И я не тот, и всё — другое [2]

Гокудера уходит первым. Бесшумно подпирает дверь плечом, четыре оборота в замке - всё. Оставляет позади тихий ненарушенный предутренний сумрак, тёплый от дыхания. Дремотный. Оставляет там, за дверью - акварельные бутылочно-зелёные отсветы от стекляшек на полу. Стрелки часов, почти замершие, как будто там время остановилось: предрассветные часы молчания, украденные - у всей этой пыльной, грязной, долгой пляски, пропахшей старой ржавленой кровью - втихую. Оставляет Ямамото, комично раскидавшегося по диагонали на узком диване - как будто ему там правда удобно. Уходя, Хаято уверен, что тот, с его чутьём, проснётся. От малейшего шороха сразу будет на ногах, как пёс, сквозь сон учуявший опасность. Ямамото вместо этого обрывисто вздыхает и коротко возит носом по подушке. Гокудера секундно хмурится; время, кажется, замирает совсем, и он не может понять, должен или не должен был это видеть. Помедлив, оставляет на столе одну из своих зажигалок. Снаружи полнокровный сырой ветер бросает ему в лицо первые признаки дождя. Утро зябкое, с низким и неприветливым облачным небом, умытое, сизое. Сизая и тоже отсыревшая стая голубей тяжело и топорно срывается с места, встревоженная шагами Гокудеры. Он поднимает воротник, торопится. Нужно возвращаться. Гокудера разбирает бумаги и цифрами может сделать не меньший хаос, чем собственными руками в бою. Видит за печатным текстом - сферы влияния, первое и последнее китайское предупреждение. Потенциальную угрозу, капитуляцию, мировую. Цуна говорит - их прощупывают вокруг Альдо Моро. Гокудера уже не прыгает на ноги, как раньше. Не врезается ладонями в столешницу и не требует (яростно) позволить ему разобраться. Гокудера прижимает пальцами нагревшуюся металлическую дужку очков у самого виска и спрашивает, юридически или руками они намерены действовать. Гокудере теперь реже выпадает шанс выпустить себя на волю. Он умеет действовать сдержаннее, серьёзнее, аккуратней. Гокудера накрывает ладонью ещё тёплый после выстрела ствол беретты, смотрит поверх него дикими и серьёзными светлыми глазами. Свинчивает - уже без надобности - чёрный глушитель. Гокудера рассчитывает радиус, направление взрывной волны, делает поправки на стены, толстые, как в бомбоубежище. Он не рискует понапрасну - успехом своей миссии - и, когда выходит из переломанного пекла, разбитого в целый пояс астероидов, у него дымятся спина и плечи. Его хотят видеть там, где нужно разобраться окончательно - он разбирается, ставит точку. Гокудера приходит туда, потому что какой-то частью знает, насколько это ему нужно. Иногда находит разворошённый холм из одеяла и подушки на диване, думает: "ни разу не спал в кровати", падает и отключается. Иногда - приподнимает за горло початую бутылку, саркастично жмёт губы, покачивает её в пальцах и отправляет в раковину. Один раз Хаято видит на полу смазанный, не до конца оттёртый след крови. У него инстинктивно напрягается спина, зрение - заостряется, и уже от этого - раздражение привычно крепко хватает его за горло. Как будто этому здесь не место. С другой стороны, какого чёрта он свыкся с мыслью, что всё, во что они ввязаны, досюда не доберётся. Какого чёрта он вообще привык к чему-то. В следующий раз Хаято находит это место таким же, каким оставил его прежде. Морщинисто застеленное покрывало, неровная полоса света из разрыва в плотных шторах. Его зиппо насмешливо сигналит со стола масляно-металлическим боком. После этого - тоже. И потом. Тогда он начинает притормаживать на входе со странным ощущением. Пустым, отстранённым и одновременно взрывоопасным. И почему-то ему тошно от себя самого. Ну-ну, Хаято. Ему спится бредово и спутанно; постель - бойня, Гокудере жарко и невмочь. У него в обрывках сна мягко смеётся сестра - так, как не смеялась тогда на самом деле; Гокудере это почему-то кажется угрожающим, у него стынет возле сердца - тогда это и вправду виделось чем-то важным, размером со всю его вздорную повседневность. В них дурной Ямамото с этой улыбкой из ниоткуда и из другого времени. Гокудера вспоминает своё протестно страстное, до самого дна души, воинственное неприятие. Вспоминает, как жгло отрицанием. Фрагментарно и смутно видит, как почти по-подростковому сжал губы, когда брался за дверную ручку сегодня. Он просыпается от шороха. Секундно перетекает на ноги, ещё спутанный после сна, глаза - бешеные, палец на спуске. Долго смотрит на Ямамото в дверях. Первое, что ему хочется - назвать кого-то из них кретином. Наверное, себя. Он красноречиво откидывает пистолет в койку. Без слов: у него не хватит терпения это комментировать. Падает сам обратно вслед за пушкой. - Давно тебя не было, - Бросает сумрачно, почти волчьи, и сам мысленно закатывает глаза от неуместности сказанного. Ну-ну, Хаято.