Судьба моя – морем биться о берег судьбы твоей. Любовью, бедой ли, шквалом завещана эта связь? Не знаю, но вал за валом встает и встает, дробясь. Мигель Эрнандес. Наваха, зарница смерти
1
– ¡Buenos días*, сеньор команданте! Услышав приветствие Диего де ла Веги, Энрике не сразу оторвал взгляд от чашки с кофе, чтобы не видеть лицемерной улыбки молодого сеньора, и, усилием воли подавив желание буркнуть: «Ждать ли добра от утра, если оно начинается с вашего визита в гарнизон, сеньор», не без иронии отозвался: – ¡Buenos días, сеньор де ла Вега! Чем обязан удовольствию видеть вас в столь ранний час? Вместо ответа де ла Вега закрыл за собой дверь, после чего запер ее. Энрике приподнял брови – День всех влюбленных впервые за последние лет пятнадцать начинался весьма оригинально. – Я надеялся найти вас в Посада-де-лос-Анхелес, но… – Не люблю праздничного убранства, – зачем-то пустился в объяснения Энрике, – поэтому четырнадцатого февраля предпочитаю пить кофе в своем кабинете. Угощайтесь. – Благодарю, но я уже выпил чашку горячего шоколада в таверне. – У вас ко мне какое-то дело, сеньор? Кивнув, де ла Вега запустил руку во внутренний карман пиджака и, вынув оттуда что-то бумажное, без улыбки положил на стол прямо перед комендантом. Конечно же, капитан Монастарио сразу же понял, что это, вот только упорно не хотел верить своим глазам. А ещё – порадовался, что так и не встал из-за стола, поскольку пол закачался бы под его ногами. Валентинка. Самая обычная праздничная открытка, хоть и исключительно строгая: белый бумажный прямоугольник, обрамленный ажурными полями, в центре которого – рисунок диких кастильских роз**. Непослушными пальцами комендант открыл валентинку, борясь с желанием зажмуриться и не смотреть, что внутри. Неужели скромный вид открытки обманчив, и он найдет послание в стихах, окружённое сердечками, птицами, ангелочками и прочей мишурой? Но нет, внутри рукой Диего де ла Веги было выведено лаконичное и недвусмысленное: «Te amo Enrique. Te quiero. Tu Diego»***. Никаких рисунков, никаких сиропных праздничных стишков. – Что это, сеньор де ла Вега? – спросил Энрике и не узнал своего голоса. Залпом опустошив стакан с остатками воды, он продолжил уже увереннее: – Розыгрыш? Пари? На скулах де ла Веги загорелись яркие пятна. Не глядя собеседнику в глаза, он тихо ответил: – Нет. Вы… пойдете со мной на свидание, сеньор ком… дон Энрике, если приглашу? – Вы, дон Диего, приглашайте, а не спрашивайте, – по старой привычке поддел де ла Вегу Энрике, скрывая полнейшую растерянность, после чего допил кофе и, наконец, встал из-за стола. Все ещё не вполне отдавая себе отчёт в своих действиях, Монастарио взял неподвижно замершего на месте де ла Вегу за плечи, притянул к себе и впился в губы. Возможно, от шока капитан повел себя так, как повел бы с сеньоритой в подобных обстоятельствах. Но Диего почти сразу же скользнул языком в рот Энрике, ответив на поцелуй с таким пылом, что происходящее меньше всего стало походить на розыгрыш. Спустя какое-то время отстранившись, Энрике упёрся ладонью де ла Веге в грудь и севшим голосом попросил: – Дайте передохнуть, сеньор. Молча улыбнувшись, Диего аккуратно взял капитана за запястье, и, поднеся его руку к губам, легко поцеловал центр ладони. Энрике вздрогнул, чувствуя, как кровь бросилась в лицо. Он не представлял, что делать дальше. И зачем только он поцеловал де ла Вегу?! Кажется, хотел проверить, не шутит ли тот. Проверил на свою голову… Какое-то безумие… – Так вы пойдете со мной на свидание? – мягко повторил свое невероятное предложение Диего. – Посидим в таверне, выпьем вина… ничего больше. – Неужели? Его руку де ла Вега так и не отпустил. – Я могу пригласить вас к себе, – несколько смущенно предложил молодой человек, – но, увы, вам придется тайно взбираться на балкон моей спальни, что слишком… слишком… – Мы можем выпить вина на ближайшем к пуэбло постоялом дворе, – выдвинул встречное предложение Монастарио, не давая себе времени на раздумья. – По Королевской дороге в сторону Сан-Хуан-Капистрано я ездил довольно давно, поэтому меня никто не должен узнать, в особенности если надену штатское платье. – Надеюсь, там найдется свободная комната для ночлега, – многозначительно произнес де ла Вега, пристально глядя Монастарио в глаза. «Выпьем вина, ничего больше», ну разумеется. Невольно смутившись, Энрике молча кивнул. Определенно, он сошел с ума, раз согласился на подобное. Что это, любопытство? Дважды за свою жизнь пошалить с кабальеро, почти забыть, на что похожи подобные утехи – и вот, ввязаться в авантюру с Зорро, то есть с Диего де ла Вегой? Подумав, что если все зайдет далеко, Диего придется сыграть принимающую роль, продиктованную маской изнеженного франта, Энрике немного успокоился. Впрочем, не до конца: капитан не был уверен, что покажет себя наилучшим образом. Но если де ла Вега признался в своих чувствах и не против близости, то он не впервые занимается подобным и находит в этом удовольствие, не так ли? И подскажет, как ему нравится больше… Зачем-то поцеловав пальцы Энрике, де ла Вега наконец выпустил руку коменданта из плена, и тот смог спрятать валентинку в нижний ящик письменного стола и запереть на ключ. Вдруг вспомнилось, как решительно де ла Вега запер дверь комендантского кабинета – неужели, не поцелуй его Энрике, Диего сделал бы это сам? Или… изначальные планы гостя были более дерзкими? Иногда Монастарио казалось, что с ним де ла Вега настоящий всегда, что он – лис в человечьем обличье, а лис то хитрит, то ластится, то кусается… – Встречаемся спустя час возле Эль-Камино-Реаль, – сказал Монастарио, отводя глаза. Капитана изумило и привело в растерянность то, что де ла Вега поцеловал ему руку, а вот сделай тот кое-что другое… Нет, подумал Энрике, «кое-чего другого» хватало в армии и на улице, а открытку и приглашение на свидание в День святого Валентина он получил впервые. Почему бы не принять его? Впрочем, Диего в образе Эль Зорро Энрике бы не только с превеликим удовольствием поставил на колени, он бы… А уж потом, сняв с наглеца маску, миндальничал бы с ним, будто с инфантом****. – Договорились, – ответил де ла Вега, возвращая Монастарио к реальности. Помявшись у двери, он обернулся и негромко, но отчётливо сказал: – Я буду ждать с нетерпением, Энрике… Капитан промолчал, не зная, что на это ответить. После последних слов Диего он пожалел о своем поспешном согласии – что если это ловушка? Де ла Вега почти всегда лжет и издевается! Но поцелуй… Слишком… слишком исступленный. И, целуясь с Диего, Энрике чувствовал, что все наконец правильно. Их перепалки и драки должны заканчиваться именно так. Но… в настоящую любовь между мужчинами капитан Монастарио не особо верил, а что могут делать двое сеньоров в одной постели, представлял лишь в общих чертах, поскольку не желал знать подробности, даже не хотел подглядывать из любопытства, когда представлялась такая возможность. Хотя внимания сослуживцев Энрике, мягко говоря, никогда лишён не был – самого разного, включая романтические письма из-за океана, на которые по-дружески отвечал то ли из вежливости, то ли поддавшись греху тщеславия. Если и де ла Вега не остался равнодушен к его – как там было? – а, бездонным глазам… им обоим будет сложно. Энрике не хотел ранить чужие чувства, но ночь или две, или – черт с ним! – роман – самое большее, на что мог рассчитывать молодой сеньор. Невозможно устоять, когда на тебя смотрят столь призывно, целуют столь жарко, касаются столь нежно – сильными, красивыми руками с мозолями от гитары и шпаги… Монастарио вдруг стало нечем дышать. Он был темпераментным человеком, даже очень, однако вспыхивать, как порох от искры, это… чересчур. И впрямь, им с Диего де ла Вегой стоит хоть единожды разделить постель, должно помочь. Как знать, не удастся ли потом найти общий язык и с Зорро тоже? Лис наконец прекратит делать вид, что он не де ла Вега, а Энрике не станет выходить из себя при одном взгляде на его ухмылку. Они с Диего проведут вместе ночь, напряжение между ними разразится грозой, и можно будет поговорить. Или, если оба пожелают продолжения – Монастарио знал, как организовать предлог для встречи с Эль Зорро. А теперь знал также, что не тем клинком пытался его победить…2
Скучающим взглядом скользя по каким-то кустам, жизнерадостно зелёным даже зимой, Диего ждал Монастарио поотдаль от места, в котором обыкновенно встречались будущие спутники в Сан-Хуан-Капистрано или Сан-Диего, и вспоминал свой разговор с Луисом. Повезло так повезло: друг спешил домой, принарядиться перед званым ужином у дона Рамона, отца своей возлюбленной Марии, и, кажется, сразу поверил в то, что комендант высмеял предложение Диего, после чего выставил его из гарнизона. «Наверняка тоже спешил на свидание! – засмеялся Луис и, все ещё зубоскаля, прибавил: – Хотя кому он нужен, кроме танцовщиц и служанок? Не серчай, дружище, но я был уверен, что выиграю. Ты бы стал отличным бойцом, Диего, если бы не дурное влияние мадридских профессоров, но притворщиком тебе никогда не стать. Пропьем потом мой выигрыш в таверне, а сейчас, не обессудь, но я не могу предстать пред прекрасные очи моей Мари подобным чучелом, нужно привести себя в порядок. – Мечтательно улыбнувшись, друг внезапно посерьёзнел и взглянул Диего прямо в глаза: – Искренне желаю тебе сегодня найти свою любовь, как нашел ее я. Любовь – сладчайшее чувство в мире! Бросай ты свои книжки, ну право! ¡Pues adiós, amigo!*****» Знал бы Луис, чем его друг занимался в Мадриде и чем намерен заняться грядущей ночью! Диего кривовато усмехнулся и невольно поправил и без того идеально повязанный шейный платок. Награды за фехтование Луис, вне сомнения, одобрил бы, а те два раза даже мог назвать интересным опытом. Де ла Вега и сам так полагал – до сегодняшнего утра. А сейчас… То ли он обманывал себя, считая запретные удовольствия не более, чем юношескими шалостями, то ли Монастарио выгодно отличался от тех, с кем Диего, гм, шалил. Ведь одно воспоминание об их поцелуе с капитаном заставляло сердце биться чаще. И Диего отдавал себе отчёт, что в объятьях капитана Монастарио перестает быть хитроумным лисом и молодым решительным мужчиной, становясь всего лишь краснеющим мальчишкой. Впрочем, смущение не помешало ему целовать пальцы коменданта. И что только на него нашло?.. Почему так отчаянно хотелось, чтобы Монастарио поверил в его ложь? Вероятно, поначалу в Диего говорило упрямство: не столько выиграть пари, черт бы с ним, пари дурацкое, однако как же славно было бы победить коменданта не клинком, а словом! Изумить, привести в растерянность, вывести из себя, а лучше – заставить поверить в эту нелепицу! Ведь, право, кто в здравом уме способен поверить в подобное признание? Однако Монастарио донельзя самовлюблен и тщеславен, он мог обмануться… И, кажется, так и вышло, но… все пошло не по плану. Слишком далеко все может зайти, нужно держать ухо востро. – Приветствую, дон Диего! Повернувшись на голос, Диего, кажется, даже рот приоткрыл, настолько штатское платье изменило привычный облик коменданта. Его костюм был пошит из дорогой ткани, однако строгий черный цвет и серебряное шитье – искусное, но скромное – напоминали одежду редких гостей из столицы Калифорнии или Мехико. Верно, офицеры и чиновники не жаловали яркие цвета и затейливые узоры… Де ла Вега смутился, поскольку впервые надел свой красный костюм с богатым черным шитьем, который заказал в Мадриде, насмотревшись на живописные одеяния некоторых жителей Севильи, куда ездил с друзьями посетить весеннюю ярмарку и поглядеть на бои быков. Подъехав ближе, Монастарио улыбнулся: – Дон Диего, я думал, мы не ставим своей целью запомниться хозяину таверны на всю жизнь. Впрочем, вы дивно хороши в красном… – Вы меня смущаете, – признался Диего, забыв не только поприветствовать капитана, но и поблагодарить его за комплимент. Монастарио, откровенно заигрывающий с ним, беззастенчиво разглядывающий с головы до ног – это было уже слишком. И зачем только Диего с ним связался?! Зачем оделся столь вызывающе? «Зато теперь можешь быть уверен, что комендант никогда не заподозрит, что ты и есть Эль Зорро», – беспечно отозвался внутренний голос. Диего вздохнул. Тронувшись с места, капитан весело крикнул: «Догоняйте!» – и де ла Вега наконец пришел в себя достаточно, чтобы тронуть поводья, и вскоре поровнялся со спутником. Болтая с Монастарио о всякой ерунде по пути к ближайшей таверне, Диего не мог не возвращаться мыслями к тому, что в определенном смысле он все еще невинен, и, разумеется, ему придется этой невинности лишиться, если Монастарио захочет… взять над ним верх. А он, вероятно, захочет – хотя бы потому, что принадлежит к тому типу людей, которые охотно подставляют ладонь, если созревший плод готов сорваться с ветки. Вспомнив, как ловко капитан ухватил апельсин из плетёной корзины в его руках, де ла Вега закусил губу и не смог себе ответить, зачем собирается доверить врагу то, что не доверил бы и другу. «Если Монастарио вновь нацелится на… апельсин, то я снова отберу его, как уже сделал в саду миссии», – пообещал себе де ла Вега, после чего успокоился. Но не вполне: какая-то часть Диего хотела, чтобы его покорили, как бы дико это ни звучало. Вероятно, на него дурно влияла маска неженки – если Эль Зорро подобные извращённые желания попросту не пришли бы в голову, то сеньор де ла Вега, напрочь забыв о своем недавнем намерении не заходить далеко, теперь решал, отказывать Монастарио или нет. Если капитан все делает так, как целуется… Осознав, до чего он докатился, Диего испытал жгучий стыд. Нет, ни телесного, ни, тем паче, морального удовлетворения своему врагу он не доставит! Вся эта затея была фатальной ошибкой: Диего не ожидал, что капитан может показаться ему привлекательным. Точнее, это было какое-то наваждение, совершенно неопреодолимая, магнетическая тяга. И даже если похоронить мечты о прекрасных сеньоритах, допустив у себя наличие порочных вкусов – это ничего не объясняло. Если бы Диего мог заменить мерзавца Монастарио на грядущем свидании хоть на красавицу, хоть на красавца с безупречной репутацией – он бы не нашел в себе сил согласиться на подобную замену.3
– Скажите, сеньор де ла Вега, – обратился к спутнику капитан Монастарио, указывая на дверь постоялого двора, – вам по душе… это? Вход был щедро украшен аляповатыми сердечками, ангелочками и кастильскими розами. – Нет, – честно ответил Диего. – Надеюсь, внутреннее убранство… скромнее. Скептически хмыкнув, Монастарио спешился и взялся за ручку двери. Де ла Вега последовал за ним и вошел внутрь. Окинув взглядом зал, Диего был вынужден признать, что скептицизм капитана оправдался: от жуткой безвкусицы, призванной напоминать о Дне всех влюбленных, просто рябило в глазах. Невольно ощущая свою вину перед Монастарио (ведь это он пригласил коменданта на свидание), де ла Вега направился прямиком к стойке и, пообещав любые деньги за комнату, заказал туда вино и ужин. К счастью, им с Монастарио досталась лучшая спальня, поскольку желающих путешествовать в праздник оказалось немного, и они, вероятно, не желали тратить лишние деньги. Бездумно уставившись на старомодный голубой балдахин, Диего вздрогнул от замечания капитана: – Уверен, хозяин понял, с какой целью мы сняли комнату… – Вас это смущает, сеньор? – немного резко отозвался Диего. Ему начинало казаться, что произошедшее утром в кабинете коменданта было грезой, а масло он захватил с собой совершенно попусту: даже обезумей Диего и реши он лечь под Монастарио, капитан об этом решении не узнает, поскольку не предложит ничего, кроме праздничного ужина. Что они вообще здесь делают?! Впрочем, кроме масла де ла Вега привез бутылку темного рома (просто на всякий случай): ехидный внутренний голос посоветовал не терзаться, а приложить этой бутылью коменданта по голове – за неимением цветочного горшка, – затем связать и… Непонятно вздохнув, Монастарио наконец обнял Диего со спины; когда теплые губы коснулись шеи, де ла Вега обмяк в чужих руках; в его голове не осталось ни единой мысли. – Диего, – прошептал капитан, – если твоя валентинка была шуткой, прекрати это сейчас, прошу тебя. Пока ещё не поздно. – Уже поздно, – пробормотал де ла Вега. – Совсем поздно… Поцелуй меня так ещё… Монастарио охотно исполнил просьбу, а затем, поцеловав Диего за ухом, признался: – Я никогда… – смешавшись, он неловко закончил: – …только ртом. Меня ласкали ртом. Давно. И все. – Я брал мужчин пару раз. – Диего, в отличие от капитана Монастарио, обсуждаемая тема совершенно не смущала. – Ещё руками… и целовался. – То бишь ты… вы не… – Не настолько слабак, чтобы отдаться, верно, – перебил Диего – и тут же пожалел о том, как это прозвучало. Очень пожалел, поэтому поспешил исправить свою оплошность: – Простите. Я так не считаю. Просто меня задевает… – Это вы простите то мое давнее оскорбление, – в свою очередь перебил его капитан. – Я назвал вас… назвал вас так в сердцах. Чтобы Монастарио признал, что был неправ? Да скорее солнце взойдет на западе! Смягчившись, Диего обернулся и, протянув руку, коснулся кончиками пальцев чужой теплой щеки. Он не мог сообразить, что следует отвечать. И тут комендант изумил его ещё раз, предложив: – Чтобы вы мне поверили, предлагаю научить меня тому, что умеете. Если, конечно же, вам хочется. А затем я продемонстрирую, хорошо ли усвоил урок. Диего ошеломленно моргнул. Нет, предложение капитана было заманчивым, более того, таким образом оба они приобретут новый опыт, сохранив достоинство, но… к стыду своему, накануне праздника комендант изрядно погонял Зорро по окрестностям Лос-Анхелеса, и после сегодняшнего путешествия верхом Диего не ощущал в себе сил развлекаться до утра. Но не признаваться же в этом Монастарио! Ладно, в крайнем случае капитан насладится им спящим, решил Диего и вместо ответа с улыбкой подцепил пальцем шейный платок без пяти минут любовника. – Вам к лицу банты, – не удержался от подколки де ла Вега. – Весьма польщён комплиментом от знатока, – усмехнулся капитан, парируя, но покорно позволил себя раздевать. В его потемневших глазах горело пламя, заставлявшее Диего жалеть, что он сейчас не Зорро, способный обнажить человека несколькими умелыми движениями клинка. А потом вжать своим телом в постель и… Нет, увы, нельзя. Диего впервые имел дело с неискушенным кабальеро и, чего греха таить, испытывал нервозность. Тем более, это же Монастарио… Энрике. «Нет, я не буду больше называть команданте по имени», – упрямо пообещал себе Диего, совершенно забыв о том, что ему должно изображать влюбленного поэта, а он ведёт себя почти как Эль Зорро. Даже хуже – тот, наверное, был бы куда более чуток с любовниками. Однако они с Монастарио все же оставались врагами. Не нужно переходить последнюю черту. – Как ты хочешь? – шепотом спросил Диего, в последний момент ухватив зубами край платка и потянув за него. – Не знаю, – предсказуемо ответил капитан, а потом добавил: – Я хочу… – он запнулся, видимо, заменив слово «кончить» на то, которое, по его мнению, было привычней слуху Диего, – удовлетворить свое желание, не прикасаясь к себе. Говорят, это возможно… – Sí, я это видел, – ответил Диего, справившись с платком и зарекшись подобным образом рисоваться в будущем. – Скажи откровенно, ты правда хочешь…? – не договорив, де ла Вега положил руку на ягодицы Монастарио и погладил, не решаясь сжать. Он внезапно осознал, что крупнее Энрике, опытнее в запретных утехах, и вообще, когда Монастарио так беззащитно смотрит – он кажется фарфоровой статуэткой, а не офицером. Да, да, да, Диего лгал, вручая валентинку, но сейчас он сам хотел поверить в то, что сказал правду. Хоть на несколько часов забыться: никакой двойной жизни, никакого долга перед отцом и Калифорнией, никаких циничных сеньоров или лукавых сеньорит, ничего. И «тиран» капитан Монастарио также остался где-то там, в гарнизоне Лос-Анхелеса, а здесь, в объятиях Диего, был Энрике. Де ла Вега хотел обманываться, хотел любить, пусть недолго. – Зачем мне тебе врать? – ответил Монастарио, и все же не сдержался: – Но я кончу в штаны, если ты не поспешишь. Вспыхнув, Диего споро снял с любовника пиджак с жилетом, после чего, не сдержавшись, ущипнул чужой сосок сквозь ткань рубашки, с лёгкой улыбкой наблюдая, как сменяются эмоции на лице Энрике. Матерь Божья, как же он хотел шептать его имя, шептать все те глупости, которые должен шептать влюбленный поэт!.. Но Эль Зорро не простил бы этого. Эль Зорро – его маска, его альтер эго, голос его рассудка… Развязав концы кушака – небесного цвета, почти в тон обивке старомодной кровати, – де ла Вега сказал: – Закончишь раздеваться сам? А я пока достану… кое-что из седельной сумы. Быстро найдя флакон с маслом, Диего поставил его на столик рядом с кроватью – и… и все опять пошло не так. Никогда прежде он не раздевал другого мужчину словно куклу, получая от этого удовольствие; никогда прежде не грезил об обнажённом капитане Монастарио, разлегшемся на постели, улыбающемся, ждущем любовника. И любовником этим был он. Господи!.. Дышать стало нечем, Диего застыл, хватая ртом воздух. – Дон Диего, – обратился к нему капитан, – не пора ли и вам снять одежду? – Sí, señor, – выдавил из себя де ла Вега, покорно раздеваясь. Если бы в тот момент сеньор Энрике Санчес Монастарио сказал ему: «Напишите признание, что вы и есть Зорро, и поставьте под ним свою подпись», он бы и на это согласился. «Энрике, верно, в моем возрасте был чрезвычайно хорош собой», – внезапно подумал Диего, непослушными пальцами расстегивая пуговицу штанов и неизящно, зато быстро стаскивая их вместе с бельем. Впрочем, ему нравилось, каков капитан сейчас. Мужественность ему к лицу. И густые, длинные ресницы, бросающие тень на щеки… Де ла Вега старался не думать, что Монастарио хочет «удовлетворить свое желание, не прикасаясь к себе», иначе все закончится слишком быстро. Опустившись сверху на любовника, Диего на несколько мгновений спрятал пылающее от возбуждения лицо между его шеей и плечом, вдыхая запах кожи капитана. Сердце грохотало в ушах, кровь вскипала в жилах. Да что там – все тело словно горело в огне. Диего поцеловал Энрике в подбородок – бородка кололась и щекотала, затем в губы. Монастарио вложил в его руку флакон и мягко, но твердо велел браться за дело. Бросив взгляд на влажно блестящую головку члена любовника, Диего понял, что и впрямь следует поспешить. – …Скорее странно, но определенно волнующе… – хрипло признался капитан, когда, осмелев, де ла Вега добавил второй палец. – Будет не только странно, – самоуверенно пообещал Диего, нащупывая местечко внутри, способное подарить удовольствие. Его бахвальство, к счастью, оправдалось: Монастарио ахнул и приоткрыл рот, чтобы не стонать в голос. И лишь тогда Диего понял, что на самом деле ужасно боялся, что не получится. И боится до сих пор. – Давай же! – нетерпеливо велел капитан. – Потерпи, может быть неприятно… – забормотал де ла Вега, ведомый скорее инстинктом, чем разумом, поскольку он уже давно был словно пьяный. Осторожно и неумолимо втискиваясь в тесный, словно врата рая для грешника, проход, Диего неотрывно смотрел в лицо любовника, желая запомнить эти мгновения. Зажмурившись, Монастарио откинул голову назад, и Диего прильнул губами к его шее. Толчками продвигаясь вперёд, он чувствовал, как заполошно бьётся жилка под тонкой кожей. Диего замер, чтобы дать привыкнуть к себе, но Монастарио приказал двигаться. Де ла Вега впервые покрывал поцелуями шею мужчины, но сейчас ему этого хотелось. К тому же, он попросту не знал, как иначе выразить переполняющий восторг. То, что творилось между ними, не было похоже на победу Диего – скорее уж на полнейшее поражение, однако поражение не бывает столь упоительно сладким… – Эта… кудрявая прядь… падающая на лоб… сводит меня… с ума… – обхватив талию де ла Веги ногами, Энрике потянулся за поцелуем и, когда язык любовника скользнул в его рот, принялся ласкать его своим, посасывать, стонать в рот Диего. Они продержались дольше, чем ожидалось, но меньше, нежели им хотелось. Оба были уверены, что не повторят пережитое блаженство; оба не желали разъединяться, что-то думать и, тем более, говорить. Но, наконец, им пришлось это сделать. Очистив себя и Монастарио от семени и пота влажным полотенцем, Диего предложил вина. Когда оно было выпито, капитан безыскусно предложил: – Диего, приляг. Нам некуда спешить, ведь так? А потом де ла Вега оказался в крепких объятиях и, закрыв глаза, молча наслаждался тем, как Монастарио целует его волосы, ласково поглаживает шею, плечи, спину… У него ни разу ни с кем не было – так. И он не знал, что делать и что думать.4
Проснувшись среди ночи, Диего сразу вспомнил, где он и с кем он. Какое-то время лежал, слушая тихое дыхание Монастарио, затем зажёг свечу. Рядом с подсвечником стоял тот самый флакон с маслом, напоминая, что они с капитаном успели не все; волнуя. О да, определенно волнуя: опустив руку, Диего погладил свой член, быстро твердеющий с каждой новой картинкой, вспыхивающей перед внутренним взором. Некоторая разница в размерах и то, что капитан никогда прежде не занимался подобным, должна была напугать де ла Вегу, но, напротив, еще больше возбуждала. Закусив губу, Диего отвинтил крышку и, капнув масла на ладонь, раздвинул ноги, после чего, немного смущаясь, потрогал кончиками скользких пальцев ноющий от прилившей крови задний проход. Что ж, его бывший любовник Себастьян был прав, что Диего чувствительней сеньориты. Да плевать, в самом-то деле! Он знал, чего хочет и кого хочет – сейчас, немедленно. И он добьется своего. Тем более, не капитану теперь бросать в него камни, если что. А ведь Монастарио неизвестно, что он делит постель с Зорро… Любопытно, капитан в достаточной мере негодяй, чтобы хотеть получить от Лиса то, что Диего собирается дать добровольно? Право, жаль, что Монастарио заинтересован в сеньоре де ла Веге, а не в Эль Зорро, а Зорро ему никогда не победить… Если бы Диего раньше знал, что Монастарио не чужд подобных удовольствий, он бы в своем дневном образе подыграл капитану и, когда тот выбил бы из его рук шпагу… кхм. Да, не стоит Лису путаться с комендантом, а тем более, уступать ему, но вот изнеженному франту, музыканту и книжнику Диего де ла Веге – почему нет? Впрочем, сейчас Диего был цельным, он не мог иначе. Не мог играть в такой момент. – Диего?.. – хриплым со сна голосом позвал его любовник. После чего увидел компрометирующую позу де ла Веги. – О-о… – Да, команданте, я тоже хочу, – со смешком отозвался Диего, не посчитав нужным изображать смущение, которого не было. И даже не заметив, что обратился к Монастарио так, как обычно обращался Зорро. Смущения не было, а вот нервозность присутствовала. Мягко говоря. – Выпью воды, и я к вашим услугам, – сказал Монастарио. – Который час? – Понятия не имею, но ещё не светает. – Вижу… Утолив жажду, Монастарио вернулся в постель и, вглядевшись в лицо Диего, внезапно сказал: – Жаль, что мы заказали только вино, вам ром бы не помешал… – Я взял с собой ром, но я спокоен! – Брали, полагаю, для меня? – заметил капитан, опять поднимаясь на ноги. – В седельной суме? – Да, – сказал Диего, не споря. Ни черта он не был спокоен, конечно же. Пример Монастарио вдохновлял, но от мысли, что комендант его… – Пейте. Но не переусердствуйте. – Команданте, у вас скверная привычка отдавать прика… Лёгкий поцелуй любовника положил конец возмущению Диего. – Я бываю невыносим, я знаю, – неожиданно признался капитан и ещё раз коснулся губ де ла Веги своими. – Прошу, не спорьте, дон Диего, иначе у нас ничего не получится, а мы ведь оба этого хотим, не так ли? – Хотим, – как загипнотизированный, согласился Диего и взялся за бутыль. Темный ром был крепким и отменным на вкус. А поскольку про ужин они забыли, де ла Веге хватило немного. – Мне тебя готовить таким же образом, или есть что-то ещё, что стоит знать? – Можно ещё языком, – усмехнулся Диего, – как я слышал. – Ром ударил ему в голову, иначе де ла Вега постеснялся бы говорить подобное. – Хм… – Не похоже, что Монастарио смутился. Скорее, капитан был деловит и собран. Диего стало весело. – Но все равно нужно смазать?.. – Желательно, – ухмыльнулся де ла Вега. – А плеть вам зачем, сеньор? На случай, если я буду себя плохо вести? – Именно. Поэтому перевернись на живот. Пожалуйста. Сверкнув улыбкой, Диего повиновался. Уткнувшись лицом в подушку, он осознал, что нет, ему совершенно не весело. Пусть выпитый алкоголь и туманит голову, не по себе все равно… Любовник поцеловал его в шею сзади. И ещё раз. Сжал выступающий позвонок зубами и… происходящее стало во стократ лучше, чем ром. Поцелуи, оставляющие на коже следы и укусы чуть не до крови, перемежались с почти невесомыми ласками, и эти ласки будто бы стекали все ниже, и ниже, и ниже… а потом Диего ахнул, когда чужой язык коснулся самого сокровенного. Кровь прилила к щекам и к члену; поерзав, де Вега вцепился зубами в угол подушки, донельзя смущённый. Он с трудом верил в реальность происходящего: это было слишком. Просто слишком. Слишком хорошо… Но, вечность спустя, скользкие от масла пальцы Монастарио все равно вошли внутрь с трудом. И ничего приятного в этом проникновении не было. – Расслабься, Диего, – мягко попросил капитан. – Все в порядке, потерплю. У мужчин нечему рваться, если осторожно… – Диего. – Я готов. – Я вижу… Пальцы исчезли, и Диего выдохнул с облегчением. Возбуждение почти улеглось, и, откровенно говоря, желания продолжать не было, но он искренне надеялся, что оно вернётся. Монастарио ласкал пальцами совсем недолго, но отчего-то настроение испортилось. Снова начало казаться, что принимающая роль все же не для него… …Короткий хлесткий удар внезапно обжёг спину в области левого плеча и ниже. Вскрикнув от неожиданности, Диего понял, что это был удар плети, которая оставалась лежать на кровати. Но не успел он возмутиться, какого дьявола происходит, как губы любовника прижались к спине – к следу от удара, судя по вспышке боли, и де ла Вега громко охнул. Монастарио целовал ещё и ещё, это было больно и хорошо. А потом ударил снова, и опять жгуче, действительно жгуче целовал свежий след. – Перевернись на спину, – тихо велел любовник, и Диего, пребывая в неком тумане, повиновался. Когда Монастарио укладывал его ноги себе на плечи, туман начал рассеиваться. Затем Диего, зажмурившись, почувствовал, как от напряжения на глазах выступают слезы. Мыслей не осталось, кроме одной: попытаться скрыть свою слабость, ведь он Зорро, пусть капитану об этом и неизвестно… – У вас склонность к «офицерской» позе? – наконец вымолвил де ла Вега, задыхаясь. Следует ли говорить любовнику «ты» или «вы» он уже совершенно не представлял. – Да уж не к «миссионерской», – ухмыльнулся капитан, двинув бедрами, чем вырвал из груди Диего болезненный стон. Спустя какое-то время стало легче. Монастарио был чуток, но любовника не щадил, поняв, что тому это не нужно. И впрямь, от подобного напора, от полного контроля над собой Диего возбуждался сильнее, забывал о страхах, проявляющих себя в самый неподходящий момент. Все забывал. Но если бы он мог сейчас размышлять, то отдал бы должное тому, сколь верно капитан оценил ситуацию, сколь мало заботился о собственном удовольствии. Второй раз был долгим; оба взмокли, а свеча догорела, и темнота спальни полнилась звуками, сопровождающими страсть. Диего, правда, все никак не мог ощутить того рода наслаждение, которое с лёгкостью подарил любовнику – волнующее, проникновение все ещё оставалось болезненным и странным. Кричать от удовольствия под Монастарио не хотелось, словом. И когда горячее свидетельство удовлетворения капитана выплеснулось у де ла Веги внутри, он лишь вздохнул. А вот вскрикнул, бурно изливаясь – чуть позже, от стыдного поцелуя, заставившего вспыхнуть щеки. И продолжал краснеть, когда Монастарио, зажегши лампу, принялся стирать потёки семени со своего лица. Комендант, он… оказался совершенно другим человеком в личной жизни, скажем так. Диего пытался не думать, что, узнав такого Монастарио, непросто возвращаться к вражде. Это были опасные мысли. Мысли, ведущие к предательству того, во что он верил. – Я забыл о лампе, – сказал Диего, чтобы сказать хоть что-нибудь. – Я тоже, – ответил любовник. Опершись на столбик кровати, он посмотрел на де ла Вегу. – Как спина? – Пройдет, – отмахнулся Диего. – Ты ведь не… – капитан замялся, не договорив. – Я не, поэтому давай спать, чтобы у тебя были силы на ещё один раз, – храбро заявил Диего, уже в который раз нарушая свои первоначальные планы. Что поделаешь, план и команданте – вещи несовместимые. Любовник расхохотался. – Дон Диего, вы не устаете меня поражать! Фыркнув, Диего перевернулся на живот. И услышал, как капитан присвистнул. – Знаешь, mi querido Diego, – понизив голос, протянул он, опускаясь рядом, – если бы я был чудовищем, как обо мне говорят, то взял бы тебя вновь, не откладывая… Ты такой… заманчивый… – И любовник поцеловал его в правую ягодицу. По телу де ла Веги прошла сладостная дрожь; он простил Монастарио и обращение «мой дорогой Диего», и, гм, приставания. Или это были ласки после соития?.. – Лестно слышать, – засмеялся Диего, переворачиваясь на спину и улыбаясь одними губами. Спина отдалась болью, но он не жалел. Ни о чем не жалел. – Я был удивительно ненасытен этой ночью. – Я от себя тоже не ожидал, – губы Монастарио дрогнули. – Скажи, во всех этих романах тоже так? – Как «так»? – Ну… хорошо, но иногда неловко. – Скорее нет, – подумав, ответил Диего. – В романах принято описывать безумную страсть… ах! – Вот видишь, – довольно заметил капитан, принимаясь языком, губами и даже зубами терзать его соски, – теперь все правильно. Опомнившись (и помедлив, наслаждаясь происходящим – совсем недолго помедлив…), Диего отстранил от себя любовника, вплетя пальцы левой руки тому в волосы, а затем, облизав правую ладонь, задвигал ею, прижав их члены друг к другу. – С этого стоило начать, – хрипло сказал Монастарио, не отводя взгляда. В полутьме его глаза казались темными. – А не с порки? – поддел капитана Диего, задыхаясь. Он знал, что вынослив в постели, но одно дело – долго не изливаться, и совершенно другое – получать удовольствие многократно. Было ужасно любопытно, сколько раз за ночь Монастарио удавалось достичь финала с другими партнёрами, но удовольствие захлестывало, лишало способности соображать. Вот бездумно болтать де ла Вега, оказывается, ещё мог. – Я не порол никого раньше, – признался Монастарио, – но слышал про порку ради удовольствия. – Вы меня пугаете, команданте, – игриво сказал Диего, а потом ему стало не до разговоров. Пожалуй, их страсть без преувеличения можно было назвать безумной. Сумасшествие, настоящее сумасшествие, и оно требовало выхода. Когда любовник, сбиваясь, прерываясь на вздохи, зашептал, что ещё предосудительного он мечтает с Диего сделать – де ла Вега отозвался стоном, и, стиснув зубы, кончил, изливаясь неожиданно бурно и долго. Казалось, только сейчас без следа ушло напряжение, в котором он пребывал с прошлого утра, когда вошёл в кабинет коменданта. Проваливаясь в сон, Диего успел заметить, что Монастарио закурил.5
Когда он проснулся, уже ярко светило солнце, но комендант, тем не менее, мирно почивал рядом, устроив голову на плече де ла Веги. Сперва Диего умилился и лишь затем подосадовал, что Монастарио ведёт себя как его возлюбленный. Неужели он и впрямь поверил в фальшивое признание Диего? Но как быть с его оскорблениями, с враждой не между Зорро и Монастарио, но между комендантом и сеньором де ла Вегой? Или капитан считает, что их неприязнь и стычки – дело прошлое, а в нынешнем… «Я не ожидал, но я по тебе с ума схожу, Диего», – так любовник сказал за минуту до пика наслаждения. Проклиная себя за мягкотелость, Диего прикоснулся губами к чужому виску. Его никто и никогда не любил, а это было так похоже, так похоже на любовь... Но ведь стоит Монастарио открыть глаза, как все закончится… Диего не хотел. Он желал вновь ощутить в себе напряжённую плоть любовника, его прикосновения, его желание… сладкий стыд от осознания, что позже, фехтуя с ним, он, Эль Зорро, будет помнить эту ночь. Может… может, они ещё раз… Вздохнув во сне, Монастарио позвал, уже просыпаясь: – Диего?.. И Диего, не успев себя остановить, назвал капитана по имени: – ¡Buenos días, Энрике! Зевая и жмурясь, Монастарио ответил, что сейчас день, а не утро, с чем Диего был вынужден согласиться. Потом они, надев халаты на голое тело, делали страшную вещь: ели посыпанные сахарной пудрой булочки в форме сердец, запивая их неплохим темпранильо******. А после… после Энрике поцеловал Диего, и тот сам не понял, как они вновь оказались в постели, обнаженные, а потом Монастарио оказался в нем – одним слитным движением, как вбрасывают шпагу в ножны. Де ла Вега едва не прокусил губу до крови, но выговаривать любовнику не стал, ведь боль оказалась внезапно сладкой, и вскоре он стонал и вскрикивал единственно от наслаждения, невзирая на то, что их могли услышать. Когда все закончилось, Монастарио, прежде чем выскользнуть из тела Диего, признался: – По правде, я ещё столько раз никогда… да ещё после путешествия верхом… и ведь мы впервые… ты понимаешь. – Испанская кровь – не водица, – гордо заявил Диего, который даже дважды подряд никогда. Прежний опыт сейчас казался ему скромным и недостойным упоминания. – Как ты себя чувствуешь? – спросил де ла Вегу капитан, гладя его по бедру. – Хорошо оттраханным, – усмехнулся Диего. – О-о, команданте, не делайте такое лицо! Уверен, в армии выражаются куда крепче. – Солдаты – чаще да, – согласился любовник, – а вот офицеры… И ведь не во мне дело. Диего уж было открыл рот для очередной язвительной реплики, но вовремя прикусил язык, поняв, что его нежелание походить на мальчика из приличной семьи – не то, что следует знать врагу Зорро. Ещё Монастарио не нужно было знать, что прежний опыт Диего был далёк от лирики как от луны, и ровесник, посвятивший его в мужскую любовь, сделал это потому, что на той пирушке наградой победителю в поединке была ласка товарища. Обычно рукой, но Хоакин под смех присутствующих уединился с Диего и предложил то, на что Диего неожиданно для себя согласился. У него никого ещё не было – так, и тогда казалось, что, отказавшись, он распишется в своей полнейшей неопытности. Ночь с первой женщиной случилась позже и понравилась меньше; близость со вторым любовником, начинающим тореро Себастьяном, была весьма неплоха, однако, удовлетворив чужое желание, де ла Вега стал не нужен, более того – его, кабальеро, назвали излишне чувствительным. Позже Хоакин звал развлечься, прозрачно намекая на род предстоящих развлечений, но Диего не был готов ни к оргиям, ни к принимающей роли – а о том, что на его задницу заглядываются многие, он, конечно же, знал. И хотя поцелуи с сеньоритами чаще казались де ла Веге слишком пресными и целомудренными, душу грело осознание, что в их глазах он – сильный, привлекательный мужчина, достойный сердечной склонности, а не тот, чье имя не обязательно знать, главное, чтобы он мог, кхм, ублажать любовника всю ночь. – Думаю, нам стоит спуститься и позавтракать, то есть пообедать, – сменил тему Диего. Де ла Вега отчаянно хотел спать и надеялся, что пара чашек кофе хоть немного взбодрят его. – Полагаешь, праздничные булочки ещё остались, несмотря на то, что время уже перевалило за полдень? – улыбнулся Монастарио, и эта улыбка осветила его лицо, усталое и довольное после бурных ночи и утра. Диего на пару мгновений замер, очарованный, а затем потянулся за поцелуем.6
– До встречи, дон Диего, – кивнул на прощание Монастарио, застегнутый на все пуговицы в прямом и переносном смыслах. Диего начал сожалеть о минувшей ночи – так сожалеют о том, что не повторится. Прежде чем он сумел остановить себя, с его уст слетел вопрос, позорно выдавший, по меньшей мере, досаду от сдержанного прощания: – Постойте, сеньор команданте. Скажите… если бы вы влюбились в мужчину, каким бы он был? Энрике Санчес Монастарио улыбнулся – так, что сердце де ла Веги начало биться сильнее и чаще. А затем ответил: – Таким, как Эль Зорро. – Зорро?! – искренне изумился и возмутился Диего, словно Эль Зорро и впрямь существовал отдельно от него самого, и капитан Монастарио только что признался, что какой-то там бандит занимает его мысли стократ больше, нежели наследник влиятельного и богатого семейства де ла Вега! – Но ведь вы ненавидите его, он из себя ничего не… – Дон Диего, довольно. Я всего лишь сказал: «таким, как Эль Зорро». Научитесь прилично фехтовать и смените стиль одежды, тогда, возможно… Желаю хорошего дня! И несносный, самовлюбленный, великолепный капитан Монастарио дал шпоры своему белому коню. Немного придя в себя, Диего запоздало подумал, что, верно, ночью он был излишне осторожен, раз Монастарио так галопирует. Сам он предсказуемо испытывал изрядное неудобство от путешествия верхом. Что же, все ещё можно поправить: признание капитана давало Зорро карт-бланш, не так ли? И вообще, Диего жаждал отмщения! «Научитесь прилично фехтовать», видите ли! И тогда, возможно, его величество соизволит рассмотреть вашу, дон Диего, кандидатуру. Неслыханно, просто неслыха… Неожиданно для самого себя Диего прыснул, а затем звонко расхохотался, пугая птиц в округе. Благо, слышать его хохот было некому. Успокоившись, де ла Вега признал, что сам виноват – нечего задавать глупые вопросы. В действительности, его не могла привлекать перспектива стать предметом сердечной привязанности мужчины, тем более – одиозного коменданта родного пуэбло, однако Диего не мог отрицать, что желает провести несколько ночей в комендантской постели. На губах того, кто при надобности превращался в, м-м, романтический идеал коменданта – разбойника Эль Зорро, заиграла лисья ухмылка. Кажется, помимо восстановления справедливости, у него появился занятный досуг… Слабый голос, мысленно бормочущий, что это аморально – делить ложе с негодяем, Диего усилием воли принудил умолкнуть. Вреда не будет, если ещё раз… или два… а там он, то есть Зорро, все прекратит. Тем более, он сознательно ввел капитана Монастарио в заблуждение, что увлечен им, а подобный обман не делает чести. Что же касается вкусов коменданта… Быть может, все дело в том, что Монастарио становятся скучны покоренные им сердца, а Эль Зорро – единственный, кому капитан уступает? В красках представив, как именно Монастарио придется уступить Лису в этот раз, Диего закусил губу. И пустил лошадь шагом, поскольку весь пылал, а голова совершенно опустела. Когда не владеешь собой, легко упасть с коня. Тем временем синеглазый будущий досуг сеньора Зорро мчался к гарнизону Лос-Анхелеса, с каждой милей все отчётливее сознавая, что совершил ошибку, и удовлетворение любопытства слишком дорого ему обошлось, ведь нельзя отрицать, что ночь с Диего де ла Вегой хотелось повторить. А он был уверен: де ла Вега, он же Зорро, в скором времени пробудит в нем таких демонов, что… Или к черту все, живём один раз, пусть пробуждает? Помнится, Энрике после первого же поцелуя с Диего задумался о романе с ним – так почему нет? Но риск велик… Хмуря брови, комендант вошёл в гарнизон и позвал: – Сержант Гарсиа! – Слушаю, мой капитан! О, сеньор капитан, вы носите… то есть… я не думал… вам к лицу штатское! – Благодарю. Арестуйте вон того хлыща, что прогуливается у наших ворот. – Н-но капитан, это ведь молодой дон Висенте, средний сын дона Рамона, он явно мечтает о своей сеньорите, вчера ведь был День всех влюбленных… – Будет грезить в камере, что сделает его ещё привлекательней в глазах возлюбленной. Выполняйте! – Есть! – И пусть солдаты принесут таз в мою комнату. И горячую воду, само собой. Я приму ванну. – Ванну? В своей спальне? – Что непонятного, сержант? Я устал с дороги, желаю принять ванну. – Умаялись, мой капитан? Отлучались из пуэбло по делу, верно? Эх, даже в праздник не отдохнули… – Вовсе нет. Я был на свидании и отлично провел время. – Вы?! – Вы не считаете меня привлекательным, сержант? – Я-я… Нет, мой капитан! – Будь вы сеньоритой, я имел в виду. – Но ведь у вас уже есть сеньорита, мой капитан, зачем вам я, то есть… И я был бы толстой сеньоритой, увы… – Матерь Божья! – Вы для своей возлюбленной одели этот красивый костюм, я угадал? Но уверен, вы покорили ее сердце в мундире! – Гарсиа! – Прошу прощения, мой капитан! Разрешите выполнять приказ? – Разрешаю. И, сержант… – Да, мой капитан? – Свидание было тайным, вы поняли меня? Разболтаете кому-нибудь – уволю. – Что вы, мой капитан! Ваша сердечная тайна умрет вместе со мной! – Надеюсь на это. Распорядитесь насчёт воды. Оставшись в одиночестве, Энрике подумал, что вскоре жители пуэбло примутся гадать, кого обхаживает комендант. И, пока всех будет занимать эта новость, стоит перед рассветом незаметно, то бишь самолично, убрать расклеенные по пуэбло объявления о награде в тысячу песо за поимку разбойника Зорро, если этой ночью награду за, гм, поимку Лиса получит он сам и отнюдь не деньгами. А там будет видно, что дальше…7
– Полагаю, вы ждали моего появления, команданте? – Если вы были настолько уверены в этом, сеньор Зорро, то зачем явились? Ах да, вы не впервые не желаете меня разочаровывать, я тронут до глубины души. – Я заметил. – Хм… Но почему вы забрались ко мне в спальню, сеньор, а не поспешили, как обычно, на помощь арестанту? – Потому что, по моему мнению, нам стоит побеседовать. – …Не знал, что слово «беседа» таит в себе скрытый смысл, и весьма приятный… – Мы ведь только в ее начале, команданте, – жарко прошептал Эль Зорро, развязывая пояс халата Энрике. Его губы, губы де ла Веги, которые Энрике узнал бы из тысячи других, припухли и покраснели от неистовых поцелуев. Монастарио был уверен, что разбойник непременно останется в рубашке, дабы не оголять изукрашенную следами страсти и ударов плети спину. Возможно, стоит позволить ему не раздеваться? Энрике вдруг стало любопытно, как возьмёт его Зорро, а не де ла Вега – и влияет ли маска на Диего, когда он занимается любовью… Что было бы, сними Диего маску, но останься в черном? Он стал бы собой? А каков он – настоящий Диего де ла Вега? – В таком случае, продолжим… разговор? – тихо ответил Энрике, снял чужую шляпу и позволил ей упасть Зорро за спину, повиснув на шнурке, а затем прижался губами к шее разбойника: сперва невесомо, потом втянул кожу в рот, посасывая, прихватил ее зубами… Лис – нет, Диего, конечно же, Диего, «его Диего» – не возражал, хотя оставшиеся отметины будет очень сложно скрыть: придется, сказавшись больным, укутать шею шарфом до самого подбородка и с неделю сидеть дома. Он позволял ласкать себя так долго и упоительно, как Энрике никогда в жизни не ласкал женщин, и ранее был уверен, что подобному нет места между мужчинами. Податливость любовника вскоре сменилась напором, потом – нежностью, которая еще позже уступила место горячечному вожделению. Монастарио все ждал, что Зорро хоть в чем-то будет отличаться от того Диего, которого он любил минувшей ночью, но вскоре понял, что ошибся: в постели, в его постели, Диего де ла Вега масок не носил. …Когда, спустя время, Энрике осознает, что хочет услышать то самое «te amo, te quiero» – поймет, что попался в ловушку. О том, что она была расставлена на него, о том, что все и впрямь начиналось с дурашливого пари товарищей «настолько ли глуп и доверчив комендант, что согласится пойти на свидание с Диего», Монастарио узнает случайно, услышав разговор молодого Луиса Авилы с дочерью сеньора Мачадо. И не станет унижаться, пытаясь выведать, знал ли все это время друг детства де ла Веги об их связи, хранил ли тайну Зорро наравне с его глухонемым слугой – просто воспользуется случаем и сменит место службы. Подальше от Верхней Калифорнии. Подальше от Диего де ла Веги. Но де ла Вега – иллюзорный, ведь настоящего Энрике никогда не знал, и он ему не принадлежал, – станет приходить в сны. Мучимый бессонницей и редкими грёзами о несуществующем возлюбленном либо кошмарами о позорном аресте в Лос-Анхелесе на его глазах, Энрике станет перед сном пить вино или ром, чтобы хоть немного отдохнуть. И тогда его ночи заполнятся порочным жаром, отголосками стонов и вскриков, звучащими в голове; памятью о поцелуях, которые были, и признаниях, которых быть не могло. В этих снах Эль Зорро наконец снимал маску, наконец называл его по имени, наконец отдавался не только лишь телом, но и душой. Судьба внезапно поставит Диего перед весьма непростым выбором, к которому он окажется совершенно не готов. На одной чаше весов – если не одобрение отца, то его привычное к себе отношение, жизнь в довольстве, забота Зорро о благополучии родной Калифорнии и благодарность ее жителей народному герою, успех у женщин, на другой – риск навсегда порвать с отцом, в остальном – полная неизвестность. И пока Диего не сделает выбор, его будет терзать soledad****** цвета глаз бывшего любовника, необъятная, как небо. Soledad, которую сердце человека вместить неспособно, и поэтому в груди Диего место глупого органа займет иссушенная зноем калифорнийского юга земля, над которой все то же бескрайнее небо. Небо, в которое хотелось упасть, которым хотелось захлебнуться. Или солёным, будто слезы, океаном захлебнуться, чтобы не решать, теряя драгоценное время. Не решать. Новость об отъезде Монастарио станет для Диего полнейшей неожиданностью. Хотя нет. Часом ранее, проснувшись, де ла Вега обнаружит в своей комнате конверт, а внутри найдет ту простую открытку-валентинку, с которой все началось, и под ставшим за месяцы правдой «Tu Diego» рукой капитана Энрике Санчеса Монастарио, бывшего коменданта Пуэбло-де-лос-Анхелес, будет приписано короткое «Adiós»*******. От этого безапелляционного «прощай» станет больно, как от удара кулаком в лицо. Не помня себя, Диего помчится в пуэбло и, наконец, встретив сержанта Гарсию в Посада-де-лос-Анхелес, узнает хоть что-то. – …Я спрашивал его, дон Диего, конечно же, спрашивал! А он сказал, что это неважно. Не моего, мол, ума это дело, куда его переводят. Тогда я спросил, как же его возлюбленная – ведь вы знаете, дон Диего, что День влюбленных он провел с ней, уезжал из пуэбло, а потом было видно, что у него появилась дама сердца. Знаете, что сказал мне капитан? – Даже не представляю, – еле выдавил из себя подобие улыбки Диего. – Он сказал: «Она меня скоро забудет, сержант. Видите ли, она замужем, я случайно узнал, что был лишь прихотью для нее. Но это и к лучшему, не стоило нам грешить». Представляете, дон Диего? Бедный капитан Монастарио! Уверен, она ему запала в душу, раз он сказал мне такое. Капитан очень гордый! Только не говорите никому, в пуэбло его не особо любили, вряд ли станут сочувствовать… Интересно, кто эта сеньора… Как вы думаете, дон Диего? Диего уверил Гарсию, что сохранит тайну и что понятия не имеет, кто избранница Монастарио. Он никак не мог сообразить, что именно узнал о том глупом пари капитан, и почему поступил так с ним. Почему не поговорил откровенно, гордец чертов… Потом пришло понимание, что спал Энрике с Зорро, а Зорро дал понять любовнику, что их не связывает ничего, кроме постели, и не свяжет никогда. К тому же… начали они нехорошо. Диего начал. Будучи уверен, что Энрике не знает, кто скрывается за маской Эль Зорро, он сказал: «Вижу, команданте, вы подобным образом забавляетесь не только со мной, что отрадно – не хотел бы стать исключением». Ответ был неожиданно сдержанным: «Уверен, праздничную ночь вам также было с кем разделить». Диего ещё долго вел себя как глупец и скотина, полагая, что Зорро остаётся неузнанным, и не понимая, что Энрике раз за разом щадит его самолюбие, в то время как он сам, пользуясь почти полной безнаказанностью, слов не выбирал. Де ла Вегу злило, что его променяли на разбойника в маске, более того – Монастарио в первую же ночь отдался Зорро. Злило, что капитан либо оказался неразборчив, либо его равно привлекали обе личности Диего, либо Зорро привлекал намного больше. Злило, что Энрике зачем-то согрешил впервые не со своим обожаемым Лисом. Злило, что обожаемым Лис так и не стал… А когда Диего, то есть Зорро, умудрился уснуть в чужой постели, проснуться среди ночи и услышать, как Монастарио говорит во сне – чтобы понять, что его тайна давно раскрыта, он опоздал. Тянул с откровенным разговором, мучился сомнениями, не совершит ли непоправимой ошибки… А ведь в День Сан-Жорди любовник даже подарил ему книгу******** – может, стоило не переводить этот дар в шутку, а принять его как предложение более серьезных отношений и намек на то, что Монастарио догадывается, с кем делит постель? – Не волнуйтесь так, сеньор Гарсиа, капитан Монастарио эту таинственную даму тоже скоро забудет и найдет себе в новом городе хорошенькую сеньориту, – сказал Диего, не столько пытаясь ободрить сержанта, сколько озвучивая собственные мысли. Но, честно признаться, в его мыслях много чаще фигурировали сеньоры, греющие Монастарио постель. Если капитану встретится кто-то, умелый в любви, внимательный в отношениях, обладающий приятной наружностью и занимающий высокое положение в обществе – то у Диего не останется ни единого шанса. Впрочем, у Энрике слабость к фехтовальщикам, а де ла Вега, к счастью, один из лучших мастеров клинка в Новом Свете… – Хотелось бы верить, дон Диего, – скорбно вздохнул Гарсиа, – вот только вы не видели нашего капитана, на нем лица не было. Тяжко ему дался этот отъезд, ох, тяжко… Не в силах более это выносить, Диего поспешил откланяться. Ему придется принимать непростое решение, но, видит Бог, все, что он сейчас хотел – это седлать Торнадо. Де ла Вега не знал в точности, нужен ли он Монастарио, но ему было всего лишь двадцать лет, он впервые полюбил, и слова сержанта подарили ему пусть слабую, но надежду. О том, что капитан недостоин любви, думать было тщетно: сердце говорило Диего одно, разум же подсказывал, что за эти месяцы стоило узнать любовника лучше, общаться с ним больше. Де ла Вега понимал, что если пустится на поиски Монастарио, рискнув всем, то пути назад может и не быть. Вернуть расположение капитана казалось сложной задачей, но что, если Диего не захочет отношений с Энрике? Не сможет быть с ним… Даже их встречи плохо сочетались с враждой, а уж теперь не получится делать вид, что ночи, проведённые вместе, ничего не меняют. Но и вырывать с корнем из себя свои чувства, не будучи до конца уверенным, что они отравляют его душу, Диего не решался. Накатывало отчаяние, и он почти жалел, что Монастарио не убил Зорро в поединке: это был бы простой и красивый выход. Может, Энрике все это понимал и уехал, избавив Диего от мук выбора? Но зачем подарил книгу?.. Труд по фехтованию, разумеется – что ещё можно подарить Эль Зорро? Te amo, te quiero… Amor de mis entrañas, viva muerte… Enrique*********.