Спасибо

      Любовь,              Честно сказать, иногда мне казалось, что я обманываю тебя. Ты ведь… Ты ведь такой потрясающий — преданный, умный, веселый, и любая девушка согласиться пойти с тобой под венец, стоит лишь ей взглянуть в твои невероятные голубые глаза. Перед тобой был открыт целый мир — а ты почему-то выбрал меня.              Почему? Я ведь… Я ведь обычная — а ты столь необыкновенный.              Разве не лгу я? За криками, за командами, за внешней жесткостью и силой скрывается обычная девушка, что до сих пор пытается доказать собственную значимость отцу. Как глупо это — ты был там, ты ходил со мной на его могилу, ты знаешь, что он мертв. Отец мертв — а я все еще пытаюсь ему что-то доказать.              Разве ты не видишь, кто я внутри? Разве не видишь эту хрупкую, усталую женщину, что кричит и злится, потому что не может выдержать мир вокруг. Я кричу и злюсь, потому что не могу вынести себя.              Я злая, я громкая и надменная, суровая и жестокая — и все для того, чтоб удержать собственный авторитет. Моя строгость — она ведь напускная. Тогда, в армии, когда ты служил под моим началом, я тоже хотела веселиться с вами — я тоже хотела пить пиво и сидеть у костра, отпуская похабные шутки, но я не могла себе позволить этого. Я боялась, боялась дать слабину, боялась потерять то уважение, которого я добилась — хотя я понимаю сейчас, что все то, что принимала я тогда за уважение, было лишь ненавистью, смешанной со страхом, страхом, что про нее все забудут, что вновь перестанут слышать, воспринимать, позволять принимать решения.              Твоя будущая жена — трусиха, мой дорогой. И каждый раз я удивляюсь, как ты не увидел этого — как ты не увидел настоящую меня.              Еще больше я поражена тому, что ты ведь все увидел — и все равно решил остаться.              Ты был со мной в наихудшие моменты — когда я рыдала, совершенно разбитая, после неудачных заданий, когда я напилась настолько сильно, что не могла ходить и облевала порог, потому как получила новость о смерти собственного отца. Ты был там, когда я кричала, когда я злилась, когда я срывала на людях злость, возникшую из чувства вины, смешанного с ненавистью к самой себе.              Ты был рядом — все эти чертовы тридцать лет ты был тут, со словами утешения и поддержки, с теплыми объятиями. Ты принял на себя мое проклятие — ты стал Аркобалено, хотя мог просто уйти, ты не злился на меня, и все эти годы ты ждал, ждал, пока я наконец-то позволю себе тебя полюбить. Ненавязчивый, спокойный, ты всегда был там — большую часть моей жизни ты был рядом, потратив на меня свои лучшие дни. Ты любил меня — и не требовал ничего взамен, не ласковых слов, не ответных чувств.              И только когда ты умер, я поняла, как сильно мне тебя не хватает. Разве это не глупо? Разве это не стыдно? Тебе пришлось умереть, для того, чтоб я смогла понять свои собственные чувства — и ты был тем, из-за кого я смогла продолжить жить. Забавно, что только мысль о том, что ты не хотел бы видеть меня разбитой, помогла мне двигаться дальше… Мысль о тебе позволяла мне двигаться.              Я плакала, когда ты умер — я сидела в углу, и рыдала, как маленькая девочка, сжимая в руках нашу с тобой фотографию, ту самую, где ты улыбаешься, так, как мог улыбаться только ты, и каждый, абсолютно каждый раз от этой чертовой улыбки у меня замирало сердце…              И еще больше плакала я, когда ты вернулся — ты рядом, ты снова здесь, и, прошу прости мой эгоизм, но теперь я не смогу позволить тебе уйти. Ты мой товарищ, ты мой друг, ты мой партнер — и совсем скоро ты станешь моим мужем.              Хочу сказать тебе одну вещь: «Спасибо». Пусть я и не понимаю, почему ты выбрал меня — спасибо за твою любовь, спасибо, что ты здесь, рядом со мной.              Я люблю тебя.              Навеки твоя,              Лар.       

***

      Моя милая, прекрасная Лар,              Честно сказать, иногда мне казалось, что я обманываю тебя. Ты ведь… Ты ведь такая великолепная — умная, красивая, смелая и любой мужчина упадет к твоим ногам, стоит тебе лишь пожелать. Перед тобой был открыт целый мир — а ты почему-то выбрала меня.              Почему? Я ведь… Я ведь обычный — а ты столь потрясающая.              Разве ты не помнишь, какой я был? Разве ты не помнишь, каким я был полным мудаком, каким ублюдком?              Как я говорил ужасные вещи, мерзкие и пошлые комментарии, чтоб казаться своим, чтоб казаться «настоящим мужиком».              Разве не был тогда я так жалок? Когда я называл тебя «стервой» и «сукой», когда смеялся тебе в лицо. Когда я становился чудовищем, медленно утопая в собственном пламени, когда последние остатки моей человечности разрушались, сводясь к простому «Выполнить задачу любой ценой». Ты увидела меня — когда мое начальство восхищалось моей решительностью, ты видела, как я падаю все глубже и глубже в бездну безумия.              (Да, мне помогает Реборн писать эти строчки, кора!)              Я до сих пор помню, как тогда ты уронила меня лицом в землю — и заставила отжиматься, как ты придиралась и командовала. И я разозлился, я ненавидел тебя, кора! А потом понял, что злость — это первое, что я почувствовал за год. И ты смотрела на меня так грустно и понимающе — без ненависти, без раздражения, даже несмотря на то, что я покрыл тебя матом. И тогда я влюбился. Потому что за всей этой крутостью, за всей бравадой ты увидела настоящего меня.              Ты была со мной — следила, чтоб я снова не замерз, утонув в своем пламени, учила меня справляться и не боятся собственных чувств. А потом ты ушла, и я так испугался остаться без тебя, что пошел за тобой без проса, и в итоге занял твое место, и я удивлен, что ты все еще со мной, что ты меня простила. Я помню будущее — я помню, как ты плакала, увидев меня, и в тот момент я поклялся, что никогда больше не заставлю тебя плакать. Я хочу, чтоб ты была счастлива, я хочу стать перед тобой на колени и положить себя и весь мир (да, эти фразы тоже подсказал Реборн, но я с радостью стану перед тобой на колени и сделаю что ты захочешь, но это разговор для спальни, наверное, кора).              Я не понимаю, почему ты выбрала меня — но как же я счастлив, что ты рядом. Ты потрясающая, ты никогда не сдаешься, ты всегда можешь идти вперед — и я горд, что могу следовать за тобой. Я рад, что могу стоять рядом.              Спасибо тебе, что ты здесь, со мной, спасибо, что, не смотря на все наше прошлое, ты выбрала меня, спасибо, что ты доверила мне свою спину, свои слезы, показала свою грусть и свое счастье. И как я рад, что твои прекрасные красные глаза, такие же, как в тот день, все еще смотрят на тебя — и как я горд и счастлив, что теперь я вижу в них радость и любовь.              Спасибо, что ты решила стать моей женой — я не представляю, как мне жить без тебя. Ты потрясающая.              Всегда твой,              Колонелло.       

***

      — Реборн, ты-то почему рыдаешь? — голос Лар прозвучал весьма резко, хоть в нем все еще слышалась та тщательно скрываемая нежность, которую испытывали друг к другу все Аркобалено после тридцати лет общения.              — Я не рыдаю! — заявил Реборн весьма пафосным тоном. К его сожалению, весь пафос был разрушен текущими по лицу слезами, которые Солнце и не пыталось скрыть, — Мне просто в глаз что-то попало!              Лар закатила глаза, и от этого в груди Колонелло появилось дикое желание смеяться — хотя, быть может, смех появился из-за того безграничного, бесспорного счастья, которым, казалось он был пропитан весь. Он был так счастлив, что даже придурь Реборна казалось ему милой и забавной, а не раздражающей — и судя по тому, дергались губы Лар в попытке скрыть улыбку, она испытывала тоже самое, что и он.              — И что же, кора? — спросил он, желая поддержать маленькую игру Реборна. Тот уставился на них еще более торжественно, демонстративно всхлипывая.              — Ваша любовь! — объявил он и зарыдал уже в голос. Лар закатила глаза еще сильнее.              Какой прекрасной она была сейчас, в шикарном белом наряде — солнце, пробивающееся через окна, освещало ее со спины, из-за чего вся она, казалось, сияла каким-то прекрасным, неземным светом. Волосы переливались на свету, создавая вокруг головы ее сверкающий ореол, и сейчас она казалось Колонелло ангелом, спустившимся на землю. И как же горд он был, что этот ангел именно с ним решил пойти под венец.              Впрочем, ангел этот был еще и весьма суровым, когда смотрел на Реборна сейчас, уткнув руки в бока.              — А нечего было наши письма личные читать! — заявила она показательно сердито. — Солнце, если уж ты грохнул священника, чтоб нас обвенчать лично, то пожени уже нас, будь, блять, так добр! Я уже задыхаюсь в этом чертовом платье!              Реборн вместо ответа только икнул и прорыдал что-то невнятное. Насколько Колонелло мог судить, произнес он фразу: «Но вы же такие хорошие», но уверен он не был.              Лар закатила глаза совсем показательно, даже цыкнула, выражая презрение столь некомпетентному священнику. Пусть этот священник и был их лучшим другом на протяжении почти полувека.              — Господи Иисусе, — произнесла она устало, и Колонелло не выдержал.              Он заржал в голос, неспособный справиться с захлестывающим его счастьем, и спустя секунду Лар последовала за ним, больше не скрывая собственное веселье. Так они и стояли — смеющиеся, счастливые и абсолютно влюбленные в друг друга.