Изъяны

— Саш, что случилось? Казалось бы, могут ли одни и те же слова вызывать прилив любви, а с иной интонацией — невыносимое раздражение? Может ли что-то, что было поддержкой, участием, «Саш-что-случилось-Саш-Сашка-я-здесь» на другом конце провода, «Саш-что-случилось-коснись-меня» только глазами, молчанием, жестами, — стать снисхождением, непониманием, злостью? Да ещё как. Это происходило сейчас, и хотелось закрыться в гримёрке от всех и вся, и пусть Баярунас применяет свой тон на команде, поклонницах и ком угодно ещё. Не на нём. Они двое равны, они оба — актёры, и пусть суждено будет выслушать это же от Олешкевича… Саша терпеть не мог, когда кто-то, особенно не имеющий на это права, вот так просто, в открытую указывал ему на тысячи недостатков. Он сам это делал, он сам превосходно справлялся с тем, чтобы грызть себя за досадные мелочи и грандиозные провалы, он под настроение находил из десятков и сотен красивых слов в отзывах одно-единственное критикующее и цеплялся за него, как паук, упиваясь им и неделями снова и снова прокручивая в голове. И ему не нужна была помощь его коллеги, партнёра, продюсера, а также мистера Идеальности (на самом деле нет, зато на его собственном фоне — уж точно) в плане исполняемых текстов. — Ничего, отвали, Ярик. Да, он не выбирал выражений. Имел право, вконец измотанный графиком, в том числе и прокатом «Тетрадки» — любимый, но сложный спектакль каждый раз требовал вовлечения, полного слияния с образом, и, возможно, отчасти гнев был таким сильным по той причине, что Ягами Лайт абсолютно не выносил несовершенства, изъянов, но всё-таки провёл почти весь их «Один на один» в оцепенении, панике и молчании. В голове беспрестанно звенели обрывки слов — но не слова, и он просто не мог проронить ну хоть что-нибудь — лишь механически, скованно передвигался, пытаясь хотя бы успеть за движениями оппонента, чтобы и его победа в теннисном матче не выглядела смехотворно. — Я видел тебя, Саш, вначале я видел твои глаза. Это не «ничего». Ну скажи, ты отвлёкся, увлёкся, что? Мы на прогоне прекрасно всё спели. О чём ты… Он снова вспылил и отбросил ладонь, едва та осторожно коснулась плеча. Если Ярик так сильно любил анализировать его взгляды, то пусть прочёт в этом послание пойти на… пойти к чёрту. — Саш… — У меня нет для тебя объяснения, — монотонно процедил он, намеренно стараясь вложить в это побольше холода и отчуждённости. — Я был полностью сконцентрирован на роли, я был готов. Я не знаю, что могло случиться. — Случилось, Саш, то, что я просто не смог один вытащить всю энергетику за двоих, меня было едва слышно, не было никакого эффекта, спектакль провис! Боже, фиг с ними с куплетами, но ты мог просто смотреть на меня и петь вместе со мной на припевах, мы часто так делаем, когда вдруг что-нибудь забываем, и мы каждый раз вспоминаем, подхватываем друг друга, мы чувствуем, действуем сердцем, а не головой, когда вместе! — Баярунас… — Вот просто… просто скажи, о чём ты вообще думал, когда перестал на меня смотреть? Даже наши удары ракетками не совпадали, и всё развалилось! — Ты можешь… — Мне просто обидно, Саш, мне обидно, что с новым Лайтом, которого мы только вводим, мне легче играть, чем с тобой! Мне обидно, что Кирилл вообще предложил ввести нового Лайта, хотя мы должны были быть единственными, а о новом Эл до сих пор не говорил даже вскользь. — Значит, дело во мне, — фыркнул Саша, уже едва сдерживаясь, чтобы — сейчас, перед ним — не сорваться. — Значит, просто скажи ему, что ты не хочешь играть со мной, и другого Эл тоже введут. — Да послушай… — в глазах напротив мелькнуло отчаяние, какое-то почти бессилие, вот только меньше всего Саша хотел разбираться в его выражениях, его эмоциях. Он-то всё правильно спел, спас, что мог, и теперь со своей высоты давил снова и снова, не позволяя ни успокоиться, ни отдышаться. — Саш, просто послушай меня. Я хочу быть с тобой, ты всегда для меня партнёр номер один, и неважно, насколько удачно мы… Но я не могу за тебя думать, я не могу влезть в твою голову, как поёт Эл, и смотреть на мир твоими глазами, и петь дуэт за нас двоих. Я не могу играть за нас двоих. Саш, вот что бы ты ни говорил, просто глупо взять и пропустить все слова, глупо вообще никак не взаимодействовать со мной на сцене… — Ну значит, я глупый, — прервал он язвительно. На одно слово утешения Ярослава приходилось ещё десять других его слов, которые, может, и были разумными, правильными, но просто били куда-то в центр свежей, пульсирующей раны, сказанные вот так сразу, когда они ещё были в костюмах, когда им ещё предстояла служебка, где Саше в который раз нужно было делать невозмутимый, немного уставший вид — после того, как сейчас ему дали понять, насколько всё на самом деле было ужасно. «…легче играть, чем с тобой…»

«…но я не могу за тебя думать…»

«…спектакль провис…»

«…просто глупо…» В конце концов он хлопнул дверью, переодевшись и не потрудившись забрать эти несколько пышных безвкусных букетов, которые, видимо, ему вручили из жалости. Он забыл телефон, но ему было откровенно плевать, потому он не стал возвращаться туда, к своему Эл, которому наконец удалось уничтожить противника как физически, так и морально. Он совершенно не видел, куда шёл, и натолкнулся на Веру и Лену — те просто обняли его, не расцепляя рук, когда он стал вырываться, и не говоря ему ни слова. Спустя мгновение он немного расслабился — только на миг, потому что огромная сжатая пружина внутри уже давно никуда не девалась. Возможно, от Ярика ему тоже нужно было лишь это: поддержка и прикосновение, поцелуй, просто вера в него, а не эта издёвка под маской попытки добраться до истины. Саша не помнил, как вывернулся из рук каких-то фанаток, как нахамил в ответ на «вы-кажется-так-устали-но-можно-ли-вас-обнять», как сел за руль и добрался до дома, не помнил, как не включил свет и как просто упал на кровать, не раздевшись, не смыв грим, не зная, который час, и какой день, и будет ли что-нибудь завтра. Он чуть приоткрыл один глаз, лишь когда за окном и в квартире стояла глубокая ночь. Кто-то безостановочно гладил его плечи, руки и волосы, не замечая, как его дыхание сбилось и как задрожали ресницы. Саша правда хотел обозначить своё присутствие, но в горле было так сухо и… больно, как будто он спел тот треклятый забытый дуэт больше тысячи раз подряд. — …прости, прости, Сашка, прости меня, — шептали в ломкой, болезненной тишине, казавшейся тоньше воздуха. Саша замер. — Я должен был просто оставить тебя в покое, тебе же было очевидно хреново, я… Да плевать вообще на спектакль или что я там чувствовал, я причинил тебе боль, я не должен был… А потом ты забыл всё: цветы, телефон, я стоял там, в гримёрке, и вышел уже слишком поздно, когда ты уехал… Мне стало так страшно, Саш, вдруг ты в твоём состоянии… А я никак не мог тебе помочь — нет, я мог, но когда ты ещё был со мной, а я прое… кхм, — снова это касание-ласка. Дыхание на грани слёз, только Саша наверняка знал, что Ярик, способный растрогаться по любой мелочи, до последнего сдерживался, когда случалось что-то серьёзное. — Я приехал к тебе, и в окне не горел свет, но ты же ложишься всегда после двух, и… неважно, неважно, ты рядом, Саш, и я тебя больше не отпущу никуда. Саша, не находя слов, лишь ткнулся лбом вправо, поближе к родным рукам. Если кто-то из них двоих был идиотом, так это он, и следовало это признать. — Не… — Проснулся? — голос в тот же миг сделался полным тревоги. — Саш, я… прости… — Не плевать, — прохрипел, проскрипел он, но Ярик, кажется, понял. — Мне не плевать. Что ты чувствуешь. И… — Саш… — И не было никогда. Подожди, — он схватил Ярика за руку, едва только тот попытался включить свет; нет, в темноте, только чувствуя, а не смотря, было легче. Так многое можно было найти вернее, так можно было сосредоточиться лишь друг на друге. Темнота скрадывала всё пустое. — Мне тогда… было плохо, да, я не хотел тебя слышать, но я идиот, я сорвался, я выместил всё на тебе, я сбежал, чтобы спрятаться, и я сорвал дуэт, да, Ярик, я опять забыл слова и подвёл тебя и… остальных. Прости. Я не могу… не могу предсказать, когда это случается. И я обычно справляюсь, пытаюсь собраться, но в этот момент… вообще белый лист в голове. Хотя на репетициях всё получается. Я просто… — Саш, поцелуй меня. — А? — наверное, его глаза распахнулись немного комично, что Ярик сумел разглядеть, потому что вдруг фыркнул. — Ну, поцелуй. Я хочу знать, что всё… всё в порядке. Его голос чуть слышно дрожал. Саша выдохнул и потянулся к нему, без раздумий касаясь губами губ — только слегка, извинением, мягкостью после растаявшей во сне агрессии. Ярик с улыбкой ответил, и всё продолжалось, пока они не рассмеялись, почти задохнувшись. — Прости. — Это ты прости, — прижимаясь, играя с всклокоченными волосами. — Саш, знаешь же, что ничего не изменится? Я про нас. Как бы мы ни поссорились. — Ты нас двоих убеждаешь? — …наверное, — признался Ярик, а после в одежде забрался в постель, и Саша только в последний момент остановил себя от ворчания. Это было бы не слишком честно, учитывая, что он и сам не разделся, а кроме того, между ними сейчас происходило что-то, что не нужно было ускорять. Они оба ранили друг друга, осознанно ли или нет, и должно было пройти немного времени, прежде чем они вернутся к абсолютному доверию и близости. Всё равно вот так, с предельной нежностью, только губами к губам — так гораздо важнее. — Нам надо уехать куда-нибудь… в горы, — зевнул Ярик ему в плечо. Саша непроизвольно хихикнул, поцеловал его в макушку. — И никаких спектаклей. И концертов. И отключить связь с миром — ты тогда выспишься наконец, и твоя память вернётся. — Она никуда не девалась, Баярунас, — Саша пихнул его, вновь препираясь, но в этот раз — совсем иначе. — Не веришь? — Не очень-то, ты уж прости, Саш. — Поймаю удар… — Что? — Ударю в ответ. Теперь я должен спеть это в одиночку? Ты всё забыл? — Ах так… Но я ведь Эл, у меня вообще не может быть никаких сбоев. Раздую пожар… — То-то ты каждый раз принимаешь своё поражение. — Можно подумать, ты сам… Ай, щекотно… — В твоей голове… — М-м… Теряя себя, — в унисон; ближе; правда теряясь ещё в одном поцелуе. Они уснули, свернувшись, запутавшись в конечностях и одеяле, прежде чем успели закончить последний припев.