Мартовское солнце

Чишия ведет его очень быстро и очень воодушевленно, чуть тяжело вздыхая от подъема по лестнице. Он мертвецки всю дорогу молчит и только улыбается слегка, с присущей ему таинственностью в глаза смотря. Нираги замечает, что он свободной рукой, кажется, сминает край рукава своей толстовки — выходит, практически чувствует такое несвойственное ему волнение. Пеший подъем за границу девятого этажа кажется достаточно долгим, и Нираги успевает задать десятки вопросов, на которые успевает получить десятки несказанных, утонувших в сырости старого подъезда ответов. По металлическим балкам Чишия карабкается первый, подавая Нираги руку. Тот смотрит совсем недоверчиво, но хватает её слишком быстро и чересчур уверенно — и что-то совершенно нежное при касании покалывает у него в пальцах, тревогой отдаваясь в сердце. Он думает, — надеется, — что Чишия тоже это чувствует, но всё же отводит взгляд и неловко откашливается. Усиливая хватку он позволяет подтянуть себя вверх — Чишия улыбается надменно, спокойно, и Нираги практически не замечает чуть подрагивающих ресниц. — Красиво, да? — хриплый голос Чишии слишком быстро разрушает тишину, практически сразу, как они оказываются на крыше. Нираги жмурится и оглядывается вокруг. Солнце чуть дрожащими косыми лучами очерчивает холодную кровлю, оставляя на ней поблескивающие золотые полосы. Ещё не до конца растаявший снег позорно разливается маленькими лужицами, сияя солнечными пятнами. Воздух пахнет свежестью раннего утра и прохладой, неприятно покалывающей нос. То и дело тревожащий ветер пробегает по позвоночнику слишком неожиданно — Нираги чуть съеживается, пряча покрасневшие руки в карманы потертой джинсовки. Что-то беспокойное неприятно дрожит где-то под ложечкой, и его чуть пошатывает — но он молча скидывает это на перемену в погоде, прикрывая глаза. — Да ну, — скрывая тревогу он чуть усмехается, подходя к Чишии на центр крыши, — этот снеговик считает что-то красивым? — он кладет руку на чужое плечо, мягко поглаживая большим пальцем. Нираги клянется, — надеется, — что под своей ладонью он чувствует легкую дрожь. Чишия лишь разочарованно закатывает глаза, не переставая вглядываться в холодное небо. — Этот снеговик, — он все же ловит чужой взгляд, и его голос совершенно незаметно ломается, — считает много.. — рисованная уверенность предательски оставляет его, и он на долю секунды снова запинается, стараясь решиться заменить громкое слово, — много чего красивым, — не решается. На Чишию очень красиво светит рассветное мартовское солнце — Нираги теряется. Он тяжело сглатывает, когда Чишия недовольно скидывает его руку с собственного плеча, снова скрыв свой потерянный взгляд за картиной надменности: он не любит прикосновения. Нираги выдыхает разочаровано — но что-то нежное снова покалывает в его пальцах, тоской отдаваясь где-то в области сердца. Он смотрит в чуть сгорбленную спину собеседника и не находит, что ответить: молчание нависает между ними тягучим облаком, снова наполняя его голову тревожной дымкой. Его сердце бьется чуть быстрее обычного, и он заметно беспокоится, переминаясь с ноги на ногу. — Я все студенчество сюда приходил, — наконец поясняет Чишия, подходя к краю крыши, — мне всегда казалось, что эти серые здания куда полезнее, чем вся толпа моих одногруппников, — он садится на металличское ограждение. — Потому что они молчат? — тихое уточнение слышится откуда-то со спины. — Ты слишком хорошо меня знаешь, — глухой смех практически скрывает волнение, — мне уже стоит беспокоиться? Ждать нож в спину? — улыбается. Нираги незаметно к нему подходит, останавливаясь у края. Он уже собирается ответить на вопрос очередной издевкой, но смотрит вниз и почему-то чувствует, что не может открыть рта и отвести взгляда: высота притягивает к себе, холодным ветром попадая под кожу. Он чувствует, как его ноги становятся ватными, и как пальцы его снова начинают покалывать — но ничего приятного не отдается в его сердце, а кровеносные сосуды снова наливаются только колкой, практически физически жгучей тревогой. На Чишию очень красиво светит рассветное мартовское солнце, заставляя его белые пряди переливаться золотым — но Нираги этого не замечает. Его голова будто бы наполняется туманом винного цвета, его глаза застилаются дрожащей дымкой, лишая его возможности видеть. Пустыми радужками он продолжает смотреть вниз, и почему-то практически физически ощущает, как ломались бы его кости, как рвалась бы его кожа, как лилась бы его багровая кровь, если бы ему пришлось падать отсюда. Его легкие наливаются чем-то горячим —плазмой, возможно, — и он не может сделать ни единого вдоха, начиная захлебываться. Он нагинается и болезненной хваткой цепляется обмерзшими пальцами за карниз, и ему совершенно нелогично кажется, что кожа на его подушечках выжигается изнутри, оставляя мясные лоскуты на ледяном металле. Его черные зрачки потерянно бегают по пустому стылому воздуху, в попытках разглядеть землю чуть ближе, чем тридцать пять метров вниз — но у него ничего не выходит, и высота пугает только больше, растворяя в венах глухой ужас. — Нираги? Нираги, ты в порядке? — звонкая паника с трудом доносится до ушей, но ответ задыхается в жалких вздохах, запутываясь в промозглом воздухе — Нираги молчит и только сильнее впивается руками в металл, чувствуя собственное сердцебиение в пульсирующих висках. Он смотрит вниз, и высота лишь увеличивается, и его легкие лишь сильнее сжимаются, и ноги его, ему кажется, его больше совершенно не держат. Он смотрит вниз и чувствует ледяной страх, обдуваемый колючим ветром, и чувствует собственное разрывающееся сердце, и чувствует, как под кожей змеями ползают пламенные языки паники. Он смотрит вниз, и ему слишком плохо, и его руки дрожат, и он не может дышать, и его кости трескаются сами по себе, и он зажмуривает глаза. И он чувствует, как кожа на спине буквально горит, когда на нее ложится холодная рука. Он резко дергается в сторону и вскрикивает, трясущимися зрачками оглядывая крышу. Чишия смотрит на него ошарашено, и Нираги клянется, — надеется, — что практически полностью напуганно. Но все еще красиво в свете мартовского солнца. — Почему ты не сказал, что боишься высоты? — Чишия подходит медленно, протягивая чуть трясущуюся руку. — Нираги, если бы я знал, я бы никогда- — Я не боюсь, — его голос предательски дрожит, и он снова смотрит в пустой холодный воздух с абсолютным ужасом в глазах, — я никогда не боялся высоты, — он тщетно пытается дышать ровно, когда переводит взгляд на Чишию, — я не маленький ребенок, я никогда не боялся высоты, — он принимает чужую ладонь и оседает на пол, с дрожью в кистях судорожно пытаясь схватиться за жесткий материал. Откуда-то в руках у него берется бутылка воды — он делает пару тяжелых глотков, надрывно кивая с молчаливой благодарностью. Чишия кладет руку ему на спину, и Нираги вздрагивает, когда у него в пальцах снова покалывает что-то нежное: Чишия не любит прикосновения. Нираги смотрит на чужую белую макушку, на чуть подрагивающие ресницы и уже чуть более спокойный взгляд — и дышать ему становится всего на каплю легче, и удары по грудной клетке сердечной мыщцей приходятся уже не так отчаяно. — Я понятия не имею, что произошло, — хриплый голос нарушает затянувшуюся тишину, — я просто будто бы знал, какого будет оттуда падать, — он откашливается, — физически чувствовал, — дышит практически равномерно. Они сидят молча еще пару минут, и Чишия чувствует несвойственный ему страх в перемешку с чем-то тревожным и неправильным — но оно приятно покалывает в пальцах, глухо отбиваясь в сердце. — А ты бы себя видел, — наконец продолжает успокоившийся Нираги, чуть улыбаясь и опуская тяжелую голову на худое плечо, — подумал, что ли, что я от сердечного приступа помру? Так боялся потерять меня? — он смеется с нежной издевкой, полностью размякая в теплых полу-объятьях. На Нираги очень красиво светит рассветное мартовское солнце — Чишия закатывает глаза. — Не дождешься, — он чуть сжимает чужое плечо, — мы тут незаконно, а я бы не смог вытащить твой труп отсюда незаметно, и не хотел бы платить штраф или типа того. — Или типа того, — передразнивает Нираги, прикрывая опухшие глаза. Он замечает, — надеется, — что Чишия нарочно все еще не убрал руку с его спины. То и дело тревожащий ветер путает их волосы, неприятно забираясь под куртки. Они не говорят еще какое-то время, и Нираги практически успевает задремать. — Я не хотел бы тебя потерять, — Чишия нарушает холодное молчание. Нираги вздрагивает всем телом и надрывно выдыхает, резко открывая глаза. Он понимает: Чишия это почувствовал, — но вида не подает, даже не поднимая тревожного взгляда. Что-то приятное растекается под правым предсердием, теплотой покалывая в пальцах. — Когда я приходил сюда раньше, я любил сидеть на самом краю и смотреть вниз, — он говорит очень тихо и тяжело сглатывает. — Я ничего не чувствовал, никакого страха падения. Мартовское солнце светит ему прямо в глаза — он недовольно жмурится. — А сегодня, когда я пришел сюда с тобой, мне, кажется, было не плевать, — дрожь в его голосе звучит асболютно неправильно. — Я не понимаю, почему. Я просто не хотел умереть, — он, наконец, переводит взгляд на темную макушку, — или хотел жить. Это разные вещи? Нираги поднимает голову, ловя взглядом чужие потерянные глаза. — Это разные вещи, — шепчет он, улыбаясь краешком губ. Чишия тушуется, и в его сердце покалывает что-то чересчур неестественное. Нираги замечает, что он свободной рукой сминает край рукава своей толстовки — выходит, все же чувствует такое несвойственное ему волнение. — И я испугался за тебя, — он опять не смотрит на Нираги, — и я снова не понимаю, почему. Нираги улыбается. — Я понимаю, — он надеется, что это так, — ты такой иногда тупой, Чишия. И Чишия не успевает возразить, потому что чувствует на своих губах дрожащее прикосновение чужих. Чуть трясущаяся рука путается в его прядях, и он ощущает, как Нираги тянет его ближе, опаляя горячим дыханием его ледяную кожу. Он целует рьяно, напористо, так, будто ждал этого слишком долго, но одновременно и нежно до невозможности — талой водой по губам размазывая, большим пальцем трепетно по щеке поглаживая. Нираги улыбается в поцелуй абсолютно счастливо, дышит надрывисто, и в пальцах у него покалывает что-то полностью правильное, когда Чишия отвечает ему взаимностью, остро хватаясь за края его джинсовки, притягивая к себе, умоляя о большем. Оба надорванных сердца теряют свой привычный такт, бьют по ребрам пылкой истерикой, разгоняя в крови что-то опаляюще-нежное. Мартовское солнце заботливо огибает лучами чужие скулы, когда Нираги находит своей ладонью чужую и отстраняется. Чишия искренне улыбается, и пламенно смотрит в глаза Нираги. Он перебирает темные спутанные волосы в тонких пальцах, дышит быстро и тяжело, то и дело сбиваясь на хриплый смех. — Ты считаешь меня красивым, — Нираги не отводит взгляда и щерится подло, самодовольно, заботливо убирая выбившуюся прядь светлых волос за ухо Чишии, нарочно нежно задевая шерщавую кожу кончиками пальцев. Чишия закатывает глаза. — Ты такой иногда тупой, Нираги, — и он снова с улыбкой льнет вперед, жадно припадая к чужим губам. Он глупо смеется в поцелуй, кусается иногда и постанывает, дышит жарко-жарко и прислоняется совсем близко, трепетно и нежно оглаживая руками чужую спину, податливо отзываясь на каждое горячее прикосновение. Мартовское солнце отчетливо покалывает в их пальцах, и Нираги знает, — просто знает, — что оно там останется на долго.