Мак

«Вне работы, возвращаясь с рынка заснеженными днями, ты любил рассказывать мне о маковом поле, что расстилалось средь белым-бела. Тогда и дни казались длиннее, да и приятнее, и я был способен мечтать о проведённых с тобой минутах. Пожалуй, это никогда и не должно было стать главным объектом моих мыслей. Сумеру совмещает в себе песок и тропические леса, и до боли мне, до боли вспоминать, как поле то лежало среди снежных долин, что здесь зовутся «дюна». Жара и стужа колют одинаково, только вот там меня защищал ты, согревая собой. Признаюсь, Аякс. Точнее быть – Чайльд. По временам, когда ты укладывал в морозные ночи детей к печи, а сам дрожал от холода, отдавая последнее тепло мне, я скучаю. Чай твоя матушка вкусный делала, особенно морковный. А отца я побаивался всегда. Больше ничего не помню. Кроме книжек Тони, коими она любезно делилась со мной. Милая девочка. Вру. Для меня значения не имеют ни люди, ни имена. Одержимый идеей своего обожествления, в один момент я забыл, для чего и кем мне было даровано сердце. Сложная философия, пронесённая мной через столетия и понятая только сейчас. Мы были близки. Я не считаю людей особенными. Нет святых и грешников. В каждом сидит частица зла, и даже в безупречной кукле! Выводить на эмоции – забава, чужой гнев – марионетка в руках кукловода, бесспорно. С тобой, милый простак, я забывал об этом человеческом пороке, с чистой душой отдаваясь рукам. Пытаясь скрасить серые будни в Снежной, ты сластил свой чай до невозможности и морщил нос при виде моего горького. Я просто не люблю обманывать себя, глупый. Я никогда не понимал тебя, Аякс. Часто печаль сменялась неоправданной радостью при виде детей и матушки, что возвращались из столицы и встречали нас так радушно. Люди ветрены, но лишь со мной ты был честен. Признаюсь, мне и самому это нравилось. Я ясно помню ночи, которые мы проводили наедине. Ты любил целовать мою обнаженную шею, прижимаясь всем телом, любил читать стихи и напевать что-то. Людские оболочки вызывали во мне одно лишь отвращение со времён Татарасуны, вот только ты был тёплым до боли. Настолько, что иногда мне казалось, будто в груди что-то отчаянно трепещет. Но я кукла. И сердца больше не имею. Ты не особо любил книги. Море бесцельных битв и интриг привлекало тебя куда больше текста из чужого потока мыслей. Мы оба удивились, когда за столом ты сидел с газетой «ведомостей Снежной», а позже переключился на какой-то дешёвый любовный роман. Ты был страшно смущён, словно мальчик, впервые увидевший женщину, и смотрел на меня с того дня по-особенному, будто сделал для себя какие-то выводы. А однажды ты решил выразить свою любовь иначе, и я понял, что есть это метафорическое «слияние». Впрочем, сам знаешь. Последние события повлияли на меня пагубно. Я верил, что Сёки но Ками – моя главная цель, а всё остальное неважно. Теперь я ужасно опечален. Прими мою исповедь, Аякс.

— лапушка.

P.S имя, которое ты даровал мне.» Множество историй было рассказано с тех пор. Каждую из них Странник хранил в своём сердце, «подаренном» неким человеком из его прошлого. С особым трепетом он говорил и слушал, когда мир вспоминал о великом герое из Снежной. Секрет, доверенный ему давным-давно, так больше света и не увидел: ни одно из человеческих отродий не удостоилось чести быть близким к его месту. Странник повидал семь королевств. Где-то стыковались океаны и небеса; старинные храмы, прошедшие сквозь время и ветер, возвышались средь равнин; в окружении гор и водопадов расцвёл Петрикор. Для себя он решил однажды, что ни имени, ни дома у него нет. Вот только душой пилигрим был в своей родной Снежной. Всему своё время – в один момент Странник понял, что его вот-вот закончится. Он видел мир, вольных птиц, павшие цивилизации. Кажется, что за время своего путешествия длиной почти в жизнь он узрел всё, о чём только могли мечтать Сказитель и Кабукимоно. Но Странник знал, что даже ветер не может быть свободным полностью. И его оковами было то, о чём рассказывал когда-то давно один улыбчивый простак. Видя маковое поле средь снежных гор и равнин, Странник почувствовал необъяснимый покой. Он стал слишком живым, осознавая, что так не хочет умирать. Но прекрасной кукле пора закрыть глаза, унеся множество сказов, о которых никто больше не услышит. Потёртой рукой со скрипящими шарнирами он дотронулся до своей груди, провёл чуть выше – к шее, наконец коснулся лица. Странник уже не чувствовал боли. Лишь ком в горле мешал сделать последний вдох со ставших родными земель. Произошло так много всего... и это жестокое непокорное время сумело вселить в него первобытный страх. Людской. Довольно приятный вывод... Тело утонуло в цветах. Но Странник был счастлив: теперь-то он сможет рассказать Аяксу обо всём, что с ним приключилось, ведь тот, в слепящих лучах солнца, всё такой же молодой и улыбчивый, уже тянул к своей кукле руку.