Пастушка

      Площадь заполнена людьми. Разноцветные юбки, женские головы, покрытые платками — охающие и ахающие кумушки с ребятишками, старающиеся подобраться поближе к центру. Элайджа, сминая одежды, с трудом пробирается сквозь разгоряченную толпу. Сквозь перешептывания и мужской похабный свист доносится звон бубенчика.       Раз — всполох цветастой ткани подъюбника. Поразительная пошлость для этих времен.       Удивленно приподняв брови, Элайджа наконец смог разглядеть причину ажиотажа сгрудившихся людей: юная танцовщица в платье пастушки выделывала кульбиты на подстилке. Вокруг прыгала пушистая белоснежная овечка. Девица — рыжеволосая, высокая, тонкая — прыгала, скакала, кружилась, вытягивала ноги и руки и походила на воду — такая же гибкая. Ощущение, что прямо льется, настолько быстро и плавно сменяются фигуры. А вокруг коряво и вперевалочку танцует долговязый мальчонка с бубном, раззявив в улыбке рот с несколькими отсутствующими зубами.       Элайджа наблюдает за пастушкой, как он мысленно прозвал ее, с немым и жгучим любопытством. Вот овечка встает на задние ножки и крутится вокруг себя. Бубен трещит. Танцовщица подпрыгивает в последний раз и замирает. Ее разгоряченное и раскрасневшееся острое лицо напротив Элайджи. Пылкие, масленые, влажные глаза смотрят прямо на него.       Взгляды встречаются, и, кажется, лопается целая Вселенная.       Под веками проносится жизнь. Элайдже забивает нос сладкий запах пастушки, кожа по наитию ощущает прикосновение ее нежных рук. Мириады звезд рассыпаются глубоко внутри, что-то теплое поднимается и заполняет сердце и голову. Туман. А в нем кружится, пляшет, изгибается юное податливое тело.       Новый век — вседозволенность. Новый век — восхождение короля.       Элайджа смотрит на пастушку и уже знает, какая судьба ей предначертана.

***

      Начало двадцатого столетия встретило Элайджу серой муторностью скуки. Одинаковые люди вокруг, одинаковые разговоры, одинаковые лица, одинаковая жизнь — война или мир, лето или зима, солнечные деньки или дождливые будни — для Элайджи все одно. Бессмертие оказалось настоящим проклятием. Он прятался от озлобленного брата вот уже несколько веков, мало пересекался с другими вампирами, забыл о ведьмах, к которым когда-то испытывал жгучий интерес, желая изучить их от и до, и превратился в каменную статую.       Элайджа плыл по течению. Мысли, словно предатели, раз за разом возвращались к теме смерти. Было бы не так плохо умереть.       Усталость навалилась на его плечи тяжестью, словно огромная каменная глыба, которая день ото дня вдавливала его в землю. Все ниже и ниже, пока Элайджа не упадет на колени и не поцелует запыленный асфальт — очередное изобретение человечества — под ногами.       Что есть бессмертие? Пьяный дурман постоянства, годы, не имеющие смысла. Бессмертие — болезнь. Сначала разум в пьяном угаре радуется обретенной силе, наполняется самолюбием, начиная считать себя выше других голов окружающих, живущих предначертанные природой жизни, а затем, как и следует, завершающих цикл смертью, после — понемногу в мозг проникает осознание того, что болезнь начала отравлять организм. Ты пытаешься отделаться от этих дурных мыслей, которые выбивают пьедестал из-под ног: оказывается, ты не особенный, ты — проклятый. И все люди вокруг, пусть их век и короток, пусть они и пришли в этот мир, чтобы умереть и удобрить землю для следующих поколений, но они — люди, они выше тебя. Они — не ошибка природы.       Болезнь прогрессирует. Вены и желудок наполняются чужой кровью. Злость, халатность и в первую очередь желание доказать самому себе, что нет, ты особенный, затемняют рассудок — вампирское бесчинство, вампирская вседозволенность. Я — не ошибка природы, я — тот, кто возвысился над ней, обманул ее алгоритм своим существованием. Я имею право отнимать чужие жизни. Как хищник убивает ради пропитания, так и вампир расправляется с людьми.       Но тяжесть велика. Отключить эмоции, чтобы не корить себя, чтобы не сойти с ума — лучшее решение. Но если ты отключишь эмоции, то сразу же докажешь, что никакой ты не избранный, что в тебе — обычная слабая человеческая душонка — тщедушная, тщеславная и пугливая. Что ты, как бы не пытался возвыситься, ниже всех этих людей вокруг. И никакая великая цель, желание увидеть, что же изобретут, пережить войны, бесчинства и глупость и дойти до того момента, когда мир полностью распустится и расцветет, пряно благоухая, не спасут от осознания собственного ничтожества.       Болезнь добралась до мозга. Усталость, вздутые вены, тусклые глаза. Бессмертие — далеко не благословение. Бессмертие — Ад, от которого ты можешь, но не хочешь отказаться. У вампиров в несколько раз усиливаются чувства. И страх смерти, присущий абсолютно каждому, завладевает душой. С самого первого дня после обретения бессмертия он, как голодный дикий зверь, жрет изнутри. Ему мало души, мало мозга, ему нужно контролировать все тело. Именно он — движущий процесс отравления. Он на пике.       Если человек и может отказаться от своей жизни добровольно, чтобы его на это не сподвигнуло, то вампир, за самым редким исключением, будет драться и бороться до последнего. Сравнение с хищником идет далеко не на пользу. Загнанный в угол бессмертный похож на жалкое и обезумевшее животное.       Зрелище не из приятных.       Элайджа медленно и тяжело идет по оживленной площади. Вокруг шумит новая техника — машины. Гудящие огромные нечто, забивающие гул природы. Серость и пыль — вот то, что наполняет сознание современного человека.       Издалека, будто из-под толстой пленки, доносятся восторженные вздохи. Элайджа незаинтересованно поворачивается. Он сменил одну бесконечность другой, испробовал все, что только мог себе позволить, перехитрил свои принципы, вывернул душу наизнанку и скроил заново, запихнул в тело и оставил одинокую, бренную, на этом свете. Его душа — потемки даже для него самого.       Он встречает взор знакомых глаз задолго до того, как осознает, что перед ним пляшет пастушка из прошлого. Как же ее звали?..       Рядом больше нет преданной маленькой овечки с розовой лентой вокруг шеи и долговязого музыканта. Они сгинули в прошлом, а пастушка, красоту которой Элайджа не позволил смерти сожрать полностью, все так же вытанцовывала причудливые кульбиты. Плавность и вампирское очарование. Коктейль горького вина — один глоток, и пьяный дурман безвозвратно заполняет голову.       Ее глаза сверкают пугливым узнаванием. Она его боится. Монстра, что отобрал ее жизнь. Монстра, что спас ее от смерти — всего несколько столетий назад бедняжка умирала от туберкулеза. Тогда она плясала до изнеможения, чтобы заработать денег на их с братом жизнь. Босоногая пастушка в единственном нарядном платье — болезненное воспоминание, навсегда отпечатавшееся под веками. Избавляя ее от мучений болезни Элайджа думал, что проявляет невиданную щедрость.       Сейчас же он понимал, насколько губительной была эта так называемая щедрость.       Пастушка выгибается. Элайджа прикрывает глаза.       О, сколько же хорошего они потеряли? Он ведь мог остаться с ней и прожить человеческую жизнь, а затем — уйти, умереть вслед за ней, чтобы лечь в одном гробу. Она могла, она готова была стать его приютом. Но Элайджа не смог смириться с низостью смерти. Он познал великое и проклятое, он стал вампиром. Он не был готов пожертвовать своей жизнью, он все еще отчаянно верил, что путь в века не пройден зря.       Как жаль, что он не был человеком, который мог бы взять эту маленькую пастушку за руку и ощутить настоящее тепло ее тела, который мог спеть ей песнь любви, что в полной мере ощущало бы его слабое и уязвимое человеческое сердце, который мог бы жить, не задумываясь о смерти, но понимая, что она в любой момент может переступить порог. Ох, если бы они были обычными людьми, если бы яд бессмертия не заполнил их вены, как бы был счастлив Элайджа!       Прожить всего лишь одну человеческую жизнь. Не видеть мира, что остается после ухода близких людей. Не видеть всех этих идентичных лиц, не купаться в мареве одинаковых эмоций и поступков.       Просто жить. Не как монстр и убийца, не как разложившееся душой непонятное что-то — создание, отвергнутое человечеством и природой.       Пастушка трижды хлопает в ладоши, ее ломкие кисти изгибаются, и люди восторженно аплодируют. Грудь вздымается в показном тяжелом дыхании. А глаза — жгучие глаза, влюбленные и боящиеся, сумасшедшие глаза, но все такие же масленые и пылкие — жадно взирают на Элайджу.       Он приближается к шляпке и кидает в нее деньги. Сумма, которой будет достаточно для хорошей жизни на месяц или два вперед.       Он должен был сделать так несколько сотен лет назад. В тот день, когда впервые увидел пастушку на площади, он должен был просто дать ей денег. Этого бы хватило. Это было бы настоящим спасением, ведь бессмертие — проклятие, а не дар.       Как же жаль, что он понял это так поздно.       С трудом Элайджа заставляет себя отвернуться. Встрепенувшееся, но все же мертвое сердце сокращается. Насмешливая улыбка трогает губы. Он готов до конца этого века хохотать над собой и своей глупостью, но ни звука не вырывается из его рта.       Его маленькая пастушка всегда была искусницей. Танец был для нее большим, чем просто способ заработать на жизнь. Танец и был ее жизнью.       Элайджа отворачивается и делает шаг навстречу бесконечности и пустоте. Он знает, что пастушка обрела в бессмертии кое-что ценное — искусство. Оно никогда не умрет. И пока оно живо, она тоже будет жить.       А ему для того, чтобы не сожрать себя, хватит одного лишь осознания: его маленькая пастушка жива и, может быть, даже счастлива.       Они встретились вновь. Губительная и ядовитая связь, основанная на злобе, чувстве долга и ненависти, на этом отвратительном коктейле, к удивлению сумевшим породить чистую и искреннюю любовь, не приведет ни к чему хорошему. Однажды Элайджа уже оступился. Поэтому сейчас, пусть и поздно, он даст маленькой пастушке шанс жить.       Кто-то когда-то сказал, что, если любишь, должен отпустить.       Элайджа, кажется, любит.       Все еще любит эту пляшущую и пряную девочку. Этого сильного маленького человека, оказавшегося в тысячу раз лучше него. Ее бессмертие имеет смысл.       Быть может, и он когда-нибудь найдет свой.