Парные танцы

Если ты не ответишь танцем Мне останется только сдаться

Тяжёлый вечер пятницы. Гром курит одну за одной, сцеживая что-то бурлящее из своего бокала и мгновенно ёжась от кислоты, удаляющей куда-то прямо в горло. В любое другое время он бы держал морду кирпичом или максимум бы отставил пойло куда подальше. Но сегодня у него нет ни сил, ни желания что-то из себя корчить. Он и так сломал все свои принципы: после работы пошёл не домой, хвалить Игорька за очередную пятёрку, а завалился в ресторан в самом центре, в который можно попасть, имея определенные погоны или возможность дать на лапу. Сюда обычно забегают всякие дипломатские сынки, их не очень скромные дамы и всякие старпёры, не знающие рамок морали, корчащие из себя днём примерных товарищей, а по ночам резвясь в подобных заведениях. Костю сейчас с натяжкой можно определить ко второму типу. Как минимум у него есть связи, позволившие посмотреть на ту самую, отравляющую советский быт и советского человека, идеологию врага. Зелёные пиджаки, цветастые юбки и высокие причёски. От саксофона до ножа, как говорится. И Костя как-то слабо в это верит, наблюдая за тем как перед сценой разлетаются девчачьи платья и пестрят мужские галстуки. Один такой он частенько видит в отделении. Конечно, более приземлённый: чёрный с еле заметным орнаментом из бело-желтых роз. Обычно он прячется где-то под длинным пальто, стараясь сильно не осквернять тонкую душевную организацию окружающих. Но Костю, как видите, не проведешь. Он как последняя ищейка разнюхает, что надо и что не надо. В этот раз он явно доигрался и вляпался не туда, куда следует. Точнее не в того. Юрий Смирнов в их отделении совсем недавно. Окончил учебу, и его сразу же распределили к ним. Гром помнит это так, будто это было вчера, и не скажешь даже, что с этого момента прошло уже года три. Смирнова он привык воспринимать как сопляка, который бегает за ним хвостиком, уж слишком часто вляпывается в неприятности и раздражает окружающих своей слишком яркой натурой. Последние два момента так и остались за ним, но теперь Юру хотя бы считают ценной частью их сурового ментовского коллектива. Всё-таки сумел, чертяга, напустить пыли в глаза. Сошёл за своего. Костю же эти ухмылочки насторожили. Это не просто «странности» и «да просто человек он такой, Кость». «Не от мира сего» — больше не катит как отмазка, а больше попахивает статьёй. Галстук стал последней каплей. Юрка-то не промах. Синий пиджак сидит на нём как влитой, рябь в глазах от его рубашки в рубчик возникает даже на расстоянии, а галстук… Какой галстук! Ярко рыжий! Косте кажется, что таких цветов он даже в природе не видел. Ещё он раньше не видел, как мужики так могут двигать бедрами и невероятно манерно закручивать свою молоденькую партнершу, сверкающую панталонами, вокруг своей оси. Это всё выглядит так, будто Смирнов действительно на своём месте. По его венам течёт американский джаз, а по горлу — импортный виски. Гром теперь заказывает себе стопку водки. Глотает её и внимательно вслушивается в смех и топот, звенящий между тем, как музыканты сменяют композиции. Костя видит, как Юра со звоном целует свою партнёршу в щёку, на что та лишь игриво морщится, и отпускает её в свободное плавание, ретируясь куда-то к сборищу других цветастых пиджаков. Время ещё совсем детское, но Костя уже чувствует, как перебрал с непривычки. Молодежь, к которой прибился Смирнов, явно только начинает ночной кутёж, и Гром прикидывает провалится ли его скромная операция из-за желания отрубиться прямо над тарелкой. Официантка в переднике возникает где-то со стороны правого локтя, подливая из пузатого графина в стопку ещё водки. Пара капель приземляется на серый рукав, но Костя лишь отмахивается и опрокидывает беленькую в себя. На танцполе снова начинает происходить что-то интересное. Взгляд непроизвольно пытается выхватить синий пиджак, но тот по-прежнему находится на первом этаже за крохотным столиком, рассчитанным на двоих. На одном стуле вальяжно нога на ногу восседает Юра: он поправляет свою нажелатиненную прическу и выдыхает неровные кольца дыма, где-то к концу чуть закашливаясь. На соседнем стуле зажимается такая же цветная парочка, и Гром побыстрее пытается отвести от неё взгляд, чтобы ненароком не увидеть то, что предназначалось далеко не ему. Что-то вроде кромки чулков, держащихся на женских ножках с божьей помощью. Костя на свою пьяную голову радуется, что на месте того, как они выражаются, чувака, — не Юра. Ему вообще как будто не до всех этих ухаживаний. Ему дай потанцевать, закинуть в себя одну-другую рюмочку и прикурить импортную сигарету, чтобы потом хвастаться в своих кругах. В отделе он не может о таком распространяться даже друзьям. Один случайный писк, и найдётся нужная статья. Костя боится за Юру, правда. Иногда не слишком по-дружески. От этого на сердце ещё тяжелее, потому что неправильно как-то это всё. Даже отвратительно. Где это видано, чтобы в союзе мужики на мужиков заглядывались. Костю это тревожит, потому что вот на Юру смотреть приятно: будь он в блеклой милицейской форме, сидящей немного не по плечам, или будь он в одной зелёной рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами и розовым галстуком, висящим бесформенной линией где-то вдоль груди. Грому так хочется завязать эту удавку обратно в ровный узел, конечно, не такой ровный, как был у Смирнова изначально, и притянуть за неё к себе. Так, чтобы они столкнулись лбами и могли чувствовать на губах и щеках горячее дыхание друг друга. О чём-то большем запуганное сознание стыдиться даже думать. Куда там до фантазий. Сейчас и блеклый призрак поцелуя где-то под челюстью может довести Костю до белого каления и стыдливого румянца на щеках. Гром покидает свой стол и наблюдает за Юрой с балкончика, чтобы хоть как-то протрезветь. Давно его так дела сердечные не доводили. Как такое вообще может не довести, когда касается Юры Смирнова, который только сейчас замечает присутствие Грома в его альма-матер. Юра докуривает сигарету одной затяжкой, натягивает на себя свой попугайный пиджак и осторожно перекидывает галстук через спинку стула. Вид у мужчины немного растерянный, но он старается не подавать виду перед своими так называемыми друзьями-стилягами, которые в пьяном забытье даже бы и не обратили внимание на возвращение внезапной дерганности, присущей Смирнову на службе. Вообще, неприятная, мягко сказано, ситуация бы вышла, если бы кто-то из тусовки узнал, что сам Юра мент и что коллега внезапно решил навестить его в «логове». Никто бы даже и слушать не стал, мол Костя — друг. Всем до фени, ведь своя шкура дороже и в такие моменты особо не до разбирательств. Обыкновенные ищейки страшнее прокормленных офицеров: в них больше злобы и зависти. Смирнов знает это не понаслышке. Он возвращается на танцпол, стараясь угомонить душу и взгляд, который всё стремится в сторону второго этажа. Костя с места так и не сдвинулся, ещё и смотрит своим «попал ты, Смирнов» взглядом. По крайней мере такую трактовку ему даёт сам Юра. Что там на самом деле — история умалчивает. Прекрасная Леночка перехватывает Смирнова под первые звуки саксофона, сразу утаскивая куда-то вглубь толпы. Всё начинается достаточно невинно: она хватается за Юрин локоть, притягивая мужчину ближе к себе, и укладывает чужую ладонь на свою талию. Её туфли начинают неистово клацать о блестящий паркет, сливаясь с окружающим гамом. Очень быстро девушка превращается в юлу, которая вертится вокруг Смирнова и умудряется делать прыг-скок вверх вниз. Юра же пытается подхватить её задор: изо всех сил держится за накрашенные красным лаком пальчики и помогает Леночке крутиться вокруг своей оси, из раза в раз грубовато приземляющейся в его объятия. Её юбка подскакивает практически выше головы, и Смирнов по-джентльменски пытается это пресекать, хотя всем здесь давно плевать на нормы морали. Обычно Юра здесь как рыба в воде, но под пытливым взглядом Кости становится как-то не по себе. Музыка проходит совершенно мимо него, а ноги отказываются делать заученные движения, которые они оттачивали с парнями в чьей-то коммуналке под танцы на костях. Не всё равно только Грому, который продолжает наблюдать за этим бесстыдством. Что-то в нём закипает: либо ненависть к себе, либо позорная ревность. Он ещё не до конца решил, но точно понял, что без Юрки сегодня не вернётся. Забирать его надо отсюда, потому что не может Гром наблюдать за тем, как Смирнов растворяется в чем-то кроме его шёпота. Поэтому стоит действовать быстро и незаметно. Костя бросает деньги на стол, выпивает последнюю рюмку, услужливо протянутую официанткой, и движется напролом. Ступеньки под ногами опасно пружинят, но Гром пытается совладать со своим телом, потому что в такой момент ему крайне нельзя проебаться. В глазах стиляг он выглядит донельзя нелепо: серый костюм, не первой наглаженности рубашка и немного потертые туфли. В форме, к слову, Костя выглядит куда презентабельнее и серьезнее что ли. Но сегодня он решил покрасоваться перед Смирновым, и насколько это хорошо вышло судить только последнему. Звучат последние ноты. Леночка счастливо повисает на шее Юры и пытается отдышаться. Смирнов нервно поправляет зачёсанный чуб и пытается вернуть рубашку обратно в брюки. Он уже отсюда чувствует родной взгляд. Вокруг столько незнакомцев, которые так и норовят своими пытливыми глазищами зацепиться за что-нибудь диковинное. Этой экзотикой может стать Костя, если его сейчас не убрать с полчища танцующей молодёжи. Гром будто считывает всё по побелевшему лицу Смирнова. Он начинает слегла покачиваться под музыку, практически нелепо парадируя людей вокруг себя. Он правда старается, ловит на себе парочку чужих удивлений, но решает не останавливаться. Юра пытается сдерживаться, но это становится чем-то невыполнимым, когда Гром оказывается в опасной близости от него. Это своеобразный вызов. Люди вокруг начинают спотыкаться, видя инородного на этом танцполе Костю. Юра же практически поддается панике. Мужчина оказывается где-то у него за спиной, а Лена хохочет, наблюдая за этим странным цирком. — Товарищ, вы немного ошиблись своим местом. Или джаз настолько заразителен? — Леночка смеётся. Ну конечно. Конечно она положила взгляд на вполне хорошего собой мужчину с балкончика. — Лен, давай без этого. Я разберусь, — Юра мягко отодвигает девушку, получая тычок под рёбра. Она ретируется прилипать к кому-то другому, а Гром самодовольно притаился по правый локоть. — Ты ч-что здесь забыл вообще? — Смирнов пытается успокоиться, дышать ровно и ни в коем случае, не заглядывать в светлые глаза Кости, иначе он поплывет прямо здесь и прямо сейчас. — За тобой пришёл, Юра. — Ну, раз так спокойно пришёл, то так же спокойно и уйдешь, Кость. У тебя будут проблемы, — он пытается вытолкнуть Грома из этого пёстрого водоворота, но тот тянет его за собой. В противоположную сторону. У Юры резко пропадает какое-либо желание сопротивляться, потому что где-то в глубине души проснулся тот самый салага Смирнов, который первые дни в отделе таскался за Костей, не отлипал от него и не мог понять причины этого странного магнетизма. Было ли дело в том, что в смурном и местами бесшабашном Громе он нашёл свой дом. На Костю посмотришь и сразу понимаешь: вот этот мужик способен, и приласкать, и вломить за покушение на твою честь. — Совсем из-за работы своей тронулся? Кость, если это и так, то хоть другим не мешай жизнью наслаждаться. Не хочется подхватить твою смурную рожу, — ночной Питер встречает приятной июльской прохладой. Людей на улицах практически нет: законопослушные граждане видят уже пятый сон, а гости заведения просто стараются не высовывать носов, чтобы не раздражать господ комсомольцев своим внешним видом. — Настолько рожа неприятная? А я думал, что нравлюсь тебе, Смирнов, — они разыгрывают эту глупую сценку прямо под стеклянными дверями ресторана. Консьерж по ту сторону странно косится на это подозрительное действо. Кто бы мог подумать, что «представитель богемы» будет вести беседу на повышенных тонах товарищем довольно строгой наружности, которой зачастую обладают представители правоохранительных органов. — Да чего ты к роже-то прицепился. Костя! Ты понимаешь, что нас сейчас никак не должны заметить здесь! — Юра показывает на свой костюм, а Гром начинает улыбаться, зажевывая сигарету куда-то в уголок губ. — Раньше ты не особо об этом беспокоился. Шастал в четыре утра до своего дома как мишень. Вот я и попал в неё однажды, — кровь закипает, а шея покрывается пятнами. Уверенность Юры обычно всегда улетучивается перед Костей, а происходящее сейчас окончательно втаптывает её куда-то под подошвы лаковых туфель. — Нам нужно уходить, — он тянет Грома за рукав, а тот всё так же легко поддаётся. Так они и плывут через ночные дороги, шурша по асфальту. Костя с каждым пройденным метром становится всё ближе, пока окончательно не заваливается на Смирнова. Всё это вполне можно было бы спихнуть на случайность или на нетрезвое состояние Грома, но оба-то знают, что их тянет друг к другу. Как маленькие частички-атомы, которые всё время слипаются воедино. Юра чувствует чужие руки на своей талии и старается дышать урывками, чтобы хаотичное движение грудной клетки не выдавало его волнения. Но бьющееся сердце никак не скроешь. Гром это конечно же замечает, но ничего не говорит. Лишь в который раз слегка улыбается и надеется, что разговор будет коротким или что его вообще не будет. Так они добираются до Юриного дома. Лампочка в подъезде как всегда кем-то нагло выкручена, поэтому по лестнице они поднимаются в полнейшей темноте, пересчитывая носами практически каждую ступеньку. В этот момент Костя становится совсем неподъемной ношей, но Смирнов крепится и дотаскивает его до четвертого этажа. Гром глупо посмеивается с его потуг и затыкается только после того, как Юра шикает на него и тащится дальше, подхватывая настроение товарища. Ситуация донельзя абсурдная. Когда они только познакомились, часто случалось такое, что после дружеских попоек приходилось тащить именно Юру, но в этот раз судьба, видимо, решила пошутить над ними. Они крадутся по скрипучему коридору коммуналки. С потолков свисает свежевыстиранное белье, и мужчины стараются не запутаться в нём, глупо посмеиваясь себе под нос. Гром держится за чужую талию, чтобы ненароком не споткнуться обо что-нибудь, и проводит забавную параллель: перед этим Юра таким образом кружил в танце ту девицу. От этого становится тошно. — Та девушка. Твоя подруга? Или наконец-то остепениться решил? — очень глупый вопрос, учитывая, какой образ жизни ведут маргиналы и сам Смирнов. Юра даже спотыкается о какую-то неровно лежащую дощечку, его голубые глаза будто светятся в темноте, и сейчас в них столько непонимания, что Грому даже становится немного стыдно. — Скажи мне, ты идиот? — шепчет сквозь зубы да так громко, что Гром хлопает Юру по боку, чтобы тот замолчал, иначе они так полдома разбудят и разговоров будет на несколько недель вперёд. Смирнов от этого жеста напрягается и пытается не думать о тепле чужой ладони, которое прожигает даже через ткань пиджака. Они вваливаются в комнатушку Смирнова, сбивают коврик под ногами и спотыкаются о порожек. Юра зажигает тусклую лампу, стоящую на тумбочке около входа, и комната наполняется желтыми отблесками света, которых настолько мало, что в этом полумраке можно спокойно обо что-нибудь стукнуться или смело навернуться. Юру это нисколько не смущает: он давно успел прижиться к этой коморке и ни на что не жалуется. Он посмеивается с того, как Гром не знает куда себя приткнуть, и небрежно сбрасывает пиджак на спинку куцего от времени кресла. Костя в этом движении улавливает что-то до жути родное и привычное — то, насколько Смирнов въелся в его жизнь, застряв в ней такими мелкими крупицами. Если заглянуть куда-то поглубже в черепушку Грома, то можно вытащить ещё что-нибудь. От этого осознания пересыхает глотка, потому что Костя не успел уловить тот момент, когда пропал окончательно. Когда неуставщина перестала вызывать отвращение, а стала лишь Юриной изюминкой. Запах сигарет, пороха и парфюма, который так просто не достанешь. Глупые галстуки блеклого цвета, но зато в еле заметный рубчик или другой узор. То как Смирнов изъяснялся, порой слишком изящно и мельтешаще до ряби в глазах. Юры всегда много, звуков, вылетающих из его рта тоже: иногда они имеют обыкновение по нескольку раз повторяться, будто Смирнов запинается о кочку. И его это ничуть не смущает. — Научишь меня парочке движений? — Юра сидит на этом еле живом кресле. От гранёной пепельницы по скатерти расходятся скромные лучики света. Смирнов стряхивает в неё пепельную головку и вопросительно смотрит на Грома. — Нет уж. Не хватало, чтобы ты снова завалился в рестик и на этот раз распугал всех девок, — но действия его почему-то совершенно противоположны словам. Он поднимается, чтобы потушить сигарету и мельком кидает взгляд на проигрыватель, — И после такого меня, возможно, выселят. Ну, вот кому может взбредить в голову трясти костями ночью? Юра всё-таки подбирается к деревянному коробу и пару секунд мнётся, а затем по локоть запускает руку под скатерть и пытается нащупать что-то в кромешной тьме. Раздается только режущий шелест, в котором Смирнов ориентируется на ощупь, пробегаясь пальцами по корешкам. Костя внимательно наблюдает за его сосредоточенным лицом, за каждой морщинкой и неровностью. За тем, как черты лица смягчаются, стоит только пластинке и игле соприкоснуться. Совсем тихая мелодия, исходящая от проигрывателя, не похожа на те, под которые Смирнов отплясывал ничтожный час назад. Она растекается по помещению и обволакивает со всех сторон, раздеваясь тихим стуком клавиш. Юра прикрывает глаза и пытается настроиться: его руки рисуются в воздухе, а бёдра выписывают только ему понятные координаты. — Так учить будешь? — Костя рискует подобраться поближе. Пионерское расстояние нагло нарушено: Гром при желании может учуять чужой парфюм. — Такое надо чувствовать, Кость. Чувихи любят экспромт, а не чёткие регламенты, товарищ майор, — Юра конкретно издевается и, возможно, немного заигрывает, совершенно не представляя, насколько Грома ведёт от этого. Для Смирнова музыка — родная стихия. И речь идёт точно не о занудных романсах. — Одно дело чувствовать самому. Но я должен понимать, как это делаешь ты, Юр. Пульс настолько громко стучит в ушах, что перебивает ту скудную мелодию проигрывателя. Костя приносит эти слова и внезапно прячется в сгибе смирновского плеча, чтобы избежать ледяного укора чужих глаз. Но Юрины ладони смыкаются у Кости на лопатках: осторожно поглаживают и пробираются к загривку, чтобы зарыться в короткие волосы. Они оба погружаются в только им понятный нелепый танец: руки-змеи и сердца-бубны. Гром старается прислушаться к чему-то помимо юриного дыхания, к острой скрипке или крадущимся клавишным. Но выходит это из рук вон плохо, потому что что-то не даёт ему покоя. Наверно собственная трусость. — Кость… Этот робкий зов срабатывает как спусковой механизм, который заставляет вихрем вымазаться в чужую щеку. Путь до желанных губ находится не сразу. Поцелуй выходит с непривычки грубоватый. Гром даже не может вспомнить, когда в последний раз кого-нибудь так трепетно касался, не желая ускользать в реальность из этого момента. Как утопающий цепляется за юрины плечи, проводя ладонями от ключиц до шеи. Он бьётся о скалы и полностью отдается порыву, осторожно прикасаясь к чужим губам. Сначала нижняя, потом верхняя: и так по очереди, пока не закружится голова. Чувствует под пальцами мурашки и пытается избавиться от них, скользя ещё выше, чтобы зарыться пальцами в прическу, которую так старательно наводил Смирнов накануне. Юра пытается подавать признаки жизни, но кислород ускользает так стремительно, что остаётся только тонуть в громовских руках. Костя осторожно прикусывает его нижнюю губу, не пытаясь пересечь грани дозволенного. Грудь потряхивает от переполняющих чувств, а кончики пальцев начинают пульсировать и нервно прокладывать узоры по Юриной талии. Они стоят настолько близко, практически теряют равновесие и нервно барахтаются в пространстве, стараясь как можно сильнее ухватиться друг за друга. Движения губ всё такие же смазанные, мокрые и местами колючие от Громовской щетины. Удушливые объятия перестают казаться таковыми, теперь у них только одно предназначение — спасение утопающих друг в друге идиотов. Оторваться от юриного закрасневшегося лица приходится с трудом. Костя делает это так же внезапно, заставляя Смирнова окончательно потерять равновесие и завалиться на несчастный столик с проигрывателем. Для пущей драматичности музыка смолкает именно в этот момент, оставляя мужчин наедине со своими роящимися мыслями. Гром приходит в себя между разведенных коленей Юры. — Давай спать, Кость, — хочется сказать что-то в ответ. Не позволить Смирнову так спустить это всё с рук и просто промолчать. Закончить все эти идиотские недомолвки и закопать этот позор куда поглубже. Но Юру это как-то не сильно интересует. Он тащит Костю в сторону своей койки, укрытой колючим коричневым одеялом, и заваливается на неё прямо в уличном. Он сворачивается калачиком у холодной стенки и ждёт. Ждёт и ждёт, пока Гром глупо мнётся, стоя на паласе, пока не скидывает прямо на него свой пиджак. Мужчина ложится рядом: вновь укладывает голову на юрино плечо и сжимает веки до белых мушек перед ними. Ласковая ладонь гладит его по макушке, убаюкивая и напоминая, что такое настоящий дом. Всё-таки оказались правы душевные ниточки, которые нервно дергались где-то под рёбрами каждый раз при виде Смирнова. Все самые сложные вопросы будут решаться утром, а пока впервые за долгое время можно отдаться в объятия своих желаний.