Малыш

Погожий денёк. Солнце слепит глаза, на ультрамариновом небосклоне лёгкими мазками начертаны маленькие облачка, под ногами свежая луговая трава шуршит и роняет на ботинки крошечные капельки росы. Чак Хансен сладко жмурился, с удовольствием подставляя кожу под солнечные лучи. "Погоды такие", - беспечно размышлял он, - "что тут скоро сам освоишь фотосинтез". Прямо как в далеком детстве на побережье. Пилот глубоко вдохнул. Сход-развал твою покрышку, какой вкусный воздух! Он снова и снова думал о том, как давно не дышал таким свежим воздухом - от кислорода почти кружилась голова. В последние месяцы в насквозь прокуренном фабричными трубами, пропитанном радиацией и кишащим мусором и людьми (непонятно, кто хуже) Гонконге рейнджер позабыл, что такое нормальная экология. В их отсеке даже водились кислородные маски и респираторы, на случай если миазмы города становились совсем уж невыносимыми. А теперь... Всё позади, можно валяться на травке. Чак склонился над былинкой, сорвал её и доверчиво сунул в рот. Сочная. Снова запах из детства - папа включает газонокосилку и со своей обычной деловитой миной подравнивает траву. Чак выбегает из дома и гоняется за отцом, путается в ногах, пытается отобрать. Геркулес лишь аккуратно отстраняет сына от опасной близости с лезвиями аппарата, что раззадоривает Чака ещё дольше. Нет бы гаркнул на него, осадил, что ли, запретил приближаться к себе на милю... Мама тут же появляется на веранде и окликает баловника. Чак встаёт как вкопанный. Анжела никогда не кричит на маленького Чака. Ей достаточно один раз выразительно посмотреть на ребёнка, чтобы сразу прекратить любые его шалости. То же правило действует и для Геркулеса, даром, что бравый пилот BBC всегда был неукоснительно дисциплинирован. Чак поедал взглядом броские маргаритки и нежные фиалки, маленькие орхидеи и прочий низкорослый растительный народец, ковром застеливший горные вершины. Время для себя - это то, чего ему всегда не хватало, время на то, чтобы просто созерцать всё вокруг, просто наслаждаться каждым мгновением. Теперь его очень много, и можно пялиться на звёзды, плести дурацкие венки, ржать над свежесочинёнными юморесками, придумывать философские трактаты - вести нормальную жизнь мечтателя-обывателя и неприземлённого идеалиста, которая всегда была Чаку не по средствам. Чак давно и плотно покрыл себя ихтиозной чешуёй борца со всем, трудоголика и перфекциониста, который каждый миг жизни расходует на то, чтобы совершенствоваться. Но этот образ мыслей вырос из гипервременного прыжка из детства во взрослый мир со взрослыми проблемами. Чак копировал в этом отца, а тот любую свою эмоцию трансформировал в работу, и только так боролся с моральными страданиями. В итоге имелись два пилота-профессионала: без сучка без задоринки, с идеальным послужным списком и надломленной психикой. Ну что ж, пора подлатать былые ноющие раны. Чак ещё немного полюбовался на облачка, окутывающие самую вершину горы, и неспешно направился по заросшему муравой серпантину вниз, в долину. Там его ждала покосившаяся деревянная хижина с "зоной отдыха" - брезентовым гамаком, натянутым между двумя тенистыми деревьями. Чак любил распластаться на шершавой материи и "парить" в метре над землей. Раньше подобным образом позволял себе сибаритствовать только дядя Скотт со словами: "Уютно, как в материнской утробе". Бывалый аскетизм Чака остался ровно там же, где и Скотт - в забвении. Чак следовал по тропинке, за много дней - он уже не помнил точно, сколько - ставшей привычной настолько, что он мог бы спуститься с горы с закрытыми глазами и не заработать ни единой царапинки. Хансен огибал свой невысокий обшарпанный домик по периметру и уже видел гамак, столик с фруктами и плетеную кресло-качалку, как вдруг его слух поразил до боли знакомый звук - почти забытый уже, но такой любимый. - Гав! Гав! Гавгавгав! - Мааааакс! Дружище! Макс, богатырского телосложения бульдожище с медальоном на груди, со всех лап кинулся навстречу хозяину. Весила псина не меньше четверти центнера, но умудрялась грациозно лететь, поднимая из-под лап пыль, песок и каменную крошку. С момента их разлуки собака очевидно поправилась, но ничуть не убавила в весёлом игривом нраве. - Маааакс! Чак радостно подхватил увесистое тело питомца и закружил. Макс раззявил пасть, и его длиннющий язык развевался, как флаг на корабельной мачте. - Ах ты, моя радость! Как же я по тебе скучал! Дружок мой... Когда карусель остановилась, Макс преданно заглянул Чаку в глаза и радосто заскулил. Чак понёс его к дому. - Пойдём, родной, у меня для тебя как раз найдётся твоя любимая перчёная ветчина. Макс потянулся мордой к хозяину и пытался, очевидно, зализать его насмерть. Оба были бесконечно, безмерно, абсолютно счастливы. *** Геркулес не курил уже больше двадцати лет, поэтому его жалкая попытка засмолить сигарету выглядела идиотским фарсом. Сначала он зажёг сигарету с фильтра, во второй раз он засунул сигарету в рот зажжённым концом, и только на третий раз ему удалось затянуться. Удовольствия, впрочем, ему это не доставило. Герк закашлялся и брезгливо поморщился. Под палящим австралийским солнцем его недлинная шевелюра за последние месяцы полностью выгорела, а на подбородке пробивалась щетина "цвета полярной совы", как шутил Тендо. Маршал сузил глаза, к которым моментально пролегли лучики морщинок. Он продолжал бесцельно смотреть куда-то вдаль, пока сигарета тлела в его руке. Хансен машинально бросил окурок, нащупал его носком ботинка и растоптал. Потом поднял - негоже сорить на кладбище, пусть и домашних животных - и выбросил в урну. Занималась красивая, многоцветная заря. Косые алые лучи светила пробивались сквозь изгибы гипсового памятника, изображавшего бульдога. На все голоса расчирикивались птички, а воздух был прозрачен и свеж. - Прощай, малыш, - хрипло проговорил Геркулес.