Танцор из "Лидо"

Сначала на бумаге появились высокий кружевной воротник в стиле, какой носили при Людовике 13, потом огромная грива волос, морда с клыками и, наконец, человеческие глаза в прорезях звериных раскосых глаз. — Это Чудовище? — спросил подошедший сзади человек. — Да. Невысокий, склонный к полноте, Кристиан Берар совсем был непохож на дизайнера, который постоянно сотрудничал с домами высокой моды: Пакэ, Эльзой Скиапарелли и Коко Шанель. У него были усы и борода, но в его светлых глазах было что-то удивлённое, почти детское. Не зря друзья его звали Бебе. В его рабочей комнате был постоянный беспорядок: везде лежали эскизы костюмов, рисунки, стояли макеты театральных декораций и это порядком раздражало его партнера Бориса Кохно. —Не сердись, Борис, —оправдывался Бебе, — когда я рисую — я думаю. —Ты рисуешь всегда, — ворчал Кохно. В конце концов, они договорились, что в своей комнате Бебе делает что хочет, но за пределы его комнаты этот бардак не выплёскивается. Кохно и Берар (воплощённый порядок и воплощённый хаос) много лет жили душа в душу и это лишнее доказательство тому, что противоположности сходятся. Его собеседника звали Жан Маре. Он был удивительно хорош в светлом пиджаке и бежевых шерстяных брюках. Берар придирчиво оглядел пиджак. — Повернись, — попросил он. Тот послушно повернулся. — А теперь обратно... Отлично выглядишь, прекрасный принц, пиджак тебе очень идёт, — подытожил впечатление Берар.—Впрочем, Чудовище всё равно намного чувственнее. В этом плане они несравнимы. — Гримироваться пять часов, чтобы на тебя пялились посетители кабаре? Я не настолько безумен. — А жаль. — Кстати, куда мы идём: в «Мулен Руж» или в «Лидо»? — В «Лидо». Там новая программа. Жозефина Бейкер и с ней какой-то красавец из Америки, новый ведущий танцор. Говорят, красив как греческий бог. — Даже красивее меня? Берар усмехнулся. Жанно кокетничает, конечно, но в меру. Ему все дружно говорят, что он ослепительно красив и прекрасный актёр. Но в начале его карьеры все так же дружно говорили, что он не актер, а красивый портновский манекен. А такие вещи не забываются. — Кто может быть прекраснее Чудовища? — Бебе, почему ты всё время вспоминаешь «Красавицу и Чудовище»? С тех пор прошло уже много времени. Ты завален работой. У тебя просто не должно оставаться времени на ностальгию. —Это мой пропуск в бессмертие, —грустно сказал Кристиан Берар.— Мода слишком быстро меняется. Всё, что я сейчас делаю, останется в лучшем случае в двух абзацах какого-нибудь учебника по истории моды послевоенной Франции. А костюмы из «Красавицы и Чудовища» вечны. И когда-нибудь, когда нас с тобой уже не будет на свете, люди будут смотреть этот фильм и восхищаться: «О, какие костюмы! Как они удивительно прекрасны! Кто же их нарисовал?» и прочтут в титрах «Кристиан Берар»… В тот день в «Лидо» был полный аншлаг. На выступление Джозефины Бейкер или, как её ещё называли «Черной Венеры», собрались все сливки парижского общества. Столики на мероприятия подобного уровня бронировался за два месяца вперёд. Берар заказал столик одним из первых и им досталось самое лучшее место.Оттуда они хорошо видели представление, а сами оставались в тени: Маре не любил, когда на него обращали слишком большое внимание. И вот, наконец, в зале погасли люстры, а на сцене наоборот вспыхнул свет и на огромной белой лестнице, ведущей на сцену появились «Bluebell Girls» —танцовщицы «Лидо», каждая в серебренной шапочке, украшенной перьями и в блестящих коротких платьях на бретельках. Они спускались попарно и каждая пара останавливалась на ступеньке с разных сторон лестницы. Заиграла музыка и девушки протянули руки к самой первой ступеньке, где в свете прожекторов появилась чернокожая женщина в прическе «бубикопф» с большими серьгами в ушах. На её белом коротком платье было нашито три ряда бахромы с белым люрексом. Белая, отороченная пушистым белым мехом, накидка прикрывала оголённые плечи. Белые туфли на каблуке завершали наряд. — Жозефина, Жозефина, — зашептались в публике и зал разразился аплодисментами. «О Париж, Париж, ты моя любовь», — с чувством пела певица, медленно спускаясь вдоль длинной лестницы и застыла на мгновение внизу. Тут грянул джаз и томная певица преобразилась. Рядом с ней появился танцор в белых штанах, белой рубашке и в серебряном пиджаке с бабочкой. Вдвоём они лихо отплясывали чальстон. Партнер кружил её в танце так самозабвенно, что казалось весь Париж, вся Франция, весь мир,вся планета завертелась, закрутилась только вокруг этих двоих. Танец кончился неистовыми аплодисментами. — Черная Венера как всегда обворожительна, —заметил Маре, — но надо признать — её партнёр ей не уступает. — Борис сказал, что хочет познакомить меня с ним. — Зачем? — Пока не знаю. Может быть, чистая благотворительность. Может быть несчастный молодой человек скучает в незнакомом ему Париже. — Скучает в таком женском цветнике? — Может ему хочется поговорить о чём-нибудь другом, а не только о женских нарядах. Маре засмеялся. — Ах так? Тогда да, Борис выбрал ему в твоем лице правильного собеседника! Второй акт должен был состоять исключительно из танцев Жозефины вместе с « Bluebell Girls». Поэтому Борис Кохно, как и обещал, появился в зале вместе с танцовщиком. Без грима тот выглядел моложе, чем на сцене. Маре вздрогнул. Юноша был похож на него самого в молодости, только более худой. Впрочем, сходство было все-таки не полным: он замечалось только с определённого ракурса. — Знакомитесь, звезда «Лидо» Джорж Райх, — торжественно сказал Кохно. Джорж Райх улыбнулся. Улыбка у него была очень милая. — Чересчур громко сказано, — скромно сказал он. — А это месье Маре и месье Берар. Мужчины церемонно наклонили головы в поклоне. — Садитесь с нами, — пригласил Берар. Маре поискал глазами метрдотеля. — Пожалуйста, бутылку Моэта. Метрдотель кивнул головой и поспешно отошёл. Спустя минуту появился официант, неся бутылку и высокие бокала для шампанского. — Давайте выпьем за знакомство, —предложил Берар. — В конце я должен буду ещё выйти на вызовы, — сказал Джорж Райх .— Поэтому мне не стоит пить. — Я бы не советовал вам, Джордж, спорить с месье Бераром, — улыбаясь, сказал Кохно. — Он самый страшный человек в Париже, с ним не стоит ссориться! — Неужели? — вежливо удивился Джордж Райх. — Конечно! Он работает с домами высокой моды.Обычно он удовлетворяет самым изысканным вкусам своих заказчиков. Но если вы будете его раздражать, он сделает так, что вам пошьют плохие брюки! Маре в свою очередь улыбнулся, поддерживая легкий разговор. — Борис, разумеется, шутит! Месье Берар в принципе не сможет так сделать. Будет задета его профессиональная честь! Он этого не снесёт и заболеет! Берар засмеялся. — У месье Райха такая великолепная фигура, что было бы непростительно одевать её в плохую одежду. — А месье Маре тоже страшный человек? — вдруг поинтересовался Джорж Райх. — Месье Маре актер. Что может страшного сделать актер? — Ну разве что… заговорить о политике? — Жанно, ты же не зверь в самом-то деле! Маре улыбнулся. — Нет, нет, самый страшный человеком среди нас месье Кохно. Ему ничего не стоит написать плохую рецензию на спектакль. — Да, — подтвердил Берар, — или раскритиковать мои костюмы. И тогда одна заказчица может сказать другой: «Никогда ничего не буду заказывать у Пакэ, они сотрудничают с Бераром, а он даже неспособен нарисовать нормальный костюм к спектаклю!» Джорж Райх посмотрел на часы и поднялся. — Прошу меня извинить, меня уже ждут. Был рад познакомиться. — Интересный молодой человек…— сказал Маре, когда Райх скрылся за дверью. — А по-моему, вполне ординарный. Впрочем, для американца он держится не так уж и плохо. — Бебе, ты до сих пор думаешь, что американцы кладут ноги на стол, пьют в салунах, плюют на пол и каждые пять минут стреляют друг в друга? — Есть очень точная цитата: «Бог создал людей, а Сэмюэль Кольт уравнял их шансы» — улыбаясь, заметил Маре. Кохно пожал плечами. — Есть ещё более точная цитата: «Замечательно, что Америку открыли, но было бы куда более замечательно, если бы Колумб проплыл мимо». — Полностью согласен. Я бы не смог жить в Америке, — Берар поднял свой бокал. —Выпьем за прекрасную Францию! Следующие две недели выдалась у Маре особенно напряжёнными. На него свалилось огромное количество дел. Но в конце второй недели он решил, что заслужил отдых, вспомнил о занятном юноше и решил ещё посетить «Лидо Паризьен». Жозефина Бейкер к тому времени уже уехала. Парижские выступления были первыми в её международном турне. Народу было поменьше, хотя программа была не менее интересной. Маре пришёл, когда на сцене появилась стайка розовых лебедей (их изображали грациозные девушки в легких розовых одеждах). Их клевал черный ворон, в котором Маре без труда узнал Джорджа Райха. Он налетал на каждую из девушек подобно вихрю и они как подкошенные падали на землю. Наконец ворон улетел. Лебеди пришли в себя, посовещались и решили дать ему отпор. Они скинули свои легкие одежды и остались в купальниках. Сплошная чешуя блёсток на них создавая иллюзию доспехов. Заиграл марш и девушки построились в два ряда. Они маршировали, высоко поднимая ноги, перестраивались в разные фигуры и в конце концов все одновременно сели на шпагат. И тут вернулся ворон. Он рассчитывал увидеть нежных девушек, а встретил воительниц, которые построились клином и стали наступать на него. Ворон не выдержал напора и поспешно улетел с поля боя. А девушки исполнили победный акробатический танец и под весёлый марш попарно ушли со сцены. И вдруг зал ахнул от восхищения. На сцену сверху медленно и плавно опустилась грандиозная люстра, на нижним ярусе которой стояли танцовщицы в сверкающих купальниках. Это было захватывающее зрелище, но увы! это был финал и это значило, что Маре пропустил почти всё представление. Но то, что ему хотелось, он увидел. После того как отгремели последние аплодисменты, он прошёл за кулисы и попросил служителя показать ему где находится гримерная Джорджа Райха. Служащий колебался: посторонним нельзя было заходить в грим уборные, но Жан Маре был, наверно, исключением? Перед тем как войти, Маре постучал, дождался ответа и вошёл в гримёрную. Джорж Райх был уже одет и собирался уходить. — Вы сегодня были неотразимы. — Рад слышать, — вежливо ответил Джорж. — Давайте спустимся вниз и выпьем по этому поводу по бокалу шампанского. — Спасибо, но у меня нет настроения. Я устал. Маре повысил голос. — Я не привык, чтобы мне отказывали. — А я не привык, чтобы меня заставляли. Всего хорошего. Монументальная фигура Маре закрыла единственный проход к двери. — Дайте мне пройти. — Мне придется применить силу, чтобы выпить с вами? Райх улыбнулся ему ослепительной улыбкой. — Отличный способ познакомится поближе, месье Жан Маре! — Вы знаете кто я? — Знаю. У меня есть парочка друзей, которые без ума от фильмов с вами. А мне они не нравятся. Они надуманные и старомодные. Ну что, по-прежнему будете стоять у меня на пути? Маре посторонился. — Проходите. — Вот и прекрасно! Надеюсь, мы больше не увидимся. — Как знать. Я очень настойчивый человек и очень не люблю уступать. Джорж Райх опять улыбнулся и открыл дверь. — Интрижки на одну ночь меня не интересуют, даже с такой персоной, как вы. Поищите себе другого. Тем более, это не проблема. Спокойной ночи. Прошло две недели, прежде чем Маре удалось появиться ещё раз около «Лидо Паризьен». Он заранее узнал, когда в «Лидо» заканчивается дневная репетиция, подъехал туда на своей машине и припарковался на улочке параллельной служебному выходу. Он старательно делал вид, что здесь по делу, ждёт кого-то из начальства, а не танцовщика младше его на 13 лет. За долгие годы Маре привык, что именно его внимания добиваются. Теперь, похоже, настал его черед. «Похоже, я схожу по нему с ума! Кто бы мог подумать...Вот если тогда Джорж не заупрямился и выпил бы со мной… было бы тоже самое, — невесело размышлял он. — Помогло бы только радикальное: если бы я остался дома и не пошёл в «Лидо» вообще. Тогда да, я бы не был сейчас в жалком и глупом положении. По правде говоря, я бы прекрасно прожил бы и без шоу Джозефины Бейкер. Если бы я только знал, к чему это приведет…сказал бы Бебе, что умираю от головной боли и предложил бы ему пригласить вместо меня кого-нибудь другого. Кто угодно с радостью бы согласился… А теперь я ничем не отличаюсь от восторженных школьниц, ищущей знакомства со своим кумиром. Пожалуй, я даже хуже. Те влюбляются абсолютно бескорыстно и дальше автографа дело не идёт. Я тоже влюблён, но мне нужно несравненно больше…». Джорж всё не появлялся и Маре попытался отвлечься от тяжёлых мыслей. В ближайшее время он собирался поставить в «Комеди Франсэз» « Пигмалеон» Бернарда Шоу. Хиггинса будет играть он сам, а Элизу молоденькая, но чертовски талантливая актриса Жанна Моро. Деспотичный, взбалмошный и обаятельный профессор фонетики Хиггинс был абсолютно другим, чем те герои, которых привык играть Маре. Да и с самим Маре он имел довольно мало общего. «Стою тут и чувствую себя как полный и законченный идиот. А вот Хиггинсу такие терзания совершенно точно были бы чужды. «Я намерен пригласить вас пообедать в ресторан, — сказал бы он. — «Если вы откажетесь от этого предложения, значит вы неблагодарный и бессовестный мальчишка, и ангелы в небесах станут лить слезы, глядя на вас»*. Интересно, что будет, если Джоржу действительно так и сказать?» — Настойчивый человек должен брать каждый день приступом мою гримёрку и посылать мне цветы утром, в обед и вечером, — услышал он прямо под ухом голос Джорджа, — а вы куда-то пропали. Я уже подумал, что вы погибли, не перенеся моего отказа. Глаза Маре засияли такой неприкрытой радостью, что Джорж даже улыбнулся. — Я и правда чуть не погиб. Мы снимали сцену смерти Станисласа, моего персонажа. Я падал приблизительно с такой же лестницы, что у вас на сцене, только ступени были мраморные. — Мрамор безумно скользкий, на мраморных ступенях можно расшибиться до смерти! — Можно, — согласился Маре, — мне так и говорили. Зато в фильме падение будет смотреться очень эффектно. Джорж поглядел на него насмешливыми глазами. — Вы ненормальный? — спросил он. Марэ кивнул, соглашаясь. — Мне это тоже постоянно говорят, так что вы не оригинальны. Обычно фраза звучит так: « Жанно, идиот, что ты делаешь?!» — И что, эта фраза как-то на вас действует? — Нет. Просто я к ней привык. Джорж коротко засмеялся. — Ну, раз вы всё-таки не погибли, давайте перейдём к делу. — Давайте, — весело согласился Маре. — Я думаю, что вы здесь не просто так. Что вы предложите мне на этот раз? — Предлагаю съездить к «Максиму». — Ого! Ставки повышаются. А потом вы отвозите меня в гостиницу и я всё-таки оказываю вам известные услуги? — А потом я вызываю вам такси и вы едите к себе домой. — Обед в «Максиме» влетит вам в копеечку. Смысл меня угощать? — Из принципа. Я уже говорил, что не переношу, когда мне противоречат. — Учтите, вам придется раскошелиться. Из меню я выберу всё самое дорогое. — Ну, а я не очень беден! — Ну что ж, в таком случае, я удовлетворю ваш каприз. А вы не боитесь, что разоритесь, если будете и дальше спускать на меня ваши деньги? Маре пожал плечами. — Вы что, против? — Почему против? Наоборот! Разоряйтесь! Занавес поднимали пять раз и это было много для пьесы, которая шла уже полгода, поэтому величественный Нерон, шествовавший по коридору к гримерной с надписью на двери «Жан Маре», был очень доволен. Зайдя в комнату, он снял с головы венок из дубовых листьев, отстегнул длинный красный плащ. Костюмер помог ему освободиться от остального костюма и унес всё вместе в костюмерную до следующего раза. Маре одел старый халат, сел к гримировальному столику с большим зеркалом и осторожно, с помощью тампонов и салфеток, стал снимать сценический грим с лица. И тут ему позвонили по внутреннему телефону. — Месье Маре! — сказал вахтер.— Вас спрашивает какой-то юноша, он очень настойчиво хочет с вами увидеться. — Как его зовут? — Месье Райх. — Пропустите его. Буквально через пять минут Джорж стоял на пороге гримёрной. Хозяин приветствовал своего гостя с нескрываемым энтузиазмом. — О, Джорж, здравствуйте! Никак не ожидал вас здесь увидеть. Заходите. Джорж аккуратно закрыл дверь и повернулся. Глаза его буквально метали молнии. — Какого черта вы вчера заранее заплатили за такси? Маре изобразил полную невинность. — А что вам не понравилось? — Вы имели в виду, что я так мало зарабатываю, что не могу сам себе оплатить такси? Или что я женщина, за которую платят? Маре закусил губу, чтобы не рассмеяться. — Я совсем не хотел вас обидеть. Но я знал, что надо сделать, чтобы вы стали сами меня искать. Собственно из-за этого я вас и пригласил. Вы мне простите это маленькое коварство? Джорж фыркнул, подошел к большому кожаному креслу сел в него боком и демонстративно забросил длинные ноги на подлокотник кресла. — Вот уж не думал, что когда-нибудь попаду в «Комеди Франсэз». Самое скучное место на свете! «О, сколь те счастливы, кто здесь, в уединенье, Ведет жизнь тихую, покорствуя судьбе, И в час, когда зефир трепещет в упоенье…» — продекламировал он, театрально приложив руку к груди. Маре попытался поймать взгляд Джоржа в зеркале. — Вы читали « Сирано де Брежерак»? — с удивлением спросил он. — Разумеется, нет, — отрезал тот. —Танцоров из « Лидо» интересуют только порнографические журналы. — А вы бы сами хотели бы сыграть Сирано? — Я не актёр. А вот вам бы подошла роль Кристиана. — Почему? — Потому что Кристиан несчастен, а вы всегда, во всех фильмах играете несчастную любовь. Может, кроме «Красавицы и Чудовища», но у него финал такой искусственный, что его смотреть противно. — Так значит вы какие-то фильмы со мной все-таки посмотрели? — А как не посмотреть, если тебя тащат силком в кино. Я подумал, что будет легче сходить, чем объяснять почему я этого не хочу. — Но вы, разумеется, высказали своё мнение? — Зачем приобретать себе врагов на пустом месте? Наоборот, я сказал, что мне всё очень понравилось, особенно финал. — К вашему сведению, финал у фильма должен был быть другим, трагическим. Красавица должна была не успеть вернуться вовремя и найти умирающее Чудовище, которое должно было скончаться у неё на руках, несмотря на все слёзы и уверения в любви. Но продюсер возмутился и фильм пришлось закончить счастливым концом. Джорж расхохотался. — Вот это мне нравится! Представляю себе, как кто-нибудь захочет поставить «Жизель» без сумасшествия Жизели. Это, мол, печально, давайте срочно переделаем! — Подождите, «Жизель»… это же не пьеса? — «Жизель» балет. Если кратко, то он про крестьянку, которая влюбилась в графа, сошла с ума и умерла. Неужели вы его не смотрели? Все балетные театры её ставят. Вы не любите балеты? — Почему же, люблю. — Небось страстно любите, в наше время все обожают балеты. Это же принято в обществе, так ведь? А потом все эти обожатели едут в «Лидо» и вся любовь к балету слезает с них как облезлая кожа. Потому что у нас в «Лидо» вечный праздник: вкусно кормят, шампанское рекой, весёлые девушки и минимум одежды на них. А я вообще как-то раз танцевал в стрингах. Столько комплиментов я ещё ни разу в жизни не слышал. Мне сказали, что у меня нагота как у юного Антиноя! Собственно у нас есть только одно ограничение: детородный орган должен быть закрыт. А всё остальное пожалуйста. — Хотите, сходим с вами на « Жизель»? — Лучше не надо. Я плохой спутник. Со мной невозможно смотреть балеты. Публика смотрит на достоинства, а я на недостатки исполнения. Я вас замучаю замечаниями. — Интересный у вас взгляд на балет. Может вы и сами танцевали? Глаза Джорджа весело блеснули. — Ну ладно, так и быть… открою мой секрет. Я начинал как классический балетный танцовщик. Правда, моя карьера была очень короткая: я окончил балетную школу, потом поступил в «The Ballet Markova Dolin». Меня там зачислили в кордебалет, на самую последнюю линию. В «The Ballet Markova Dolin» очень строгая иерархия. — То есть как? — Как бы это вам объяснить… Представьте себе, что вы играете в «Гамлете». Но не Гамлета, а стражника из стражи Клавдия с одной строчкой текста. Года через два вас повысят и вы будете играть начальника стражи, у которого текста целых три строчки, ещё года через два вам доверят Фортинбраса с шестью строчками! Ну и венец карьеры: Призрак отца Гамлета. Сколько там у него строчек? Это в лучшем случае. Так что перспективы у меня были самые тоскливые. И тут мне предложили подработать: на Бродвее ставили «Трехгрошовую оперу» и им были нужны танцоры. Я с радостью согласился! Тем более, что там я сразу стал танцевать солирующую партию. На основную работу я плелся как каторжник, а на подработку летел как на крыльях. И тут мне опять очень повезло. Наш бродвейский режиссёр смертельно поссорился со своим лучшим другом, нашим хореографом. Тот хотел долю со сборов, а когда ему отказали, хлопнул дверью и ушёл. Один танец остался не поставленным. Мне режиссер предложил: «Поставь хоть что-нибудь, учили же тебя в твоей балетной школе, 32 фуэте нам ни к чему, нам бы что-нибудь простенькое.» И остальные смотрят на меня с такой надеждой, что мне неловко было отказаться. — И что же? — А то, — гордо сказал Джорж, — что у меня до сих пор хранится программка «Трехгрошовой оперы» и там написано: «Танец нищих», постановка Д. Райха! Так что, когда наш режиссёр стал ставить следующий мюзикл, он с самого начала обратился ко мне. В мюзиклах главными являются тенора, басы и примадонна, а балетные всегда на вторых ролях. Но меня это совершенно не волновало, мне хотелось ставить танцы. Черта с два мне это кто-нибудь позволил бы в «The Ballet Markova Dolin»! И чем лучше шли мои дела на Бродвее, тем хуже они шли в труппе. Мне всё время казалось, что мистер Долин мною недоволен. Он мне как-то раз сказал: « Если ты не будешь как следует стараться, ты будешь всю жизнь танцевать в кордебалете». На это я ему ответил, что в кордебалете тоже нужно кому-то танцевать и что меня всё устраивает. Глаза Джоржа весело заблестели. — Ещё бы меня не устраивало! Мои интересы были совсем в другом месте! А потом мне повезло в третий раз. Я познакомился с одним типом и он предложил мне контракт на два года в «Лидо». Естественно, я согласился. Тем более, что контракт с «The Ballet Markova Dolin» у меня истекал и я был больше чем уверен, что я вылечу оттуда как пробка из бутылки. Но мистер Долин вызвал меня к себе и сказал: « Я доволен твоей работой и хочу продлить твой контракт ещё на год.» Я удивился, но подумал, что всегда считался безобидным ужом среди гадюк, так что ему, наверно, было жалко терять такой редкий экземпляр. В интригах я не участвовал, прибавки не просил, делал, что велено, стоял себе тихо «у воды» и никого не трогал… И тут я ему говорю: «У меня уже есть контракт, я еду во Францию». Он очень удивился. «Тебя, что, берут в «Гранд Опера»?» Джорж насмешливо улыбнулся. — Видели бы вы его лицо! На нём крупными буквами было написано: «Уж не проворонил ли я кого-то ценного?» Но я его разочаровал. «Меня берут в «Лидо Паризьен»! Он был поражен. «Как, в кафешантан?! Неужели ты согласен унижать святое искусство балета, кривляясь в ревю?!» «Ещё как согласен. Танцевать в ревю интереснее, чем стоять на задней линии в «Вальсе цветов». Тут, разумеется, он прочёл мне мораль, что я гублю себя и когда-нибудь мне будет горько, что я не использовал дарованный мне судьбою шанс… ну и так далее, всё, что говорят в подобных случаях. На том мы и разошлись. Я совсем не жалею. Ревю живее. Разнообразнее. Опять же, знакомишься с интересными людьми, а некоторые любители искусства могут помочь в продвижении по карьерной лестнице. Я ведь карьерист, месье Маре, да ещё какой! Это только в «The Ballet Markova Dolin» считали, что у меня нет амбиций. Они меня плохо знали и очень заблуждались на мой счёт! Можете начинать меня презирать, хотя я думаю, что и так произвел на вас отвратительное впечатление. — Нет. Не произвёл. Когда-то я был точно таким же, так что вы напрасно пытаетесь меня разозлить. — Тоже танцевали в стрингах? — ядовито поинтересовался Джорж. — Хуже. Меня фотографировали, как вы выразились, в виде юного Антиноя, а я потом рассылал эти фотографии режиссерам в надежде, что мной заинтересуются и дадут мне роль статиста. — Как и с детородным органом тоже?! — Было один раз, но эту фотографию я оставил себе на память. Лично вам могу показать, если хотите, но только у меня дома. Такие вещи я с собой не ношу. — В сейфе небось держите? Вы прямо меня заинтриговали… — Интересно, что вы так хотите увидеть. Вот там, — Маре указал на низ живота, —за эти годы ничего не изменилось. — Вы имеете в виду, что я это могу посмотреть вживую? — ничуть не смущаясь, сказал Джорж. — Но вы в те годы были действительно красивы. Это должно было смотреться эффектно. Маре с трудом сдержал улыбку, хотя комплимент был так себе. — Большое спасибо. — Интересно, каково стареть с такой внешностью? — Если бы я не старел, я бы всё время играл одни и те же роли. Это очень здорово, но в конце концов надоедает. Мне не улыбается играть Ромео до пятидесяти лет. Ну что, поехали, решайтесь быстрее, мне домой хочется. — Приставать ко мне не будете? — Не буду. Подожду, пока вы ко мне приставать начнёте. Я вижу, я понемногу начал вам нравиться… — У вас слишком большое самомнение. — Естественно! Люди с маленьким самомнением навсегда остаются статистами! В гостиной городской квартиры Маре было большое окно-фонарь.Около него стояло два мольберта: один пустой, а на втором стояла незаконченная картина с пейзажем. — Что будете пить? — Чай. — А что, боитесь, что я вас подпою и обесчещу? — А что, чая нет? Денег на жизнь не хватает? Когда Маре вернулся с подносом, на котором стоял чайный сервиз в стиле арт деко, Джорж с большим интересом рассматривал пейзаж. — Это ваша картина? — Моя. — Очень неприятная. — Правда? А Пикассо понравилась! — Он вам льстит! Маре рассмеялся. — Каждый зритель имеет право на собственное мнение. Ваше мнение искренне, приятно, что оценка знаменитостей не имеет для вас никакого значения. А вы думали, я обижусь? — Честно говоря, да. Не понимаю, почему вы терпите с моей стороны откровенное хамство! — Может потому, что я когда-то и сам хамил. — Кому, например? — Например, Жану Кокто. — Каким образом?! Вы на ногу ему наступили и не извинились?! Да как вы посмели! Это же вольнодумный акт! — А вам это действительно интересно? — Ну, я же пока вас слушаю… — Видите ли, мои попытки устроится статистом не приносили успеха и я понял, что надо опираться на что-то ещё, кроме внешности, и решил окончить актерские курсы. В те годы самыми знаменитыми курсами были актерские курсы Дюллена. Они же были самыми дорогими, но тем, кто играл у него в театре в массовке, Дюллен делал скидку. Я быстро понял, что у Дюллена кроме массовки мне ничего не светит. На каждое место была целая очередь из безработных актёров и все они играли лучше, чем я. И тут девушка, которая училась на других курсах, предложила мне участвовать в спектакле «Царь Эдип». У них был выпускной спектакль и им не хватало мужчин. Ставить спектакль должен был Жан Кокто. — А зачем ему были нужны совсем молодые актеры, разве нельзя было взять других, более опытных? — Жан хотел, чтобы постановка была эпатажная, а в таких случаях всегда бывает скандал и плохие отзывы в прессе. Ни один серьёзный актер ни стал бы так рисковать своей репутацией. Я, например, играл человека из хора. Кроме бинтов и трусов на мне ничего не было. А бинты были расположены таким образом, что создавалось впечатление, что на мне ничего вообще нет. Про этот костюм говорили, что он даже круче, чем порнографические открытки. Так что зрители при виде меня нервно хихикали и отводили глаза. — И это фото вы мне покажете? — невинным голосом спросил Джорж. — Обязательно. У меня вообще есть довольно много компромата на меня самого. Есть смысл показать вам всё и сразу. — С большим удовольствием посмотрю. Ну а дальше? — У меня есть вредная привычка: я сам не опаздываю и терпеть не могу, когда опаздывают другие. Даже вам это с рук не сойдет. — Правда? Интересно проверить! И что вы будете со мной делать? — Говорят, у танцоров очень развитая фантазия. — Говорят. — Ну так напрягите её! — Я прямо теряюсь в догадках! — Так вот… Прослушивание было назначено на четыре часа, — продолжал Маре, —занятие у Дюллена начинались в пять. Я никак не мог опоздать к Дюллену, это было абсолютно исключено. Я нервничал и всё время смотрел на часы. Без пятнадцати пять Жана всё ещё не было.Тогда я сказал: «Я ухожу. Я его ждал. Теперь, если он придёт, пусть подождёт меня». Через два часа я пришёл обратно. Я ни на что не надеялся, думал, что все уже разошлись и я приду к закрытой двери. Но Жан был там. Я сказал ему: «Я думал, вы уже ушли»… А он ответил: «Ну, вы же просили меня подождать!...» — Какая трогательная история! —съязвил Джорж .—Но скорее именно он нахамил вам всем, опоздав на час. Нет, я конечно, могу понять: вы никто, а он Жан Кокто. Его дела поважнее ваших! — Вы неправы! Однажды его 30 минут ждала даже Тамара Карсавина… Почему вы опять смеетесь? — Я попытался себе представил эту ситуацию относительно труппы, в которой я танцевал: prima ballerina assoluta Алисия Маркова изволит дожидаться кого бы то ни было, хотя бы и Жана Кокто! Да если бы он опоздал хотя бы на две минуты, он был бы немедленно удавлен её шёлковым шарфом в присутствии всей труппы, чтобы впредь неповадно другим! И вдруг лицо Джоржа побелело. — Что с вами? —обеспокоенно спросил Маре. — Кольнуло, — сдавленным голосом произнес Джорж . — Не обращайте внимания, пройдёт. — Где кольнуло? — В боку. — И давно колет? — Время от времени, со вчерашнего вечера. Не смотрите на меня такими встревоженными глазами, я этого терпеть не могу. Маре встал. — Пойдёмте. — Куда? Они прошли по коридору и оказались в спальне, львиную долю которой занимала огромная кровать. Маре подошёл к шкафу и вынул пижаму. — Раздевайтесь и ложитесь. — Вот ещё, буду я у вас валяться. Вызовите мне такси. — Хорошо, — не стал спорить Маре и вышел. Но вместо того, чтобы вызвать такси, он позвонил по совсем другому номеру. — Привет, Поль, ты не смог бы подъехать ко мне? У моего друга колет бок. Он говорит, что со вчерашнего дня колет время от времени. Судя по тому, что я видел, болит сильно. — Это нехорошо. — Поэтому и звоню. Надеюсь, я тебя ни от чего важного не оторвал. — Разве что от семейного ужина. — Прости, я, как всегда, не вовремя. Послышался мелодичный женский смех и вопрос «кто это?». — Это Жанно. В ответ прощебетали что-то приветственное. — Эмили передает тебе привет и приглашает в воскресенье на ужин. Удивительно все-таки, как ты действуешь на женщин! — Ей тоже привет! — Эмили, тебе привет от Жанно! Послышалось восклицание. — Дорогая, Жанно просит меня приехать, нужна моя помощь как врача. Нет, нет, не беспокойся, с Жанно всё в порядке. Помощь нужна его другу. Хорошо, дорогая, я постараюсь приехать обратно как можно скорее. Жанно, я еду. Буду минут через десять. Когда доктор в белом халате и докторским саквояжем в руках вошел в спальню, Джорж, полностью одетый, упрямо сидел на краю кровати. — Меня зовут Поль Дайсон, — представился доктор. — Я терапевт. — Очень приятно, — сказал Джорж безрадостным тоном. — Ну, я вас оставляю, — бодро сказал Маре. — Не буду вам мешать. И он вышел. — Снимите рубашку и брюки. Ложитесь на спину, — скомандовал врач, — и скажите мне когда будет больно. С каждой минутой выражение доктора лица становилось всё мрачнее. — Одевайтесь, — наконец сказал он. — Я считаю, что вам стоит поехать в больницу. Джорж покачал головой. — У меня через четыре дня премьера. — Кто вы по профессии? Актёр? — Танцовщик. — Я ничего не смыслю в балете. По-моему, танцовщики прыгают, вертятся и поднимают партнерш? — Я танцую в кабаре. — А есть принципиальная разница? Вы будете кого-то поднимать? — Конечно. — Вам нельзя никого поднимать, пока вы не пройдёте обследование. Возможно, у вас аппендицит. — Что значит нельзя? — Это значит, что вы должны оставаться в кровати и вот именно здесь. Иначе я за вашу жизнь не ручаюсь. Максимум, что вы можете сделать — это дойти от кровати до туалета. Ни о каких танцах не может быть и речи. — Вот это здорово! Я не могу болеть, понимаете, просто не имею права. Пропишите мне какое-нибудь обезболивающее и всё! Врач нахмурился. — Молодой человек! — холодно сказал он.— С чего вы решили, что вы что-то можете мне советовать? Вы закончили медицинский институт? — Нет. — Возможно, у вас имеется какая-нибудь медицинская специальность, например, медбрат? — Нет. — Тогда будьте любезны выполнять мои предписания. Всего доброго. Маре стоял за дверью. — Ну что? — Жанно, твой друг герой, но чувствую, я буду разгребать последствия его героизма. Ни в коем случае не дай ему уйти. Запри его у себя дома, по крайней мере, будет кому вызвать скорую. С утра я буду у тебя, посмотрю его, будем решать вопрос. Скорее всего придётся его госпитализировать. Маре пошёл проводить Поля, а потом заглянул в спальню. Джорж всё-таки переоделся в пижаму и уже лежал на высоких подушках. Он сердито глянул на вошедшего Маре. — У вас есть любимый спектакль? — «Британник». Я там играю Нерона. — Можете вы себе представить, что вы не явились на премьеру «Британника»? — Нет. — А если температура под сорок? — Такой вопрос вообще не стоит! Но у нас разная ситуация. Я играю главную роль, вас же можно заменить. — Да вы смеётесь! Это не так просто: ввести человека в последний момент! — Я мог принять антибиотики и получить передышку на несколько часов, а вы можете умереть прямо на премьере! — Меня учили, что я должен отыграть премьеру в любом состоянии и выйти на вызовы! — отрезал Джорж .— А дальше уж как пойдет! Отпустите меня. Обещаю вам, что если я умру, вы узнаете об этом одним из первым. — Послушайте, Джорж! «Лидо» —это не «Комеди Франсез».Это совсем другое. В «Лидо» люди ездят веселиться. Смерть танцовщика прямо на сцене — удар по репутации заведения. Может быть его после этого вообще закроют. Это если ещё не говорить о том, что ваши родственники непременно затаскают директора «Лидо» по судам. На себя вам плевать, но дирекция точно ничего плохого вам не сделала. Глаза Джоржа зло сверкнули. — Тошнит меня от вашей Франции. Заработаю денег, уеду обратно в Америку. Буду выступать на Бродвее. А сюда ни ногой. Хорошо, где у вас телефон? Надо предупредить их… Маре рассеянно скользнул взглядом по расписному стеклянному потолку— гордости ресторана «Mollard». «Удивительно… Здесь всё осталось таким, каким было в том году, когда меня впервые привёл сюда Жан… » «Mollard» был один из первых ресторанов в стиле арт нуво. Расписные стеклянные панели эффектно смотрелись на фоне красного дерева и эта же гамма повторялись в дизайне: красные стулья, белые скатерти и красные салфетки. Популярность «Mollard» была фантастической. Даже теперь, спустя столько времени, ресторан был из тех, которые рекомендуют туристические справочники и это значило, что вечером здесь было некуда яблоку упасть. Но позавтракать или пообедать в относительном одиночестве здесь было очень приятно, особенно если это делать в компании друзей. Последнее время компания друзей состояла из него, Бориса, Бебе, восходящей звезды от кутюра Пьера Кардена и Жана. Впрочем, Кокто как раз таки не было. Всем на удивление, он купил дом в деревне и теперь в нём обустраивался. Он даже завёл там фруктовый сад и нанял для него садовника. И это он, сугубо городской человек, на которого сельская идиллия неизменно нагоняла тоску!.. На вопрос, что за странная причуда на него нашла, он ответил, что в последнее время только в деревне его посещает вдохновение. В чем-то он прав, вдохновение может посетить в самом неподходящем месте. Бебе, например, оно почему-то неизменно посещает в ресторанах. — Бебе, тебя кто-то обманул: салфетки на столе лежат не для того, чтобы на них рисовать! — в очередной раз выговаривал любовнику Кохно. — Борис, пока мы доберёмся до дома, я всё забуду, — кротко отвечал Берар. Такие разговоры Маре слышал не раз и не два, и у него давно создалось впечатление, что для Бориса и Бебе это своего рода ритуал. А «Mollard» почему-то особенно располагал к ритуалам. У него и Жана ужины в «Mollard» были всегда предвестниками ночи любви. Они обычно сидели в самом углу, там, где был единственный в этом зале столик на двоих, а потом уезжали домой. В Кокто сочеталась умение романтично ухаживать и полное бесстыдство в постели. Чего они только не перепробовали… А интересно, а каков Джорж в постели? Что он любит, от чего предпочитает уклоняться, что для него категорически неприемлемо? Тут, прерывая мысли Маре, к ним подошёл официант. Он вслед за другими сделал заказ, а когда ещё раз машинально посмотрел на двухместный столик, то увидел, что за ним сидят двое мужчин. Одного из них он сразу узнал, это был Джорж. На втором был стандартный костюм, в котором было принято посещать «Лидо»: черные брюки, белая рубашка, галстук бабочка и чёрный пиджак и надо ему отдать должное: это всё на нём смотрелось превосходно. Они разглядывали меню, оживлённо разговаривали, Джорж улыбался и, как показалось Маре, с обожанием смотрел на своего собеседника. Тем временем Берар набросал очередной костюм. —Значит так, Пьер, силуэт такой: широкие плечи, узкая талия, пышная юбка по колено. Согласен? —К этому подойдет большая круглая шляпа, — Пьер в свою очередь взял ручку и дополнил рисунок. — Как вариант, — согласился Берар. — Боже мой, вас уже двое! Пьер, бери лучше пример с Жанно. Он тоже художник, но он же не рисует на салфетках! — Зато он смотрит куда-то вдаль с задумчивым видом. Берар проследил его взгляд. — Ага! Там сидит этот мальчик из «Лидо», Джорж Райх, а его спутника впервые вижу… Одет очень стильно. И очень не дешево. Красавец мужчина, наверное, покоритель женских сердец. — А может быть, мужских? — Если мужских, то прекрасный Джорж, вероятно, первый в длинной очереди. Оба рассмеялись и опять склонились к салфетке. —К этому платью должны быть сумочка на цепочке и туфли на устойчивом каблуке. Всё вместе смотрится очень женственно. Это стоит попробовать. — Жанно, ты уже полчаса не открываясь на них смотришь! В конце концов, это невежливо! Жанно? Жанно? — позвал Кохно. — Что-то не так? Маре вздрогнул. —Я просто задумался, — сказал он.— Пойду-ка я покурю. Маре вышел на террасу и сел за первый попавшийся столик. Курящих было мало и он благословил прохладную погоду, из-за которой большинство курильщиков предпочитало сидеть в курительном салоне. — Здравствуйте, — раздался тихий голос за спиной. Маре обернулся. — Добрый день, Джорж. Как вы себя чувствуете? — Благодарю вас, всё хорошо. Маре курил и старался не смотреть на Джоржа. А Джорж думал о чём-то приятном: на его губах застыла мечтательная улыбка. Он докурил сигарету и вынул из пачки следующую. Тут подул легкий ветерок, но его было достаточно, чтобы помешать Джоржу зажечь спичку. — Черт! — сказал Джорж. — Вы не поможете мне прикурить? — Охотно, — сказал Маре. Он зажег спичку, но Джоржу никак не удалось прикурить, поэтому он сжал руку Маре своими пальцами. Это был первый раз, когда Джорж дотронулся до него. Раньше это бы вызвало у него прилив надежд. Но не сегодня, когда он наконец увидел своего счастливого соперника… Как у них там в Америке говорят: «проигрывай, улыбаясь?»… Он действительно улыбнулся Джоржу и произнёс: — Вас, наверно, уже заждался ваш спутник? Джорж насмешливо улыбнулся. — Навряд ли! Он беседует с вашими друзьями. Как только вы ушли, он вдруг увидел месье Берара и месье Кохно и на весь ресторан радостно закричал: «Так это же Бебе и Борис!» . Они оказались друзьями молодости и сейчас заняты воспоминаниями. Я сначала слушал, но когда они заговорили о Жане Кокто, понял, что это надолго и ушел курить. А вас интересует мой спутник? — Джорж кинул на него проницательный взгляд.— Его зовут Жан-Пьер Омон, он тоже актёр. Мы одно время в Нью Йорке жили на соседних этажах. Странно его было здесь встретить. Мир тесен: два американца, жившие по соседству и прочти не пересекались, встретились в Париже. А что, вы подумали, что он мой любовник? Он неплохо выглядит для человека, родившегося в одиннадцатом году, но он староват для меня. Сигарета чуть дрогнула в руке Маре, но он ответил спокойным голосом: — Вы совершенно правы! Для вас он действительно слишком стар. — А кто этот высокий красавец, который всё время рисует на салфетках? — в свою очередь полюбопытствовал Джорж. — Пьер Карден, модельер. — Вы представите меня ему? — Конечно. —Тогда быстрее пойдём к вашим друзьям, мне не терпится с ним познакомиться. Через некоторое время Маре почувствовал себя лишним. У Жана Пьера Омона, Берара и Кохно оказалось много общих воспоминаний: спектакли, смешные ситуации, глупые и умные рецензии на постановки пьес и так далее, без конца. А Пьер Карден излагал Джоржу Райху свои впечатления от просмотра программ «Лидо». Тот хохотал и выглядел абсолютно счастливым. —У меня разболелась голова, — наконец объявил Маре, — я еду домой. —Тебе нельзя столько курить, Жанно, — наставительным тоном произнёс Кохно, — и надо больше дышать свежим воздухом. —Вот я и хочу прогуляться. Счастливо оставаться. Маре последовал совету, но он не стал гулять в пыльном Париже, а поехал дышать свежим воздухом в свой загородный дом в Марн-ля-Кокетт. Но мрачное настроение его не покидало и дело, разумеется, было не в недостатке свежего воздуха. «С Пьером он сразу же нашел общий язык, со мной он холоден, язвит и создается впечатление, что моё общество его тяготит. Жан-Пьер Омон всего на два года старше меня… Не всё ли равно одиннадцатый или тринадцатый год? Он, наверно, считает меня чем-то вроде пожилого дядюшки. Сколько ещё будет продолжаться моя противоестественная зависимость? Я сильный человек, неужели я не смогу положить ей конец?..» Садик позади « Комеди Франсез» был небольшой. В основном он использовался актёрами как курилка в перерыве между репетициями. Он был разбит вокруг огромного дуба с здоровенным голым суком, который торчал прямо над единственной скамейкой. Выглядел сук угрожающе. Всякий нормальный человек передвинул бы скамейку от греха подальше. Но скамейка была сделана из декоративного камня и намертво врыта в землю. Актеры называли её «торжество патриархата»: ни одна актриса не рисковала на неё садиться. Около скамейки стояли Жан Маре и Жанна Моро и горячо спорили. Репетиция уже закончилась, но Маре, когда он загорался какой-то идеей, было не так-то легко остановить. — Поцеловать девушку можно из любого положения! — доказывал он.— Хиггинс очень эксцентричен, он не верит своим чувствам и поэтому ломает комедию. Жанна, сейчас я залезу на дерево и свешусь головой вниз, а ты попробуй поцеловать меня. Жанна не видела в этом замысле ничего хорошего. — Жанно, ты порвёшь свой новый свитер и всё. — Если это тебя смущает, я его сниму. — Мне вообще не нравится эта затея. Я не хочу с тобой целоваться из такого положения. Если ты упадешь, ты сломаешь себе позвоночник и останешься инвалидом. Или мне сломаешь позвоночник и я останусь инвалидом. А я совсем не хочу быть инвалидом! — Я не упаду. Сук очень крепкий. У нас всё получится. На глазах у Жанны появились слёзы. И тут пришла помощь, откуда не ждали. — Возможно, я смогу помочь? Прекрасный юноша в ореоле своей блистательной красоты возник неизвестно откуда. Быть может, он стоял здесь давно и только спорщики в своём увлечении его не заметили. Маре ничего не ответил, залез на дерево, обхватил ногами сук и свесился вниз. Юноша встал одним коленом на скамейку и крепко прижался губами к губам Маре. Несколько минут они оставались в этом положении, а потом он медленно отстранился. — Жанно, девушка права. Из этого положения действительно трудно целоваться. Я хотел страстно поцеловать тебя, но поцелуй получился чересчур холодным. Маре подтянулся и спрыгнул с дерева. — Для Хиггинса и такой поцелуй достижение. Нужно будет добавить мизансцену у окна, где Элиза пробует его погладить по волосам, а он будет с ужасом вжиматься в стекло, пытаясь уклониться от её руки. — А ты кто? — спросила Жанна, поражённая всем увиденным. — Друг Жанно. Меня зовут Джорж. — Ты тоже актер? — Нет, я танцовщик. — Вот поэтому у тебя и получилось, —убеждённо сказала Жанна.— А я не балерина. И в пьесе нет поцелуя, Жанно! Нельзя играть то, чего нет. Ты уверен, что Элиза влюблена в Хиггинса? Ты бы мог полюбить человека, который резок с тобой и говорит тебе неприятные вещи? Воцарилась пауза. Маре почувствовал, что не только Жанна ждет его ответа. — Да, — твердо сказал он. — Я мог бы полюбить человека, даже если он со мной резок. — Иногда мне кажется, что ты ненавидишь себя, — задумчиво сказала Жанна.— Прости, но это противоречит человеческой природе. А вот Элиза любит себя и это нормально. Тут Жанна посмотрела на свои маленькие золотые наручные часики и охнула. — Боже мой! Уже шесть! Я убегаю, у меня примерка новой юбки, я уже опаздываю! — Передай Пьеру Кардену моё крайнее неудовольствие. — Вот ещё! И не подумаю! До свидания, Джорж, надеюсь ещё увидимся, — кокетливо улыбнулась Жанна. — Пока, Жанно, до завтра! Маре сел на скамейку и закурил. — Рад вас видеть, Джорж! Как хорошо, что мы встретились!.. Я бы хотел поговорить с вами. — Где вы хотите поговорить? Ещё раз повышаем ставки и идём в «Lipp»? — Нет, прямо здесь. Я вас не задержу. Я считаю, что наше с вами знакомство должно закончиться. Джорж решил, что он ослышался. — Что?! —Я посоветовался с Жаном, разумеется, не называя ничьих имён, и он сказал, что нужно перестать встречаться с человеком, если он так явно этого не хочет. — Мило! Вы обсуждаете будущее наших с вами отношений с Жаном Кокто и он запрещает вам со мной встречаться? — Это совсем не запрещение. Это скорее рекомендация. Жан старше, намного умнее меня и гораздо лучше понимает ситуацию!.. — Он имеет на вас какие-то виды? — Ну что вы, мы уже год, как окончательно расстались. Поэтому я и начал эту авантюру, не подумав, что вы принадлежите к другому поколению и мы с вами вряд ли найдём общий язык. — То есть, он посоветовал вам найти кого-то другого, более подходящего? — Да. И он написал очень милое письмо, в котором он объяснил свою позицию. — Разумеется, вы его с собой не носите. — Конечно, нет. С какой стати? — Мне было бы очень любопытно взглянуть на это письмо… конечно, если вы не будете возражать. — Ну, я бы мог пригласить вас в гости, если хотите. Я понимаю, у вас с моим домом связаны не самые весёлые воспоминания, но это личное письмо и я бы не хотел, чтобы оно попало в чьи-нибудь чужие руки. К удивлению Джоржа, уже известная ему спальня оказалась проходной. За неприметной дверцей была маленькая комната, вся обставленная высокими книжными шкафами. Посредине комнаты находился большой массивный стол из дерева и большое кожаное кресло. — Так вот где хранятся ваши сокровища! Маре утвердительно кивнул. Он снял с самой верхней полки две толстенные папки, на которых было написано «Жан. Письма», сел в кресло и раскрыл одну из них. Из папки выпал листок, Джорж поднял его и нетерпеливо прочел строчки, написанные быстрым неровным почерком: «Мой возлюбленный Жанно, я теперь люблю тебя столь сильно (больше всего на свете), что приказал сам себе любить тебя только по-отцовски, и я хочу, чтобы ты знал — это не оттого, что я люблю тебя меньше, но, наоборот, больше.»* — Вот оно,— Маре протянул найденное письмо. — Спасибо, нет необходимости, я уже понял принцип. Какое поэтическое письмо! Какой прекрасный поэт и какой хороший человек! — Вы всё-таки это признали! — торжественно сказал Маре. — Как зовут его нынешнего любовника? — Вы ошибаетесь. У него нет никакого любовника. — Да ладно! Хорошо, как зовут его подопечного, того, из кого он ваяет гениального художника или актера. Он есть. Его не может не быть. — Вы, наверно, имеете в виду Дуду, Эдуара Дермита… Я уверяю вас, что с Дуду у него чисто платонические отношения! Джорж откровенно засмеялся. — Твой Жан Кокто никогда не объяснял тебе, что такое платоническая любовь? — Но по общепринятому мнению… — Можно посмотреть фото этого будущего гения? —перебил Джорж. — Да, конечно. Маре вынул альбом для фотографий. — Это пробы к новому кинофильму Жана, который будет называться «Орфей», — начал объяснять он. — Орфея буду играть я. Орфей — поэт, добившийся славы, признания, ставший национальным достоянием, но утративший вдохновение. А Дуду играет Сежеста — молодого поэта, нового любимца публики. — Нового любимца публики? Твой Кокто обожает символизм! Джорж положил перед собой две фотографии. — Значит, вот на кого он тебя променял… взгляни сюда: вот два изображения… Вы оба похожи на греческие статуи, но на разные: ты на Аполлона, а он на женоподобную нимфу. Откуда взялся этот Дуду? —У него было очень несчастное детство… — Понимаю! Мать пьянчужка, отец — игрок? С детства предоставленный самому себе, лишенный материнской ласки, он все глубже скатывался в болото большого города? Он не знал ни отцовской заботы, ни семейного уюта? И вот он стал человека без средств, жертвой собственных страстей? * — Ну да, приблизительно так и было… Джорж отошёл к стене. Плечи его тряслись. Казалось, он плакал. Маре осторожно обнял его сзади. — Что с тобой? Тебе опять плохо? Джорж повернулся к нему и вытер слёзы. — Нет, мне хорошо! Я просто никак не мог перестать смеяться! Твой Кокто явно не читал Брехта! Ну ещё бы! Брехт плебей, а этот аристократ духа! Поэтому любой проходимец может ему рассказывать про тяжёлое детство! А как они познакомились? Дуду стоял на пирсе с камнем на шее и печально смотрел на залив? — Нет, он работал у него садовником. Жан услышал о его безрадостном прошлом и принял в нём участие… — Можно и участие принять, если фигура хорошая и лицо ничего. Интересно, сколько ему лет, этому Дуду? — Он, кажется, 25 года рождения… — Старше меня всего на год… Этот Дуду проходимец, мерзавец, каких мало. А твой мудрый Жан Кокто полный и законченный осёл. — Никогда ещё не видел тебя в таком негодовании! — Меня возмущает, что он предпочёл тебе Дуду. Дуду не стоит даже твоего ногтя. Но…твой Кокто не дурак и быстро поймет, что прогадал и тогда опять заведёт старую песню про свою вечную любовь к тебе. Джорж сел на стол, пренебрежительно отодвинув обе папки в сторону, посмотрел Маре прямо в глаза и торжественно и серьёзно произнёс: — Раз и навсегда запомни: пока ты со мной, Кокто тебя не получит! Маре шёл вслед за Джоржем по довольно крутой лестнице без перил, ведущей на последний этаж. Сегодня был пройден очередной этап в их отношениях: в первый раз Джорж пригласил его к себе. Он жил под крышей в одном из флигелей трехэтажного дома. Дом был из тех, которых называют «типовая застройка». Ни одному туристу не пришло бы в голову сфотографировать это непритязательное, начисто лишённое живописности, здание. Дом был расположен вдали от туристских маршрутов, но в пешей доступности от метро, что играло для Джоржа куда большую роль. Кроме того, несомненным плюсом являлся маленький садик во дворе: большая клумба и скамейка. Квартира Джоржа состояла из двух комнат: гостиной и спальни. Она была единственной на площадке. Соседей по этажу у него не было. — Ну вот, здесь я и живу. Раздевайся и проходи. Стены небольшой гостиной были почти сплошь завешаны афишами программ «Лидо». Маре с любопытством рассматривал их. — А это что? — спросил он, остановившись около полочки с фотографиями. На одной из них в свободной позе стоял юноша в костюме балетного крестьянина. — «Жизель», —пояснил Джорж равнодушным тоном.— Я попросил моего приятеля из кордебалета меня отдельно сфотографировать, потому что мама не могла разглядеть меня на общих планах даже надев очки. — А это? На следующей фотографии стоял человек, одетый в лохмотья, со злым и пронзительным взглядом. — О, это! Это совсем другое. Это «Танец нищих».Наш режиссёр объяснил нам, что нищие Питчема гораздо хуже бандитов Мекки Ножа. Те просто убийцы, а эти эксплуатируют человеческое сострадание, поэтому они должны выглядеть особенно отвратительными. Маре перевёл взгляд с воплощения чистоты и невинности на зловещего оборванца. — Никогда бы не подумал, что это один и тот же человек! — Грим творит чудеса, тебе ли это не знать! Ну, хватит разглядывать фотографии. Пошли. И он потащил Маре в спальню, толкнул его на кровать и впился поцелуем в его губы. — Что, прямо так сразу? — произнес Маре, переводя дыхание. — А чего ждать? Маре посмотрел на него насмешливыми глазами. — Для начала ты мог бы предложить мне бокал вина. — А ты какое любишь? — Белый рислинг. Джорж поморщился. — Пафосная кислятина. Ладно. Только сначала я тебя свяжу. Джорж подошёл к шкафу и вытащил оттуда кожаный ремень. — А потом вольёшь рислинг мне прямо в глотку? Связывай, — не стал спорить Маре и сам протянул руки. — А теперь ляг. Джорж закинул руки Маре за голову и крепко затянул ремень за спинку кровати, оставляя его в полностью в беспомощном положении. — Вот и прекрасно, — сказал Джорж, подергав ремень и убедился, что руки связаны крепко.— Сейчас принесу рислинг. Маре улыбался. Ситуация явно его забавляла. — Заодно выключи входной звонок и сними у телефона трубку, — посоветовал он. Джорж кивнул и исчез из комнаты, а когда он вернулся обратно, с бутылкой и двумя высокими бокалами, Маре стоял у окна и заинтересованно рассматривал цветы во дворе. Расстёгнутый кожаный ремень валялся на полу около кровати. — Как ты это сделал?! Маре повернулся. — Мне понадобилось восемь минут и это очень много. За восемь минут освобождают и руки и ноги. Но я давно не практиковался. Этот трюк называется «освобождение от цепей». Когда-то давным давно, когда я снимался в «Кармен», меня обучали ездить на коне наездники из цирка. Меня больше интересовала джигитовка, например, скачка стоя о дву-конь или три-конь. Хотя «освобождение от цепей» мне тоже понравилось. Я далеко не Гарри Гудини, но элементарное делать умею, так что связать меня трудно. Меня можно связать только словом. — Дашь мне слово не менять положения, пока я сам не скажу? Маре пожал плечами. — Хорошо. Маре лежал на постели, полностью обнажённый, закинув руки за голову. — Твоё здоровье! — подняв бокал, сказал Джорж и выпил его. Очень скоро Маре признал, что он Джоржа недооценил. Он как-то упустил из виду, что за прошедшие три месяца не только он изучал тело Джоржа, но и тот не терял времени, и теперь очень хорошо знал как доставить удовольствие своему любовнику. Никогда ещё Джорж не вызывал в нём такого желания. Не стонать и не прикасаться к нему было просто немыслимо, но Маре мужественно заставлял себя хотя бы сдерживать стоны. Ему было бы легче, если бы он держался бы за столбики кровати, но об этом можно было забыть. Но тем не менее выход имелся, хотя и не вполне очевидный. Воспользовавшись тем, что Джорж целовал и гладил ему внутреннюю поверхность бедер и вроде бы полностью был погружён в этот процесс, Маре незаметно сложил руки в замок и со всей силой вцепился в пальцы. Голова маскировала изменившееся положение рук, а терпеть сразу же стало намного проще. Джорж немедленно оторвался от своего занятия и поднял голову. — Вернись в прежнее положение, — потребовал он. Маре вопросительно повел бровью. — Не пытайся меня обманывать, я всё вижу. Ты обещал. Я предлагал тебе альтернативу, но ты сам отказался. Тогда Маре закрыл глаза и из-за всех сил закусил губу. Только так он мог подавить рвущиеся из груди стоны. Вдруг он почувствовал, что язык Джоржа касается его нижней губы и что-то слизывает с неё. — Ты прокусил себе губу, —полушёпотом сказал Джорж и опустил его руки. В тот же миг Маре ловко вывернулся и навис над ним. — Ну что, наигрался? Теперь моя очередь! — Я смотрю, ты совсем не устал... Джорж лежал в грациозной позе спящей Венеры Джоржоне, только его глаза были открыты и смеялись. — А ты еле жив? Что, трудно было? Маре усмехнулся. — Ты поставил мне задачу, я её выполнил. Но в следующий раз сначала я поинтересуюсь, что конкретно ты имеешь в виду. — То есть, заманить тебя второй раз в эту ловушку будет сложно? Джорж сказал это с таким лукавым видом, что Маре не выдержал и поцеловал его в шею. — И часто ты мучил вот так своих любовников? — Это способ узнать, сколько их у меня было? — Конечно! И их имена, пожалуйста! Впрочем, зачем я спрашиваю? Наверняка одним из них был Жан-Пьер Омон. — В Жана-Пьера Омона я был влюблён, когда мне было шестнадцать лет. Но кто я был такой? Один из толпы восторженных почитателей. А у него в это время был роман с Марией Монтес, да я был тогда несовершеннолетним, так что даже гипотетически связываться с мной было бы для него чистой воды безумием. Но я это понял потом, когда у меня у самого появились поклонники. — И много их было? Джорж кивнул. — Много. Я никак не мог понять, что они во мне находили. По логике вещей им должны были нравиться солисты и премьеры, а не ничем не выделяющийся кордебалетный танцовщик. —Перед твоей красотой трудно устоять. Я, во всяком случае, не смог. — Это говорит только о твоей самовлюблённости. — Ты выглядишь ангелом... — Да? У меня всегда форма расходилась с содержанием. — А на самом деле ты был акулой капитализма? Джорж засмеялся. — А на самом деле к тому времени у меня уже имелся опыт постановок танцев на Бродвее, у меня были связи, водились деньги и я имел возможность послать подальше любого жирного кота. Кое с кем, но только с теми, кто мне нравились, я всё же играл в кошки-мышки. Но чересчур настойчивых я посылал сразу. Правда, делал это предельно дипломатично. — Со мной ты не церемонился. — Помнишь картину Рубенса, где Омфала крутит Геркулесу ухо? Она знала, что она ничем не рискует. К тому же крутить уши Геркулесу оказалось так приятно и увлекательно, что я чуть было не заигрался. Я рассчитывал тебя ещё немного помучить, но прекращение знакомства с тобой не входило в мои планы.Неужели ты действительно хотел со мною расстаться? — Да. — Интересно, кому я этим обязан, —сердито сказал Джорж. — Кристиану Берару. — Ему-то что за печаль? — Он попросил меня привести в порядок альбомы с фотографиями костюмов из «Красавицы и Чудовища». И так получилось, что пока я это делал, я очень много думал над отношениями Красавицы и Чудовища, даже больше, чем на съёмках. И я понял, что на самом деле Чудовище знал, что Красавица уехала навсегда и никогда больше не вернется. У неё была возможность вернуться, но Чудовище в это не верил. Но умирать не хочется даже Чудовищу и он послал за ней лошадь. Жан говорил, что это был жест отчаяния. Но мне теперь кажется, что это было ненужное унижение: зачем лошадь той, которая благодаря перчатке может мгновенно оказаться в замке? Я решил учесть опыт Чудовища и решил, что раз мне тебя никогда не добиться, то не стоит унижаться. Джорж стал медленно и ласково гладить кончиками пальцев лицо Маре: сначала одну бровь, потом другую, провёл пальцами по ресницам, закрывая глаза, очертил изгиб губ… — Красавица должна была вернуться. Ей этого котика понравилось гладить, он же такой приятный и мягкий на ощупь. Зверюга, конечно, вполне серьёзная, но, наверно, здорово мурчал и искрился. Мне даже показалось, что Красавица была разочарована появлением прекрасного принца, и я могу её понять: мяукать прекрасный принц может и сможет, а искриться явно не умеет. Не открывая глаз, Маре взял руку Джоржа и поцеловал её. — За что мне такое сказочное счастье?... Джорж положил голову ему на плечо. — Просто так… — улыбаясь, ответил он. В один прекрасный вечер, когда любовники довели себя до полного изнеможения, Маре вдруг сказал: — Жан хочет с тобой познакомиться. — Зачем? — Ему всегда были интересны мои друзья. —Ты представил меня ему как своего друга? Разумно с твоей стороны. — Теперь у тебя нет повода прятаться от него. Джорж сморщился. — Я о нём столько слышал, что мне кажется, что я с ним уже давно знаком. — Неужели тебе не интересно? Джорж обречённо вздохнул. — Интересно!.. Попробовал бы я сказать что-нибудь другое… Но видишь ли, я похож на тебя. А Кокто художник, он же замечает такие вещи. В нём может проснуться любовь ко мне…знаешь, такая, чисто отеческая… И совершенно напрасно, потому что я ему наотрез откажу. Не хочется, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. — Нет, нет, ты не прав. На свете нет человека благороднее Жана! — Опять!.. И где же несравненный Жан Кокто желает со мной познакомиться? — Он хочет посмотреть «Сирано де Брежерака»*. — Он хочет посмотреть, как я танцую Кристиана? Хороший выбор. На мой взгляд, па де труа Роксана- Сирано- Кристиан получилось на редкость интересным. Но твоему Жану, естественно, что-нибудь да не понравится. — В любом случае к его мнению стоит прислушаться. — Прислушаюсь, прислушаюсь… Куда я денусь?.. Надеюсь, он не растянет свою рецензию на два часа. Впрочем, я всегда могу её скрасить с помощью невинного флирта. Джорж приподнялся и поцеловал Маре в губы. —Не ревнуй. Меня твой бывший любовник не интересует, а вот Дуду, он да, пусть поволнуется! Эпохальная встреча состоялась в богемном кафе «La Coupole». Джорж опустил глаза (он знал, что ему это очень идёт) и изобразил волнение при встрече со знаковой фигурой французского артистического мира.Он подумал было изобразить радость Альбера при виде Жизели, но это показалось ему всё-таки чересчур. Он выглядел как сама скромность, а сам исподтишка разглядывал знаменитого мэтра. «Молодо выглядит, пожалуй, похож на Оскара Уальда. Нет, скорее на Дориана Грея.Интересно, на каком чердаке находится его таинственный портрет?..» Что касается Дуду, то стоило признать, что он выглядел неплохо.Но Джоржу не нравился «чересчур сладкий» тип мужчин. Больше всего его раздражала ямочка на подбородке «питомца» (как его Джорж сразу стал называть про себя).В свою очередь Джорж почувствовал, что неприятен Дуду. Между тем разговор каким-то образом переключился на живопись. Джорж улыбнулся Кокто своей самой очаровательной улыбкой. — Вы так интересно рассказываете о картинах. Может быть, у вас найдётся время и мы сходим в Лувр? Кокто не любил музеи, он как-то высказался, что музей «это морг, туда ходят для опознания трупов своих друзей». Но Джорж рассудил, что своего «питомца» он вряд ли образовывает с помощью цветных открыток. А музей — не самое плохое место для флирта.В ходе разглядывания картины можно соприкоснуться словно невзначай головами или руками. Можно шептать на ухо свои впечатления, под предлогом того, чтобы не мешать другим. Словом, возможностей хоть отбавляй. Коварный план, сложившийся в голове Джоржа был таков: вскружить голову Кокто, а потом поставить его перед фактом того, что он и Жанно любовная пара. Вот такая неприятность! Тогда и посмотрим кто благородный человек. И чем сильнее Кокто влюбится, тем будет лучше. Поэты должны страдать, иначе какие они поэты?.. Что касается Дуду, то его чувства Джоржа вообще не волновали.Черт знает, что этот Дуду наплёл о себе, но Кокто считал Дуду «природным человеком, чуждым порокам цивилизации» и « бесценным алмазом, нуждающимся лишь в огранке». По мнению Джоржа, Дуду был обыкновенный аферист. Так что пусть Кокто ищет себе другой алмаз, а Дуду возвращается в свою привычную среду обитания. Он будет изображать из себя «молодого человека, видавший лучшие дни или, если угодно, никак не думавший, что дойдет до жизни такой» и выбивать слезу (и деньги, разумеется) из сердобольных прохожих.* Но Кокто предложил другое. —Мой мальчик, — торжественно сказал он, — я предлагаю вам нечто гораздо лучшее. Такую необычную красоту, как ваша, надо обязательно запечатлеть. Кокто приобнял его за плечи и Джорж аж вспыхнул от удовольствия: «А это оказывается ещё проще, чем я думал! Если всё и дальше так стремительно пойдёт, то никаких проблем не будет.» — У вас очень интересное лицо, я хотел бы написать ваш портрет. Вы согласны? Джорж изобразил сверхъестественное смущение. — Кому же не захочется, чтобы его нарисовал сам Жан Кокто? Кокто понадобилось три месяца, чтобы нарисовать портрет. В свободное от работы время Джорж приезжал в Милли-ла-Форе и позировал. Он представлял из себя идеальную модель: мог сидеть долго в одном положении и при этом молчать, не отвлекая художника от работы. После сеансов Кокто обычно приглашал его пообедать, во время обеда постоянно шутил, а потом они долго гуляли по аллеям парка и Кокто рассказывал немало интересного о балете: о Сергее Дягилеве, русских сезонах, скандальном балете «Парад», балете « Голубой экспресс», главную роль в котором исполнял Антон Долин, и многом, многом другом. Поговорить Кокто всегда умел и любил, а тут нашёлся благодарный слушатель, который смеялся всем его шуткам и внимательно выслушивал все истории. Казалось, что между ними установилось полное взаимопонимание. Зато Эдуару Дермиту его визиты совсем не нравились, что с большим удовольствием констатировал Джорж. Однажды, во время обеда, в разговоре выяснилось, что программу «Лидо», шедшую уже год, Кокто из-за большой загруженности так ещё и не посмотрел, а Дуду её тоже не смотрел, но по другой причине: он никогда ещё не был в кабаре. Было решено восполнить этот ужасный пробел в образовании «питомца» и на следующий день Джорж забронировал им столик с самым хорошим обзором. Представление было великолепно. Сорок девушек и двенадцать танцоров поменяли за время представления двадцать костюмов, а Джорж сменил даже двадцать один костюм за счет сольного номера, в котором выглядел особенно эффектно, поскольку это был самый обнажённый из всех его нарядов. Кроме золотых трусиков и лёгких позолоченных сандалий на нем ничего не было. Увиденное совершенно не обрадовало Дуду, и Кокто, по-видимому, решил утешить его на свой лад— эротической фотоссесией. Он пригласил известного фотографа Хеберта Листа и тот запечатлел юного протеже известного мэтра вообще без всякой одежды на фоне мало приличной фрески Кокто, явив миру красивую фигуру «питомца» и полное отсутствие у него стеснительности. Увидев эти фото, Джорж буквально рассыпался в комплиментах, но Дермит посмотрел на него очень хмуро. Этим комплиментам он не доверял и правильно делал. Внутренне Джорж просто умирал со смеху и жалел только об одном: несмотря на все его умильные просьбы, фотографии с фотоссесией ему так и не подарили. В один прекрасный день в квартиру, где жили Маре и Джорж, (за это время они успели съехаться) привезли написанный Кокто портрет, завернутый в несколько слоёв упаковочной бумаги. Маре осторожно освободил портрет и водрузил его на свободный мольберт. Какое-то время оба молча созерцали полотно. — Странная работа, — наконец сказал Маре.— Ты похож, в этом нет никаких сомнений. Жан уловил твоё сходство со мной и даже усугубил его. Но твое лицо… какое-то ненастоящее. Оно, пожалуй, скорее похоже на маску. — Согласен. И создается впечатление, что маска некрепко держится и вот-вот слетит. Твой Кокто умнее, чем я о нём думал. Мне кажется, он понял, как я к нему на самом деле отношусь. И что нас с тобой связывает. Маре аккуратно сложил упаковку и на ковер выпал небольшой конверт. В нём находился лист бумаги. Маре развернул его и прочёл вслух: «Мой обожаемый Жанно! Я пишу эту записку на случай, если тебе когда-нибудь захочется выставить эту картину… Она называется «Портрет мужчины (танцовщик Джорж Райх, любовник Жана Маре)» и я настаиваю, чтобы это название на выставке и в каталоге фигурировало полностью.» Внизу листочка была подпись, которой Кокто заканчивал все письма: звездочка и надпись небрежным почерком Jean Cocteau.