По душам

      Аделаида, кажется, смертельно устала.       Абсолютно дезориентированная во времени и пространстве, она уже и не помнит сколько лун минуло с тех пор, как общими усилиями причастных к случившемуся совершился суд над неземным; как было переткано само полотно мира, как сменилась сама парадигма; как в воздухе перестало пахнуть тяжёлой свинцовой грозой, а руки — нестерпимо колоть остатками светлой магии. Порой Аделаида неосознанно обращает внимание на раскрытые ладони, словно стараясь найти причину привычной, ныне — мнимой боли, но в результате её расфокусированный взгляд безуспешно соскальзывает, застревая где-то в глухой пустоте между растопыренными пальцами.       В прошлом, когда спать приходилось мало, а напряжённо думать наперёд, сражаться, принимать судьбоносные решения — непомерно много, у Аделаиды не было особо времени на трезвое осознание того, как стресс, усталость, злость и бессилие откладываются в теле тяжёлым камнем, сковывая не хуже железных кандалов Роко-Муэрто. Но когда перед глазами маячила сама суть — спасение мира и тех, кто тебе дорог, — эту тяжесть усилием воли приходилось игнорировать, прятать глубоко внутри себя. Она до сих пор убеждена: капитан не может дать слабину, не имеет права подорвать боевой дух товарищей. За ней шли преданно и самоотверженно, и она видела своим долгом оправдать ожидания этих людей. Оправдать ожидания духов.       И она оправдала, удержав в своих небольших девичьих ладошках необъятный мир, который вот-вот грозился надорваться, разойтись по швам, поддавшись хаосу и разрушению извне. Правда игра в Бога — это не то, о чём грезила когда-то восемнадцатилетняя Аделаида. Игра в Бога опустошила её до дна, оставив после себя зияющую пустоту под сердцем.       Груз пережитого задавил её именно тогда, когда, по-хорошему, должно было бы отпустить; когда можно было бы почувствовать себя в безопасности, позволить себе расслабиться и прильнуть к супругу непозволительно доверительно в беззвучной мольбе: забери, забери часть этого груза; мне так нестерпимо, мне так невыносимо.       И была бы воля Диего — он был забрал всё. Полностью и без остатка.       Только вот не идёт супруга под бок дона де Очоа тёплой, домашней кошкой; не даёт супруга ни единого повода позволить помочь ей справиться с пережитым.       Супруга, раз на то пошло, вообще в руки не даётся. Каждый вечер Аделаида тихо затворяет за собой дверь, никого не подпуская к себе и на пушечный выстрел. Нет ни агрессии, ни злобы на кого бы то ни было — только искалеченная душа, для которой вернуться к мирской жизни на острове было также сложно, как и разорвать в клочья Дейви Джонса.       — Мне нужно больше времени, — качала головой Аделаида, не поднимая глаз.       — Столько, сколько потребуется, — поддерживал её Диего, заводя руки за спину и в очередной раз, в который раз отступая, делая шаг назад. Но лишь для того, чтобы с течением времени сделать целых два шага вперёд.       Ожидание — это личное испытание Диего де Очоа длиной в целую жизнь. Каждый минувший день он провёл в ожидании чего-то и кого-то эфемерного, недостижимого, неуловимого. Ему, ведомому эмоциями и горячим сердцем, ему, по натуре своей вспыльчивой, сложно держать себя в руках и мириться с положением особенно сейчас, тогда, когда желаемое совсем рядом — не на расстоянии тысячи морей и чертей, а буквально под носом. В голове Диего мысли грохочут как ревущие сороковые: схватить, укротить, подчинить, овладеть. И ему стоит огромных усилий задушить в себе этого мерзавца, эгоиста и засранца, чтобы в очередной раз не испортить то, что в конце концов он всё-таки возымел — трепетно искомые душевный покой и счастье.       Тёплое, живое, дышащее счастье, чья кожа пропиталась морской солью, кровь смешалась с безумным азартом приключений... счастье, в чьих глазах — бескрайний океан. И как можно было только допустить мысль, что холодный, отлитый чужеродными богами меч, сможет сделать его настолько же счастливым, насколько смогла эта женщина?       За бесконечными раздумьями время пролетает незаметно. Из плена собственных мыслей адмирала выводит негромкий голос служанки:       — Дон Диего, донья просила передать, что желает Вас видеть, — и, откланявшись, спешно скрывается с глаз господина.       Святая Дева Мария, наконец-то! Он ликует бесстыдно и упоенно, забывая в то же мгновение обо всём: о пыльных бумагах на рабочем столе, о завтрашних торговых встречах в порту, даже о монотонной головной боли. В груди приятно щемит от предвкушения, а в голове стремительно пустеет. К чёрту, к чёрту, к чёрту всё. Не видеться с Аделаидой месяц, живя под одной крышей, оказалось значительно мучительнее, чем гоняться за ней же пять лет от края до края света. Главное всё не испортить.       Шумно вышагивая по скрипучему полу, он выходит из своего кабинета, чтобы поторопиться попасть через внутренний двор поместья в соседнее крыло здания, в которое в последние недели и носа не совал. В противном случае Аделаида грозилась свернуть ему шею. Либо сломать обе руки. Или ноги? Не суть важно. Он честно выдержал очередное испытание расстоянием и временем, значит можно не опасаться по-крайней мере перспективы получить ножом в печень. Подавленная Аделаида — это та же морская фурия, только в стократ опаснее. И с этим приходилось считаться.       Сейчас же чувство самосохранения на радостях ему отбивает напрочь, благо он не забывает уважить супругу хотя бы вежливым стуком в дверь.       — Аделаида, любовь моя, позволите? — Диего осторожно приоткрывает дверь в спальню, заглядывая. Вот оно — нетерпение, как оно есть.       — А?       Аделаида стоит на балконе, окутанная тёплым дыханием наступающей ночи. Глубоко задумчивая, с затуманенным после долгого сна взглядом, она реагирует, но несколько заторможенно: лёгким кивком головы высказывает свое одобрение и позволение — и воодушевленный Диего слишком тихо для своих воеводческих размеров проскальзывает в небольшую спальню, которая в своё время стала точкой отсчёта.       Со стороны наблюдать за внезапно неповоротливым, несколько потерянным адмиралом было по-своему забавно и в какой-то мере даже очаровательно. Кто бы мог подумать, что безрассудный, беспардонный, сам себе на уме и всюду врывающийся как вихрь Диего де Очоа будет стараться вести себя столь скромно и сдержанно. Эталон приличия, смеясь одними лишь глазами думает Аделаида, украдкой глядя на супруга. Там, где минутой ранее холодела пустота, начало разливаться приятное тепло.       — Диего, давай договоримся, — вместо приветствия, негромко, но очень вкрадчиво, — Никаких формальностей. Просто Адель, — и, улавливая в его прищуре лёгкое недоверие (тыменязапридурканедержиженщина), мягко улыбается, добавляя после заветное: — Для тебя просто Адель.       У Аделаиды было не вполне достаточно времени, чтобы узнать о супруге дотошные мелочи, но кое в чём она уже успела убедиться: ему для счастья нужно было непозволительно мало, особенно, если это касалось непосредственно её. И это при его-то имперских замашках без пяти минут несколько месяцев назад. Пользуясь лёгким замешательством Диего, которому на осмысление услышанного потребовалось несколько секунд, Адель подходит к нему и легонько толкает в грудь по направлению к единственному креслу, попутно, подтянувшись на носочках, стягивая с него обожаемую треуголку. Она мысленно торжествует — шалость удалась! — и быстро ретируется с головным убором на постель. Прикорнувший на спинке кровати попугай встрепенулся, брякнул что-то на своём на птичьем и снова прикрыл глаза, отказываясь принимать участие в происходящем безобразии.              — Ты, конечно, неотвратимо порядочный. В минувшие шесть лет нашего противостояния тебя мало заботило уважительное отношение ко мне. С чего бы вдруг вспомнить о принципах? — она не упускает возможности отпустить лёгкую колкость, поминая не идущие ни в одно сравнение крики де Очоа, которые слышала каждая рыба Карибского бассейна. — Ты! Будешь! Моей! — она цепляет треуголку на голову и беззлобно дразнится совсем как дитя. Аделаиде двадцать четыре и она нагоняет упущенное придурковатое поведение ранней молодости. Остатки сна как рукой снимает.       Но Диего даже не реагирует на это, смотрит в упор куда-то в сторону, выдерживая продолжительное, напряжённое молчание. И воодушевленная встречей Аделаида от этого стремительно гаснет, ощущая, как её начинает душить от неожиданности цепкая тревога. И когда до неё доходит, куда направлен сбитый с толку взгляд супруга...       — Это же мой мундир. — прерывает молчание Диего сухой констатацией факта. Он переводит взгляд на Адель и, к своему удивлению, улавливает момент, как её заметная нервозность легко улетучивается, уступая место облегчению. Её загребущих рук дело — теперь он уверен.       — Твой. — губы Адель подрагивают в лёгкой, чуть виноватой улыбке, — Потерял, да?       — Да не то чтобы очень сильно потерял, пустяки, не переживай, — Диего отмахивается не без усмешки, откидываясь на спинку кресла и вместе с тем задумчиво разглядывая Адель, — Правда я чуть не отправил Хуана на эшафот за пропажу любимого мундира. Уже думал, что он его к рукам прибрал и сознаваться не хочет.       От услышанного у Адель волосы встают дыбом.       — Диего, мы же договаривались без угроз и насилия! Особенно по отношению Хуану. Если другой персонал может хотя бы поседеть от страха, то Хуан даже этой возможности лишён... — попытка защитить офицера оказалась не вполне удачной — плечи Аделаиды уже через мгновение после осознания сказанного подрагивали от непозволительного как ей казалось смеха, — Боже, ужасно. Я стала тем, кого презирала.       — Моя девочка, горжусь, — на лице засранца Диего сияет лукавое злорадство.       — Послала бы тебя к чёрту, да все черти уже здесь, — Аделаида глубоко вздыхает через смешок, а Диего, обворожённый расцветающей на глазах супругой, теряет нить разговора, но ему быстро помогают вернуться к сути; то есть к мундиру: — Мне кошмары снятся последние несколько дней. Не придумала ничего лучше, чем стащить твой мундир и спать в нём. Жестковато, но зато создаёт эффект присутствия.       — Лёгкие пути — это вообще не про тебя, да? — и Диего понимает, что это по определению глупый вопрос с слишком очевидным ответом.       Спрашивать у неё почему она не растолкала его ночью просто бесполезно. Аделаида всё ещё пытается играть в сильную и независимую, будучи уверенная в том, что со всеми сложностями она обязана справляться сама.       Но когда что-то внутри неё всё-таки надтреснулось ощутимее обычного, она не выдержала, робко потянулась за помощью, но не напрямую, а путями обходными. Вот, например, зарываясь лицом в нагло краденный мундир и обретая в этом действии спокойствие. Что ж, стоило признать: Диего льстило, что своё спасение и умиротворение она пошла искать именно к нему.       — Эй, ты там себя уже короновал, да? — подушка прилетает аккурат в голову адмирала, который от неожиданности чертыхается, — Как же легко потешить твоё самолюбие, просто невероятно.       — Ну-ну, и когда же тебя это смущало? — его голос звучит бархатно, чуть рокочуще — и Аделаида млеет, думая, что, пожалуй, смущало это её лишь единожды — в день, когда она сбежала. Тогда всё виделось и ощущалось иначе.       Но вслух на вопрос она не отвечает, отпуская Диего на самосуд загадочную улыбку и уводя разговор в другое русло:              — Знаешь, никогда бы не подумала, что мне когда-нибудь доведётся снова вернуться домой, жить в родной комнате и ощущать себя здесь комфортно в твоём присутствии. Отвесив тебе смачного подзатыльника книгой и ускользнув из отчего дома, я, по правде, поставила крест и на этой спальне, и на своём возвращении, и...       — И на мне, — подытоживает Диего.       — О, да, на тебе я поставила его прежде всего, — фыркает Аделаида, всем своим видом показывая, что стрясёт ещё с супруга должок за то вопиющее недоразумение при их первом знакомстве. Да и при втором — тоже.       — Ты действительно считаешь, что я бы тебя разложил в тот день на постели, когда твоя мать буквально стояла под твоими дверьми?       — Твои загребущие лапы, которые полезли под мою нижнюю юбку, буквально кричали об этом, — звучит... безапелляционно.       Диего подавляет тяжёлый вздох и приглаживает тяжёлые, смоляные кудри на голове, словно стараясь с этим же движением пригладить и неугомонные мысли.       — Мне была интересна твоя реакция. Я предполагал и ожидал многое, за исключением, разве что, твоего побега, — он неопределенно крутит рукой, с умным видом прикидывая цифры, — На пять лет.       — Святая Дева Мария, и это — твои способы знакомства с девушками? — она закатывает глаза, откладывая более неинтересную треуголку в сторону, — Нанести непомерный моральный и физический ущерб? И посмотреть на реакцию? Дон Диего, у Вас специфические вкусы.       — Да осталась бы цела и твоя нижняя юбка, и твоя... честь. Ты оказалась не похожа ни на одну девушку, с которой мне когда-либо довелось встречаться. А встречал я много, поверь мне, — и по одному лишь прищуру супруги Диего понимает, что она ему ой как верит, но он не подаёт вида, невозмутимо продолжает: — Словом, я был ведом любопытством. А ты оказалась настолько не из робкого десятка, что я потом с трудом мог даже смотреть на других женщин. Я понял, что с любой другой мне будет попросту скучно. Но черта с два у меня получалось до тебя это донести — ты как птица вырвалась из клетки и, вкусив свободу, даже не думала возвращаться. Во мне ты видела исключительно деспота, высокомерного типа в красном мундире. А я попросту не умел себя вести иначе. Или не пробовал.       Скорее второе, думает про себя Диего.       — Не пробовал, не пробовал, — Адель озвучивает неозвученное, — По правде, нужно было просто отвесить тебе по шее как следует и потом поговорить. Если бы я не сбежала...       — То я бы здесь сейчас не сидел, — прерывает Адель Диего.       — Ты думаешь?       — Не думаю. Знаю. Это были чертовски странные шесть лет, любовь моя. Местами отвратительные. Не представляешь сколько раз мне хотелось запереть тебя в темнице, лишь бы отсрочить твой новый побег. Но эти годы не прошли бесследно. Кажется, именно благодаря нашему противостоянию мы в конце концов поняли и приняли друг друга. Хотя я тебя понял и принял очень давно, — в этом откровении нет места ни его титулу, ни тщеславию; в серых глазах меркнет ранее живое лукавое злорадство,— Корабль с командой без капитана будет мотать по морю хоть в шторм, хоть в штиль. Корабль — это огромная, неуёмная сила, которой нужен тот, кто будет эту силу направлять. Ты — направляющая моей силы, Адель. И до тех пор, пока ты бегала по морям, спасая целый мир, я последовательно лишался рассудка, с каждым днём всё больше теряя самого себя.       — И что было бы, если бы я не вернулась?       — Конец света? — его смех почему-то неприятно режет слух, — Скорее всего, именно он. Ведь я в своей погоне за тобой не пожалел бы целый свет, а ты, строптивая и упрямая девчонка, никогда бы не отдалась мне в руки по собственной воле. Правда, в чём-то я, наверное, всё же просчитался, раз ты всё-таки здесь.       И Аделаида хотела бы с радостью ответить ему в чём именно он просчитался, но замирает, заворожённая появившейся мыслью, смотрит на своего адмирала изучающе-внимательно, внезапно для себя подмечая те мелочи, на которые может обратить внимание, пожалуй, только она: скованные напряжённостью плечи, потухший взгляд серых глаз, залегшие под ними же — глубокие тени, нахмуренная переносица и несколько обесцвеченный под конец монолога голос. И в этот самый момент сердце Адель пропускает болезненный удар. От горького, но такого очевидного осознания у неё начинает щемить под рёбрами.       Она не единственная, кто здесь смертельно устал.       Пользуясь паузой в разговоре, Адель привлекает к себе внимание Диего, едва слышимо окликнув его и поманив рукой:       — Иди сюда, золото. Не в кресле же ты пришёл сидеть.       И Диего дважды повторять не приходится. Он завидно быстро приходит в себя, выходит из состояния полутранса и, поднявшись с нагретого места, в два широких шага оказывается подле поманившей его супруги.       — Глупый, глупый мой Диего де Очоа, — едва слышно воркует себе под нос Адель, с готовностью принимая в свои объятия широкоплечего испанца, целого адмирала флотилии, настоящего губернатора колонии, непотомственного бывшего колдуна; Диего улавливает на подсознательном уровне: она всё поняла, она всё увидела; она точно знает, что на душе у него полнейший бардак. И он понятия не имеет, что там за мантры бормочет себе под нос его благоверная, но сдаётся ей со всеми потрохами, растекается большой, доверительной лужой, устраивая голову на её коленях.       Диего сдаётся со своими слабостями Аделаиде первее неё самой, проигрывая, проигрывая, проигрывая, но ни о чём не жалея.       Это было так странно и ново. В воздухе не было ни намёка на страсть и похоть, на то, что было на эмоциональном уровне для Диего ближе всего, но плавится он именно от необъятной женской нежности и ласки; он такой открытый, такой податливый, трогательно наивный и абсолютно не похожий на того человека, в котором просыпается через каждые пять минут небольшой вулкан.       — Ты не железный, Диего де Очоа, — вкрадчиво шепчет Аделаида, оглаживая широким жестом ладоней его плечи и шею, — Совсем не железный, сколь бы не кичился и не старался казаться всемогущим и неотвратимым, — она чувствует, как ранее тяжёлое, сдавленное дыхание супруга выравнивается, грудь вздымается не так напряжённо, — Ну-ну, не хмурься, не нужно, — её тихий смех льётся так легко и непринужденно, застилая разум сладким маревом; она осторожно разглаживает его нахмуренный лоб массирующими движениями, ведет ладонью выше, заглаживая назад непослушные кудри и запуская в них пальцы. Пришпоренный к её коленям Диего готов умереть на месте от переизбытка никогда неведомой в таких количествах любви.       — Колдуешь, ведьма, колдуешь и не стыдишься, — деланно ворчит Диего, но наслаждается не скрывая, подставляясь как большой и недолюбленный кот. Ему всё мало, так нестерпимо мало и он ворочается, подставляя под тонкие, но огрубевшие с годами подушечки пальцев другие чувствительные места.       — Упрямый, до безобразия вредный, избалованный, но такой смертельно уставший, — продолжает любовно наговаривать вполголоса Адель, внимательно наблюдая за тем, как тупится и туманится взор этого огромного и жуткого человека, который внушает страх всему Санто-Доминго, но не Аделаиде. Было время — было жутко, но даже тогда она находила в себе смелость хлопнуть засранца толстым сборником легенд об Артуре и рыцарях круглого стола, ткнуть рапирой под рёбра, пнуть ногой под колено. Адель улыбается своим мыслям, склоняется над Диего и прикладывается к сухим, обветренным губам тёплым и невесомым поцелуем. Она так долго ждала этого.       — Я заставила тебя пересечь полсвета, томила в бесконечном ожидании и недосказанности, убегала, оставляя ни с чем, — шепчет в приоткрытые губы Диего Адель, улавливая его резкий выдох, — Кажется, мы оба виноваты в нашей трагедии. Каждый по-своему.       Разомленный Диего тянется за женскими губами, ближе, ближе к истомному голосу, приподнимаясь, захватывая инициативу и, в результате, подминая девушку под себя, по крупицам начиная терять контроль. Он тоже долго этого ждал.       — Ужасно, а я думала, что приласкала тебя достаточно, чтобы ты уже не поднялся, — она елейно улыбается не без озорства в поблёскивающих задором глазах.       — Ты пробудила древнее зло, женщина, — коварно ухмыляется Диего, вновь приникая к Аделаиде поцелуем, раскрывая её губы и целуя глубоко, чувственно, самозабвенно, впервые вложив в поцелуй что-то кроме самого поцелуя: свою необъятную любовь и благодарность.       А Аделаида, цепляясь за крепкую спину, думает, что происходящее — слишком хорошо, чтобы быть правдой, но ощущая настойчивые горячие ладони на своей талии, она всё же позволяет себе расслабиться и принять эту сладкую реальность. Кажется, они достаточно насиделись в разных комнатах.       — Чёрт, а ведь твоя достопочтеннейшая матушка обещала отравить меня при первой же возможности, — Диего ведет носом по щеке, целует в ухо и под ухом, выдыхая жарко и нетерпеливо. Адель с непривычки смеётся и зажимается — ей тепло и щекотно.       — Только после рождения детей, не забывай, — смех льется из её уст сладкий и беззаботный, она обхватывает лицо Диего ладонями, тянет его к себе, вновь и вновь прикладываясь поцелуями к его губам, усмиряя праведное негодование.       — Восхитительно, то есть у меня времени до первого наследника? — он ворчит в самый поцелуй, стараясь урвать как можно больше.       — Не переживай, — очаровательно улыбается Адель, поглаживая Диего по щекам, — Я договорюсь, чтобы твоё отравление отложили до момента, когда мир схлопнется.