Игра на желания

— Они все выглядят одинаково. Кому ты собираешься морочить голову? Разные вкусы, ха... Наёбщик. Ищешь выгоду только для себя. — Не подглядывай, Каната, — Аллен закрепил свою просьбу материально, наложив мягкую повязку на глаза Канаты и, огибая его растрёпанный пучок, завязал концы двойным узлом на затылке. — Леденцы выглядят для тебя одинаково, потому что конкретно у этих трёх вкус ягод красного цвета. Ты заставил меня дать тебе огромную подсказку! И как с обоюдного поцелуя выгода может быть только на моей стороне? — О, хорош читать нотации, нытик. Я понял, — недовольно цокнул Каната. — Я просто опроверг твои ложные заявления, — Аллен улыбнулся, наблюдая, как Каната обиженно отворачивает от него голову. Он не мог показательно закатить глаза, поэтому нашёл альтернативу выражению раздражения. — Помнишь условия нашего спора? — Сидел бы я здесь, повязанный, по-твоему? — «Повязанный», боже, Каната, я же тебе не смирительную рубашку предложил, — рассмеялся Аллен. — И чем это лучше, а? — Каната пошевелил руками, демонстрируя, что они бесполезны, когда привязаны тканевой лентой к высоким подлокотникам игрового кресла. — Это-то нахера? — На случай, если Каната захочет как-то схитрить. — Скажи, я похож на идиота? — Эм, нет? — А ты, кажется, меня таковым и видишь. — Ах-х, перестань волноваться, всё будет хорошо, — Аллен взял со стола маленькую леденцовую конфету в форме сердца и зажал её между пальцами. — Да кто здесь волнуется! — Явно не ты. — Разумеется! И вообще, почему их три?! Ты, самоуверенный хуе- Каната протестующе замычал, как только Аллен прижался к его губам и мгновенно отстранился, произведя на всю комнату смачный звук поцелуя. — Может, и самоуверенный, но совсем чуть-чуть. Аллен разулыбался, отреагировав на строго сдвинутые светлые брови, и радостно потёрся носом о его очаровательно сморщенный носик. Настроение Аллена имело под собой особо веские основания. Буквально накануне он виделся с Канатой, и их разговор, разогнавшись на откровенности, привёл к выводу, что Ятоноками ни за что не возбудится и тем более не достигнет кульминации от одних поцелуев. Аллен же был убеждён в обратном, на что в ответ получил, что по себе не судят. Он не оскорбился, потому что целоваться с Канатой для него – это всё равно что заголовок «Семь историй, в реальность которых невозможно поверить» и, естественно, он заводился как по команде, и ничего не мог с этим поделать. И если Каната отрицал, что его реакция была эквивалентна его собственной, то это стоило проверить на практике. Как раз подвернулся День святого Валентина, и Сугасано предложил Канате доказать свою точку зрения интересным и праздничным способом. Согласно правилам, Каната должен определить вкус леденца во время поцелуя с Алленом, и не останавливаться, пока не угадает или пока конфета не растает. Он доверил Аллену выбор количества конфет, и поэтому так возмутился, заметив, что их всего три. Усмехаясь про себя, Аллен взглянул на две леденцовые трости, соприкасающиеся друг с другом подвёрнутыми кончиками и образующие тем самым главный символ февральского праздника – сердце. «Три конфеты и две трости, если повезёт», — мысленно подытожил он. Они не смогут целоваться, используя леденцовую палочку, но это уже другая игра. Потому что Каната проиграет на трёх конфетах, и в этом у Аллена почему-то не было никаких сомнений. — Эй, Сузаку, — неуверенно позвал Каната, поджав губы. — Да? — Поменяй конфеты. Так будет.. несправедливо. Я же видел их. Аллен чуть не расплакался от того, насколько честным и добросовестным оказался Каната в обстоятельствах, складывающихся совсем не в его пользу. — Хе-хе. Как пожелает Каната. Ятоноками снова отвернулся и слегка опустил голову к низу – жест, Аллен уверен, выражавший смущение. Пошуршав пакетом с леденцами, Сугасано отобрал другие вкусы, на этот раз подойдя к делу более основательно, а не наугад. Выложив их на компьютерный стол, он вновь обратил своё внимание на Канату. — Готов? — Давай уже, пока ты соберёшься, уже стемнеет, — пробурчал Каната, попытавшись инстинктивно посмотреть на собеседника. И всё же он нервничал, сколько бы ни отнекивался. У него не было устойчивой, победоносной уверенности в том, что он справится с этим пари. Возможно, дело больше в договорённости, гласившей, что Каната исполнит одно желание Аллена, если у него возникнет полная эрекция, и второе – если сможет испытать какой бы то ни было оргазм: сухой или обычный, при условии, что ни он сам, ни Аллен его ни разу и пальцем не тронут, что также являлось причиной для обездвиживания его рук. И наоборот, Аллен будет у него в долгу, в зависимости от мастерства Канаты в совладании с самоконтролем. Сильнее всего Ятоноками задевало то, что он не выносил поражений. Споры на слабо – его слабое место, как ни иронично. Аллен мог бы попробовать уменьшить его ненависть к проигрышам, устраивая подобное почаще. — Не знаю, куда ты так торопишься, но раз ты готов... Сугасано фыркнул и расплылся в чувственной, предвкушающей улыбке, после чего устроился на коленях Канаты, слабо потираясь бёдрами, но держась на приличном расстоянии от его промежности. — Не тяжело? — Самодовольный ублюдок, — практически прорычал Каната, — ты сделаешь это или нет?! — Нетерпеливый, — озорно выдохнул Аллен, высунув язык и положив на него леденцовое сердечко фиолетового цвета. Затем он закрыл рот и приблизился к губам Канаты мягким, нежным прикосновением. Тот поначалу вздрогнул и, тем не менее, поспешно откликнулся, раскрываясь навстречу и будто бы борясь за право задать свой собственный, неровный темп, как можно скорее отыграться, отвоевать конфету и распробовать её, не оставляя при себе заработанным трофеем надолго – запрещено. Не то чтобы Аллен возражал против его энтузиазма. Кем бы он был, если бы не дал Канате то, чего тот так сильно хотел? Сугасано лизнул его самым кончиком языка и сдержал неуместную улыбку, ощутив, как Каната настойчиво толкнулся внутрь его рта. Резко выдохнул носом, перехватив сладкий леденец, и влажно мазнул по нижней губе Аллена, не переставая целовать его, вникая во вкус – и далеко не только конфеты. Аллен, вдруг охрипнув от внутреннего накала, сипло что-то проворковал в уголок его губ, и Каната бессознательно и вслепую ткнулся возобновить поцелуй с совсем другим импульсом, излучая решимость, тягу, жажду внимания. Представив, как Ятоноками, не будь он лишён возможности двигаться, провёл бы пальцами по его шее, оставляя слабые царапины, впутывая их в волосы, тёр бы и гладил его уши, Аллен испустил иной, шумный звук, просто благодаря своему воображению. Ему следовало связать руки и себе. Куда их девать – тоже на подлокотники, постоянно мять их, фантазируя? Один рабочий вариант! Похоже, его наконец осенило, что ему нельзя трогать Канату. Он возрадовался от их спора чересчур рано – это же пытка во плоти! Аллен-то с готовностью признавал, что его может возбудить поцелуй, так почему же получалось, что он тоже страдал? Он не продумал детали... Заманивая его в их игру обратно, Каната легонько укусил его и спросил торопливым шёпотом: — Слива? Сглатывая напряжение и невольно смакуя оставшийся привкус леденца, Сугасано нехотя открыл глаза, стекая ленивым взглядом вниз. Убедившись, что Каната всё ещё находился в выигрышной позиции, он утвердительно промычал. — Я тут успел подумать, — с одышкой сказал Аллен, беря другую конфету, — что мне как-то досадно от того, что я не могу коснуться твоих волос или целовать что-то, кроме губ. Не могу сжать твою талию, рёбра... — он незаметно придвинулся к уху Канаты и зашептал: — За хороший результат моему парню полагалась награда... — З-захлопнись к чёртовой матери! Это против правил! Аллен улыбнулся, выдыхая ему в ухо и медленно вырисовывая что-то носом на его щеке. — Гх-х... Шарлатан, речь шла только о поцелуях, — сквозь зубы процедил Каната, совершая безуспешные попытки увернуться от прикосновения. — Извини, — неискренне проронил Аллен сквозь улыбку. — Не удержаться. Давай продолжим. Засунув в рот конфету, Сугасано потёрся губами о чужие, упиваясь этим карамельным вкусом и втягивая верхнюю с тем же усилием, с каким пил бы любимый напиток через соломинку. Удовлетворённо и неудержимо сцеловывая сахар, Аллен без всякого милосердия дразнил Канату, не позволяя его языку проскользнуть между губ, даже если сам нуждался в этом контакте; как и с его обнажённой кожей – расточать ласки, вылизывать клейкие полоски, сладостные от проделанных леденцовых махинаций. Второй уровень игры имел повышенную сложность, потому что сливовая кислинка сохранила остаточные эффекты и неудачно слилась с новой конфетой. — Она скоро растает, жулик, — горячо прошептал Каната, проводя языком по поджатым губам Аллена. И он сдался. Так же стремительно, как вспыхнул обжигающий жар внизу его живота, и вся энергия, казалось, устремилась в одну точку, а распределить её обратно по телу было выше его человеческих возможностей. По крайней мере, они не соревновались в том, кто быстрее возбудится. Аллен бы сейчас ожидаемо проиграл. Их языки бурно сталкивались друг с другом, передавая леденец туда-сюда, будто мячик для пинг-понга. Слюни перемешивались, создавая иное сочетание двух разных конфет, породившее такую путаницу, что Аллен забыл собственный выбор. Ничего не приходило на ум, кроме неотступного напоминания о том, как тесны его и без того достаточно узкие брюки, и как его тело оттого юлило на месте, неподвластное его сознательной воле. Он уже до того отчаянно изголодался по прикосновениям – тихие стоны вырывались из него почти с каждым вдохом, – что вовсе не заметил, как голубое леденцовое сердечко растворилось от их с Канатой совместного тепла, и как они несколько минут целовались бесцельно, разыскивая давно растаявшую конфету. — Блядь... — запыхавшись, Ятоноками прислонился лбом к плечу Аллена. — В душе не ебу, что за вкус. — Ч-честно говоря, я теперь тоже, — Аллен коротко и неловко посмеялся. — Всё из-за тебя, — обвинил его Каната, боднув головой. — Ладно-ладно, следующая сразу к тебе- Запнувшись на полуфразе, Аллен присмотрелся к небольшой выпуклости между ног Канаты и проморгался, решив, что принял желаемое за действительное. — Я могу догадываться, куда ты уставился, — сказал он. — Это неполная э.. эре... Хуеция эта. Мы договаривались – и он не полностью твёрдый, окей? Сугасано прыснул в кулак и расхохотался от его оправданий, вынужденный остановиться только из-за выпяченных в негодовании губ напротив, даже с повязкой, скрывавшей половину его лица, придававших ему очень недовольный вид. Он не сдержался и подарил им один крошечный поцелуй, слишком воздушный и невинный на фоне предыдущих. — Не дуйся, я помню о договоре. Кстати... Мы же не обговаривали, что мне нельзя трогать себя? Сохраняя загадочное молчание в течение всей короткой паузы, Каната звонко, неодобрительно причмокнул выразительнее любых слов. — Издеваешься? Совсем нет силы воли, хах? — Есть, но это не моя ответственность в этом споре, — сказал Аллен, намеренно касаясь губ Канаты так, чтоб тот мог буквально физически ощутить его улыбку. — Делай, что хочешь... В приглашающем жесте Каната оставил рот приоткрытым, и Аллен с готовностью принял его молчаливое приглашение скользящим порывом, превратив их очередной поцелуй в непрерывающиеся мокрые звуки, вызывающие сверхчувствительные подёргивания – словно неестественные и такие приятные спазмы; Сугасано ничего так не желал сейчас, как тесно соединить их бёдра и получить бесстыдно дерзкий ответ, отражающий всю сдержанность и невероятное упрямство. Он как никто другой знал, насколько нетерпеливым на самом деле может быть Каната. Некая гордость, восхищение и изумление заронили семена растущего сильного, щемящего чувства благоговения от того, что тот действительно до сих пор не сорвался, удерживая себя в узде. И от мысли о том, что произойдёт, когда он даст волю себе и своим желаниям, от фантомного ощущения ладоней на своих бёдрах, Аллен резко запустил язык глубоко в чужой рот, сотворив нечто незнакомое даже ему самому, отозвавшееся тяжёлой сладкой истомой у обоих: Каната подавился сдавленным стоном и отпрянул, высоко вздымая грудь; он слизал размазанную по губам слюну, и при виде этого неторопливого действия Аллен, непроизвольно застонав, тоже облизнулся, голодно и.. плотоядно, полыхая алым взглядом. — Мы забыли про леденец, — прерывисто произнёс Сугасано, какой-то стойкой стороной сознания не давая себе запамятовать об их споре. Каната что-то пробормотал, опять отвернувшись. Аллен его не расслышал, однако мог догадаться о его ответе и додумать его по тому, как широко тот расставил ноги, начав испытывать неудобства. — Ах... Первое желание за мной, — прокомментировал он чересчур самодовольно. Сердито рыкнув, Каната стукнулся лбом о лоб Аллена. — Ай-й! Обоим же досталось в итоге, ты чего?! — Бесишь. Покачав головой и откинув назад его взъерошенную чёлку, Аллен прислонился губами к пострадавшей верхней части его лица. И ещё раз, и ещё, и ещё, пока Каната не пожаловался возмущённо: — Прекращай уже нарушать правила! — Ладно, — Сугасано вновь опустился к его уху, — но позволь мне.. прикасаться к себе во время процесса, раз запрещено трогать тебя. — Я же сказал тебе: делай, что хочешь! Ответом на пылкое высказывание стал звук скорого вжиканья застёжки-молнии. Может быть, Аллен – тот, кто не обладал терпением, и именно он должен был быть на месте Ятоноками в данный момент, проверяя это самое терпение на прочность. Пожалуй, в следующий раз эта участь будет принадлежать ему. Он был настолько увлечён этой идеей, что часа эдак два разгуливал с Канатой по разным магазинам, приставая к каждому встречному консультанту с потребностью в маленьких леденцах в форме сердца, заставляя своего спутника упрямо держать позу со сложенными – как приклеенными – на груди руками, постоянно закатывать глаза и не понимать, почему нельзя купить обычные. На удивление, найти «необычные» леденцы в день соответствующего праздника оказалось той ещё заморочкой. Им предлагали бесчисленное количество вариантов сладостей, вообще не подходящих под описание, пытаясь выставить Аллена дураком. Как результат стараний работников: четыре огромных пакета, которые Каната наотрез отказался помогать нести, сетуя на то, что дребедени здесь хватит на всех участников Paradox Live, и что Аллена обдурили и нассали в уши, и он не хочет иметь с таким невозможным болваном ничего общего, в десятикратном размере разозлённый из-за непрошеных комментариев, что они вдвоём, как выяснилось, выглядели «супер-ультра-гипер-мега милой парочкой», не без греха и нецензурных выражений вопрошающий небеса, в какой «блядский бинокль» на них смотрели, чтобы подумать – не то что озвучить! – эту ересь. Примерно так он причитал до того, как они возвратились с улицы и начали подготовку к их игре, и сейчас их двоих неоспоримо довольно многое объединяло. И, между прочим, любой сладости из пакетов можно было найти отличное, изобретательное применение. Аллен аккуратно подцепил со стола один из них, нашарив внутри баллончик. Крышка была усыпана сердечками, как узорами облаков на небе, а вокруг изображения самого продукта белыми голубями разлетались повторяющиеся поздравления с Днём святого Валентина. Аллен ухмыльнулся – содержимое не изменилось, но поскольку дизайн был другим, можно смело всучить его покупателю под видом чего-то особенного. — Ты чё удумал? — спросил Каната, нервно передёргивая плечами от воцарившегося гробового безмолвия. — Пустяки. Тебя я и мизинцем не трону – мне же нельзя, — Аллен продолжал акцентировать внимание на наболевшем. — Соскучился? — Пф-ф. Провожу свои лучшие минуты без тебя. — Мгм-м. Притворившись, что поверил ему, Аллен вернулся к своему занятию и одной рукой слегка оттянул эластичный пояс расстёгнутых амарантовых брюк, вытаскивая член и растирая капельки смазки. Протяжно выдыхая, он игрался пальцем с сочащейся щелью на головке, видя подёргивающийся кадык Канаты из-под полуприкрытых век и слыша его затруднённое дыхание. Улавливая эти безобразные звуки, он, верно, представлял себе происходящее – его тело было честнее, чем он сам. Реагируя так, будто Аллен прикасался не к себе, а к нему, неосознанно выгибаясь от собственного воображения, он разрушал ему всю плохо удерживаемую рациональность. Аллен безумно сильно хотел до него дотронуться. Но игра должна была продолжаться. Сняв крышку с баллончика, Сугасано пшикнул на ладонь взбитыми сливками, ароматизированными клубникой. — Ты рехнулся? Вопрос прозвучал слишком поздно: рука с густой кремовой пеной скользнула по члену и неторопливым движением опустилась вниз, покрывая весь орган белоснежным, прохладным десертом. — Ха-а... Ах... Каната вздрогнул, гулко сглотнул, и губы его задрожали. — Я заставил Канату ждать, — сказал Аллен, прерываясь и тяжело вздыхая. — М-мне жаль, м-м-м... — О, з-закрой свой грязный рот, — полушёпотом приказал Каната, — ты делаешь это дерьмо нарочно, чёрт. Может, он и прав. Не во всём, однако. — М-мой рот не грязный, он.. сладкий. Леденец насыщенного рубинового цвета прижался к нёбу, и Аллен жадно поймал припухшие губы, охваченный страстью, что заведённо растекалась лестными отголосками, капала на мозг, не сходила с языка. «Попробуй меня». О каком самообладании могла идти речь, когда столь непреодолимое влечение подпитывалось необходимой реакцией? Когда Каната так крепко сжимал подлокотники пальцами, что ногти громко царапали накладки, немо требуя свободы – он жаждал прикосновений так же неистово, как и Аллен, но они оба просто не могли себе этого позволить. Два лидера отличались упрямством для прекращения игры. — Ещё не сдаёшься? — проговорил Сугасано в открытый рот, перекатывая языком возвращённую конфету. — Пошёл ты, — Каната грубо вторгся меж его губ – сдастся после смерти. Аллен одобрительно ответил на этот бешеный темп и частично сменил позицию и тактику, переместившись на одно из бёдер Канаты. «Посмотрим, как мы с тобой справимся с этим», — подумал Аллен, и маленький ментальный демон на его плече начал гадко потирать ручки. Ладонь задвигалась на члене с липкими звуками, а сам Аллен, приподнимаясь и опускаясь, толкаясь в неё, интенсивно и без зазрения совести тёрся яйцами о ногу Канаты, многократно выскуливая его имя, как озабоченный кобель. Ятоноками явно не ожидал от него подобного, но никак не мог остановить азартный поцелуй, от которого зависела как минимум одна из двух побед. Не мог возразить, а ведь наверняка бы упомянул о нарушении установленных ими правил – его чувствительная внутренняя сторона бедра недостаточно подвергалась стимуляции, но Аллен так или иначе взаимодействовал с его телом и в открытую пользовался тем, что Каната отвлёкся. Как и в сценических баттлах, они признавали силу друг друга и одинаково стремились одолеть, поглотить своего противника и не уступать ни при каких обстоятельствах. Уступить – значит признать слабость. Никто из них не считал слабым ни себя, ни своего партнёра, вот и вели себя как бараны, бодающиеся рогами. Если на кону стояла победа, они делали всё возможное, лишь бы не ощутить вкус поражения. К слову, на вкус оно как арбуз. Неужели до Канаты не дошло? Неожиданно прервав мысль о том, что он гений не только в области хип-хопа, но и в выборе леденцов, Аллен чуть не вскрикнул, почувствовав нефантомное прикосновение рук к своей заднице. Он скоропостижно отодвинулся, растягивая длинную слюну между их губами, и уставился на ухмылку Канаты, которую тот убрал со своего лица с помощью юркого язычка. — Не ждал такого выкрутаса, Сузаку? — Каната понизил голос, проговорив вопрос куда-то ему в подбородок и тут же прикусив его. — Мы же не обговаривали, что мне нельзя трогать тебя? — Что ты.. как?.. — растерянно пролепетал Аллен, обернувшись через плечо и увидев, что на его запястьях остались незначительным напоминанием следы от ленты, а сама она валялась на полу. — Это было не так уж и сложно. Ты забыл, кто я? Твой ночной кошмар, Сузаку, однажды безжалостно укравший твой фантом-металл. Уличный подонок, ввязывающийся в сплошняковые опасные стычки и выходящий.. победителем. Каждое предложение Каната скреплял затяжным поцелуем на шее Аллена, а произнеся последнее слово, впился влажными губами в его кожу, повреждая кровеносные сосуды, сжимая ладони почти до боли. Сугасано хрипло застонал – глаза закатились, и ему привиделись пляски разноцветных искр, насмехающихся над ним. Эта заносчивая сторона Канаты была его погибелью. Он внушал такой авторитет, что Аллен сейчас поверил бы ему, даже если бы он сказал, что луна – это звезда. До кучи не хватало фирменного ядовито-грозного взгляда, и тогда точно – пиши пропало. Аллен кончил бы в считанные секунды. Хорошо, что Каната не снял повязку. Внезапно его поразило острое прозрение: лишившись обездвиживания, первое, что решил сделать Каната, – это поддразнить Аллена, забыв про себя, изнывающего от отсутствия каких-либо прикосновений вообще. Он мог по-тихому сделать хотя бы что-то для уменьшения напряжения, но выбрал задницу Аллена, имеющего все возможности касаться себя сколько душе угодно! Последняя, крупная капля тяжело приземлилась в переполнившуюся чашу терпения. Сугасано просунул руки под яркую толстовку Канаты, притягивая его к себе в бесконечном поцелуе. Пальцы одной из ладоней, слипшиеся от взбитых сливок, приласкали его сосок, выдавливая из груди несдержанный громкий стон, который Аллен с жадностью поглотил, как любимое лакомство – желая вкушать его снова и снова, растягивая трапезу как можно дольше. Прошло совсем немного времени, но он не притрагивался к Канате, казалось, целую вечность, наконец почувствовав постепенное насыщение. Наклонившись, он лизнул участок кожи на шее Канаты, обнял его за талию и осторожно придвинулся ближе, опустившись коленями на стул и прижавшись бёдрами к его паху. Давление на возбуждённый член отозвалось невольной дрожью в области таза – Каната с низким стоном глубоко вздохнул, зарываясь одной рукой в волосы Аллена, а другой под белую кофту с вычурным принтом и гремящими цепочками, оставляя всё новые и новые следы на чуть смугловатом теле, как Аллен на его бледном, всасываясь в горло, водя зубами и кончиком языка по уже оставленным лёгким укусам, и по прошлым, не сошедшим, но едва заметным пятнышкам. Он чередовал разнообразные отметины, не в силах оторваться: леденцы придавали всему такой чертовски приторный вкус, потрясающе сочетающийся с едва солоноватой кожей, что было практически невозможно противиться желанию разрисовать всё тело липкими, обжигающими метками, превратив его в абстрактную картину – не для выставки – для глаз Аллена, живописца, склонного к собственническому отношению к своему искусству. Он мог воочию представить, как совершенно обнажённый, Каната лежал перед ним, испещрённый следами его усилий; грудь часто вздымалась, а повязка на лице по-прежнему не позволяла заглянуть ему в душу, разглядеть бушующие, накопившиеся эмоции. Аллен соскучился по его взглядам. Но говорят, в темноте тактильные ощущения обострялись. — Хватит, х-хватит, — Каната легонько похлопал его по макушке, возвращая к реальности. — Я всерьёз подозреваю, что ты собираешься меня сожрать. — Может, и собираюсь, — даже после просьбы прекратить Аллен настырно лизнул его кадык в последний раз. — Ты такой сладкий. Каната забавно поморщился. — Фу, несёшь всякий мерзкий шлак. — Я не флиртую, это из-за леденцов, — хохотнул Аллен. Однако... Ничто не мешало ему начать. — Каната тоже хочет чего-нибудь сладенького? — невзначай полюбопытствовал он. — Что ты имеешь в виду? — Ятоноками не был глупым и мгновенно почуял что-то неладное. — Мы только и занимаемся тем, что поедаем сладости. Жопа слипнется. Или не почуял. — Если слипнется, тогда я просто сделаю во-от так, — Аллен прижал большой палец к нижней губе Канаты и плавно переместил язык с неё на верхнюю. Скользко. Сахарно. Каната судорожно выдохнул и парировал: — Ты отвратителен. Ах, эта колючая противоречивость, подчиняющаяся закону: «Делать одно, а говорить другое». Аллен засмеялся. — Мы съели всего три леденца, а не все четыре пакета. О... Каната, так какого вкуса был последний? — А что, теперь есть разница? Он саркастически намекал на ладонь Аллена, по-хозяйски расположившуюся на его рёбрах. Затем он вскинул бёдра, пользуясь случаем привлечь внимание к своему стоящему члену. — Я не кончил. — Хе-хе, знаешь, я тоже. — Чего? Ты не наяривал всё это время? Я определённо и услышал, и унюхал твоё тупое решение использовать взбитые сливки вместо нормальной смазки. — Верно, — отчеканил Аллен и провёл вязкую дорожку рукой по покрывающейся холодными мурашками талии. — Вот они. Хочешь попробовать? Он щедро распределил сливки по телу Канаты, переусердствовав в тот раз, когда выдавливал их для себя. И он пренебрёг собственным членом, смазанным ими, предпочитая трогать чужую кожу. — Воздержусь. — А как насчёт.. этого? В свободной руке Аллена, словно из ниоткуда, материализовалась твёрдая карамельная палочка в форме трости. Он долго грезил о ней и потому схватил её со стола со смехотворно молниеносной скоростью. Держа её за изогнутый конец, Аллен поднёс другой ко рту Канаты, мягко надавил на его губы и прикусил свои от одного лишь вида. — Что это? — с недоверием спросил Каната, из невинного интереса пропуская конфету чуть дальше. — Очередная сосалка? Сугасано надрывно закашлялся. — Б-бинго! — Ты завёлся до пиздеца или умом повредился? Я всю эту дрянь, что ты напокупал, хавать не буду. — Считай, что первое. В моих планах были только карамельные трости! — В твоих планах, ха? — Не вредничай, Каната, тебе понравится. Их вовсе необязательно съедать. — Хмпф. Аллен был уверен, что потребуется больше времени, чтобы убедить его принять участие в этой авантюре, и был готов использовать любые аргументы, которые привели бы к положительному ответу. Его мысленный словарь под названием «правильные методы переговоров с Ятоноками Канатой с идеальным исходом», был во всеоружии с кучей подсказок и подборкой осторожных выражений в надежде не получить затрещину, а тот без лишних споров взял да и подхватил трость губами, и глаза Аллена едва не выскочили из орбит. Он проделал это обычное действие столь вульгарно, не прикасаясь зубами к поверхности карамели, что Аллен вмиг сообразил: Каната изначально понимал, какую сценку ему нужно будет для него разыграть. Сугасано смочил горло слюной и потихоньку протолкнул глубже леденец, толщиной напоминавший классическую восковую свечу среднего диаметра, опьянённый этой покорностью, тем, как расслабленно Каната принимал сладкую палочку традиционно бело-красных цветов, испытывая пределы рвотного рефлекса. Аллен искренне похвалил бы его, прокручивая в черепной коробке шаблонное словосочетание «хороший мальчик», но он бы огрёб за это и лишился приятного зрелища. Когда почти добрая половина десятисантиметрового – информация на упаковке – леденца вошла в горячий рот, достигнув стенок горла, Каната поперхнулся. И Аллен, испугавшись, решительно начал отводить трость назад, однако Ятоноками с томным хмыком не позволил ему вынуть её, мотнув головой в его сторону. Вращательными движениями заглатывая самый кончик, он нахмурил брови в миниатюрном изображении скрещенных мечей – и Аллен просто не мог поверить своему видению. Хлюпающие звуки были подобны плоду его безудержного воображения, проникали в подкорку его сознания, дёргали за оголённые, чувствительные нервы. Приватное шоу только для него одного. Даже не по загаданному желанию. По его, Канаты, желанию... Рука опять обхватила член, пальцами растирая десерт по головке и доставляя себе мучительное, приближенное к болезненному удовольствие, распахивая губы и бережно толкая трость взад-вперёд по исполненному смирения языку Канаты. Кончик леденца неуследимо таял капля за каплей. — Каната ранее правильно упомянул про взбитые сливки, — сказал Сугасано мурлыкающим голосом, и ладонь под его толстовкой угрожающе зашевелилась, а шершавые подушечки поочерёдно ущипнули соски, предположительно призывая к тишине. — Значит, Каната знает, что будет на вкус таким же сладким? Ятоноками замер и скривился в странной, будто злорадной усмешке. Высоко подняв подбородок, он с глухим стоном глубоко вогнал трость себе в горло, заставив Аллена задохнуться от наблюдения, а в следующее же мгновение с силой сомкнул зубы на леденце, вгрызаясь клыками, и трость издала жалобный треск. Оглушительное «чпок» донеслось до ушей и вдарило в голову, как отскочившая пробка от шампанского. — Знаю, — бросил он небрежно, пальцы на затылке сжали красные волосы в кулак, оттягивая их назад. — С твоим дружком за такие шуточки поступлю точно так же. — В-воу, — сглотнул Аллен, — вас п-понял... С ним лучше не шутить. Вряд ли бы он привёл в исполнение эту угрозу, но всегда полезно быть начеку. Невозможно быть на сто процентов уверенным, что следующим выкинет Ятоноками Каната. К его непредсказуемости не подготовиться, и это чертовски притягательно. — Эй. Какого хрена ты остановился? До безумия, зверски притягательно. Шумно вздохнув через ноздри, Аллен вернул обгрызенный леденец в податливый рот, инициативно двигая им резче и вдавливая попеременно в щёки – мягко, без боли, но с ощутимым давлением. Веки теряли лёгкость, а ушные каналы набивались ватой от лавового наслаждения, поднимающегося по телу от низа живота колеблющимся пламенем, и ему требовалась огромная стойкость, чтобы не взорваться вулканом, не пропустить тихие, задушенные ахи, когда горло не справлялось с тяжестью конфеты. Сердце отбивало обратный отсчёт до конца выдержки, расходящейся по швам с таким же треском, с каким зубы случайно клацали о карамельную палочку. Аллен дотянулся до рычага на кресле и зажал его. Сам того не ведая, Каната своим весом помог ему опустить спинку, и от неожиданности леденец выскользнул у него изо рта, сопровождаемый тоненькой паутинкой слюны. Его причёска потеряла образцовый вид, и волосы разметались по маленькой подушке, прикреплённой к стулу. Ладонь скользнула под его малиновую толстовку недвусмысленным намёком, и Каната безошибочно уловил его, запутываясь в тугом воротнике и к своему же раздражению позвякивая цепями, но всё же сдёргивая вещь и откидывая её на пол. Повязка, держащаяся на честном слове, слетела вместе с ней, и они сцепились взглядами, зависнув на тягучее, медленное мгновение, не подчиняясь силе земной гравитации, как будто за пределами комнаты заколдованно простирался космос. Красивые глаза Канаты были красными и слегка припухшими, но не выцветшими; его щёки блестели от пролитых слёз в лучах красочного заката, как белоснежные сугробы на солнце. Аллен сцеловал подсыхающие линии с нежной кожи, параллельно прижимаясь тазом к его так и не расстёгнутой ширинке. Каната так много страдал без стимуляции и ни разу не дотронулся до себя, до сих пор держа обе руки на теле Аллена, бесконтрольно вцепившись в него после непредвиденного падения на спинку кресла. И ещё свирепее, обхватывая его ногами для более близкого контакта. Не сводя тёмных глаз с лица Канаты, погрузившегося в негу долгожданных фрикций о его твёрдый член, Аллен облизал леденцовую трость и прочертил ломаную траекторию в направлении от упругого, подрагивающего живота к одному из сосков, которого он не касался пальцами со взбитыми сливками. Грубый голос Канаты зазвенел металлом на пару тонов выше, стоны нескромно участились, как и неконтролируемое дыхание и сердцебиение, возвещающие о достижении края. Карамельная палочка улетела из поля зрения, предвещая уборку всей комнаты разом. Сугасано склонился над грудью Канаты, его язык, не подчиняясь контролю мозга, слизывал сладкие добавки с изученных эрогенных зон. Бледные пальцы спутывали его волосы, стройные бёдра то и дело дерзко вздёргивались вверх, вызывая несколько острые ощущения у Аллена, чей член во всей своей красе откровенно тёрся о жёсткую ткань белых брюк. Столь же сахарно вкусовым рецепторам, сколь и истязающе ощупью. Двойственность превращала его давно поплывшую крышу в руины. — Каната, — прохрипел Аллен, — я люблю тебя, Каната. Ты слышишь меня? Ятоноками дважды лениво кивнул и приоткрыл одно веко. — У меня есть желание для тебя, — не став дожидаться, пока Каната от этого заявления придёт в себя и всыпет ему по первое число от того, насколько наплевать ему в данный момент на эти игры, Сугасано выпалил: — Назови меня по имени. Не было смысла затягивать с этим – ему попросту больше ничего не нужно; желания в их споре, как способ усиленного мотивирования Канаты. Он звал его по сценическому псевдониму, не считая язвительных прозвищ, и потому произношение настоящего имени – не фамилии – било так, что ноги ошеломлённо подгибались сами, а пульс в ушах заглушал мир целиком. Но это слишком редкая, особенная акция. Каната положил обе ладони на его макушку, затуманенный взгляд казался пьяным. — Если не заткнёшься, — уркнул он, — я не знаю, что я с тобой, блядь, сделаю, А-Аллен. Тело Аллена заколотило мелкой дрожью, когда он сократил расстояние до нахмуренного лица, утратившего опасный вид в пылающей красноте и едва уловимой тени удивления от оглашения чего-то.. провоцирующего. — Не заткнусь... — Тогда я заставлю, — Каната зарычал. — Аллен... Рывком он притянул его голову ближе, больно столкнувшись губами. Словно взревевший мотор, сердце Сугасано загудело, отдаваясь в рёбра мощной вибрацией, и ухнуло в пятки. Дыхание спёрло от того, с какой властной, агрессивной интонацией сорвалось его имя с этих уст, смягчённых длительными поцелуями. Время для него остановилось, ритмичное тиканье сменилось призрачным звоном тишины, и через краткий миг запустилось вновь; но кто-то ускорил движение стрелок на циферблате. Каната однозначно не рассчитывал своими фразами и действиями довести Аллена до такого взбудораженного состояния, дрожа от его разгорячённых толчков бёдрами и содрогаясь так, что спина, независимо от мнения хозяина, изящно изгибалась, а изо рта чужим языком вытягивались сдавленные хрипы. Твёрдо решив, что Канате пора помочь с его солидной проблемой, Аллен успел лишь протянуть руку между их телами, прежде чем тот затрясся, будто в лихорадке, вонзившись ногтями в его шею диким котом, прижал к своей точёной его лицо и застонал так, что у Аллена все внутренности разом перевернулись. И пока неочевидная догадка доходила до него, он не упускал подброшенной ему возможности поводить губами по напрягшимся мышцам вспотевшей кожи – и с этими медлительными движениями к нему запоздало пришло яркое осознание. Глазами, полными неподдельного ошеломления, он вылупился на Канату, тяжело дышащего и обмякшего, и наклонил голову, как глупый щенок, пытающийся понять, что он сам же и натворил. Вялый взгляд мазнул по Аллену, и ему понадобилось один раз толкнуться в кулак предварительно вытянутой ладони, чтобы из синевато-красной головки брызнула белая жидкость, орошая часто-часто опускающийся и поднимающийся живот.

≬

Сильные струи лишний раз хлынули тёплым потоком, потекли по подтянутому телу. Омывая, прозрачная чистая вода натыкалась на лоб, оставляя мокрые полосы, стекающие вниз и ударяющиеся о душевой поддон крупными шумными каплями. Стеклянные дверцы запотевали, отделяя кабинку от окружающего пространства – других предметов, комнат и словно бы всей Земли. Легко было затеряться в мозаике мыслей, зажмуриться и увидеть искрящиеся ноты, всплывающие в голове блестящей идеей. В ду́ше хорошо размышлялось. Образ какой-нибудь новой песни мог возникнуть у Аллена в любом месте и абсолютно спонтанно, но в ду́ше этому особенно ничего не препятствовало. А хип-хоп в его сознании настолько перекликался с Канатой, что, думая о первом, непременно возникал лик второго, и тексты музыкальных треков машинально преображались, связуясь с памятными моментами, фрагментами фраз, беглыми штрихами наставлений. Его всегда улыбало, как Каната на автомате подсказывал ему с битами или чем-то другим, и покрывался иголками смущения, стоило Аллену рассыпаться в громких благодарностях и комплиментах. Легко нахваливать то, что нравилось – эта черта характера была его частью, которую нельзя отсечь. Одобряющие комментарии от Канаты были действительно тем, на что он всерьёз ориентировался при сочинении музыки. Не отдавая себе в этом отчёта, Аллен стал присматриваться не к его золотым рукам, а к поведению и повседневным привычкам, например, задумчивому постукиванию ручкой по губам, пальцами по твёрдым поверхностям, раздражённому порыкиванию, цоканью языком, извечному поправлению волос, кепки, спадающей куртки. При этом Каната не набрасывал её на плечи, предпочитая носить в каком-то персональном стиле, даже если неудобно. Почему-то подобные этим мелочи вызывали у Аллена улыбку, а в дальнейшем – румянец на щеках просто от нахождения рядом с ним и его повадками. Ни с того ни с сего рождались формулировки о красоте его интересной, не подходящей взрывному темпераменту внешности, и что-то внутривенно управляло телом: соприкоснуться локтями, похлопать по плечу, невзначай приобнять, приблизить нос к его чёлке, когда он стоял около Аллена и был чем-то абстрагирован от его близости. Сугасано буквально не подмечал своих изменений, не признавал их странными. Он искал дружбы с человеком, разделявшим его страсть к хип-хопу, и считал свои намерения вполне невинными. И однажды Аллен гордо водрузил на Канату наушники, делясь проделанной работой, непроизвольно впал в ступор с онемевшими ладонями на амбушюрах, и по-дурацки неловко всматривался, пока не проболтался без задней мысли: «У Канаты милые губы». Ему зарядили под дых в тот день, но, по крайней мере, от покрасневших ушей Канаты и последующего избегания с его стороны, в сознании наступило некоторое просветление. Вытирая волосы полотенцем, Аллен пихнул дверь в свою комнату, и перед ним предстала до боли знакомая сцена, промелькнувшая как раз в его воспоминаниях во время принятия душа. Жанровая живопись называлась «Каната в его наушниках, изучающий структуру его нового трека за его компьютером». А теперь и в его одежде, вышедший незадолго до этого из его ванной, воспользовавшись его средствами гигиены. Ну, ванной в этом доме обычно пользовались три человека, так что технически Каната побывал в их – то есть BAE – ванной комнате. Но размышлять об этом в таком ключе не так приятно. Единственное, что было ново, – это тарелка с разложенными на ней пончиками, украшенными кондитерской посыпкой в виде сердца из разноцветной палитры; один из них надкушен. Напрашивался вывод, что Каната также домовито хозяйничал на их кухне, раздобыв посуду. И ему всё ещё недоставало сладостей в организме, раз он по-кошачьи распотрошил пакеты: фантики и обёртки разбросаны по столу тут и там. А как возмущался-то. — Йо, Каната, — произнёс Аллен в один из наушников, и с тревожным вздрогом те приземлились на чуть сгорбленные плечи. — Люблю тебя. — Ч-чё ты как заезженная пластинка сегодня? — Каната беспечно щёлкнул мышкой пару раз, и мелодия, доносившаяся из динамиков, прервалась. Аллен улыбался, наблюдая за ним, и его глаза заполнялись влажной нежностью. Хотелось танцевать от струившейся через него счастливой энергии. Каната как-то вскользь поднатаскал его брейк-дансу – Сугасано бы сейчас с удовольствием повторил заученные движения. — День всех влюблённых как-никак! А что касательно песни, что ты слушал... Она специально для тебя. — Хах? — Что? Не знаю, как тебе, а мне она так нравится, что я бы написал к ней слова и выпустил диск. По сути, я не планировал этого делать, ибо тогда все-все-все бы узнали, что я думаю о Канате, но как не продемонстрировать миру трек, вышедший потрясным?! Бросив быстрый взгляд на Аллена, Каната в замешательстве потянулся к макушке, чтобы поправить несуществующую кепку. — Ты не дал мне дослушать до конца; сказать мне нечего. За исключением ритма песни – вышло.. удовлетворительно. — Каната, ты прям как мой преподаватель! Что это за оценка такая? — Аллен рассмеялся. — «Сносно» тебя больше устроит? — нахмурился Каната, и у Сугасано заболели скулы от улыбок, которым конца-краю нет. — И что ты.. думаешь? Аллен обронил потерянное «а?», не понимая, к какой из реплик относился вопрос. Тем, что он думал о своём же треке, он, вроде, уже поделился... Бело-кремовое лицо Канаты розовело с каждой секундой, будто кто-то подмешал в его кожу красители. — А! Тебе интересно, что я думаю про текст к треку? Тихий вздох вызвал целый ветер разочарования, пронёсшийся над Алленом с заунывным свистом. — Типа.. того. Он не угадал?.. — А-а-а... — правильное предположение прозвучало в его голосе с переосмыслением ситуации. — Знаешь... Я бы написал лирику на крутецкую тему. О человеке, без спроса роющемся в моём компьютере, хех. — Ха-а-а? Да ты бы от одного моего заикания насчёт трека завопил бы: «Да, прошу, пожалуйста!» — Каната скопировал восторженный тон Аллена, и тот буквально навзрыд засмеялся. — Так был ли смысл спрашивать, а? Харе ржать, идиот! — Прости, — Аллен смахнул крошечную слезинку из уголка глаза. — Если серьёзно, то вот так с ходу не смогу сказать, что я по-настоящему думаю о тебе, — шея Канаты дрогнула, отзываясь на услышанное. — Мне нужны совершенные, соответствующие Канате слова, а для них – вдохновение! Я слишком люблю и восхищаюсь Канатой, чтоб написать какой-то проходняк, ты ж в курсе, как это работает всё! — Я и не прошу прям щас писать песню, дубина, — пробубнил Ятоноками, фыркнув. — Ну, выражать искренние чувства без хип-хопа сложно, — мрачно усмехнулся Аллен. — О, придумал! Иди сюда, Каната. Сугасано как по нотам переместился через комнату, обходя скомканные бумажки, и опустился на край кровати. Ему определённо не помешало бы прибраться – неловко перед Канатой, но тот ни разу не прокомментировал его беспорядок. Создавалось ощущение, что обстановка ему благоприятна и, учитывая его прошлое, это оказывало удручающее воздействие. Легче думать, что он всего-навсего устраивал похожий хаос у себя дома, сочиняя лирику, и ему привычно видеть ошмётки неудавшихся мыслей. Беспокоило, что Аллен, заглядывая к нему, никогда не заставал творческий погром, но, в отличие от него, другие люди умели наводить порядок. А потом он покосился на свой захламленный компьютерный стол, и в его голове заработали и заскрежетали шестерёнки. В конце концов, это не первый раз обнаружения их странной схожести – теперь он был уверен, что не старший Ятоноками отвечал в доме близнецов за уборку. С недоверчивым прищуром Каната поднялся с кресла и подошёл к нему. — Что опять высрало твоё воображение? Придирчивый взгляд и испепеляющие чёртики, пляшущие в его глазах. Аллен ухмыльнулся и смело подтянул его ближе, опустившись спиной на незаправленную кровать и перевернувшись на бок. Ноги Канаты обвили его талию, и Аллен счастливо стиснул его крепче. — Показываю свои чувства к тебе. Каната яростно натёр лоб Аллена, щекоча чёлкой. — Тупица. — Ты тоже любишь меня, — практически пропел Сугасано, пристроив ладони на его бёдрах. — Волосы Канаты так восхитительно пахнут моим шампунем. И после мытья они были немного мягче, чем когда Аллен перебирал их пальцами, томно вздыхая от того, что тот творил своим ртом, вымазываясь взбитыми сливками. Продолжение вечера сделало его голос пикантно хриплым, и это до сих пор никуда не делось. Он мечтательно облизнулся. — Это признак самовлюблённости? — строго, насколько позволяли его повреждённые голосовые связки, спросил Каната. — Нет! Влюблённости, — улыбнулся Аллен. — Слушай. Что по поводу твоего желания? — Какого желания? Я спустил в штаны. — Да, но я же подсобил этому, верно? Ты можешь загадать мне что угодно! — Что угодно, хах... — Каната опустил глаза и между делом накрыл руку Аллена своей, сжимая пальцы и заодно его сердце, в волнующем трепете. — М... Поцелуй меня. Сугасано осведомлён, что отразить свои «хочу» Канате в большей степени труднее, чем ему, и гораздо проще вместо этого сказать «не хочу». Открытые, громкие заявления вроде признания в любви или просьбы, подразумевающей нарушение личного пространства, – огромный шаг для того, кто с ранних лет убил в себе доверие к людям. В груди расцвёл изумительный цветок, лепестками незабываемого впечатления порхая в рёберной клетке. — Я горжусь тобой, — прошептал Аллен и, не медля, ласково воплотил его желание в реальность. И воплощал его медово-тягучей, долгой, долгой песней. — Будешь ли ты всегда сладким на вкус с сегодняшнего дня? Ятоноками враждебно посмотрел на него в упор, иссушая душу грозным взором. — О-о, как же я скучал по твоим взглядам!