Обними меня крепче.

Лафайет заливисто смеётся, когда Джон смотрит на него с наигранным недовольством. Маркиз почти всегда выигрывает. Маркиз всегда быстрее учится развлечениям вроде азартных игр. И пусть именно Джон принес в лагерь пачку карт, Лафайет так же быстро обучился и шулерству в них. – О, mon ami, тебе стоит научиться играть лучше, потому что загадывать желания тебя становится уже просто не интересно. – это был четвертый проигрыш Лоуренса за вечер, а Лафайет никогда не оставлял его в долгу со своими желаниями. Что бы не говорил сам Маркиз о неинтересности выполнения желаний Джоном, Лоуренс видел, как тот веселится каждый раз. Каждое желание было жёстче предыдущего, только за пару последних дней Лоуренсу уже дважды всыпали за то, что он делал из-за Мари. В какой-то мере, он думал о том, что в плену иногда было лучше, чем в лагере с этим французским картежником. Джон знал, что сейчас Лафайет оторвётся на нем по полной. – Как насчёт… – Лафайет кивает в обратную сторону от палатки, за которой они сидят, на юношу у костра, занимающегося сегодня готовкой. Гамильтон был одним из тех людей из лагеря, который мог приготовить что-то правда съедобное. Сегодняшний день был настоящим праздником. Лоуренс смотрит на Маркиза вопросительно: – Насчёт чего? – Ты же знаешь, наш милый мальчик имеет невозмутимость стоика. Мне даже иногда интересно, можно ли смутить его чем-то кроме обидных фраз. Лоуренс понимает, о чём он: – О нет, Жильбер, ты монстр. – он сам слегка смущённо смеётся. – Джон, я не прошу тебя о многом, тебе достаточно просто смутить его, чтобы я засчитал тебе выполнение желания. Лоуренс разглядывает увлеченно готовящего Гамильтона вдалеке: – Но это как минимум неэтично, ввязывать в это Александра. – Тебя беспокоит этика, Джон Лоуренс? – Я требую реванша в карты. – Нет-нет-нет, mon ami, я уже назвал тебе своё желание. – Вы садист, уважаемый. – Джон поднимается со своего места и слегка хлопает по плечу Маркиза, прежде чем выйти из-за палаток. За своей спиной он слышит с сильным французским акцентом от смеха "я знаю", а затем ускоряет шаг к костру. Александр стоит на коленях рядом с котлом и мешает кашу ложкой, ссутулившийся и наверняка уставший после нескольких ночей работы, абсолютно незамечающих происходящего за его спиной. Ужасная оплошность во времена войны. Лоуренс глубоко вздыхает, прежде чем сделать два последних шага и обнять Гамильтона со спины. Они были близки. Как друзья, они не боялись прикосновений друг друга, иногда они даже могли позволить себе сон в обнимку, когда было слишком холодно. Тем не менее, то, что делал Джон сейчас, было целенаправленнее. Лоуренс быстро обхватывает тело Александра обеими руками, прижимаясь грудью к его спине. Половник падает в котёл, а Гамильтон слегка мешкается, прежде чем дёрнуться в руках Джона. – Спокойно, Алекс, это я. – подаёт Джон голос, понимая, что иначе через секунду может остаться с разбитым носом. Плечи Гамильтона, бывшего до этого абсолютно в своих мыслях, остаются напряжёнными. – Джон? – говорит он слишком высоко, чтобы сказать, что он не волнуется. Лоуренс хорошо знал Александра. Знал, в каком положении он спит обычно, как сильно он боится щекотки, где он бы выбрал провести свободное время. Он знал, что Александр чувствует одиночество почти постоянно, что он жаден до объятий и ласк, но теперь, когда он делает что-то подобное не по просьбе самого Гамильтона, он чувствует стыд. Он не отвечает на вопрос Александра, оставляя его висеть в воздухе. Вместо этого он опускает голову к изгибу его шеи, проводит носом по линии его челюсти. – А что ты готовишь? – он старается звучать безмятежно. Рука Гамильтона дёргается, когда хватается за предплечье Джона, будто тот в страхе пытается выпутаться. – Кашу. – говорит он неуверенно и всё ещё напугано. И это заставляет Лоуренса выдохнуть перед уязвимостью Гамильтона перед ним сейчас. И это заставляет в Джоне что-то надломиться. – Да? Я рад, что её готовишь ты. Александр оборачивается к его лицу и смотрит с некоторым непониманием: – Мы готовим по расписанию, почти каждый день кашу. Думаю, тебе стоит чуть чаще приходить за прови- Договорить он не успевает. Рука Лоуренса ложится на его лицо и заправляет ему прядь выбившихся при работе волос обратно за ухо. Непонимание в глазах Александра смешивается с болью, так легко читаемой. Это не смешно. Это уже совсем не смешно. Джон ослабляет свою хватку. Если Александр хочет ударить его – пусть бьёт столько, сколько ему хочется, Лоуренс не будет сопротивляться. Но как только руки Лоуренса становятся мягче, Гамильтон провисает в них, будто ноги совсем не держат его. Джон перехватывает туловище Алекса, всё ещё мягкий и испуганный реакцией Гамильтона. Свет от костра не даёт скрыть сильный румянец на лице Александра, хотя по тому, как он отклоняет голову, можно понять, что ему очень хочется это сделать. Его брови всё ещё нахмурены, а дыхание дрожащее. Джону даже кажется, что он заметил движение желваков где-то за нервным сглатыванием. – Почему-... – Я не хотел-... Они начинают враз. И никто из них не успевает закончить. – О, mon ami, ты сделал это так быстро! – Лафайет приблизился слишком быстро, чтобы оказаться замеченным. Джон не успевает ничего сделать, когда Гамильтон дёргается в его руках и отскакивает к самому котлу. – Видел бы ты своё лицо, Александр! Под ногами Александра звенит посуда, он спотыкается и еле успевает поймать равновесие, чтобы не упасть. Тем не менее, одна из его ног коленом касается накаленной стенки котла и он с шипением отскакивает обратно. На его лице теперь нет смущения: боль, обида. Могли бы быть слёзы, если бы он так усердно не поджимал губы, не прятал свой взгляд. Джон видит дрожь в его руках и с такой же болью отворачивается. Он уходит быстро, потому что не находит в себе слов для объяснения. Гамильтон остаётся один. Нет, он был один. Если сегодня тьма сгущается над его головой сильнее, чем обычно, это просто из-за напоминания его нелепости, вечного одиночества, дикости. Александр никогда так быстро не оказывался в своей палатке абсолютно без дел. Он пытается писать. Но писать просто не о чем. Он пишет то, о чем думает, всегда. Но то, о чем он думает сейчас, стыдно было бы помещать на страницы, стыдно было бы тратить на это чернила. Ему стыдно плакать о том, как над ним посмеялись. Сказать о том, как задели его гордость. Ему стыдно смотреть на Лоуренса, когда он заходит в палатку следом и задерживает взгляд на его спине. Что, Джон, опять подкрадешься ко мне со спины? Александр пытается притвориться, что работает, но Джон не отворачивается. – Александр… – тихо зовёт он. Гамильтон не оборачивается, но в его горле появляется ужасный ком. Боже, пожалуйста, пусть Джон уйдёт. Александр так не хочет разрыдаться прямо перед ним. Не хочет показать, как легко заставить его плечи дрогнуть. И он не хочет портить то, что было между ними. Почему Джон сделал это? Лоуренс делает несколько шагов вперед. И по тому, как он движется, читается то, что он насторожен. – Ты в порядке? Гамильтон не выдерживает и хватается рукой за собственное лицо. Пусть уйдёт, пусть он просто уйдёт. – Алекс. У тебя не получается писать? – будь проклято это уменьшительно-ласкательное. И он хочет кричать, когда на его плечо ложится рука. УЙДИ, УЙДИ БЛЯТЬ ТУДА, ОТКУДА ПРИШЁЛ, ЧЕРТОВ ДЖОН ЛОУРЕНС. Но всё, что вырывается из его горла – это сдавленный писк. Его плечи вздрагивают, он хочет скинуть руку Джона. Но Лоуренс делает это сам. Гамильтон зажимает себе рот. По щекам текут слезы, а он понимает это только тогда, когда они касаются его ладоней. Он так облажался. Он чертовски облажался. Джон падает на колени перед ним. – Алекс, ради бога. Почему он вообще позволил так называть его когда-то? – Послушай меня, пожалуйста. Джон кладёт руки ему на колени, и Гамильтон находит в себе способность говорить: – Уйди. – это должен был быть крик. Но он фактически пищит, тихо и едва слышно из-за дрожи во всём теле. – Нет, пожалуйста, пожалуйста, дай я скажу. – Отстань от меня! – за вскриком следует всхлип. И Лоуренсу пора бы подумать о том, что решат люди, если придут на крики. – Нет, Александр. Нет. Я хочу извиниться. Пожалуйста. Гамильтон глотает воздух, старается не захлебнуться в слезах. Но он больше не кричит. – Я не хотел тебя пугать. Прости, я правда проиграл на тебя, но- Гамильтон всхлипывает, он ставит локти на стол, стараясь унять дрожь. И это говорит о том, что он правда слышит. – Я не хотел сделать тебе больно. Я не хотел соглашаться на этот спор, но… Мы обнимались с тобой раньше, это не выглядело страшно. Я не хотел тебя задеть. Я думал, будет так же. Гамильтон не говорит ничего. Его всхлипы останавливаются. – Прости. Ничего. – Прости меня, Алекс. Александр ничего не отвечает. Он не прощает. И не отталкивает. А Джон поднимается с коленей, останавливается напротив. Пробирается сбоку только затем, чтобы обнять Александра, едва ли с усилием. – Прости, я такой идиот. Молчание Гамильтона становится губительным, и Лоуренсу хочется всё бросить. Отсесть и больше никогда не касаться Александра. Но, не смотря на молчание, Гамильтон протягивает руки, сжимает ткань одежды Джона в своих кулаках. И Джон не шевелится, позволяя ему самому решать, что делать дальше. Алекс ненавидит себя в этот момент. Потому что за слабостью следует ещё одна. И это больше, чем он планировал за всю свою жизнь показывать людям. Он долго не шевелится, позволяя своему дыханию по-настоящему стать спокойнее. Но с каждой секундой наоборот, как будто становится хуже. Он прячет свои всхлипы в плече Лоуренса, прижимается, его слезы теперь мочат одежду Джона, и он просто не хочет ничего с этим делать. Джон гладит его затылок, его поза всё так же неподвижна. – Я не хотел делать тебе больно. Я никогда не захочу сделать тебе больно. – Джон шепчет. Александр успокаивается не скоро. Его будто опустошили, будто он копил в себе это слишком давно. Джон послушно держится в его объятиях, пусть ему и сводит спину. – Александр. – зовёт он наконец. – Давай ляжем. И Гамильтон не протестует, он поднимает голову и едва заметно кивает. То, как они разрывают объятия, давит на обоих холодом. Но Гамильтон послушно готовится ко сну, снимая с себя верхнюю одежду, оставаясь в рубашке, а Джон следует его примеру. Он садится рядом и смотрит на Гамильтона провинившимся псом. Александр сам сокращает дистанцию, обнимает его, а Лоуренс позволяет себе упасть. Алекс обвивает его тело так, как делает это обычно, прячет своё лицо в его груди. Лоуренс кладёт руку ему на затылок и путается в рыжих волосах, и это заставляет Александра дышать прерывисто. Он ёрзает, пытаясь не сосредотачиваться на одной руке Джона. Стараясь не думать о том, как легко он простил его. Стараясь не думать, что ничему не научился. И ему так страшно, что это может повториться и он снова простит. – Больше никогда так не делай. – он крепче хватается за бок Джона, говоря это. И Лоуренс выдыхает, слыша голос Александра. Гладит его по спине, слыша следом возобновившиеся всхлипы. – Просто обними меня крепче. – тут же возмущается Гамильтон. Джон смотрит ему в лицо и Александр добавляет надломленным голосом: – Пожалуйста. Джон слушается.