Уроборос

Я в отчаяньи, веришь мне? И внутри все повесилось. В дымке опия, в мареве Мне глаза твои грезились. (с) ("Сердце желает знать", сб. "Вересковая пустошь", Б.А.) *** Я зацелую тебя досмерти, высосу из тебя воздух, выпью его из твоих легких, как из чаши, жадно облизав губы, не упустив ни капли. Я буду обладать каждой клеткой твоего тела, я сожру тебя, и ты растворишься во мне, станешь частью меня, разделишься на белки, жиры и углеводы, дав начало моим клеткам, возобновив процесс их деления – и они будут на основе твоих. Идеально. Мои губы коснутся каждого участка твоего тела. Не будет ни миллиметра, не очерченного мной: впадинка пупка, линии ребер, подвздошные кости, тазовые кости, косточки запястий, щиколоток, кончики пальцев, каждый сустав, каждый изгиб, впадины подмышек, холмы твоих икр, изгибы рук и ног, тонкость шеи, крылья носа, линии скул и подбородка, линия высокого лба, каждый позвонок, выпирающий и беззащитный – всего, всего коснутся мои губы. Мои губы жадные, влажные, они влажные – они пьют тебя, увлажняются потом, слизываемым с твоей кожи, секретом твоих желез, всеми твоими секретами: секретами твоего запаха, вкуса, цвета волос и глаз. Ты не укроешь от меня ни единой своей частички – я жадно сожру все в тебе, выпью, вылижу, обхвачу своим ненасытным ртом каждую твою частичку, и не будет мне большей благодати, чем понимать, что проводя языком по твоей коже – боже, кто выдумал такое совершенство? – я слизываю частички эпителия, отмершие клетки, что оживают на моем языке. Ощущаются моими вкусовыми рецепторами как амброзия. С жадным, глубоким, гортанным стоном я прильну к тебе, сплетаясь в единое, в первозданное, в самое важное. Кожа к коже – и нет никого в целом мире, только ты и я. С обертками и штампами покончено, мы – штаммы самого редкого заболевания, взаимной помешанности, безумия и обреченности в чашке Петри наших эмоций. С обертками покончено, и мы приступаем к сути, к тому, чтобы проникнуть под кожу – и мои зубы вгрызаются в твою плоть, прокусывая с тонким рвущимся хрустом натянутой ткани твою кожу так, что во влажную жадность моего ненасытного рта брызги капель твоей крови воспринимаются мною, как брызги воды в пустыне – на раскаленный песок они попадают и, шипя, испаряются. Они не просто испаряются. Они жадно сглатываются мной – все та же амброзия, только иной сорт, солоноватая, вязкая, оседающая пленкой на языке – от кончика до корня – на гортани, глубже, дальше по пищеводу – добыча моих плотоядных бабочек в животе. Черные махаоны – огромные, будто бы бархатные – они копошатся внизу моего живота так, что я почти ощущаю это копошение. Желудок скручивается, заставляя меня сглатывать подступающий к горлу желудочный сок, эту желчь моей ревности к любому из живущих в этом мире, ревность за то, что они смели дышать с тобой одним и тем же воздухом, а я – нет. Не дышать с тобой одним воздухом на двоих – не знать этой возможности – и махаоны превращаются в одичавших псов, воющих и грызущих, царапающих меня изнутри, прорывающихся к тебе прямо через меня, через тонкую мою кожу под твою, чтобы сожрать тебя, выпить, вылакать, как домашний кот лакает молоко. Молоко твоей крови дурманит меня, и зубы мои вгрызаются плотнее, с жалобным, похожим на оргазменный, стоном, я откусываю плоть твою – волокна твоих мышц и жил рвутся, но с твоих невероятных губ – лона, рукава реки, что зовется «Молоко и мед» - не срывается крика, только стон, что вторит моему – стон единения. Совершенство. Сладость твоей плоти и соленость твоей крови, аромат частичек кожи, секреты твоих желез – слезных, потовых, любых иных – все вместе дурманит меня хлеще опия – а я знаю, о чем говорю. В дурмане этом, в наркотическом мареве бесплотных очертаний, невидимых и неясных, мне виделись так ясно твои глаза, а как иначе мне удалось бы найти тебя в этом чертовом, проклятом от создания своего, мире? Глаза твои – я со стоном сглатываю откушенный кусок твоей плоти и облизываю свои губы, окрашивая их лучшей помадой, что когда-либо знали все шлюхи со всех Красных кварталов всего мира – и тянусь губами к твоим глазам – очерчиваю веки твои. Дрожащие ресницы щекочут мои губы тысячей поцелуев, невесомых, как дуновение ветра, а полоски кроваво-алого рисуют стрелки на твоих глазах – и взгляд твой становится глубже. Твой влажный, полный страсти и нежности, похоти и невинности, ласки и безумной боли, взгляд становится еще глубже с таким макияжем, и черные, затопившие радужку зрачки – зеркальное отражение моих. И в этом танце кривых зеркал, прижимаясь обнаженной кожей к твоей, своими открытыми ранами от укусов, что оставлены на мне тобой, двигаясь в ритме учащенного дыхания, лаская друг друга каждой клеточкой, потираясь и перемешиваясь друг другом в одно неразделимое и целое, мы выдыхаем жадно друг другу в губы, возбужденно выстанывая от того, что видим. Видим и чувствуем, как один жадный до безумия рот глотает слова другой ненасытной глотки как величайшую истину, как вспышку взрыва умирающей звезды: - Я люблю тебя, от и до. Завершенность.