***
Надя довольно улыбнулась, закидывая ногу на ногу, и подтянула к себе стакан виски. По венам растекалось блаженство, пьянящее получше любого человеческого алкоголя или наркотика — она только что вернулась с охоты. Жертва попалась на редкость премерзкая, и от того слаще была на вкус его грешная плоть. Надя прошлась кончиком языка по деснам, слизывая остатки крови, и сделала глоток напитка. Она встретила того парня на тёмной улице возле переулка, откуда он вышел, застегивая ширинку кожаных штанов, обтягивающих длинные ноги. Заметив ее, он хищно облизнулся, прошелся взглядом по гибкому красивому телу и подмигнул. Парень направился к припаркованному мотоциклу и схватился за черный шлем. Надя слышала сдавленные рыдания из переулка, откуда вышел незнакомец, и чувствовала липкий, тошнотворный запах насилия, пота и спермы. Мотоцикл с громким ревом сорвался с места, исчезая за перекрестком, но девушка не собиралась отпускать парня. Когда он притормозил возле круглосуточного магазинчика, Надя уже стояла возле прилавка, выбирая сигареты с кнопками. Она знала, что он обратил на нее внимание и слышала, как ускорилось его сердце от удивления. Оплатив покупку, она сунула пачку в карман и бросила обескураженному парню таинственную улыбку. Когда жертва остановилась на светофоре перед пешеходным переходом, Надя ступила на «зебру» и не спеша двинулась по дороге, давая возможность как следует разглядеть свою фигуру. Возле бара они столкнулись, когда девушка облокотилась спиной на кирпичную стену и затянулась табаком с арбузным привкусом. Парень испуганно шуганулся в сторону и нелепо вытаращил на нее синие глаза. В ответ Надя снова улыбнулась, щелкнула пальцами, отбрасывая только что зажженную сигарету в сторону, и поманила парня за собой. Она чувствовала, как он сопротивляется, но обычный смертный не мог противиться сверхъестественной воле — Надя подавила его силу, но дала возможность почувствовать это. Парень плелся за ней послушной марионеткой, и внутри у него все разрывалось от первородного животного страха. Все его естество чувствовало опасность, но он не мог развернуться и убежать. Против воли он назвал свое имя. Рауль. Надя завела свою жертву в темный и пустой переулок между двумя плотно стоящими домами. Она была ниже почти на голову, но без труда припечатала безвольного парня к стене, и его голова нелепо дернулась, ударившись затылком о кирпич. Дернув за ворот кожаной куртки, девушка велела ему присесть ниже, и когда их лица поравнялись, Рауль увидел налитые чернью глаза. Сердце испуганно заметалось в грудной клетке, умоляя хозяина бежать от чудовища как можно дальше. Но он не мог сопротивляться чужой воле, и по его щеке потекла одинокая слеза. От Рауля все еще разило насилием, но когда острые как бритва клыки сомкнулись на дрожащей артерии под ухом парня, Надя забыла об отвращении. Горячая, густая кровь брызнула и полилась на язык, стекая по глотке, распаляя дикую жажду. Девушка старалась не причинять своим жертвам лишних страданий, ласково гладила их по волосам, подавляла страх и боль, и со стороны страшное соитие походило на страстный поцелуй в шею. Но с преступниками Надя никогда не церемонилась — она хотела, чтобы его муки перед смертью служили отмщением за страдания всех их жертв. Клыки вгрызались в кожу, тонкие, но сильные пальцы давили на грудь парня, впиваясь. Рот Рауля раскрылся в беззвучном крике боли, но из груди не вырвалось ни звука. В темном переулке от стен эхом отскакивало тяжело предсмертное дыхание, шумные глотки и хруст ломающихся костей. Рука по запястье вошла в грудную клетку и коснулась бьющегося сердца. Изо рта Рауля брызнула кровь, прямо на платье девушки. Отстранившись от своей жертвы, Надя взглянула в закатившиеся в предсмертной агонии глаза, хищно облизнулась и подмигнула. Легким движением руки, девушка выдернула руку из горячей плоти, и мертвое тело рухнуло ей под ноги. Вырванное сердце на ладони вздрогнуло несколько раз, подражая своему привычному ритму и затихло. Отшвырнув сердце в груду мусора, Надя вытерла рукавом пиджака кровь с лица и покинула переулок. Сытая, в свежей одежде, девушка наслаждалась атмосферой, царящей в баре. Несколько парней пытались подойти и познакомиться, но тут же поворачивали назад, натолкнувшись на невидимую стену. Надя хотела провести вечер в одиночестве и спокойствием, слушая выступление артиста и осушая бутылку виски самостоятельно. Надя чувствовала внимание к своей персоне. Пристальное внимание. Как её изучали, буравили спину и затылок, перешептывались между собой, искоса поглядывая на одинокую фигуру за баром, невидимым барьером отогнавшей всех, кто сидел там ранее. Надя слышала всё, о чём они говорили. Въедливое, досаждающее внимание шло в комплекте с клыками, сверхъестественной, скоростью, жаждой крови и бессмертием. Надя уже и не помнила, что было по-другому. Нет, что-то она всё же помнила. Смертная жизнь изредка напоминала ей о себе: голосами, звуками и запахами. Иной раз почувствовав аромат спиленного дерева, Надя вспоминала, как она с сёстрами помогала отцу в мастерской. Точнее, девочки сидели и болтали ногами, громко хохоча, пока старик-отец с улыбкой на губах, спрятанной в густой с проседью бороде, мастерил скамьи для ежегодной ярмарки. Сёстры. Их Надя тоже вспоминала, но реже, чем те того заслуживали. О старшей Любови иногда напоминали везде снующие дети. Такие же непоседы, как племянники Нади, сыновья и дочери Любы. В то время никто и подумать не мог, что Любовь — это Люба, но Надя знала, что сестре понравилось бы это мягкое, как свежеиспечённый хлеб, сокращение. Люба продолжила жить в колыбельных, что поют матери детям на ночь. Вера жила в старинных обрядах, что сохранились по сей день. Младшая сестра плыла вместе по реке вместе с цветочными венками в Ярилин день, столп её юной безудержной энергии и страсти поднимался вместе с искрами из гигантских костров. И только себя Надежда не могла нигде отыскать. Ни в чём. Она единственная из сестёр пережила ту страшную чёрную ночь, но как так получилась, что из них всех она единственная — умерла для этого мира? Умерла. Да и что такое — эта Смерть? Со дня своего пробуждения в новой сущности Надежда не раз обращалась к Морене, богине зимы и смерти, просила ту сделать что-нибудь. Что именно — девушка не знала, но состояние, в котором очутилось её тело и сознание, молило о божественном вмешательстве. «Дочь Небесного отца и Лады-Богородицы, молю тебя о спасении! Останови злой рок нечести, избавь от черноты проклятой, молю! Молю!» — плакала ночами Надежда, не в силах уснуть, испытывая жуткую, смертельную жажду, которую не утоляли ни нектары купцов из больших городов, ни живая вода из горных рек. Девушка жевала горстями снег, не чувствуя холода, и царапала ногтями на коже рук и ног один и тот же символ — пересечение двух линий, на концах которых расплывались кровавые штрихи. Зимний косой крест. Раны быстро затягивались, не оставляя следов, оттого и казалось, что поэтому богиня Морена и не слышит зова. Зато сама девушка ясно, отчетливо, как звон колоколов и удары молота по наковальне, слышала Зов Крови. Он был столь сильным, пробуждал всё самое тёмное и запретное, о чём невинное дитя и подумать ранее не могло. Человечность теряла свои последние очертания, а Зов становился всё яростнее и громче, сводя с ума и толкая в пропасть. Спустя время Надежда перестала кличать Богов. Тогда и полегли целые города и деревни. Кровь лилась реками, стекала в озёра, алтари глухих и равнодушных Богов сгорали в жарком пламени, как и дома, где этих Богов почитали. Одни идолы сменялись другими, города росли, люди рождались и умирали, а Надежда шагала по земле, своей и чужой, став воплощением Морены. Синие глаза сияли даже в самую тёмную ночь, а стремительно быстрое тело пересекало за день и ночь многие тысячи вёрст, в поисках новых жертв, способных затушить раскалённое пламя нечестивого сердца. Так и прошли столетия. Полные одиночества, злобы и тоски. Мир изменился снаружи, приобрёл глянцевые краски, виртуальную реальность и блеск подпирающих небесный купол многоэтажек, а внутри, под всем броским фасадом, мир оставался прежним — злым, жестоким, уничтожающим всякую любовь, веру и надежду. Надежда превратилась в Надю. Не могла она больше ассоциировать себя с ребёнком, которому дали имя в честь того, что остаётся с человеком, когда уходит всё остальное. «Надежда умирает последней», — так со временем стали говорить люди. «Что ж, не так уж они и далеки от истины, — думала про себя Надя. — Надежда и вправду умерла самой последней. Всё началось с Веры и Любви». Ведя кончиком пальца по кромке стакана, в котором плескались остатки виски, Надя бездумно пялилась в лакированную, до блеска натёртую поверхность барной стойки. Красное дерево приятно ласкало взор, бликуя тёмно-бордовыми всполохами в свете полумрачной комнаты. Погружённая в невесёлые воспоминания о прожитой жизни и в горьком предвкушении следующих бесчисленных столетий того же самого, девушка не заметила, как смена одного бармена закончилась, и он готов был сдать пост своему соратнику и коллеге. Его единственная гостья за стойкой расплатилась за бутылку крепкого солодового виски и порцию запечённой баранины сразу, потому ему не пришлось беспокоить её с просьбой закрыть счёт до окончания его смены. Теперь же, забота о странной, жуткой красивой, но дико пугающей нелюдимой гостье переходила в обязанности его сменщика. Тот как раз заступал на службу, поправляя влажные и растрёпанные от ветра волосы и затягивая на пояснице завязки чёрного фартука. Ударив кулаком по кулаку товарища за встречу и на прощание, парень зашёл за стойку и прихватил с полки полотенце, чтобы заняться излюбленным барменским делом — натирать бокалы. Незнакомку он приметил сразу, скользнув взглядом по сияющим в полумраке волосам, так похожим на стекающий по плечам горький шоколад. Девушка сидела на углу, закинув ногу на ногу и подперев рукой голову, медленно качая ступнёй, обутой в слишком открытые для погоды ранней весной туфли. Отчего-то бармену показалась гостья смутно знакомой, хотя он был уверен — видит её впервые. — Желаете ещё чего-нибудь? — с широкой улыбкой произнёс парень, подойдя ближе и встав напротив девушки. — У нас в меню есть потрясающе вкусная сырная тарелка. Надя удивлённо хлопнула глазами, выныривая из пучины тягостных воспоминаний и размышлений, и раньше, чем обернулась, она почувствовала запах. Он был тонким, едва уловимым под перекрывающими его парфюмом, сыростью дождя и солью, что впиталась в каждый кирпичик этого города и въелась в кожу всех, кто в этом месте живёт. Запах струганного дерева и машинного масла. Ни один смертный не смог бы почуять его, но Надя — давно уже не человек. Встреченный ею однажды мужчина, что когда-то тоже пал от клыков нечести, уничтожившей его деревню и семью, поведал, что у каждого упыря есть аромат, который магнетически его притягивает. Это как любимая еда. Хотя, почему «как»? Для бессмертных кровососов люди были «едой». Одни привлекали больше, другие меньше, а от кого-то и вовсе несло такой гнилью, что Надя, будучи в пятисот метрах от него, сворачивала на другую улицу, чтобы ветер поскорее унёс вонь в противоположную сторону. Но если её носа касался тот самый аромат, она переставала себя контролировать. Это похоже на помутнение рассудка, состояние аффекта. От бармена исходил противоречивый запах — он соблазнял до обильного слюноотделения и одновременно с этим отталкивал, запрещал собой питаться. Взмахнув длинными ресницами будто веерами, Надя обернулась. Дыхание спёрло, сердце, что все эти столетия билось лишь по инерции, копируя сердце живого человека, больно ударилось о рёбра. Надя застыла, в заворожённом неверии глядя на бармена, что тоже замер в недоумении. И если парня насторожило оцепенение гости и её расширенные не то в ужасе, не то в крайнем удивлении глаза, то девушка попросту не могла двигаться, скованная ударом прошлого. Перед ней стоял Борис. Та же резкая линия челюсти, то же мягкое углубление на подбородке, те же пухлые губы, обветренные холодным весенним ветром, выгоревшие на солнце брови и те же светлые зелёные глаза. Чистый ясный взгляд, обрамлённые длинными ресницами, Надя узнала бы из тысячи, почувствовала бы на своей коже, даже ослепнув. Приглушённый жёлтый, даже оранжевый свет, падал на лицо и волосы парня, от чего золотистые кудри отдавали огненной рыжиной. «Молчи, — взмолилась девушка, — пожалуйста, только ничего не говори». У неё ещё была возможность списать всё на наваждение, на галлюцинации старости, ведь ей и в самом деле слишком много лет, куда больше, чем кому-либо из живущих ныне или когда-то. Куда проще убедить себя в обмане зрения, в потребности мозга выдать желаемое за действительность, чем жить с новым принятием реальности, в мире, где снова есть Он. — Вам подлить? — произнёс наконец бармен, справившись с немым удивлением, и мир Нади вновь разлетелся в дребезги. — Или хотите новую закуску? У нас потрясающая сырная тарелка. Не вымолвив ни слова в ответ, Надя поднялась на негнущихся ногах и отбивая рваный ритм сердца каблуками, пошла на выход. Впервые в истории этой вселенной мёртвый вампир нуждался в свежем воздухе; впервые в истории бесконечной вселенной мёртвое сердце почувствовало боль и зарождение чего-то особенного. Что-то, о чём помнило сердце человека, но забыло бессмертие — Надежда. Двери скрипнули, выпуская Надю на улицу. Было холодно, под каблуками шлёпали лужи. Позади застучали тяжёлые шаги, и дверь вновь отворилась. — Девушка, погодите! — Горячая шершавая ладонь обожгла прикосновением к прохладной гладкой коже, и Надя отшатнулась, как от полыхающего до небес кострища. — Вы забыли. Борис смотрел на Надю, будучи напуганным. Но кроме иррационального страха, в нём вспыхнуло новое чувство, о котором он никогда не задумывался. Вера. В руке парень держал крошечную женскую сумочку. Дрожащими пальцами, которые Наде очень хотелось прямо сейчас отрезать гигантским кухонным ножом, девушка потянулась за своей сумкой и замерла, столкнувшись, нет, — врезавшись в открытый искренний взгляд чистых зелёных глаз. Неизбежная встреча вынесла сердце мёртвой Нади с обрыва. Мягкая снежинка закружилась в воздухе между застывшими молодыми людьми, растворившись в горячем дыхании. Тёмным весенним вечером пошёл снег. Он обрушился пушистым покрывалом на город и спрятал древние тайны прошлого. Крупные хлопья застилали дороги, накрывали застрявшие в пробке автомобили, ныряли в бушующие молочные волны. А на тротуаре перед баром, скрытом в переулке без фонарей, стояли двое. В переулке стояли двое… «Если бы мы никогда не встречались, думаю, я бы знал, что моя жизнь не завершена. И я бы скитался по миру в поисках тебя, даже если бы не знал, кого ищу», — Николас Спаркс.Прощай, любовь моя. И до скорой встречи.
24 сентября 2023 г. в 13:08
Кровь была повсюду — багряные реки затопили дома, высокие пороги, окропили верхушки деревьев, заполонили пруды и напитали страдающую голодную землю. Крики поднимались к ночному небу, но их заглушал страшный рёв огня, пожирающий поселение; дом за домом, избушка за избушкой, бани, мастерские, сараи, конюшни и коровники — ничто уже нельзя было спасти. Даже собственную жизнь.
Они пришли в ночь на Ярилин день. Быстрые, смертоносные, опасно прекрасные — их были десятки. Они пришли за кровью. Она стекала по их губам, рукам, одеждам — всюду, где они ступали, лежали изуродованные тела с оторванными головами. Упыри из сказаний предков явились сеять смерть — их чёрные глаза пожирали свет и души.
Надежда бежала босиком по влажной, хлюпающей земле, не разбирая дороги. От пожара было светло, как днём, но она задыхалась от густого, ядовитого дыма и спасалась подолом мокрой ночной рубашки, прижав его в лицу. Девушка искала протоптанную между домами тропинку, ведущую к реке. Старики рассказывали, что нечисть боится бегущей воды, потому спасения нужно искать на другом берегу.
Рядом стоящие избы полыхали — дерево трещало, осыпалось и горестно стонало, прогибаясь под языками смертоносного огня. Дорогу затопило кровью из разорванных тел и завалило горящим хворостом из ритуальных костров. Слёзы страха и горя стекали по щекам Надежды — она метнулась в другую сторону, миновала мастерскую кузнеца и выбежала на площадь собраний. Упыри разгуливали по ней ленивым шагом, волоча мертвых селян за ноги к растущей пригорке окровавленных тел.
Один из них заметил её, и пурпурные губы изогнулись в хищной улыбке. Нечисть направилась к застывшей в немом ужасе Надежде, и босые ступни едва ли касались земли. Нечто быстро выпрыгнуло на девушку из дыма и пепла горящего селения, и в краткое мгновение ей показалось, что она уже видит сияющий свет Морены, зовущий её в загробный мир.
Но жадное до жизни тело не желало сдаваться в лапы кровожадных чудовищ из тьмы. Оно уклонилось от протянутых бледных пальцев, готовых сомкнуться на хрупкой девичьей шее, и израненные камнями и горящим деревом ноги сами понесли Надежду к воде. Она бежала, чувствуя затылком злобное дыхание мертвеца. У пологого склона лежали изломанные тела — белые кости проткнули тонкий хлопок ночной одежды. Надежда узнала в мёртвых девушках своих сестёр — Веру и Любовь.
Большой палец на ноге зацепился за выкорчеванный корень трухлявого пня. Послышался хруст, и девушка с криком боли опрокинулась ничком. Влажная после дождя земля осыпалась под весом её тела, и Надежду поволокло вниз, к берегу. Мох, комья грязи, трава забивались в горло, ноздри, глаза. Девушка рухнула спиной на камни, и голова качнулась в сторону, столкнувшись лбом с острым краем чёрного валуна. Кожа лопнула, и горячая кровь потекла по щеке, окропляя мелкие камушки на берегу.
С трудом перевернувшись, Надежда поднялась на колени и, царапая мягкую кожу, раздирая подол длинной ночной рубашки, поползла в сторону реки. Её бурное течение манило к себе, звало, обещало убежище в своих водах.
Не только ей вспомнились увещевания стариков — у самой кромки воды лежал человек. Собственная кровь и грязь земли застилали глаза, но девушка сумела разглядеть кудрявые золотистые волосы, перепачканные бурыми кляксами. Запоздалая боль ударила в тощую грудь и добралась до сердца.
— Борис! — задохнулась она, и его имя сорвалось горестным всхлипом.
Добравшись до лежащего ничком мужчины и ухватившись за крепкое плечо, Надежда потянула его на себя и взвыла нечеловеческим голосом. Красивое бледное лицо было залито кровью, и голова с копной шелковистых вьющихся волос едва держалась на переломанной и загрызенной шее. Обескровленные губы застыли, искривленные агонией, а широко распахнутые зеленоглазые очи глядели в усеянное звёздами небо, к которому медленно тянулся дым горящего поселения.
— Милый! — зарыдала девушка, припадая к мужественной груди, и под щекой хлюпнула кровь, насквозь пропитавшая льняную рубаху.
Горе затопило Надежду — её слёзы стекали по грязному лицу, падали на бездыханное тело возлюбленного. Плечи сотрясались от рыданий.
Больше ничто не имело значения. Надежда по прежнему слышала крики селян, пытающихся найти спасение от ночной нечисти, слышала бурный поток совсем рядом. Оставалось пересечь вброд реку, добраться до валунов водопада, а рядом и другой берег. Если не разбиться о своенравную воду, то другая земля подарит спасение от кровопийц. Но девушка больше не желала его. Она желала вновь услышать биение любимого сердца под щекой. Но грудь мужчины оставалась неподвижной, и Надежда почувствовала, как её сердце тоже останавливается.
Резкая боль пронзила затылок — железная хватка вцепилась в растрепанные волосы, заставив запрокинуть голову. Острые клыки безжалостно впились в тонкую кожу на шее, разрезая, словно кинжал, и Надежда почувствовала, как кровь бурным потоком хлынула из раны. Прикосновение чужих мертвых губ обжигало, жадное чавканье над ухом казалось оглушительным. Девушка не пыталась вырваться. Даже возжелай она этого, ничего бы не получилось. Столь сильными были руки упыря.
Камушки едва слышно застучали друг о друга — Надежда наощупь нашла ещё тёплую ладонь Бориса и сжала. Хотела крепко, но силы уже покинули её вместе с кровью. И чем слабее становилась она, тем более сильным становилась нежить.
«Душа моя бессмертна. Как и твоя, милый. Верую я — связаны мы на веки вечные. Когда вернёмся в этот мир, тогда снова отыщем друг друга. Ты — свет очей моих, я увижу его в самые тёмные дни. Прощай, любовь моя. И до скорой встречи», — губы девушки дрожали, словно лепестки папоротника на ветру.
Испив последнюю каплю, упырь утёр губы рукавом кафтана и оттолкнул от себя уже мёртвое тело. Оно рухнуло на камни, и синие глаза уставились в затянутое дымом небесное полотно, на котором больше не было видно звезд.
Поселение горело до самого утра. Густой туман, стремясь скрыть злодеяния, опустился на обугленные избы, сытую кровью и плотью землю, голые израненные деревья и горы обескровленных тел. Во всем Старомеде не осталось ни единой живой души. Кроме одной. Но то уже была не душа человека.
Израненные бегством ступни дрогнули. Длинные ресницы качнулись, синие глаза закрылись. И открылись. Они снова видели небо и плывущие над лесом белые облака. Грудь с шумом поднялась, и сердце Надежды вновь забилось.