оставляла зажженной до позднего часа. В таком сиянии перед ним и появилась Патри. В ее убранных волосах заплутал янтарный блик; в руках она держала поднос с винной бутылью и стаканом. Анжольрас поднял взгляд, готовый слушать, и почему-то задержал его на том, как очерчивает свет пламени изгибы ключиц и плавные скулы. — Попробуйте. Это домашнее, — тихо предложила она. Ее глаза мягко блестели зеленым светом в уюте теней. Так мерцают два темных изумруда сквозь таинственный сумрак сокровищницы короля. Он не ответил, он был скептичен. Но все же что-то сповадило его принять предложение и сделать маленький глоток: и тогда в голову ему ударила свежесть дикой природы. Болотистая местность, заросшая мхом и сосновым бором, покрытая колючими кустами шиповника и лунными цветами; в таком крае путник теряется, следуя за призрачными огнями, но лишь на небольшой, безопасный отрезок времени — он плутает ровно столько, чтобы уверовать в живущих здесь сумеречных духов, чтобы успеть коснуться их, прежде чем случайно найти тропу, ведущую обратно к людям. Так ощущалось это терпкое ежевичное вино. Он был готов поверить, что она действительно умеет колдовать. Девушка откупорила ему дикий лес, сдобренный холодным журчащим родником, и молча оставила на столе, удалившись безмолвно. Эта улыбка Моны Лизы будет преследовать его во сне следующую ночь. Когда Ламарк умер, Анжольрас почувствовал, как мир вокруг него расширяется в противовес тому, как сжимается его диафрагма в ожидании действий. Коренного поворота. Столкновения лоб в лоб с Судьбой, которой он, лидер «Друзей азбуки», бросал вызов уже очень давно. И на похоронной процессии та приняла его, делая первый ход. «Коринф» взмахом команды, отданной громким вдохновленным голосом, превратился в повстанческий штаб. У них было так мало времени. Услышав, что зловещим неумолимым потоком сюда движется Национальная гвардия, хозяйка кабака схватилась за грудь, а Патри в мгновение обрела небывалую, неподъемную серьезность. — Берите все, что считаете нужным, — говорила она. Ее мать никогда не спорила с ней. Пока строились баррикады, перекидывались из рук в руки мушкеты и перекатывались пороховые бочки; пока люди скидывали вещи из окон, щедро жертвуя комфортом — стулья, и столы, и всяческая мебель — жертвуя красотой — деревянные рамы и багеты — и даже жертвуя музыкой — упавшее на землю пианино разлетелось на клавиши последним в своей жизни аккордом; пока вспыхивали очаги восстания по всему Парижу, Патри, подошедшая бесшумно, словно бледный призрак в серой шали, положила свою белую руку на плечо лидера в красном. — Только возвращайся с баррикад, — тихим голосом проговорила она, глядя открыто и уязвимо, и эта чужая уязвимость отчего-то делала беззащитным самого юношу. Ее глаза, всегда выражавшие сдержанность и спокойную доброту, были полны печали, грозившей выплеснуться, как выплескивается вода из переполненной чаши. Эта чаша была полна чувством. Анжольрас замер, увидев его. Анжольрас шел против правительства Франции, против армии и целого класса, но не мог сопротивляться ее ресницам, ее мягкому свету волос и зеленым глазам, полным скорбной надежды. Человек, боровшийся всю свою сознательную жизнь, сдался в плен с почти прозвучавшим стоном покоренного. Они провели вместе то время, что было отмерено им. Эти мгновения, как бурная весна, ударившая со всей силы, зародили в молодом мужчине стойкое жизнелюбие, несколько отличавшееся от всего, что он когда-либо чувствовал до. Мысль о величии смерти за любимую страну, за свободу, несколько пошатнулась в нем, но лишь для того, чтобы сразу вернуться и выпрямиться, но уже под другим углом: теперь он защищал не только народ Франции, не только будущее, наполненное божественным светом, но и женщину, соединившую в своем лике символ этого народа и олицетворение самой жизни. — Если что-нибудь случится, говори, что ничего не знала. Что мы собрались здесь против твоей воли. Что бы то ни стало, живи ради меня. Патри на мгновение сомкнула глаза, словно стараясь пережить болезненный, смертельный укол, на затем открыла их и кивнула. Она коснулась своими губами его губ целомудренным поцелуем, какой оставляют на святыне, и молча оставила его, чтобы пересечь улицу и укрыться вместе с матерью у пожилой знакомой дамы. Напоследок она обернулась, и этот последний брошенный взгляд открыл Анжольрасу все, чего он никогда не знал прежде. Это было таинство, которое рыцарь, не опустивший голову до конца и гордо принявший свою смерть, унес с собой. Лучшие из людей погибают за великую цель. Но Анжольрас получил бессмертие. Пусть даже человеческая память сделает свое дело, и имена тех, кто проливал кровь во имя свободы, сотрутся, молодой лидер все же будет жить. Через девять месяцев часть его души воскреснет в крике новорожденного здорового младенца, который спустя много лет вырастет в сильного и смелого человека, юношу с золотыми кудрями и зелеными глазами. И Патри расскажет ему о том, кем был его отец и что он покоится на ярких опаловых небесах, за которые когда-то боролся здесь, на земле. Ну, а пока девушка прольет свои слезы о потере, о том, что было и что могло бы быть, но будет жить, жить ради ребенка, ради жизни и света, и свободы, которые продолжают сверкать, вопреки и во имя. Так что нет, Анжольрас погиб, но он не умер. Ибо нет ничего не свете, что могло бы одолеть возлежавшего с ведьмой из кабака «Коринф».