Белый шум

      Я просыпаюсь с рассветом, потому что у меня есть дела в доме. Я знаю, что солнце поднимается из-за холмов и окрашивает верхушки деревьев в розовый, а затем в золотисто-лимонный цвет. Холодный и теплый одновременно. Полевые цветы вдоль дороги поднимают свои головки и нежатся в теплой дымке после ночной прохлады. Я не могу и подумать о том, чтобы срезать их своими садовыми ножницами, потому что они не из моего мира. У них своя жизнь, они свободны и прекрасны, они живые и настоящие — а для роскошных ваз в доме есть мертвые белые лилии в саду. Я срезаю их ножницами резким движением рук — без жалости, без сомнения. К завтраку на столе должен стоять новый букет. Генри нравится аромат лилий вперемешку с запахом свежевыжатого апельсинового сока. И то и другое мне противно.       Я поднимаюсь с кровати и нащупываю стул, на котором лежит моя одежда. Стягиваю с себя белую хлопковую футболку и мягкие брюки на резинке, в которых сплю ночью. Аккуратно складываю в стопку на стуле. Если класть вещи на свои места, легче находить их снова. Если вокруг тебя хаос, ты не можешь контролировать ситуацию.       На завтрак яйцо, тост со сливочным маслом и кофе. Я знаю, где все это лежит, я умею управляться с огнем и кипятком, поэтому отстоял у Генри право жить одному. Так я могу больше думать об Элизабет. Никто не выдернет меня из этой сладкой грезы, где я касаюсь ее руки и слышу ее тонкое дыхание у меня на щеке. Она рядом, но я не могу ее защитить. Я слабый. Я к этому привык.       Когда Клэр приходит, чтобы забрать меня утром, я уже готов. На щеках горит румянец после ледяной воды, брюки выглажены, ботинки вычищены лучше новых. Я слежу за собой, потому что боюсь, что кто-то поймет, что мне трудно даются обычные вещи. Я знаю, все вокруг знают, но это не должно ничего менять. Пока я такой же, я сохраняю право быть здесь, видеть ее, прикасаться к ее коже во время физиотерапевтических процедур. Она такая холодная. Я не вижу ее, но знаю, что она обнажена, беззащитна и полностью в моей власти. Только я тоже обнажен и беззащитен, поэтому ничего не могу предпринять.       После процедур я иду в сад, чтобы заняться цветами. Пересадить две розы на тенистую сторону: слишком много света и они быстро увядают. Мою кожу царапает шип, я чувствую теплую кровь, которая радостно бежит по запястью, будто ее освободили из заточения. Мы все здесь заложники. Только кому-то это нравится.       Клэр зовет меня по имени. В ее голосе нет интонаций, он сухой и усталый, как ореховый куст в дальней части сада. До него тоже никому нет дела, поэтому он даже не пытается притвориться живым. Я должен вычищать умирающие растения из сада, но его я обхожу стороной. Как и Клэр.       Я поднимаюсь на ноги с колен, отряхиваю брюки и иду к дому знакомой дорожкой. Мы снова прислуга, за воротами шуршит по гравию машина с Генри и новой Элизабет внутри. Я приглаживаю волосы и надеюсь, что выгляжу опрятно — первая встреча важный момент. Правда, не такой важный, как две Элизабет назад.       Но когда она заходит в гостиную, я чувствую тонкий аромат ее кожи, как будто горький мед от дикой медуницы в жаркий июльский полдень. Как будто тысячи звезд в ледяную полночь танцуют в небе, сплетаясь в тонкую прозрачную вуаль на фоне бескрайнего космоса. Далеких галактик веснушек на ее ключицах, которых я никогда не видел. Только один раз. После которого я перестал видеть совсем.       Я глотаю ком в горле и скрываю дрожь пальцев, скрестив ладони за спиной. Она здесь. Она снова рядом.