Душа моя

— Что-то, Аленушка, будто город наш… захирел? — справился Илья, и под подошвой его сапога жалобно хрустнула какая-то деревяшка — бывшая раньше забором; а за забором этим рос когда-то огород, но теперь в рыхлой земле виднелись только жухлые лепестки тощего капустного кочана. — И двух месяцев не отсутствовал, а улиц родных не узнаю. Неужто басурманы какие небежали, пока нас на страже не было? Али Горыныч за старое взялся? — Никто не набегал, Илюшенька, — заверила его Алена. Прямо за их спинами медленно сложился чей-то трухлявый сарай. — Может, катаклизм какой? Река разлилась? Кровавый дождь с небес, саранча лютая?.. — но и тут его жена замотала головой: — Да нет, Илюшенька, никаких страстей не приключилось, так оно все… само… — она рассеянно махнула рукой, и тут Илья заметил у нее на рукаве дыру, а уж Аленка никогда прежде себе не позволяла выйти в люди в рваном платье. Что-то было нечисто: он даже принюхался — а ну как смрадом смертным повеет. Но пахло только чьей-то компостной кучей и давно неубранным хлевом. — А что князь-батюшка наш? — осторожно спросил Илья. — Он-то что говорит? Али казна наша пуста? — он кинул взгляд на шпиль дворца — тоже странно покосившийся и будто бы даже облупившийся от краски. — Наведаюсь-ка я к нему. Все равно отчитаться надобно, заодно и узнаю… — его не на шутку начинала беспокоить вся эта разруха: колтуны в гривах пасущихся на обочинах лошадей, выбоины на недавно перемощенных дорогах, истошный скрип колодезного журавлика… Едва, впрочем, он вошел во дворец, дорогу ему преградил Колыван. — А к князю нельзя, — зашептал он — и прежде, чем Илья успел бы вконец разволноваться, добавил: — Хандрит он. Никого не принимает. Печалится. — Есть от чего печалиться, — не мог не согласиться Илья. — Такой беспорядок повсюду. И все-таки поговорить мне надобно. — Но Колыван только жарче зашептал, заговорчески прикладывая к лицу ладонь: — Дык он ни сном ни духом про беспорядки эти. Сам из дворца ни шагу за последние недели, а мы и не рассказываем. Бережем, это самое… нежную психику княжескую, вот. Илья ясно дал понять лицом, что больше ничего скрывать не намеревался и крепко постучал своим большим кулаком в резную дверь княжеских покоев. Где это видано — чтобы правитель ничего не знал о том, что в собственном городе творится? Да и вообще — как это возможно, чтобы он не знал? Уж если и хандрить из-за чего-то — так разве не из-за упадка? В общем, голова у Ильи шла кругом, когда он наконец ворвался в опочивальню без приглашения. Князь лежал спиной к нему на своей кровати — прямо в сапогах и одежде; услышав шум, он только слегка пошевелился и воззвал самым жалобным своим тоном: — Кто там пришел? Колыван, ты? — Нет. Я пришел. А ну поднимайтесь, княже, — и без излишних прелюдий Илья хорошенько потряс того за плечо; и к легкому удивлению его, тот не подскочил, не запричитал о неподобающе грубом обращении с его светлейшей особой, а только приоткрыл один глаз и спросил еще жальче: — Чего тебе, Илья? — Да вы в окно, в окно посмотрите, — он распахнул тяжелые плотные шторы, и князь поморщился от ринувшего в хоромы солнечного света. — Как вы лежать можете, когда на улицах такое творится!.. — Да что уж там… хоть лежи, хоть не лежи… ничего не изменится, Илюша. Ничего. — Это что еще такое? — богатырь озадаченно покрутил головой, словно надеясь найти объяснение происходящему в потолке и стенах. — Откуда такие мысли, государь? Негоже уж лежать-то. Дела делать надобно… — Толку от меня никакого, вот тебе и мысли, — проворчал тот. — Почти до седых волос дожил, и вот, наконец… спустилось на меня озарение, что правитель я никудышный, и во всех моих решениях толку нет никакого. Даже Юлий, наверное, справился бы лучше, да что там Юлий — любой бессловесный осел… — так поразительно было слышать из уст князя столь уничижительные слова, что Илья даже глаза протер и мизинцем почистил ухо, а тот все продолжал: — Оборону организовать — едва удается. В казне доходы с расходами вечно не сходятся. О торговле и то договориться толком не смог, — князь расстроенно дернул бороду и повалился обратно на постель. В окно он по-прежнему не смотрел. Илья задумался и тоже запустил в бороду пальцы. Одно с другим никак не билось: если князь не ведал, что творилось в Киеве, то отчего так загрустил? А если узнает? Быть может, прав Колыван? И все только хуже сделается? Но как же и не рассказать? Тогда всему конец придет. — Что вы, князь, да вы и сами не представляете, как вы нам нужны, — наконец сказал он довольно неловким образом, потому что не умел вести таких обнадеживающих речей. Уж лучше бы он сразился с каким-нибудь чудищем… но нет, пришлось упражняться в красноречии: — Без вас все сразу же в негодность придет. Да вы же сердце города нашего. Душа его. Без вас все завянет, засохнет, исчезнет просто… — Душа, значит? — переспросил князь капризно, но уже с большим воодушевлением и от избытка чувств снова пошевелился и сел. — Как ты там сказал? Сердце города? Повтори-ка. — Сердце, сердце… — рассеянно пробормотал Илья. В его голове уже толкались странные подозрения. — Так что негоже вам печалиться попусту. Лучше это самое… пир какой-нибудь закатите, потешьте себя. А о казне не думайте, — говоря это, он сам себе не верил, и все же — что ему оставалось? Клин клином вышибают, в конце концов. — Пир, говоришь? — в глазах князя уже загорался робкий интерес. — Вообще, пир — это хорошо. Это можно. Исключительно для подъема боевого духа. Богатырь покивал, наблюдая, как правитель уже переодевался в дорого расшитый халат, как хлопал в ладоши, подзывая к себе Колывана, как отдавал распоряжения — что-то о яствах заморских и заколотых каплунах… И зачем только он его раззадорил? А если теперь все по наклонной и дальше покатится? Не умел Илья решать такие задачки, не умел. Ему бы мечом махать или, на худой конец, кулаками. Чувствуя, что и сам он уже готов был захандрить, богатырь подошел к окну. Прямо под ним распускался еще недавно казавшийся совершенно завядшим шиповниковый куст.