Сестра милосердия

Меня попросили наблюдать за ним как сестру милосердия и единственного человека, готового бескорыстно работать во благо Господа, для которого мы все равны. Я жила тогда на средства небольшого монастыря неподалеку, но не была его воспитанницей и находилась, фактически, в двойственном положении, без шанса обратиться к желанной судьбе, но и не желающая сдаваться так просто. За моей спиной шептались, что Бог не принимал меня за мой острый язык и скверный характер, я же верила, что это было испытанием, посланным свыше. Пациент (я так и не решилась дать ему какое-то имя и звала просто — «мой пациент») спал на кушетке в самом дальнем углу больницы, где раньше находился, насколько я помню, склад зерна. Его нашли на обочине дороги недалеко от этих мест и привезли сюда, уверенные в том, что опоздали — таким слабым было его дыхание. Но он оказался жив, только не приходил в себя и спал невероятно глубоким, как будто зачарованным, сном. Он не получал пищу и воду, но упрямо боролся за жизнь, дыша размеренно и глубоко, поражая умиротворением и спокойствием, словно лучившимися из него. Должна признать, он был красавцем. Нам не было позволено обращать внимание на подобное, но уверена, любая женщина на моем месте не смогла бы остаться равнодушной к этим правильным чертам лица, светлым волосам, голубым — признаю, любопытство оказалось сильнее меня — глазам и сильному, ладному телу. Даже мать-настоятельница не осудила бы меня, ведь я восхищалась поистине творением божьим. Месяц я просидела подле него, рассказывая истории, читая вслух Библию и другие книги. Я обтирала его, меняла простыни, следила, чтобы сырость не добралась до постели. Однажды перетащила ближе стол и дубовый стул и стала писать письма во все близлежащие церкви с вопросом, не помнит ли кто прихожанина, похожего на моего пациента. Попытки нарисовать его лицо самостоятельно закончились плачевно, и я дала себе слово подыскать художника, чтобы он смог написать его хотя бы самый простой, карандашный, портрет. Я немного владела словом, но описания всегда выходили какими-то скудными, недостойными человека, за которым я ухаживала. Тогда же начали поговаривать, что мой пациент колдун, а то обвинять в колдовстве и меня. В конце концов, я организовала его перевозку в свой маленький домик при церкви. Пять лет я ухаживала за ним, словно преданная сестра, хотя таковой, к своему несчастью, не являлась. Мое сердце, нуждающееся в божьей помощи как никогда прежде, предало меня и посвятило себя этому человеку, отведя ему первое и самое важное место — то, что раньше занимал Господь. Пожалуй, я могла бы чувствовать себя замужней дамой, если бы позволила себе такие мысли. Я засыпала рядом с ним, просыпалась, обнимая его, а под утро в сонной неге шептала ему глупости низким любящим голосом, и в моих снах он отвечал мне, пряча смешинки в ясных глазах. Именно так я узнала его имя. Артур. Я шептала его имя ночами, в бреду горячки, когда все отвернулись от меня и не пожелали прислать врача. И мне чудились успокаивающие прикосновения и нежный голос, умоляющий меня бороться и не бросать Артура. Никогда. Ни за что. Мне казалось, что я проживаю жизнь настолько правильную, насколько это возможно для меня самой. Нет другого места в мире, где бы я была нужнее и счастливее. Бог есть любовь и сострадание, и я была полна ими, отдавая себя другому человеку, который даже не осознавал этого. Моя ноша была одновременно тяжела и легка в сравнении с жизнью сестер монастыря, но я несла ее с достоинством и по собственной воле и желанию. Осенью 1334 года на мой дом напали грабители. В то время банд кругом развелось множество, словно и не было у нас справедливого короля, защищавшего каждого из своих подданных. Они не думали, что старая монашка будет сопротивляться. К счастью, они не стали насиловать меня, побрезговали, но забрали с собой все, что могло представлять ценность в моем доме. Увидев Артура, главарь банды принял его за моего сына и рассмеялся, назвав его трусом, неспособным защитить мать. Он достал нож и вспорол Артуру живот. Я плохо помню, что делала после. Кинулась на колени перед кроватью и что-то исступленно шептала, а по моим сосудам будто потек огонь. По щекам текли слезы, а руки касались тела Артура, из которого постепенно уходила жизнь. Я не могла остановиться, будто против воли произнося чужие, сильные слова, и если бы кто-то увидел меня тогда, то принял бы за ведьму и оказался прав. Я колдовала умело, не позволяя себе окунуться в отчаяние и боль потери. Жизнь гораздо более достойная, чем моя, зависела от искусства магии, о котором я прежде не подозревала. Это безумие длилось несколько часов, а потом я без сил опустила голову на постель Артура. Рана затянулась и пропала без следа, а мой любимый человек так и не открыл глаза. Я отдала ему слишком много сил и чувствовала, что не проживу и часа. Так много я не успела сказать ему, снова не смогла защитить. Я уснула. А когда проснулась, ладонь Артура лежала поверх моей, словно он сам положил ее туда, возвращая мне силы и даря свою любовь. Я умерла через двадцать три года после этих событий. На моей могиле не было имени, но кто-то после накарябал острым ножом на деревянном кресте «Долма». Я вспомнил себя в последнее мгновение жизни, когда Артур на миг открыл глаза и позвал меня: — Мерлин. Я пообещал, что в следующий раз обязательно найду его снова. И буду находить до тех пор, пока судьба не позволит ему проснуться. Потому что, еще будучи Долмой, я понял в полной мере то, что подсознательно знал всегда. Артур не только моя судьба — он еще и моя религия, мой бог и моя любовь.