Сто пять и пять

Под тяжёлое жужжание множества компьютеров, транслирующих камеры с находящимися в них заключёнными, лифт, коридоры и все остальные комнаты, Достоевский берёт Дазая сзади, прижав его грудью к панели управления в комнате охраны Мерсо своей рукой так, что Осаму опирается щекой на множество кнопок, расположенных на ней. Он приставляет к виску Дазая дуло пистолета, показательно надавливая на его черепушку, а затем передëргивает затвор. Очередная игра не на жизнь – на смерть. Они оба привыкли к подобным развлечениям. Осаму тихо, едва слышно вздыхает. – Дазай-кун, ты сжался, – выдохнув излишний воздух, насмешливо отметил Достоевский, с удовольствием слушая вылетающие из упомянутого звуки. Услада для его ушей. – Неужто испугался, что я выстрелю? – Ты не сделаешь этого, – стерпев его жалкую подначку, Осаму, однако, не сдержал жалобного стона и вслед за ним вырвавшегося изо рта шипения, когда Фёдор, сжав его забинтованное бедро сильнее, грубо врезался в него, проехавшись по чувствительной простате. Мстительная тварь. – Было бы слишком скучно покончить со мною обычной пулей, верно? – Дазай вцепляется пальцами в панель управления сильнее. Достоевский снисходительно улыбается. – Я могу сделать это. Желаешь рискнуть и проверить? – Я уверен, Достоевский, что ты знаешь мой ответ. Иначе, поверь, ты бы не был моим противником в нашей игре. – Это должно было мне польстить? – Осаму в ответ усмехается, качая головой. – Если ты хочешь, чтобы я даровал тебе желаемое, попроси меня, как следует, – с насмешкой в голосе Достоевский огладил его возбуждённый член, небрежно задев головку. Дазай смочил слюной ставшие вдруг сухими губы. – И я подумаю, подарить ли тебе столь желанный тобою покой. И правда. Что может быть лучше, чем быть убитым во время секса со своим противником-любовником? Быть убитым им же. Вот так они тратили драгоценное время, данное Гоголем, пока смертельный яд циркулировал в их крови. – Пожалуйста, демон, выстрели в меня, – выдохнув эти слова, Дазай, не веря в то, что сказал, приподнявшись, поворачивает голову влево через плечо, с вызовом ухмыляясь Достоевскому. Принял правила игры. – Спусти хоть всю обойму, дай мне то, чего я так жажду... Или... – он делает паузу, выдыхая и ощущая новые беспощадные толчки. – ... неужели, сделать это выше твоих сил? Услышав то, что хотел – провокацию – Фёдор расплылся в безумной улыбке, медленно отняв руку от его члена и неспешно нажимая на курок, всё это время сохраняя темп медленных, тягучих, как патока, но глубоких толчков, и при этом не отрывая глаз от карих омутов Осаму. Дазай непременно должен ощутить это напряжение всеми клеточками своего едва заметно, но отлично ощущаемо дрожащего тела. Дазай, весь подобравшись, вымученно кончил, охнув и вздрогнув, едва услышал этот металлический звук спуска курка, да ещё и член Фëдора так удачно ударил по простате... Достигнув оргазма, видя перед собой разноцветные круги, Осаму снова неуклюже упал щекой на кнопки панели управления, прерывая зрительный контакт с заинтересованно наблюдающим за ним Достоевским, который, испустив лишь негромкий стон, выплеснулся вслед за Осаму, окропляя стенки его задницы своим семенем. Фёдор, кажись, кончил только наблюдая за экстазом Дазая и видя всё то удовольствие, которое тот испытывает, буквально написанное на его лице – хотя Осаму честно старался не показывать ему многого. В пистолете оставалась лишь одна пуля, и об этом Фёдор, который это оружие собственно и использовал – и не в пользу Дазая – знал. Игры со смертью отвратительно возбуждали их обоих, поэтому грех был отказаться от такой занятной игрушки, хоть в этот раз смерть снова обошла стороной неудавшегося самоубийцу. Страстное стремление к смерти в нём всегда было тем, что особо нравилось Фёдору. – Пули закончились? – язвительно поинтересовался Дазай, не глядя на него. Он чувствует себя таким смертельно уставшим, но старается сохранять голос ровным. – Вот это представление ты устроил, демон. – Полагаю, моему единственному зрителю понравилось, – улыбнулся Достоевский. Через плечо Фëдор глянул на неподвижно лежащее неподалёку тело женщины-кошки, которую он пристрелил ранее. Между прочим, это был не единственный труп в этой комнате. Да пусть Господь смилуется над ними. – Пистолет заряжен. Тебе просто не повезло, – соизволил просветить его Фёдор, в неком сочувствии пожав плечами. Он всё ещё находится внутри Дазая, и это чертовски сильно усиливает интимность момента. Осаму осознаёт это и кусает щёки с внутренней стороны, вильнув бëдрами в красноречивом намëке. Не слезать же ему самостоятельно?... Вдруг освещение в помещении отрубилось, и вместо него всё вокруг осветило красным цветом: Осаму, ранее неуклюже упав на панель управления, видимо случайно нажал на какую-то кнопку, включив режим особой опасности в тюрьме. Все двери тут же автоматически заблокировались. – Ну вот, Дазай-кун. Что ты наделал? – выдохнул Фёдор, снова обратив внимание на противника. Он вынул свой обмякший член из раскрытого анального отверстия Осаму, удовлетворëнно наблюдая, как тут же из оного начала вытекать его сперма, смешанная с кровью порванных стенок – Достоевский особо не церемонился с растяжкой: хотел, чтобы Дазай прочувствовал этот момент во всех красках. Красный цвет, естественно, преобладал. – Если ты так хотел остаться со мной наедине за закрытыми дверьми, то мог бы просто сказать мне об этом, – смеëтся над ним, натянув на себя штаны от двусоставной тюремной светлой робы. Дазай, игнорируя его надоедливый голос, подался назад, собираясь, опершись на непослушные руки, встать. – Ну-ну, не торопись, – улыбнулся Фёдор, небрежно подтолкнув его обратно и, удерживая отныне за талию одной рукой, слегка присел, второй заталкивая вытекающие жидкости обратно в задний проход Дазая большим пальцем. О, ему действительно нравится то, что он видит. Эта слабость, хитрая непокорность... – Ты ещё не расплатился за то, что заставил меня промокнуть насквозь. А ты ведь знаешь, как слабо моё здоровье... – Дазай, сильнее сжав зубы, чтобы не издать ни звука и не тешить эго Фёдора, весь покрывшись мурашками, почувствовал холодное дуло пистолета, упирающееся прямо в его вход. Слишком быстро. Зрачки растерянно сужаются. – Прими же свою кару, – Фёдор, вновь снисходительно улыбнувшись, протолкнул пистолет внутрь замычавшего и тяжело выдохнувшего-таки Осаму, сжавшего ладони в кулаки. Чуть подождав и понаблюдав за спектром эмоций, отразившимся на лице Дазая, Достоевский начал размеренно двигать пистолетом внутри, входя в анус и выходя из него, раздражая сжимающийся и разжимающийся вновь и вновь сфинктер. – Дазай, ты что, опять возбуждён? – голос звучал удивлённым. – Это должно было быть наказанием, а ты превратил его в награду... Надо же, – Достоевский ускорил темп, неровностями пистолета раня нежные стенки задницы морщащегося и частенько вскрикивающего от его грубости Дазая. В уголках глаз скопились слёзы, обрамляя щёки солёной жидкостью. – Иди к чёрту. Поддавшись своей в некоторой степени садистской натуре, Фёдор склонился к уху Осаму и стал нашёптывать, вжимая его в панель управления: – Давай же, Дазай-кун, кончи от пистолета, убившего твой шанс на победу, – злобно насмехался он, отпустив Осаму. – Ах да, и теперь твой уже бывший напарник со мной. Какая поверхностная эта ваша связь... – вместо удержания Фëдор протянул руку, обхватывая возбуждëнный член Дазая. Пара быстрых движений... Унизительно. Чертовски унизительно. Осаму до крови прикусил нижнюю губу, пристыженно поддавшись голосу Достоевского и отдавшись его рукам, и во второй раз выплеснулся позорными белёсыми каплями на металлическую опору панели управления, обессиленно закрывая глаза. Вот что является настоящим наказанием. Он ненавидит себя за эту слабость. Принудительно получить удовольствие таким унизительным способом... Фёдор ловко умеет манипулировать сердцами, и у него вышло провернуть это даже с самим Дазаем, да и проигрыш Достоевскому сыграл свою роль. Такая кара оказалась действенной. Как Фёдор и думал. – Открой рот, дорогой, – Достоевский просунул испачканный пистолет в слабо приоткрытый рот пытающегося отдышаться Осаму, раздвинув губы и зубы, царапая острым дулом язык Дазая. Обычно они не разговаривают друг с другом таким образом, поэтому слышать от Фëдора подобное чертовски странно, непривычно. Осаму бы задумался, почему тот вдруг решил начать обзывать его слащавыми прозвищами, да вот не до того было совсем. – Вылижи хорошенько. Может быть, он ещё послужит мне хорошую службу в борьбе против тебя. Не забывай: мы всё ещё играем. Дазай уже продул ему, но тот всё ещё что-то говорит про игру. Издевается. Вот-вот положенные тридцать минут истекут. Фёдор знал, что его надеждой был Чуя, а потому он жестоко погасил эту надежду прямо на его глазах, наглядно показав, что Накахара сражается против него. А затем вот так вот унизил его, заставив испытать такое постыдное удовольствие. Сигму, кстати, Достоевский пристрелил, дабы Дазай не смог с его помощью что-либо узнать о его планах и о способности – если бы он всё-таки учёл, что Фёдор узнает о кошке. Он не учёл и теперь находится в таком положении. Достоевский ведь предупредил, что Дазай не сможет его убить. Точно не так просто. – Умница, – вынув очищенный пистолет, Достоевский в грубоватой манере отёр его от слюны о бедро Осаму. – Пистолет, которым я отымел Дазая Осаму, – покрутив оный в руке, Фёдор сказал, растянув губы в ухмылке: – Во всех смыслах. Трофей. Дазай злобно смотрел на него, слабо повернув голову. Достоевский на прощание склонился ближе к ослабленному Дазаю, дорожки слёз которого уже успели засохнуть: – А теперь я тебя оставлю, – мягко слизав стекающую с его прокушенной губы кровь и остаток соли от слёз, криво стёкших вниз по щекам – и даже не жаль, что слёзы высохли: сам факт их наличия сводил с ума Достоевского – шепнул прямо в его губы, нежно коснувшись их своими: – Прощай, Дазай-кун. Он отстраняется, и Осаму чувствует, что теряет всё, что у него есть, прямо в этот момент. Потыкав на кнопочки, Достоевский открыл ранее заблокированную дверь, выбравшись из комнаты охраны, и встретил ожидающего его прямо у двери Накахару: – Чуя-сан, – Фёдор расплылся в ухмылке поняв, что тот наверняка пытался подслушать их с Осаму. – У нас осталась пара минут. За это время мы вполне успеем добраться до выхода. Главная угроза нашей победе устранена. Двери вновь звучно закрываются, скрывая разбитого Осаму от их глаз. – Пойдëм, – Достоевский бросает на оные быстрый взгляд из-под прикрытых ресницами тëмных аметистовых глаз. В них мелькает досада, но тут же скрывается за показным безразличием. Дазай же, оставшись наедине с самим собой и кучей мониторов, тут же сполз на пол, морщась от прострелившей задницу и поясницу боли. Он уже не успеет – да и не сможет, признаться – что-либо сделать. Не успеет спасти агентство. Даже штаны подтянуть не сможет. До начала действия яда – пара минут.

***

И вот собственный пульс отразился на мониторах сплошной прямой линией: в Осаму вживлëн особый чип, позволяющий увидеть его жизненные показатели. Комнату заполнил громкий пикающий звук. Дазай закрыл глаза.