Как справиться с неверием окружающих?

      Хлопает входная дверь квартиры. В коридоре раздаются матерные конструкции, обращённые к вселенной, из-за которой, — вовсе не из-за неуклюжести, что вы — парень, что пребывал не в лучшем своём состоянии, дважды уже чуть не упал. Мужчина, который до этого спокойно читал книгу, попивая зелёный чай из большой кружки, поднимает голову, отрываясь от захватывающей истории, и устремляет свой взгляд туда, откуда доносятся сердитое бурчание, стук обуви и звуки падения чего-то большого.       Скорее всего, это Стайлз вновь не смог удержать равновесие, пока пытался развязать шнурки на весу.       В воздухе явственно начинает витать запах злости, обиды и… ошеломления? Разобрать несколько сложно, поскольку подросток ещё далековато, но запах такой насыщенный, что долетает аж в гостиную.       Значит быть буре.       Как известно Питеру, если Стайлз начинает бушевать, не просто злиться или раздражаться, что бывает довольно таки часто, а пребывает в ярости, таком состоянии, до которого за раз, да и за два, его не довести, то всю энергию, которую парень будет высвобождать в разрушениях, необычайно масштабных, если говорить об обычном человеке, которым Стайлз несомненно является, стоит переводить в нечто другое, в иную плоскость, так сказать, чтобы приятно было обоим. Иначе больно будет всем вокруг, а не только изначальным виновникам. И от острого языка, что будет стремиться задеть за живое, и от летающей мебели, что будет стремиться навредить уже физически. У Питера мурашки по спине пробегают, стоит ему вспомнить первый раз, когда Стайлза довели.       Чёртов Маккол со своим пренебрежением, грёбанный племянник, который сбежал тогда, когда был нужен сильнее всего, ответственный, но совсем не тогда, когда это необходимо шериф, который не уследил за состоянием, весьма плачевном, собственного сына, чёртовка Эллисон, которая посмела погибнуть от рук Ногицуне, а затем раз за разом появлялась в кошмарах парнишки, тогда ещё совсем зелёного подростка, стерва Лидия, которая продолжала игнорировать Стайлза, хоть сейчас Питер ей за это даже немного благодарен, ведь теперь этот лакомый кусочек принадлежит ему одному, чёртов Тео, который рассорил всю стаю, включая Стайлза и Скотта, да и вообще, чёртова стая и чёртов Бейкон-Хиллс, которые привели Стайлза в то состояние, в котором тот не мог решить, то ли стоит пойти перерезать глотки всем вокруг, то ли решиться наконец и перерезать её самому себе.       Именно поэтому, пока Стайлз избавляется от верхней одежды в прихожей, пытаясь встать и не свалиться вновь, Питер идёт на кухню и ставит чайник кипятиться, пока Стайлз уходит в ванну судорожно намывать себе руки, Питер выносит из шкафа спальни самый мягкий плед, купленный специально для таких ситуаций, а, стоит Стайлзу выйти из ванной, Волк тут же ловит его в объятья, закутывает в плед рулетиком и, осторожно подняв, точно принцессу, переносит на диван, вслушиваясь в чужую ругань.        — Питер, черти тебя задери, Хейл! Живо поставил меня на место, иначе я… — парень не успевает договорить, как его сажают на разноцветные подушки, раскиданные буквально вчера этим же чудовищем, что любит, чтобы везде было мягко и комфортно, а рот затыкают настойчивым поцелуем.       Стайлз пытается вдохнуть воздуха, поскольку дыхание спёрто от неожиданности, но этим он только делает себе же хуже, — или лучше, куда лучше — поскольку рот при вздохе невольно открывается, а оборотень тут же использует эту возможность, проникая в чужой рот языком, что почти никогда не затыкается.       Но только почти, потому что с членом во рту говорить не удаётся даже Стайлзу. Однако это будет не сегодня.       На этот вечер у Питера планы, к которым тот готовился довольно долгое время. Питер исследует чужой рот, как в первый раз, голодно, жадно, словно путник, после долгих скитаний наконец нашедший оазис, и Питер пьёт чужие стоны, которые мальчишка безрезультатно пытается сдержать, насыщается ими, вылизывает дёсны, прикусывает губы, сплетается в страстном танце языками, каждым своим движением заявляя, ставя видимое одному только ему — так не должно быть! Все должны знать, чей он! И узнают — клеймо «Мой!».       Спустя минуту, час, мгновение — вечность? — Питер отстраняется от парня, чей взгляд уже поплыл, делает глубокий вдох, набирая полные лёгкие воздуха, чтобы хоть чуть-чуть вернуть контроль, что вечно трясётся, трескается, ломается рядом с этим давно-уже-не-мальчишкой, вот и сейчас привычка играет с ним злую шутку, поскольку вся комната пропахла сладким, тягучим, просто восхитительным запахом возбуждения Стайлза, однако Питер вспоминает о планах, даёт промелькнуть на губах предвкушающей ухмылке, тут же её пряча, — даже в таком состоянии этот умный мальчик остаётся до жути внимательным, подмечая столь много, что появляются вопросы ко всей стае, кто из них является тут оборотнем — последний раз глядит на парня и, услышав сигнал закипевшего чайника, идёт на кухню, оставляя подростка немного остыть, чтобы, по-возвращению, тот уже был способен на хоть сколько-нибудь конструктивный разговор.       Чрезмерная внимательность, хоть и не пропадает, а возбуждение Стайлзу обычно не сильно мешает мыслить относительно здраво, только вот анализ не помогает ему адекватно управлять телом и уже его реакциями, что выливается в стоны и заставляет потихоньку терять контроль уже его самого.       Питер идёт на кухню и заваривает Стайлзу какао, которое непонятно когда, и непонятно как успело появиться на полках его шкафов, собственно, как и парень, отдыхающий сейчас на диване, — завалился однажды к нему без приглашения, вычислив какими-то своими способами — Питер уверен, что тут не обошлось без того мальчишки-хакера Макилани-или-как-там-его — никому до этого неизвестный адрес, а всё потому, что пойти больше не к кому было, а ему, видите ли, скучно! Да так и прижился, забравшись сначала к волку под кожу, а затем и к человеку в кровать, по-началу просто ради тепла и спасения от кошмаров, а потом и…       Стайлз всегда нравился Питеру. Смелость, граничащая с дуростью, если дело касается близких, преданность, словно у стайного волка, если не сильнее, доброта, разбавленная жёсткостью, приправленная сентиментальностью, но сдобренная расчётливостью, холодный рассудок, придумывающий восхитительные планы даже на грани смерти, — особенно на грани смерти, — и, в противовес холодному разуму в бою, горячее сердце, способное впустить многих, но не без огромного количества проверок, способное согреть, отогреть всех вокруг, растопить чужие стены вокруг душ, как это было с Дереком, Лидией, Малией, да и самим Питером, чего уж таить.       В какао булькается горстка маршмеллоу, тоже непонятно когда и как появившихся на кухне, а волк относит напиток своему человеку, что так нуждается сейчас в поддержке, в человеке, в существе, в друге, в партнёре, в ком-угодно, способном выслушать и дать совет, если понадобится, в твёрдом плече, на которое можно опереться, а потом бить-бить-бить, не жалея костяшек, не переживая, что причинишь слишком сильную боль, не волнуясь, что после этого от тебя отвернутся или обидятся на за срыв, не беспокоясь, что нанесёшь самому себе непоправимый вред, поскольку кулаки всегда готовы перехватить, если черта будет пройдена.       Стайлз знает это всё, поэтому не стесняясь бьёт чужое предплечье, выплёскивая все эмоции, что успели накопится за последние часы, дни, недели, — скорее всего даже месяцы — а Питер смотрит и ждёт. Ждать тот научился давно, ждал тогда шесть лет. Ждал возможности отомстить и дождался. Ожидание чего-либо Питер не полюбил, что вы, скорее даже возненавидел, но ждать научился, ждёт и сейчас. Момента, когда Стайлз успокоится, когда готов будет рассказать, поделиться, выговориться. Когда готов будет вскрыть этот волдырь, загноившийся нарост, незажившую до конца рану. Ждёт, поскольку знает, что Стайлз, уверенный в слушателе, точно не станет скрывать всё, что накипело, а в Питере он уверен, ибо давно уже прошёл все стадии принятия того, что к нему, к Питеру, привязался, что может ему доверять. Питер в этом уверен, как в том, что Бикон-Хиллз притягивает всё сверхъестественное, поэтому ждёт. Ждёт и дожидается.       Силы у парня кончаются, быстро иль нет — не важно, он, подрастеряв запал, облокачивается на плечо, что только что самозабвенно избивал, придвигается ближе и обнимает Питера. Поза Стайлзу не нравится — неудобная. Он начинает ёрзать, перемещается по дивану и своему волку, а Питер терпит, зная, что сейчас Стайлзу это нужно, а вставший член… что ж, член может и подождать, всё равно Стайлз от него никуда не денется, уж об этом Питер позаботится.       Наконец, спустя несколько минут ёрзаний и скрипа питеровских зубов, Стайлз наконец устраивается в пространстве, усевшись на чужие колени и уткнувшись носом в мощную шею. Неторопливо, так, что в каждом слове слышна не только усталость, но и ещё не ушедшая до конца злость, парень начинает рассказ, пока длинные пальцы перебирают его растрёпанные волосы — за которые так приятно тянуть парнишку, направляя, обучая, контролируя.        — Зомби-волк, почему жизнь столь несправедлива, а? — Задаёт Стайлз вопрос, казалось бы Питеру, но ответа вставить не даёт, тут же продолжая свою речь. — Ты ведь знаешь, что на протяжении нескольких последних лет я всячески ухаживал за Лидией, которая, в ответ, годами меня игнорировала, а потом на месяцы запустила во френдзону, давая, как по-началу казалось, шанс на что-то большее, но раз за разом этот шанс забирая?       Из глотки Питера, против его на то воли, вырывается приглушённое кожей, но прекрасно слышимое созданием, сидящим сейчас на его коленях, рычание, вызванное ничем иным, как ревностью, поскольку Питер уже догадывается, чувствует, куда повернёт дальнейший разговор, а от одной мысли о том, что его Солнечного мальчика может забрать какая-то рыжая банши… бошку срывает, однако большую часть ревности подавить удаётся, потому что Стайлз тут, с ним, сидит на его коленях и от него так одуряюще пахнет лавандовой любовью и медовым возбуждением — запахи, которые банши учуять не сможет никогда, даже став оборотнем, что физически и даже теоретически невозможно.        — Хэй, Питер, — мягкий голос пары вырывает из мыслей о рыжей сучке, поэтому Питер вновь возвращает всё своё внимание своему мальчику. — Так в чём же заключается несправедливость? Скажи мне Лидия эти слова, слова, что она сказала буквально час назад, месяцами девятью-десятью так ранее, я бы прыгал от радости, визжал от счастья, носился бы по всему Бейкон-Хиллс с широченной улыбкой на лице, рассказывал бы об этом всем знакомым и незнакомым, кого бы встретил и не встретил, написал бы огромнейший пост о чувствах на все возможные сайты. Но она сказала их сегодня. Предложила мне встречаться. Спустя… двенадцать лет, как я впервые ей признался в чувствах, спустя семь месяцев, как я перестал ощущать что-то хоть отдалённо похожее на романтические чувства. Представляешь? А всё ты, Волче, ты и твой дом, что впустил и меня. Стайлз Стилински, что разлюбил Лидию Мартин. Скажи кому — не поверят, рассмеются и назовут сумасшедшим того, кто это возьмётся утверждать! — Едкий смешок, полный иронии, щекочет шею, как и все предыдущие слова, но смеяться хочется от другого.       Стайлз, его Стайлз, наконец признал вслух, что Мартин он не любит. Слова его мальчика патокой окружают сердце, согревают куда лучше любого костра или батареи, хоть, ни в том, ни в другом оборотни не нуждаются. А Стайлз тем временем продолжает, не поднимая глаз и головы, но всё равно видя ту широкую, победную, волчью усмешку, расцветшую на губах Питера.       — Вот и Лидия — не поверила. Начала говорить, что я зазвездился совсем, интересно блять в чём, когда я постоянно окружён кучей восхитительных оборотней, сам будучи обычным человеком! — В словах не злость, совсем не она, в словах зависть, тоска и светлая грусть, которую Питер видел только у Стайлза. — И даже не пытайся снова уговорить меня на принятие укуса! Я уже сто раз тебе объяснял, что…       Питер понимает, что этот гнойник вскрывать они будут уже в другой раз, а сейчас стоит вернуться к изначальной теме, иначе плакали нервы Стайлза и все планы самого Питера. Он зарывается ладонью в отросшие за последние полгода волосы, оттягивает их назад, поднимая чужую голову наверх, усмехается чужому вырвавшемуся стону-всхлипу и целует Стайлза в лоб, немного задерживаясь на нём губами.        — Лапушка, я и не собирался тебя переубеждать, — напряжение, появившееся в плечах Стайлза за время монолога, спадает, стоит Питеру это сказать, а сам Питер… он то своего в любом случае добьётся, а время… время пока ещё есть, а значит надо завоёвывать постепенно.       Увидев, что мужчина никаких попыток по переубеждению предпринимать не собирается, Стайлз продолжает свой рассказ.        — Посчитала Лидия, что нужно мне время, видите ли, дать, чтобы подумал, да согласился. Сказала, что на сегодняшнем собрании, которое через… эм… часов пять? Наверное около того. Так вот. Что на сегодняшнем собрании я должен буду дать ей ответ, обязательно положительный. А мои слова о том, что я блин в отношениях состою, она приняла за грёбанную шутку и рассмеялась! Рассмеялась, понимаешь?! Словно я — вообще кроме неё одной никому не сдался, что настолько… настолько…       На словах про смех Стайлз начинает кричать от вновь вспыхнувших эмоций, весь подбирается, словно готовясь убежать, поднимает голову, случайно сбрасывая чужую руку, и смотрит прямо в глаза своего волка. Взгляд его острый-преострый, однако под конец Стайлз весь сдувается, словно проколотый шарик, а глаза, секунды назад лучившиеся жизнью и эмоциями, потухают, становясь из своего невероятного, отдающего золотом, хотя сами были цвета молочного шоколада, обычными карими, тёмными, практически сливающимися со зрачком.       Питер видит — секунда промедлений и его мальчик, его Стайлз сломается из-за слов какой-то зазвездившейся банши, возомнившей себя богиней. Из-за какой-то рыжей стервы, не заслуживающей и взгляда Стайлза, его потрясающего и восхитительного, его умного и красивого, его такого многогранного Стайлза, в свою сторону.       Поэтому Питер мягко обхватывает чужие щёки, как и всегда безумно приятные на ощупь, и начинает говорить всё, что думает, попутно расцеловывая лицо парня, готового расплакаться от накативших эмоций. Слова Питера — бессвязный лепет. Как бы ни был он искусен в словах и манипулировании ими, говорить о своих чувствах его не учили. Не учили рассказывать о том, что человек для него — личное Солнце, что стоит тому появится, как Питер сразу чувствует, что раны на душе потихоньку затягиваются, зарастают, остаются обычными рубцами, что ждёт каждого его прихода, готовя специально для него домашнюю пиццу и мясо всех видов. Питера не учили о таком говорить, да и ему самому такого не говорили. Он только учится этому вместе со Стайлзом, которому о словах нежности и привязанности приходится вспоминать после смерти матери. Только учится, поэтому показывает всё действиями.       — Малыш, — поцелуй в лоб, — милый мой, — правая щека, — Лидия — безмозглая идиотка, — левая, — не слушай её слова, — нос, — она тебя не заслуживает, — правое веко, — ты нужен мне, — левое веко, — твоему отцу, — нежно прикусить мочку правого уха, — ты — единственные мозги стаи, — такой же укус за левую мочку, — а Лидию, и остальных неверящих я уже знаю, как проучить. — Заключительный, но точно не последний, определённо не последний поцелуй в губы, простое касание, а дальше — соприкосновение лбов, глаза в глаза, немой вопрос, готов ли Стайлз слушать и такой же немой ответ, что готов.       Питер улыбается. Пока не победно, упрямого мальчишку ещё стоит убедить, всё-таки такого они ещё не пробовали, но Питер убеждать умеет. Да и в распоряжении у него аж пять часов. Стая ещё выкусит, Лидия ещё получит, а Стайлз уж точно больше не уйдёт. Питер не отпустит. Да и раньше бы не отпустил. Слишком уж Стайлз — Солнце.