Love is a small miracle

      Люди проходили мимо, бурча себе под нос недовольства или вовсе не обращая на неё никакого внимания. Вздохнув, Ирина отходит в сторону, стараясь не мешать незнакомцам, стоя посреди вечно забитого и шумящего аэропорта. Гена задерживался и ей оставалось только терпеливо ждать его возвращения вместе с детьми. Ире не хотелось бы принавать свою ревность, но одна только мысль о том, что ей придется разговаривать с бывшей женой Геннадия заставляла разгараться огонь в грудной клетке.       Ручка сумки становится неприятной из-за вспотевшей ладони. Женщина поправляет волосы и снова прикладывает руку к животу. Уже вдоволь округлившейся живот виден через растёгнутое пальто. Аккуратные сапожки, брюки и кардиган поверх футболки – Ирина выглядела ухоженно, что определенно придавало лишней уверенности. Запреметив освободившееся местечко Павлова проходит несколько шагов, присаживаясь. Мысли сами возвращают в прошлые недели и дни, успокаивая таким простым занятием нервы.       Ирина прикрывает лицо ладонью, вытирая несколько дорожек слез с щеки, пока вторая ладонь упирается в колено. Геннадий застывает от увиденного в дверном проёме и вовсе теряется, когда супруга, почувствовав его присутствие, поднимает голову и пронзает его больное сердце взглядом. Зелёные глаза наполнены слезами. Мужчина наблюдает как с уголка левого глаза скатывается соленая капля и чертит за собой мокрую дорожку.       — Ира... Что произошло, Ира? — увиденное побуждает хирурга сделать робких два шага вперёд, а затем ещё два и в конце преодолеть всё расстояние до постели. Слух пронзает тихий, явно нежеланный всхлип. Большая ладонь мужчины ложится на её колено и касается ладони, стирающей следы её эмоциональности.       Женщина молчит, лишь уворачиваясь от его прямого взгляда на неё. Больше убежать не хочется, но быть настолько откровенной с ним – всё ещё её слабая сторона. Как ему объяснить, что с ней происходит? Просто сказать о такой мелочи, как пинок их будущей дочери, а затем?.. Как затем донести до него, что такое недоразумение развалило инициированную ей же интимность, потому что, на самом деле, с головой окунуло её в собственные страхи?       Ира любит своего мужа. Безграничной, чистой любовью, которую пронесла вместе с собой через всю жизнь. Почернела сама, но не очернила это чувство... Общий ребенок определенно самое ответственное решение в её жизни, в котором она никогда не разочаруется и о котором не пожалеет. Чувство материнства и опека над ребенком растут в ней, созревают с ходом беременности, далеко не сразу. Это медленный и времязатратный процесс. Ирина уверенна, что сойдёт с ума после рождения дочери, потому что уже сейчас, в этот самый момент из-за внутренней другой Иры прерывает всё и прячется в комнате.       Как ему сказать, что она испытывает всепоглощающий стыд в каждой клетке тела после пинка дочери и считает себя совсем не лучшей будущей матерью на свете? Разум женщины говорит ей, что испытывать подобного рода чувства к отцу своего ребенка вполне нормально, тем более когда нет никаких медицинских ограничений, но на внутреннюю Иру это вряд ли действует.       Общее нервное недомогание в последние недели и гормоны на фоне ее положения не лучшие спутники в делекатных делах собственных чувств и эмоций. Разобраться в новом статусе и самоощущении от него – уже огромное дело для женщины. А ещё эта нерватрепка из-за приезда детей супруга, черезчур строгое к себе отношение и общий фон её расшатанного эмоционального состояния... В конечном итоге приводят её в слезах в спальню.       — Ну... Ты расскажешь мне? — из самокопания вытягивает спокойный голос Гены. Ира поворачивает голову, заставляет себя открыть глаза и выдыхает, когда лёгкая улыбка мужа служит ей лучшим успокительным. — Расскажешь?       Ответом ему служит робкий кивок.       Из воспоминания вытягивает громкий стук колёсиков неподалеку. Ирина прижимает к себе сумку и поджимает ноги, чтобы не мешать общему скоплени, народа. Их явно стало больше, что дало понять – самолёт с Израиля успешно приземлился. Многие уже забрали свой багаж и теперь пробегали мимо Ирины, спеша покинуть аэропорт и оказаться в чистом номере отеля.       Заведующая оглядывается, стараясь разглядеть в этом гаме нужные силуэты. Заставить Гену одеть горчичную жилетку и повязать красный шарф было правильным и очень практичным решением. Теперь увидеть супруга среди общей чёрно-белый массы было не так проблематично. По крайней мере Ирина на это надеялась. В голове пробегали тревожные мысли, зацикливаться на которых у женщины теперь не было времени.       Заприметив нужную фигуру, Павлова уже думает помахать рукой, чтобы привлечь к себе внимание, потому что замечает их явно раньше, чем они её. Ладонь поднимается вверх, но застывает. Ирина не может заставить себя пошевелится, наблюдая за Геннадием, держащим двоих детей по обе руки от себя и наклоняясь, что-то говоря. В один момент девочка оглядывается вокруг себя ещё раз и, заметив Ирину, тянет отца за ладонь, направляя взгляд того в нужную сторону.       Лицо Геннадия освещает улыбка, направленная к супруге. И тут же наклонившись к детям, видимо, информируя тех о совсем скором знакомстве, мужчина покрепче перехватывает чемодан справа от себя, за ручку которого также держится мальчик. На сердце Иры теплеет.       — Пожалуйста, наберитесь терпения, — доносится до слуха заведующей, когда мужчина с детьми уже подходят к ней. Секундой позже три пары любопытных глаз оказываются направлены на неё. Лишь одни вызывали спокойствие.       — А правда, что у вас будет ребенок от папы? — неожиданный вопрос от маленькой девочки с красивым именем Майя застаёт Иру врасплох. Взгляд переносится на смущённого, но улыбчивого Геннадия. Наверное, именно об этом терпении и шла речь в разговоре, только конец которого Ирина застала. Что уж… Разозлится на красивую девчушку со взглядом отца Павлова не могла.       Стало невероятно тепло, когда понимание накрыло волной. Он позаботился об этом. Позаботился о том, чтобы поставить детей в известность, объяснить им ситуацию и расклад событий так, что Ирина не ощутила ни одной враждебной ноты в свою сторону. Господи, ему хватило... Сколько? Десяти, пятнадцати минут? Сердце заполнилось безграничной любовью к Гене. В ответ на её улыбку в животе пару раз двинулась малышка.       — А где ваша мама? — вмиг возникший вопрос, тут же слетает с губ, не обдумав. Ирина меняется в лице, её эмоцию перенимают дети. Майя теперь с хмурым видом рассматривает женщину, а Лешка наоборот не сводит глаз с отца.        — Ну-ка, пойдемте, — улыбчиво проговаривает Геннадий, похлопывая по маленьким спинам, побуждая двинуться к выходу. В голове, кроме невероятной внимательности в сторону детей и супруги, прокручиваются все последующие действия и небольшие дела: нужно заказать такси, поддержать хороший настрой во время поездки, а уже дома…        Голова кипит от свалившегося на одни плечи, но Кривицкий выглядит все тем же улыбчивым и позитивным. Будет ещё время отдохнуть, а предстоящая неделя явно не об этом. Супруга испепеляет его спину взглядом, когда он уходит вперёд вместе с детьми. Но хирург не останавливается. Не поддается этой маленькой обиде, потому что из них двоих теперь он – холодная голова и разум.        Он и так в любом случае расскажет ей маленькую неувязку в сторону бывшей жены. Да и нет там ничего интересного. То, что женщина не захочет иметь знакомство с его нынешней супругой и найдёт способ убежать, Гена и так знал. А детям не стоит лишний раз слушать разговоры, предназначенные точно не для их умов. Им и без того сложно. Геннадий это чувствует, а поэтому поджимает губы, когда Майя убирает свою маленькую ладошку из его большой и отходит в сторону.        Гена останавливается. Майя, хоть и старше Алексея, по внешнему виду о ней такого точно не скажешь: природная худоба, вздернутый подбородок, выражающий вечное желание выделиться и показать себя. Чем-то даже напоминала Ирину. Но мужчина все равно видел в дочери те качества, каких не смог приобрести сам и какие не нашел ни в ком за всю жизнь. Возможность потерять из виду дочь стирает с лица улыбку и озорство. Гена подзывает девочку, но та лишь сопит и продолжает идти рядом с отцом на расстоянии пары шагов.       Ирина появляется за спиной Майи в момент, когда Кривицкий уже закипает от такого поведения. И это только полчаса прошло!       Женская мягкая ладонь касается прохладной детской. Девочка поднимает голову и тут же опускает её обратно. Сопит, хмурится, так и хочет уйти из-под опеки нового взрослого. Ирина словно и не замечает детского протеста. Нужно совсем не много времени, чтобы каприз сошел на нет. Уже к выходу из аэропорта Майя прикусывает губу в попытке унять собственное очередное любопытство.        — Так… У вас в животе же ребёнок? — конечно, Майя знает, что это так, но как же рвется наружу эта детская любознательность, — Он папин?        Ира улыбается, оглядываясь по сторонам. Снег ещё не начал таять, весна явно опаздывает, а уже тёплые лучи солнца поднимают настроения и вызывают улыбку.         — Папин-папин, — опускает взгляд на ребёнка, — А чей же ещё?        — Ир, сюда! — Геннадий призывает внимание супруги к себе, когда уже погружает детские вещи в багажник такси. Лешка качается взад перед на тротуаре рядом, не умея усидеть спокойно на месте.       Хирург открывает заднюю дверь такси, впуская вначале сына, а затем подбежавшую дочь. Ира задумчиво поглядывает на супруга, кивая головой на открытую дверь. Немой вопрос, прочитать который Геннадий успевает за долю секунды. Ей садится рядом с детьми? Или лучше на переднее?       — Садись, — дотягивается до ладони жены, помогая той сесть в машину.        Едут, можно сказать, молча. Кроме тех пары раз, когда непоседливость Алексея и любопытство Майи берут вверх над сдержанностью перед новой суженой отца.        — Лёш, аккуратней! — просит Гена, проклиная кем-то расчищенный лёд около подъезда. Активный ребёнок перед любой потенциальной забавой не в силах сдержаться.        Лифт, запрограммированный голос озвучивший этаж, запропастившиеся где-то на дне сумки ключи – Ирина еле сдерживает стон, когда болезненные ощущения в районе поясницы забирают у неё последние крупицы сил. Усталость медленным, тяжелым грузом ложится на хрупкие женские плечи и встаёт на место любой иной нервозности.       — Проходим, дети, — женщина отходит в сторону, маша рукой и пропуская всех вперёд. Сама заходит последней, а на обеспокоенный взгляд супруга только качает головой.        Геннадий все с тем же радостным настроем начинает свой рассказ о предстоящем совместном времяпровождении. В его речи чего только не звучит, мелькают даже предложения о цирке или чем-то похожем. Ира половину из его слов не слушает. Для себя решает, что дальше своего отделения и кабинета уже никуда выйти не сможет. Маленькое чудо внутри неё точно стало против любых вылазок, даже на такси и без долгих пеших прогулок.        — Иди сюда, — выдохнув, зовёт она девочку, у которой возникают проблемы с тем, чтобы снять теплую кофту, которая была одета поверх обычной одежды, явно предвещая московскую погоду в марте. Присев на банкетку, заведующая быстро справляется с задачей, а затем поправляет растрепавшуюся прическу ребёнка. — Всё, можешь идти. Не за что.        — Спасибо, — звучит запоздало.       — Ну всё, пойдемте. Я покажу вам квартиру, — Гена уводит двоих непосед, напоследок подмигнув женщине. Усталая улыбка служит ему ответом.        Кухня, ванная, главная спальня, куда вход был ограничен Геннадием, гостевая, превратившееся в детскую, комната, гостиная – мужчина терпеливо показывает Алексею и Майе квартиру, попутно ненавязчиво рассказывая что-то своё, не относящиеся к ним и совсем не важное. Скорее необходимое самому Кривицкому, дабы отвлечься от навязчивого желания подойти к Ире. Не нужно было слов, объяснений, огромных плакатов с расшифровкой утомленного состояния и его причин. Гена всё знал и так. Всё чувствовал, а поэтому так нервно наблюдал за детьми, которые, словно космонавты, спустившиеся на новую землю, оглядывали каждый угол вокруг себя, приглядываясь к новому месту.       — Ну что? Всё понравилось? — спрашивает хирург, потирая ладони. Как-то самому даже непривычно. С годами совсем растерял свой отцовский инстинкт, который вновь разгорается, но… Как-то всё это сложно, боязливо дальше.        Они уже взрослые. Не маленькие малыши, за которыми необходим особый уход и постоянное внимание. Геннадий не успевает привыкнуть к такой перемене, потому что не наблюдает её постепенно. Результат взросления перед ним и все, что остаётся – привыкнуть и освоится. Во втором Гена не сомневается, а для первого не хватает терпения.        — Всё нормально, пап. Хорошо, — отвечает Лешка за себя и сестру, также перекатываясь с носка на пятку как и в аэропорту. Привычка.        Кривицкий заостряет свой взгляд на девочке и только, получив улыбку, выдыхает.        Когда хирург возвращается, Ирина уже сидит за барной стойкой. Возле неё кружка, а чайник неподалёку уже начинает закипать. Расслабленное выражение лица, казавшееся усталым, окрашивается улыбкой. Мужчина кивает супруге, похлопывая по столу, к которому подходит. За спиной кнопка электро-чайника щелкнула, оповещая о завершении работы. Никто не стал на это реагировать.        — Как они? Осваиваются? — спрашивает Ира, обхватывая руками плечи.        — Да… Нормально, — отмахивается Геннадий, не заостряя на этом. — Всё будет хорошо, не беспокойся об этом, пожалуйста, ладно?        Женщина поднимает ладони в смиренном жесте согласия. Спорить не хватает сил, а желания не возникает вовсе. Кульминационный момент знакомства остаётся позади, и на место нервозности от ожидания приходит рассудительность и уж слишком быстрое осознание перемен своего организма. Стоять на ногах всё сложнее, а в операционную Ирина последний раз заходила… Когда? Она вряд ли вспомнит.        — Пора заканчивать это, — вопросительный взгляд, которым пронзает его супруга заставляет Гену продолжить:       — Ты устаешь. И это не плохо, Ир… — выдыхает он, когда видит раздражение на лице женщины, — Ты носишь ребёнка, то, что тебе тяжело – это нормально.        Павлова укладывает подбородок на раскрытую ладонь, глубоко вдыхая.        — Мы можем уладит это, Ириш. Обсудить это позже, ты можешь не брать больше пациентов. Отсидишься в кабинете, раз пока не можешь расстаться с работой, — мягко предлагает свои варианты.        — Я подумаю, Ген, — опускает голову, задумываясь об услышанном, — Возможно, ты прав. Спасибо, Ген, правда…        Искренняя улыбка трогает уголки губ мужчины, делая видимыми морщинки в уголках глаз.        — Мы справимся, Ир, — и неизвестно, в сторону обсуждаемого это было произнесено или о другом, более значимом и волнующем – том, с чем нужно будет учится жить… Главное, что это было таким нужным именно в этот момент.        Ира поджимает губы, глаза искрятся любовью к мужчине, стоящем перед ней с открытой нараспашку доброй душой. Она ему верит.

***

      Размеренные шаги перемешиваются с тихим смехом, который женщина, как ни старается, заглушить полностью не может.       — Володь, ну ты издеваешься надо мной! — посмеивается Нина, глядя на мужчину, на лице которого читается добрая усмешка, — Я могу сама ходить, ты не забыл?       Последняя ступенька оказывается позади, а сильные руки берут медсестру под свое крыло.       — Поддержка никогда не будет лишней, — проговаривает Володя, открывая дверь их спальни. Нина полностью поправляется и уже выходит на работу, где теперь осваивается, как в первый раз. Вот и сегодня после рабочей смены мужчина просто не может унять в себе тревогу и желание облегчить даже самые мелкие трудности.       Дубровская заходит в спальню первой, проходя к кровати и присаживаясь на свою сторону. Левая ладонь поднимается, чтобы растереть затёкшую шею. В голове прокручивается прошедший день. Мысленная галочка гласит: зайти к заведующей, а теперь и к кому-то большему, дабы узнать и, возможно, подсобить в том ворохе мыслей, который наверняка завязался после сегодняшней встречи с детьми Геннадия Ильича. Память Нину подводит, и настойчивое чувство «что-то забыла» развеивается, только когда Лазарев на посту, предупреждает об отсутствии заведующей по личным причинам.       — Что задумались, товарищ? — проговаривает мужчина, касаясь пальцами поднятого локтя. — Что за мысли вас не отпускают? — присаживается рядом.       — Составляю мысленный список дел на завтра, — поворачивается к Володе, перекладывая ладонь с шеи на мужскую спину, начиная трепетно выводить круги.       — И вот день ещё не окончен, а моя Нина уже мозгами в следующем, — вздыхает он, наклоняется вперёд, утыкаясь своим лбом в лоб напротив. — Тебе за такую преданность уже орден вручили? Если нет, то мы будем жаловаться!..       Задорный смех Дубровский заполняет комнату. Улыбка не сходит с лица Владимира, пока женщина продолжает посмеиваться. Поднимать ей настроение входит в своеобразную привычку, возникающую саму собой ещё с того дня, как Нина приходит в себя после наркоза. Проходит уже более месяца после этих событий, а липкий страх будит посреди ночи до сих пор.       Мужчина поднимается с кровати, хлопая по женскому плечу и подходя к комоду около стены. Второй ящик отдан полностью только под ночнушки и ночные костюмы женщины, поэтому ладонь сама собой тянется к одному из комплектов. Володя интуитивно чувствует, какой бы предпочла Нина, и выбирает его.       — Ты так обо мне заботишься, — зачем-то вслух говорит Нина, расслабленная мужчиной и атмосферой, которая всегда витает в воздухе их спальни. Это место её душевного покоя, не меньше.       Он не отвечает, но берет её протянутую ладонь в свою и кидает на кровать маленькую стопку из ночных брюк и кофты. Большой палец потирает нежную кожу женской руки. Мужчина сдерживается от порыва наклонится за поцелуем.       — Так и должно быть, — Нина даже съеживается от такой простой истины, которая была утеряна и совсем упущена из виду столько лет. Мужчина улавливает перемену в настрое, — Как думаешь Шурик говорит правду о своей успеваемости или к концу года меня вызовут в школу из-за невозможность аттестации?       — Тогда уж вместе пойдём, чтобы ты не злился сильно, — сжимая мужскую ладонь, Дубровская рывком поднимается на ноги и оказавшись в такой близости с Владимиром обхватывает его шею рукой и кротко целует, обрывая контакт, чтобы отойти к зеркалу во весь рост и переодеться.       — Я вообще не злюсь, — тихо звучит, когда он отходит и снимает с себя вверх. Минутами позже мужчина уже готов ложится в постель, успев и выйти в ванную комнату, и вернуться в спальню. Зайдя, останавливается на пороге. Нина стоит боком к нему, погруженная в разглядывание ещё свежего шрама на бедра. Переодеть успевает только кофту. Штаны так и висят на согнутой руке, о чем женщина, словно и забывает совсем.       Кончики пальцев касаются бедра и так отчётливо различают живую кожу и... Мёртвую. Ту, что теперь вынужденна быть изуродованна нежелаемым шрамом. Нина не знает, от чего так близко принимает это к сердцу: волнение ли это о красоте, которая снова расцвела внутри с появлением в жизни Владимира, или болезненное воспоминание, которое хуже любого другого напоминания кричит о пережитом в тот день. Даже при таком раскладе Дубровская не жалеет о своём поступке.       — Вам помочь, Нина Дмитриевна? — привлекает на себя внимание мужчина, подходя к той со спины, — Вы, видно, не справляетесь сами.       — Задумалась... — оглядывается за спину, разметая светлые локаны по плечам. Он медленно обхватывает одной рукой её талию и не даёт отвернуться от зеркала, слегка удерживая на месте. Нина опускает взгляд.       — Это прошло... — шепот сравнимый с едва различимым, — Всё в прошлом, любимый товарищ. Вы рядом со мной, и никто не причинит тебе вреда. — взгляды пересекаются в зеркале, когда вторая ладонь нежно поднимает подбородок, вынуждая поднять глаза.       Дубровская мелко кивает несколько раз и запрокидывает голову, укладывая её на мужское плечо.       И как-то всё само собой происходит. Так естественно и правильно.       Пижамные брюки падают на пол возле зеркала, когда она обхватывает мужскую шею, оказавшись поднятой на руки. И дальше: ощутив вначале прохладу постельного белья, а затем тяжесть и тепло нависшего над ней Володи. Он не улыбался ей, нет. Это другое. Он смотрит, изучает глазами, проводит руками по её плечам, пускает разряды по телу и касается струн души. Не тянет и играет этими ниточками, а просит разрешения быть свидетелем её искренних эмоций.       То, как серьёзнел Владимир в эти моменты, и как одновременно оставался расслабленным и спокойным – завораживало.       Нина с ним становилась иной. Словно взрослела. Перенимала эту его сильную сторону и изменяла собственное представление о совместной жизни, о чем-то большем, чем только привязанность и головокружительная влюбленность.       Любовь к Владимиру не сносила с ног, не была ярким пожаром, разгорающимся при встрече и утихая после. Она была равномерной и одинаково сильной в любой момент времени. Не покидала её на работе, не оставляла во сне. Просто жила вместе с Ниной и крепла с каждым днем.       Как же убийственно осознать в тридцать восемь, что любовь не может расти, а может лишь крепнуть и оседать в сердце так глубоко, что со временем становится неотъемлемой частью самого тебя.       Любовь не обременяет – любовь помогает выстоять.       Странно переодеваться, чтобы снова раздеться, но Нина не имеет ничего против, когда сама стягивает с себя кофту. И всё становится таким разплывчатым вне Володи, что ненароком забывается всё, что было и есть на уме. Остаётся он и она, а за границами спальни мир будто и вовсе исчезает. В этой комнате, между ними двумя, и воздух другой, и время течет иначе.       Нина могла бы сказать, что Володя чаще пахнет только своим одекалоном и чистотой, возможно шампунем и этой особенной неряшливостью граничащей с опрятностью. Но здесь, когда она имеет возможность слиться с человеком так сильно, она скажет, что он пахнет, как бы это странно не звучало, лесом и дикой мятой в перемешку с земляникой. Чем-то до боли родным и знакомым.       Женщина проводит ладонями по голой спине и сильнее сжимает бедра, запрокидывая одну ногу на поясницу мужчины. Голова всё ещё кружится от концовки прелюдии, завершенной только пару минут назад. Её шрам. Не самый приятный и далеко не украшающий женское тело. Увечие, о котором Нина и не думает. Не вспоминает, пока губы мужчины аккуратно и трепетно не касаются сначала края, а затем и полностью затянувшейся кожи. Сначала один поцелуй, затем второй. И ещё, ещё и ещё...       Он целует столько, сколько считает нужным, чтобы на утро она не подумала об этом последствии, как об уродстве, портищем её. Но, если честно, Дубровская и так знает, что кроме очевидного, Володя забирает страшные воспоминания, закрывает эту дверь и накладывает на неё замок. Так мастерски, что она может только целовать его в ответ и надеяться, что он знает, чувствует… Что её сердце готово отдать не меньше.       Когда всё заканчивается, никто не бежит наперегонки в ванную, не покидает теплую кровать, как место преступления. Об отсутствии мерзости на утро позаботится позже сам Володя. Но сейчас он не выпускает женщины из кокана рук. Дубровская аккуратно поднимает ладонь и не сразу, но касается черт лица мужчины. Выводит одну незатейливую линию за другой, не замечая за процессом, как сон медленно берет над ней власть. Как только голубые глаза закрываются, он целует её ладонь, убирая ту со своего лица, и поправляет одеяло на ней.       Душ просто необходим. Даже не из-за соображений чистоты. Близость с Ниной буквально выбивает почву из-под ног. Такая красивая, такая желанная им самим, что от этого осознания сносит крышу в буквальном смысле. Володя догадывался ещё после первой встречи, знал, когда настоял на переезде. Но как же всё таки убийствена эта истина: призрак умершей супруги больше не ходит рядом.       Рассеялся ещё, когда в ресторане наткнулся глазами на улыбку и огни в глазах этой упомрачительной женщины. Первая мысль в сравнении с ангелом подтверждается им и в настоящем. Такие люди не появляются просто так, с ничего и тем более не ставят знак на сердце после первого разговора, когда до этого с женским полом в подобных беседах разговаривал ещё до свадьбы и детей. Столько лет прошло, столько боли осело в лёгких и не давало дышать, а теперь... Владимир глубоко вздыхает, опуская голову под теплые струи воды. Дышится хорошо как никогда. И всё она.       Нина вряд ли узнает, но проходит час, два, три и, может, больше, прежде чем он закрывает глаза и отдается во власть сна, который этой ночью оказывается особенно крепким и спокойным.