Spät

— Про чемодан не говорите. — Спросит. — Ссылайтесь на меня. Нервно поводив челюстью, Тесей устремился к палате. За бинтами и ещё не очищенными кровью и пеплом едва проглядывали чуть седые веснушки — следы недавно солнечных дней, остатки мира и светлой магии. Бессмысленный взгляд потускневших зелёных глаз прошёл сквозь грудь Тесея, когда тот приложил ледяную ладонь к разгоряченному лбу. Сейчас он должен что-то сказать. Губы шевелятся, непроизвольно дёргаются, едва справляясь с полугневом-полуотчаянием, но звука нет. Вот появляются слова. Отдалённо, будто из вакуума, на каком-то нескладном неизвестном языке. Ньют пытается сфокусировать взгляд на губах, силится понять и даже ответить. Не хватает дыхания, лицо онемело. Ньют пытается использовать руки, зачем-то руки, — не чувствует их. Не чувствует и туловища, и ног, не может поднять голову. Тогда его взгляд снова гаснет. Поверх тусклой картинки, передаваемой зрением, наслаивались замедленные повторяющиеся образы, почти колдографии. Фантомные звуки, боль, но далёкая. Горящая плоть, грохот, лязг, земля из-под ног, земля на уровне глаз, экспеллиармус, инсендио, Тесей, вокруг него синий огонь — всё-таки не инсендио. Вокруг Ньюта — свои, чужие. Он подрывается с места. Зачем? Не может наступить на левую ногу. Тяжесть обрушивается на грудь, дробит рёбра и сминает лёгкие. Снова поднимается, уже не так резко. Чемодан недалеко от Тесея. Его не замечают. Тесей защищает какого-то паренька, раненного в шею — дело бессмысленное. С каких пор бессмысленно пытаться спасти человека? Ньюта мутит, он совершает последний рывок. До чемодана далеко. Тесей ближе. Барьер. Взрыв. Пламень уже облизывает спину, но обвал забирает Ньюта раньше неизбежного. Вкус пепла и сырой земли. Нечем дышать. Ньют сипит, пробует образовать слова. Боль наполняет его вместо крови. Тесея уже нет в палате. В окне просвечивается кромешная тьма. Нечеловеческие крики раздаются в памяти, выжигая слух. Одиночество не успевает охватить его. Он снова проваливается. Открывает глаза. Нет, вот Тесей, всё ещё что-то пытается донести, но понять не выходит. Всего на минуту привиделось. Ньют слабо мотает головой, усиленно моргает, пытаясь отделаться от плёночных наслоений. Ночь. Квартира Тесея, кровать Тесея, рядом Тесей. В груди жжёт, плавится, в голове оглушающий писк. — Мы дома, — шепчет брат. Ньют впервые может разобрать. Холодные сухие руки накрывают его уши едва касаясь. Писк смолкает. Ньют слышит собственное дыхание, такое же, как тогда, хриплое, неглубокое, но частое. — Дыши со мной, Ньют. — Т-тес, я не… я не… — Слушай, как я дышу. Вдох. Выдох. Кислородное опьянение. Ньют в полусне оглядывает себя. Ещё в бинтах, но может двигать руками. Одна нога в гипсе. — Как, — выдаёт Ньют, но не может вспомнить всех слов. — Случилось — очень быстро, — ответил Тесей. — Вспомним об этом позже. Спи. «Вспомним позже» продолжалось с тех пор каждый день, а сон без лекарств не мог преодолеть застывшие крики и ровный писк. Сон пал ниц перед драконовым кипением в груди. Впервые Тина пришла спустя полторы недели. Свои и чужие смешались, министерство растаскивали по песчинкам и отважнейшие оказались слабы перед магической анархией. Тина скрывалась, её искали повсюду, за неё назначили награду как за соратницу Дамблдора. Меньше, чем за братьев Скамандеров, разваливших вражеский штаб с магическими артефактами. Развалил Ньют вообще-то, вообще-то случайно, Тесей успел только к развязке с побегом, пропустив самое интересное. Да кто же там разберёт? Тина пришла вечером, подменить старшего из Скамандеров. Стоило Тесею покинуть квартиру, Ньют откинул одеяло и соскочил на пол, но, переоценив свои возможности, повалился, так и не достигнув двери. — Ньют, что… О, что, по-твоему, ты делаешь? — Тесей посоветовал Тине быть строже. Её слова эхом отозвались в воспоминаниях. Что-то про книгу, и эта фотография, открытки на полосатом фоне то ли стены, то ли ещё чего-то. — Встаю, конечно. Я в порядке. Пожалуйста, не смотри так, как, я знаю, ты смотришь, — пробормотал Ньют, растягивая будничную улыбку. Он упёрся руками в пол и замер: вязкая земляная сырость продавливалась под его весом. Закрыть глаза, вдох, выход, открыть и — снова кровать, новые бинты, сумерки. Из-за плохо закрытой двери голоса. — …И тогда он застыл и не реагировал ни на что, а этот пустой взгляд, Тесей… Скажи мне, он точно совсем жив? Повисла пауза. Вот шаги, от окна к входной двери. Щелчок. Обратно. Чашка робко звенит о блюдце. — Нет. Я уже думал об этом. Но есть и приступы. Тогда-то он живее всех живых. И магия сохранилась, они исследовали всё… — Что говорят? — Ждать. Быть. Терпеть. — Давай я перенесу к себе. Аккуратно, как-нибудь с расширением. Тебе и так тяжело каждый… — Что я говорил про расширение? — вдруг грубо прервал её Тесей. — Да. Помню. Извини. — Тина, пока в приступах он… И нельзя… Дальше Ньют ничего не слышал. Его снова забирали видения. Они отнимали остатки сил, делая его беспомощным, и раны заживали дольше положенного. На вторую неделю Ньют чаще «возвращался», хоть и стоило это безостановочной борьбы. После мучительных метаний в постели не наступал, как недавно ещё, сон, больше похожий на репетицию смерти. Ньют со сведённой судорогой челюстью ясно сипел имя брата, моля о помощи. Сегодняшний удар был особенно сильным. Мышцы сжимались до неестественных изгибов тела. Тесей держал брата сам, без магии. Когда прекратилось — массировал его лицо, чтобы снять остатки напряжения. И вдруг брат заговорил. — Сколько мне осталось, Тесей? Вот бы попрощаться с ними… — С кем, Ньют?.. — Если честно, я думал, ты мне подскажешь. Никак не могу вспомнить, кто эти «они». Кто они, Тесей? — Боюсь, «они» не существуют. Я имею в виду, они и раньше не существовали. Ты сильно ударился, это естественно… — Они есть, — с облегчением подвёл итог Ньют. Он слабо похлопал брата по груди, словно утешая после неудавшейся шутки. На следующий день Ньют проснулся к обеду. В комнате больше никого не было. В гостиной мерно поскрипывало кресло-качалка. Но едва ноги Ньюта коснулась пола, дверь распахнулась. — Куини столько всего передала нам к обеду, столько всего! Не возражаешь против хозяйки со стороны? Тина. Улыбка. Не вымученная, как у Тесея. И пока нет под глазами червоточин, среди многих — она в сущности цветёт. Но Тина не может, как он, сталью обняв со спины, удерживать в приступах. Ньюту и Тине страшно друг с другом наедине. Они украдкой переглядываются с пылящейся на комоде вырезкой из газеты, где Тесей в форме принимает награду; виновато — друг с другом. И снова молчание. Ньюту не хочется признавать, что без помощи он уже не способен передвигаться. С каких пор он не способен признать перед другом слабость? Тина как бы передаёт: ну что же, ты совсем исхудал, мне это будет легко. Она протягивает руку с осторожностью, как перед экзотическим зверьком. Но она не подойдёт ближе: пусть делает первый шаг, пусть заставит своё тело повиноваться. Ньют, опираясь на кровать, всё-таки подбирает всего себя и ковыляет к Тине. Педагогический успех.

…

— Дышишь? Подожди, не открывай, — ведёт голос брата. Тёплые сухие пальцы смахивают что-то с лица, затем грубая, скребущая ткань проходится вдоль ресниц туда и обратно. Пробирает сиплый кашель. Сквозь него видно осунувшееся и пыльное. Царапины, кровоподтёки. Мутно-греюще осматривают глаза, но руки — уверенно прощупывают, мгновенно находят боль и добиваются вполне живого хрипа. Тесей подтаскивает брата к себе. Ньют облокачивается спиной на его грудь и откидывает голову на его плечо. — Это просто рана, — шепчет старший в рыже-серую от жара и пепла солому волос. — Больно, но ничего серьёзного. Ложь. Его не выдаёт дрожь в голосе, только неправильный короткий вдох, но вместе с ним вздрагивает Ньют. Его потряхивает. Боль уходит глубже, растекается с ядом проклятья, стремится к сердцу. — Ньют, обычная рана, я сейчас всё исправлю. Вот, видишь, достаю зелье. Это очень просто. Обыкновенное зелье, давно у меня на поясе висит, потому что в нём ничего особенного нет. Вот оно-то нам и пригодится. Распространение проклятья остановлено. Первый пункт. Дальше — нужны целители. Враги ли, друзья ли там, наверху, — неизвестно. Тесей без надежд выпускает сигнальные искры, а после всё-таки усыпляет Ньюта. Без надежд он носится по госпиталю быстрее зуву, в два прыжка из конца в конец, с этажа на этаж: вы не видели? вы не слышали? вы не знаете? Но сами стены глухи, сами двери контужено хрипят, и качается в агонии, трясётся здание, заставляя койки кататься по полу и биться друг о друга, вызывая новые приступы и новые боли, помноженные на десять человек в каждой палате. Нужен был совершенно конкретный целитель и совершенно конкретный брат. Время не зло — тоже играет по правилам. Если тесно так человеку, не задыхается ли и время? А проклятие не мирилось со светом, оно пожирало, вечно голодное, отхватывая куски, несоразмерные пасти, и глотало, изжевав секущими рядами в мелкую стружку. Это тоже было по правилам. Тесей зацепился рукавом за дверную ручку и по инерции едва не отлетел назад. Что-то дремливо щёлкнуло в плече. Тут же оттолкнули в сторону: не видите — ранение. Вижу только пародию на аврора. Хам. Иди своей дорогой, мальчик. — Этот мальчик-пародия нашёл в подвале склад мёртвых магов, между прочим. Кажется, был там один, на тебя похожий. И снова в путь.

…

Ньют больше не вспоминал про «них» и отказывался от своих сил. Якоб проводил перед ним вдохновляющие лекции каждый день, утром и вечером, когда они переместили укрытие в его квартирку. Бедный Якоб, как он переживал. Надо развеять самообман, пусть хотя бы он знает правду, крохотный секрет. — Я умираю, Якоб. — Кто сказал? — на остаточной энергии выпалил тот. — Ну кто? Это какие-то личные ощущения? Ха! Да каждый не-маг чувствует себя так каждый день, чтоб ты знал! Вот сходил бы на завод, так там уж… — Никто, никто не должен знать, что я гнию. Если сохраню силы, поддамся проклятию. Лучше умереть, и быстрее. Что-то страшное хочет получить надо мной власть. — И оно сможет? Не верю. Почему не сказать кому-нибудь из наших? Ну хотя бы профессору Дамблдору! Разве он не сможет помочь? — Понимаешь, Якоб, я так хочу. Хочу, чтобы ты один знал и страдал. Временно, конечно. Но доставь мне такое удовольствие, поклянись, что не расскажешь. Иначе кто-то обязательно попытается вмешаться. Это недопустимо. Помучайся немного для меня. Прошу. — Нет, нет же, мы должны рассказать! Теперь-то обязаны! — Клянись. — Не могу! — Не сам, так я помогу… — Подожди, подожди, может, я могу помочь иначе? — …Вот только палочку достану.

…

А помогать уже некому. Ньют знал, что от него остались сущие крупицы. Приступы не прошли, лишь приняли иную форму. Он пропитался таким гневом, какого никогда не испытывал и не мог бы испытывать: не нашлось бы такой причины.

Возьми с собой. Нет. Почему? Опасно. Я справлюсь. Нет, ты ещё слаб. Дома тоже опасно. Это не то же. Я прикрою. Упрямый идиот. Как и ты.

Причин не было, но Ньют их вспомнил. Уничтоженный чемодан, разбитый горящий госпиталь, ваш брат? боюсь, на верхних этажах погибли все. Выбраться из замшелой каморки и убивать, убивать, убивать. Только б мучились так же. Только б мучились так же. Только б мучились так же. Мучились так же. Мучились. Ньют выпускает чёрный пламень без палочки, прямо из рук. Вздуваются и чернеют по телу вены, не каналами, но сухими ветвями в ночи. Это чистая смерть, без примесей: она стремительный воздух и твёрдый камень, ледяная вода и губительный жар огня. Свежий глоток, спёртая влага, безжалостно сжались лёгкие, высеклось в крови вострое имя и вонзилось в нутро. И чернел, и чернел пламень, подобный вековой тьме, вечной гибели. И тьма, и гибель обступили источник свой, но ещё тлело крохотное тепло. Они не успевали кричать, не успевали понять. Их конец не был похож на сон — им вечно гореть без тела. Хороший аврор — мёртвый аврор. Этот пусть мучается дольше остальных. Как славно, что магия превосходит физическую боль, но не возвышает тем, а, напротив, окутывает людей первобытным страхом, потому что и маг не всё способен понять, и прежде всего человек он, а уж вслед за тем вплетается в жизнь его эта престранная, почти безумная наклонность. Снег вихрится и стынет на коже. Теплом обдаёт, как водой в пустыне, только покалывает — нет его, но придуманное спасение сильнее реальности. Как добрался сюда? Не вспомнить. Удар — контратака.

Да ведь это я сам отразил удар, и чемодан… Нет, но как же Тесей?

— Живой? — скрипит за спиной. — Мне нравится. Крепко же к боли пристрастен мой пламень! Теперь ты — моё порождение, — с дрожью сдержанного наслаждения. Его образ преследует, длань его скользит по огню как по ветру, беспрепятственно проникает к шее. Перекрыв кислород, он упивается тлением. — Я открою все потаённые уголки твоей доброты. О, многие мечтают об этом! Надеются найти силу во зле. Но в них нет зла, они пусты и ничтожны. Это всё, чем наделила их природа. В тебе же — свет. А истинного света без тьмы-прародительницы не может быть. И вот я нашёл… Я нашёл настоящую гармонию!

…

По венам то синие, то чёрные вспышки: так живительным электричеством хлещет Отец нового мира. Обрушил гнев свой и возрождает праведников. — Вот что бывает, если прыгать выше головы каждый день своей жизни! — звучит в голове возмущённый Тесей. Даже видно, как он бьёт по воздуху пальцем, точно палочкой. Аврор с головы до пят. — Ты превзошёл себя по части неприятностей, Ньют. — хмурится, но не вскипает, терпение — их семейное достояние. Ньют судорожно смеётся. Снова до хруста сводит челюсть. Отрезвляет холод железной койки. Впиваются в щиколотки и запястья вздыбленные кусочки ржавых оков. Сырь подземелья перемежается с бархатным треском камина и пружинистым мягким диваном. Дамблдор держит дрожащую белую руку, направив палочку на вены, точно иглу капельницы. И каждый выдох в голос, в стон, отзывается в тремоло, меркнет под хрипом-вдохом. — Зачем Гриндевальду мой брат? Профессор, я не верю, что вы не знаете его мотивов или не можете хотя бы предполагать. — Пожалуйста, выйдите отсюда. Тесей выдерживает долгий строгий взгляд Дамблдора. Тесей всё-таки настоящий. — Сразу после вас, профессор. — Не время для разговоров, мистер Скамандер. — Уверен, разговор состоится сейчас же. — Вы отвлекаете меня. Кому от этого станет хуже? Вы подумали? — Тогда говорить будем тут. Пусть все слышат. Ньют протягивает к брату свободную руку. — Хватит, Тесей. Будь спокоен, всё кончится очень скоро.

…

— Можно? Тина невесомо опускает руки на его плечи и раздвигает края влажной от пота рубашки. На груди его чернота пузырится, уходит в самые недры, к сердцу, и током ворсистым расходится, нитями связывает. — Ты ведь знаешь, что я всегда буду рядом? Я всегда помогу тебе, Ньют. Он сдвигает края обратно и торопливо застёгивает пуговицы. — Спасибо, Тина. Мне как раз требуется твоя помощь. — Что мне сделать? Застыв, он долго смотрит в глаза, и Тине кажется, его темнота через этот взгляд перетекает и в неё. Перетекает и ложится пастозно поверх дыхательных путей. Наконец он улыбается, улыбается, как Ньют, чуть застенчиво, чуть скрытно и всё же тепло. — Я испытываю смертельную необходимость кого-нибудь убить. Ты кстати оказалась рядом, Тина. Я уважаю чужое время, поэтому поторопимся, ладно? Мне нужно как следует насладиться твоей смертью до того, как объявится профессор. — Брось шутки, Ньют, я же… — Я тоже серьёзно, — цедит тот сквозь помрачение. Пальцами он уже крепко сжимает её шею. — Тина, о, прекрасная Тина, долго терпеть не придётся, не переживай, пожалуйста! Видишь ли, такова необходимость, такова… Он трепетно целует её. И проскальзывает чёрный пламень, и охватывает сердце её, ноги слабеют, но рука на шее не позволяет упасть. Слабость. Конвульсии. Крик — лязг. Ньют бросает Тину на пол, как опустошённый сосуд, и добавляет огня снаружи. Тьма раздаётся по стенам и льётся проливным дождём.

…

Барабанит по крыше. С крыши в сток. Из стока бурная Ниагара, ледяная абстракция в податливой сочной траве. Затхлая заводь вбирает тяжёлый туман, выстланный по сознанию. Капля за каплей сквозь ржавые неуклюжие прутья — те же, что и под спиной — по склизким дорожкам на камень точёный — невыносимый гул, шумовая атака. Снова глухо: — Ньют! Ты не нас убиваешь! Он заставляет тебя выжечь себя, ему нужен сосуд! Очнись, я прямо здесь, перед тобой! Тесей. До чего приятный мираж. Какое приятное бессилие, полное гипнотическое расслабление. — Пустите меня к нему! Он умрёт!

Отпустить. Следите.

А вот и голос из снега. Скрипучий, как снег, с таким же прихрустом. Такой же холодный, и так же больно от него, как от снега, который долго держишь в руке на морозе. Тесей. На него отзывается сила. В тепле его рук она пробуждается, и Ньюту чудится, что он наконец нашёл реальность в обрывках, по которым метался. — Слушай только меня, — тон ровный, голос ниже, контрастирует, — Ты убиваешь в своих видениях — но жертвы и есть ты сам. Пока не сожжёшь всех нас в себе — он не остановится. Если сделаешь это — умрёшь. Что нам делать, как думаешь? — Убить его? — пьяной улыбкой отвечает Ньют. — Уб… Что? Не могу поверить, что это говоришь ты! За испуг старший брат тут же себя укоряет. Это не далёкая весть о надвигающейся гибели — а сама гибель во плоти, в нескольких шагах от них. Бояться поздно, нет, бояться — низко. — Разумеется. Да, давай его убьём, — смеётся сдавленно Ньют и всё продолжает поддакивать собственным мыслям. Тесей оглядывается на решётку и ловит насмешливый взгляд, но становится оттого лишь увереннее. — Убьём, — так звучит жёсткость, пророщенная на крови. — Сегодня. — Я люблю тебя, Тесей. Тишина. — Я тебя люблю, разве это не сильнее его? — продолжает хриплым, саднящим шёпотом, будто голос сорвал. Глаза в глаза. — Я могу разбить оковы его же огнём, который он поселил во мне. Могу разрушить стены. Огонь теперь мой, ты не знал? Я убью. Убью, как всех. И ты — что стоит герою войны всего раз ещё убить? — Прогони его, Ньют! Не верь ему! Чемодан уцелел, все внутри — живы! Наши все — живы! Не верь ему!

…

Багрится горизонт, забрызганный буро-оранжевыми облаками, устланный коралловой дымкой. Алая сырь на щеке, притяжение прессом промышленным уравнивает с нею. Трава на метры вокруг торчит хрупкими неосознанными обломками, а дальше — во все стороны сочленение неба с прахом древесных трупов, ещё потрескивающих, и сожжённых тел магов и существ. Рядом подпаленный огрызок с ладонь: снаружи глянец, внутри — обугленный узор с полосками и едва различимыми символами. Рядом изъеденный пламенем гиппогриф. У головы его оплавленный ботинок. Ньют пару раз хватает пустое пространство перед собой. Половина волшебной палочки торчит из бедра, струйка крови сочится, напитывая землю. Виновато глядит огрызок. Ньют — равнодушно. Так же равнодушно кричит, захлёбываясь режущим, жёлто-серым, застывшим. Крик, как палочка, только наполовину. Наполовину его, наполовину звонкий, но далёкий раскат, затопленный гром. Вдох — закрыть глаза. Выдох — открыть. Повторить три раза. Вдох…

Ньют? Ты уснул? Я тебе врал. Они были, теперь — нет. Но я-то есть, Ньют. Ты устал? Вот и я, представляешь, устал. Мы четвёртую ночь прячемся у Дамблдора в закромах. Он как раз вышел. И для чего, как думаешь? Ну? Есть идеи? Не стесняйся, даже если глупость. На самом деле глупость и есть. Говорит, я должен попрощаться.

А Тина, Ньют, она тоже вышла. Дня два назад вышла, так и не заходила. На кухне ночует. На полу. На полу, Ньют, как ты это допустил? Вот поэтому никто, кроме меня, не придёт прощаться с тобой. Ты приобрёл несвойственный тебе эгоизм, и он совсем не красит тебя, он тебе не идёт, Ньют.

Мистер Ковальски прячет у себя Куини. Изрядно похудел. Знаю, ты ему угрожал в бреду. Он не в обиде. Отважный человек, но теряет добрый дух. Это не его война, а он берёт на себя столько, сколько магл вынести от природы не способен.

Про остальных ничего не скажу, не то тебя совесть загрызёт. Опять будешь мучиться. А сторону выбрать всё-таки надо. Вижу, ты выбрал и не мог отпустить другую. Решился наконец? Я тут с тобой, как дурак, носился, укрытия искал, авроров, профессоров, ингредиенты — едва не раздвоился. А в мире-то знаешь что? Да там уже летучий порох от пепла не отделить. А сколько меня лечили! А ты всё спишь беспробудно. Увалень.

Это моя вина. Я допустил. Оба не могут действовать опрометчиво. Больше никто не смог бы тебя сберечь. Им только было очень удобно с тобой. Особенно Дамблдору. И вот, когда ты снова подставился, меня не оказалось рядом. А больше некому, Ньют, я знаю, больше некому.

Тесей прикладывает к своей щеке безвольную стынущую ладонь. — Тесей Скамандер плачет?

Плачет, плачет. Смейся там где-нибудь так, чтоб только я не слышал. Больше никогда.

— Ньют?..