ты загадываешь три желания:
одно — летать в небесах,
другое — плавать, как рыба,
но одно ты припасешь на черный день:
когда любимая покинет тебя.
ᅠ ᅠ ᅠ — Стэфан. Мелодичный, ласковый голос с заметной хрипотцой снова раздался над ухом. Он был эфемерным, едва слышимым, едва не затерявшимся в воздухе. В нем слышалось насмешливое веселье и холод вчерашней обиды. Стэфан облегченно выдыхает и открывает глаза, встречаясь со взглядом зелёных прищуренных в удовольствии глаз, в которых уже давно выгорело все презрение. Это стоило ему тысячи новых кошмаров. Он звал ее Ведьмой, а она звонко смеялась ему в лицо с дерзкой ухмылкой, вздергивая острый подбородок. Он пытался ее поймать, а она с тем же звонким смехом все время ускользала из-под дрожащих пальцев, словно эфемерная, неуловимая тень. А стоило ее поймать — как она замерла испуганной ланью, сдаваясь на волю победителю. Он пытался ее вытравить, а она всегда возвращалась, словно нет слаще развлечения, чем потешаться над его сокрушениями и проклятиями. Он требовал ответов, а она лишь качала головой с насмешливой улыбкой да гипнотизировала его своим кошачьим взглядом, пуская липкий мороз по коже. Он не оставлял попыток ее переспорить, а она с не в меру довольным лицом всегда одерживала верх в их дискуссиях, невозмутимо покачивая на стройной ноге туфлю, потешая свое эго его хмурым взглядом. Он неизменно сводил с нее взгляд, а она бесстыдно разглядывала его, кажется, даже немигаюче. Он отталкивал ее, а она лишь ближе к нему льнала. Он трахал ее в окружении пыльных книг, а она стонала его имя, раздирая ему спину острыми ногтями. Он сидел у ее ног, сжимая ее узловатые ледяные пальцы, а она гладила его по жёстким волосам. Он рассказывал ей о себе, о своем прошлом и настоящем, делился всем самым сокровенным, о чем боялся признаться даже себе, а она слушала его, не перебивая. Он накручивал смоляную прядь ее вороновых волос на палец и безрадостно смеялся, вспоминая о тех жалких пятнадцати секундах их знакомства, первой и последней встрече. Она смеялась в ответ, также безрадостно и с непонятной Стэфану эмоцией на дне ядовитых глаз, и шутила, что за те пятнадцать секунд она его и покорила. Стэфан с ней не спорил. Он отказывался смыкать глаза каждую ночь, не поддаваясь сладким уговорам ее бархатного голоса, а она шептала ему каждый рассвет лишь: — Стэфан, проснись. И он открывал глаза, возвращаясь из мира собственных зыбких грёз в жестокую реальность, в которой Локи давно мертва.