Мы виделись всего лишь раз и эта встреча длилась не более пяти минут. Однако мне хватило этих пяти минут, чтобы разглядеть его до мельчайших подробностей.
***
- Жан, не мог бы ты купить воды на первом этаже? - этот взгляд серых, отражающих-все-подряд, как у кукол глаз младшей студентки нашего потока устремляется прямо на меня, прошивая насквозь. При этом взгляде ни один мускул ее лица не дрогнул. Становится даже жутко. Что меня всегда удивляет в ней - это то, что ее выражение лица меняется лишь тогда, когда с Эреном (ее сводным братом) что-то случается. И сегодня, к слову, половине группы довелось увидеть резкую смену ее эмоций: Эрен Джагер сильно ушиб голову, ввязавшись в драку. Хотя я вовсе не думаю, что там есть что повреждать. На просьбу я киваю молча и Микаса неспешно сует мне в ладонь несколько серебряных, тут же отворачиваясь к другим малочисленным студентам, что пришли наведать нашего самоубийцу. Кукла. Безусловно красивая кукла. Всунув деньги в карман, - все равно путь до автомата с выдачей воды далек - направляюсь вдоль узкого стерильного коридора. И на удивление быстро минув крыло травматалогии, встаю на "перекрестке" с указателями. Недолго думая, решаю срезать через реанимационную. Считаю, что так будет короче. Однако, в отличие от того зала, в котором мы ожидали время визита, здесь людей оказалось больше. Намного больше. И из-за того, что в этом крыле архитекторы так неудачно распланировали немногочисленное количество палат, большинство пациентов лежат, прижавшись к пастельным стенкам, на своих не совсем чистых койках в самом коридоре. Кроме самих перебинтованных больных, по узким проходам снуют туда-сюда еще и врачи. А с улицы, глядя на размеры здания, не скажешь, что в ней может уместиться столько больных. Вроде как хотел срезать.***
- Молодой человек, не подскажите в какой стороне лифт? - скрипучий, как старое, почти сгнившее дерево, росшее во дворе нашего университета, голос раздается совсем, непозволительно близко. - Ч-что? - Говорю: где здесь лифт? - бабушка все так же сверлит меня маленькими гнойными глазками. - По коридору прямо и налево. - Спасибо, голубчик, - старушка покосилась на окно позади меня и я, не думая, закрываю собой и его стекла, и вид на одну из палат за его стеклами.***
Я не заметил как и сколько простоял в том коридоре, переполненном больными и запахом рвоты с примесью медицинского спирта. Привлеченный неественным ярким солнечным светом, исходящим из окна немногочисленных палат, я из любопытства заглянул в нее буквально на пять минут. Прикрыв ладонью рот, я, прислонившись лбом о холодное стекло окна, смотрел на странную, по-своему завораживающую картину через щели старых жалюз. До чего же пыльно в палате. Когда я подхожу к автомату с напитками и очередью, на часах, что висели над входной дверью, показывает уже четыре часа и пять минут. Монетоприемник с жадностью глотает предлагаемые ему деньги, затем противно пищит, словно оповещает, что все монеты благополучно съедены.***
Неделю спустя Имир громко хвастается умениями Кристы красиво рисовать. Я взглянул на ее рисунок, когда, не дорисовав его, Криста вышла по своим делам. На бумаге оказался тот, кого я видел неделю назад в палате реанимационной. Нарисованное карандашом, слегка завалившиеся на бок, сидящее на стуле, тело без половины. Опущенная голова - лицо с не дорисованной половиной. Такая же неаккуратность старых бинтов, нанесенная на бумагу, вкупе с плавными начерченными карандашом линиями тонкой, но совершенно не женской кисти руки так же манят... Внутри что-то щелкнуло, но я не обращаю на это внимание, меня занимает другая мысль. Неужели его еще кто-то видел, кроме меня? Всего лишь эскиз. Однако, под конец дня, Криста даже не замечает пропажу рисунка с ее собственного стола.***
Через месяц Эрена выписывают. Ровно через тридцать один день я вижу, как Микаса, взволнованно улыбаясь, заправляет прядь густых волос за ухо раз за разом. Через каждые пять минут она повторяла это движение. Знала бы ты, Микаса, как глупо ты выглядишь. Я вздыхаю. В такие моменты, когда какой-то части группы удается увидеть ее эмоции, мне становится не по себе. Аккерман определенно не идут эмоции. Весь этот месяц, раскрашенный карандашными линиями рисунков Кристы и навязчивыми идеями, я, как и Армин, и Микаса, и Райнер с Бертом, регулярно навещал нашего самоубийцу, регулярно покупал для него воду на первом этаже, тратя на это ровно пять минут, регулярно срезал через реанимационную. Но не подумайте, что это ради самого Джагера. Делать нечего, как тратить на него свое время. Я ходил ради той палаты, того полутрупа и даже выведал его имя у мимо проходящей медсестры. Марко. И в этот день, когда Эрена выписывают, моего Марко не оказывается на месте. Когда Армин с Микасой встречают Эрена на костылях (он, оказывается, еще и кости повреждал), я стою в сторонке, сжимая пальцами в кармане сложенный вдвое тот листок бумаги, уже выцветшей за это время, с недорисованным рисунком. Моего короткого "поздравляю" должно хватить сполна.***
Марко исчез. Он ушел так же внезапно, как и появился. Как ни странно, он пришел с тем солнечным светом, просвечивающим через жалюзи и ушел же вместе с ним - наступила темная зима. Это я понял лишь три дня спустя, когда решился научиться рисовать. - Ты тоже умеешь рисовать? - улыбается Криста. - Я? Нет, что ты. Я только учусь, - поспешно прячу неровные линии за страницами тетради. - Дай я посмотрю, - скрипит стул и она подсаживается рядом. Рисунок Криста осматривает долго. В это время к нам подходит Имир, явно недовольная добротой и участливостью своей подружки. Затем, слегка нахмурившись, Криста мягко указывает на недочеты. Она даже не догадывается о том, что я срисовал его с ее того самого, что хранится у меня в кармане сложенный в двое. - Ты красиво рисуешь, Жан. Ты меня научила рисовать.***
Мимо меня пролетает много дней: грустных и веселых, в которых Микаса улыбается и в которых Микаса-кукла, где я рисую и где я посещаю ту палату. Марко. Он исчез и стал так же исчезать с бумаги. Медленно, но верно я стал забывать его черты, исключением остается лишь та встреча, длинною в пять минут. Я даже пытался сохранить его за прозрачным файлом, но и недели не прошло, как бумага полностью выцвела. Сидя на последних партах аудитории, я, подперев щеку рукой и щурясь от солнечного света, смотрю прямо перед собой - на доску. Множество формул и мелких букв, написанных белым мелом на темной доске, тут же начинают расплываться в разноцветных солнечных точках. Когда я фокусируюсь на написанном, профессор успевает заполнить всю доску своим мелким почерком. Ненавижу молекулярную химию. Я вызываюсь закрыть жалюзями окно и никто против не оказывается. Пока я занимался окном, в тишине аудитории, прерываемом лишь монотонной лекцией профессора, раздается скрип двери: - Здравствуйте, извините за опоздание. Я недавно поступил сюда и еще не свыкся со здешним временем. Я сажусь на место и слышу, как преподаватель безразлично разрешает опоздавшему войти. По всем рядам пробегает взволнованный шепоток, затем на свободный стул рядом со мной падает с виду дорогая сумка. Поворачиваю голову и смотрю на смуглого человека, усевшегося рядом со мной. - Ты не против, если я сяду сюда? Кстати, меня зовут Марко Ботт.