Когда понадоблюсь, звоните в колокольчик (Ring Bell For Service)

      Мягкий перезвон бубенчиков доносился в такт выступлению шута, танцующего в пространстве, что оградили собой столы. Рыжие кудри, лишь немногим длиннее колпака на его голове, подпрыгивали в унисон. Глупый стишок слетел со смеющихся губ. Проворные ноги грациозно прогулялись меж столов. Длинные пальцы схватили немного лакомств со стола, прежде чем подбросить их в воздух. Кадык подпрыгнул, когда одно из них с ухмылкой проглотили. Золотые глаза, оправленные чёрным, повстречались с голубыми. Плутовская улыбка. Покачивание бёдер, что были ближе с каждым шагом.       Стройные руки сжали мягкие ляжки, притягивая ближе податливое тело, в которое их владелец поспешил войти. Те стали извиваться под хваткой пальцев, и сквозь ритмичное звяканье колокольчиков послышались громкие стоны.       — Греховны твои бёдра, качаясь так, меня так искушая. Ужель ты этого столь рьяно добивался? Танцуя предо мною и так глядя на меня? Теперь чтоб за спиной моей плясать?       — Дааааа… знал, не найду теплей тебя… и мягче… и идеальнее для уда моего.       Позвякивание стало громче, сильнее, почти заглушая собой вздохи, шлепки кожи о кожу и скользкие звуки руки, что поглаживала чужой налитой член, оставленный на время без внимания.       Приглушённые крики — и звон потерял свой ритм, прежде чем замедлиться, рождая тишину.       Азирафаэль был в блаженной агонии, наблюдая за выступлением Кроули. Слушая эти бубенчики, с их музыкой будучи знакомым в куда более интимной обстановке. Он был только рад, что сидел в конце стола, где его эрекция не была столь очевидна. Он ёрзал на месте, и с приближением звона возбуждение его нарастало. Азирафаэль завидовал гульфику шута: мало того, что тот давал шуту возможность спрятать собственный член, так ещё и проклятый гульфик был столь к нему близко, обнимал и удерживал шута так, как сам Азирафаэль сейчас хотел, но не мог себе позволить. Он сунул руку под стол, чтобы себя сдавить, покусывая губы, пытаясь скрыть волнение. Под взглядом Азирафаэля ухмылку Кроули озарило озорство.       Бубенцы качнулись у ушей Азирафаэля, когда Кроули толкнулся ему в рот. Он впился пальцами в ягодицы Кроули, чтобы притянуть того поближе. Пальцы Кроули усилили свою хватку в его потных локонах и медленно потянули. Глазами Азирафаэль прогулялся по красочной тунике, пока не остановился на разомкнутых устах, раскрасневшихся щеках и золотых очах, прикрытых потяжелевшими от возбуждения веками.       — По нраву ли тебе такое? Колени преклонить у ног слуги? — Азирафаэль покачал головой, так и не выпуская члена Кроули изо рта, и скользнул руками от зада Кроули ниже, по бёдрам, икрам, достигая стоп. Он сжал их, едва коснувшись бубенцов у Кроули на туфлях. — Нет? У моих лишь? Это хорошо.       Кроули потянул Азирафаэля за кудри, проталкиваясь Азирафаэлю в глотку. Тот опять схватил Кроули за зад и сжал, вновь притягивая ближе, старательно глотая и давясь. Кроули шипел и стонал у него над головой, путаясь пальцами в его волосах. У Азирафаэля закатились глаза, когда он принялся оглаживать себя, ловя и размазывая стекающие капли, чтоб было приятнее. От звона колокольчиков и грязных нежностей, что слетали с губ Кроули, в ушах Азирафаэля стоял шум, и он ускорил движение руки, когда толчки Кроули стали резкими и отчаянными. Азирафаэль кончил на пол, стонучи вокруг члена Кроули, и тот толкнулся так глубоко, как только мог, в попытке поспеть за собственным оргазмом.       Бубенцы мягко звенели, пока Кроули дёргался в экстазе, а Азирафаэль всё продолжал водить языком по всей его длине.       Кроули остановился всего в паре гостей от него, и Азирафаэль силился как мог на него не глазеть, старательно делая вид, что хоть сколько-нибудь заинтересован в разговоре, которым докучал ему сосед. Он кивал, когда тот к нему обращался и в упор не замечал при этом, что голова Азирафаэля качалась, вторя движениям бёдер шута. Он рассмеялся, когда рассмеялся сосед, но стоило его взгляду скользнуть в сторону, как он тут же попал в плен взгляда Кроули. Ещё один кусочек взлетел в воздух, и Азирафаэль облизнул губы, когда Кроули поймал лакомство юрким языком. Тот высунул язык и подмигнул, украдкой лизнув фрукт, прежде чем повернуться вновь к дворянам и подбросить оный в воздух, дабы тех развлечь.       Грубая ткань колпака Кроули натирала Азирафаэлю внутреннюю сторону ляжек. То была достойная плата за возможность оседлать шутовской язык. Звук колокольчиков, прижатых к его коже, был приглушён, когда Кроули извернулся и просунул язык Азирафаэлю в зад. Азирафаэль прикусил один кулак, другим грубо себя лаская, мошонкой ударяясь в чужой нос. Он слышал, как Кроули ему вторил под ритмичный перезвон бубенцов на своей тунике.       Азирафаэль тяжело задышал через нос, лишь сильнее вгрызаясь в свою ладонь. Он чувствовал, как вздохи Кроули тонули в нём, и бубенцы бряцали, стоило ему ощутить, как Кроули толкался себе в руку, приближая собственную кульминацию. Он застонал, и зарычал, и выплеснулся на пол, чуть полоснув своим семенем волосы Кроули по пути.       Колокольчики издали глухой звук, когда с лязгом упали на землю ради небольшой передышки.       Азирафаэль пожирал Кроули потяжелевшим от вожделенья взглядом, в то время как сам Кроули был бодр, весел и непринуждён. Сосед Азирафаэля, наконец, прекратил донимать его разговором, переключив взамен своё внимание на Кроули. С ухмылкой шут поспешил обратиться к его соседу:       — Как я развлечь могу вас, господа? Желаете вы песни или танца? А может, непристойных декламации стихов, что давеча слуга ваш сочинил? — Он вновь перевёл свой взгляд на Азирафаэля: — Или иным я образом могу вам услужить?       Сосед Азирафаэля хлопнул его по плечу, заставив вздрогнуть:       — Говоришь, что новые стихи ты заготовил? Давай же их оценим, менестрель! — мужчина захохотал, хлопнув плечо Азирафаэля вновь.       — Для меня нет наслажденья большего, чем развлекать и забавлять вас всех, добрейший господин… Конечно, кроме наслажденья сами знаете какого, — он хитро подмигнул, и сосед залился смехом. — Готовьте уши — вот вам мой рассказ!

Ловкач я редкостный и славлюсь тонким станом, Держать себя умею, а лицо моё румяно, Со мною жаждешь в тайный ты вступить союз, Чтоб возлюбить меня, как завещал Иисус. Могу ль и я, довольный нашей встречей, Просить возлечь с тобою в этот дивный вечер? Чтоб ниже чрева мне перехватило дух, Рубаху подними мою, исследуй без стесненья, Упрись коленом ты своим меж моих двух, А после — и другим сдави, дай ощутить волненье. Мои два шара, милому несите Посланье, как я жажду близости его, Настойчивость и твёрдость проявите, Гонцы вы лысые влеченья моего. Иди, мой уд старательный и смуглый, Задушенный меж двух моих шаров… И для владельца вашего вы требуйте пир чудный, О бледные рабы моих портков! Ухаживать за милым другом подобает нежно; Но затяну с намёками — из рук он ускользнёт. Прижать порою действенней локтями иль коленом, Чем медовухой угощать весь вечер напролёт!

      — Прижать всегда вернее, добрый менестрель! Надеюсь я, удержишь ты красавца, с которым пожелаешь ложе разделить, нежели пойдёшь в опочивальню ты в обнимку с медовухой! — сосед поднял свой кубок с медовухой, провозглашая этот тост. — Есть у тебя ещё стихи, о славный менестрель?       Азирафаэль держался так непринуждённо, как только мог, втихаря сдавливая себя, пока Кроули зачитывал предыдущие стихи. Он не был уверен, что выдержит ещё одни такие.       — Имеются, добрейший господин, если дозволите мне ими поделиться? — Кроули двигался необъяснимым, непостижимым для Азирафаэля образом, раскачиваясь в такт словам даже без музыки.       — Да, мы все внимание!

О, если б я схватил твои наряды, Храненье их доверив тайнику! О, если б только ты остался рядом, Постель мою считая за свою! О, если бы пришлось тебя кормить мне, Одну лишь ты просил бы мою плоть! О, если б довелось тебя поить мне — И ты б тянулся к моей плоти вновь! О, если б ты на ложе был распластан Моём — и грел его бы для меня! О, если б предо мною, словно яства, Лежал ты, чтоб вкусить я мог тебя! О, если б ты наездничать изволил, И жеребца тебе б я заменил! О, если б ты седлом мне быть позволил — Сим действом мои чресла б изнурил! Мечтаю я, чтоб прелесть твоей плоти В пещере уст моих пристанище нашла, В довольстве чтоб купался ты и в поте, Чтоб моего познал уменья языка. Пообещай мне телеса свои в подарок — И без раздумий я отдам тебе свои! О том, что тьму мою твой осветит огарок, С моей постели ты мне возвести. За локоны тяни — в твоей я власти, Я потяну твои — и будешь ты в моей. Меня вобрав, вкусишь моей ты страсти, И я доволен буду, зная о твоей. О горе мне, найдёшь ты коль одежды И одиноким вновь оставишь мой покой. Но счастлив буду, коли заберёшь ты Меня в свой собственный, чтоб был я вечность твой.

      — Что за полотно соткал ты, сочинитель! Достойным быть внимания такого, о котором ты нам тут плетёшь, мне верится, волнительно весьма, — сосед Азирафаэля бросил на Кроули жадный, похотливый взгляд и облизнул губы. — Ответь же, повествуешь ты о ком-то, кого ты знаешь или же кого стремишься ты найти?       Сердце бешено колотилось у Азирафаэля в груди, и он изо всех сил пытался дышать размеренно и ровно, борясь с желанием схватить и нагнуть Кроули прямо на столе, чтобы устроить ему то самое наездничество, которое он так тут воспевал. И в равной степени борясь с желанием надрать уши соседу за то, что тот осмелился даже подумать о том, чтоб возжелать Кроули.       Кроули прислонился бедром к столу и схватился за сердце:       — О, добрый господин, такого я себе уже нашёл. Красив лицом он, равно как и речью, а пухлый зад его Бог для моих рук создал. И тяжела ладонь его, коль жажду наказаний я, и губы мягки, дабы после мой любимый боль всю сцеловал, — он ухмыльнулся и подмигнул, когда сосед снова загоготал над выходками Кроули.       — А как зовут сего красавца, менестрель? Чьё имя ты кричишь в ночи? — сосед не заметил горячего взгляда, которым обменялись Азирафаэль и Кроули.       — Ах, этой тайной я делиться не желаю, ведь может захотеться Вам забрать его себе! А у меня имеются на этот вечер планы; и в одиночку я бы предпочёл не претворять их в жизнь, — Кроули склонился только больше, приложив руку ко лбу, прежде чем лукаво улыбнуться и снова встать, изображая похотливые толчки под колокольчиков весёлый перезвон. — И имени в ночи я не кричу, ведь зачастую рот мой затыкают так, что я и звука не могу издать. Вот почему ношу я бубенцы в постель. Раз не могу я петь, то должно мне любимого иною музыкой стараться восхвалять!       Азирафаэль упёрся локтем в стол, прижимая кулак ко рту: дразнящий звук колокольчиков, движения бёдер Кроули — он чувствовал волнение в паху, а на бёдрах — призрак пальцев Кроули, пока наблюдал за этой пантомимой. Азирафаэль напряжённым взглядом проследил, как Кроули изобразил преувеличенный поклон и отправился отплясывать дальше — и бубенцы его звенели гораздо явственней, чем то было для них естественно.

***

      Азирафаэль запустил пальцы в волосы Кроули и потянул, и шутовской колпак с бубенчиками с шумом упал на пол. Азирафаэль небрежно поцеловал его, прежде чем бросить подушку к его ногам и помочь Кроули встать на неё коленями.       — Ты жаждешь, чтоб я твоего познал уменья языка?       — Да, чёрт подери, — Азирафаэль откинул голову, когда Кроули его заглотил, уткнувшись носом Азирафаэлю в пах. Отсасывал Кроули жадно, и бубенцы на его воротнике сотрясались в такт.       — Считаешь ты, что прелесть моей плоти должна скрываться у тебя во рту? Могу в это поверить, твой рот, мой дорогой, был создан для того, чтоб прятать в нём мой уд, — промурчал Азирафаэль, и Кроули замычал.       Азирафаэль дёрнул его на кровать, толкнув на неё со звоном бубенцов. Он запрокинул ноги Кроули и смазал его, прежде чем вставить пробку ему в зад.       — А коль наездничать сегодня я изволю, седлом ты, верно, станешь для меня?       Колокольчики остервенело бряцали, пока Кроули боролся со своим нарядом, но высвободить смог лишь свой член. Раздался приглушённый звук удара другой пробки об пол — и Азирафаэль уселся на него верхом, ворча от удовольствия. Он стал объезжать Кроули с таким усердием, что какофония бубенцов заглушила звуки их страсти.       Азирафаэль замедлился, весь мокрый от пота, и посмотрел на Кроули, который выглядел так, будто знатно надрался. Он отпрянул, даже несмотря на то, что Кроули потянулся вслед за ним, моля его вернуться.       — Переворачивайся, мой дорогой, — Кроули перекатился и встал на колени, подняв задницу в воздух, и Азирафаэль спустил ниже его портки.       Азирафаэль склонился над ним, слегка проталкивая пробку ему в зад, и Кроули застонал.       — И ты, должно быть, жаждешь наказанья, раз бубенцы забавы ради вдруг решил носить, прекрасно зная, что они со мной творят… что они делают со мной из-за тебя.       Кроули двинул бёдрами, когда Азирафаэль собственнически схватил его за ягодицу.       — О Господи…       Азирафаэль нежно поцеловал его в висок, прежде чем прошептать ему на ухо:       — Здесь Бога нет, мой милый.       Он снова встал на колени за спиной Кроули, когда тот захныкал. Азирафаэль резко того шлёпнул, и Кроули вздрогнул, выругавшись.       — Как будто сам ты по себе меня не возбуждаешь, так ещё и приучаешь меня ты истекать слюной при звуке бубенцов.       Ещё один шлепок — и Кроули вжался лицом в подушку, с энтузиазмом кивая.       — Мой уд только и может, что твердеть, едва мне слышится намёк на перезвон.       Ещё один удар — и Кроули дёрнулся, качнув бёдрами, отчего бубенцы зазвенели только больше.       — О, нечестивец ты, раз заставляешь ты меня делить звон колокольчиков твоих с другими!       Ещё один шлепок — и Кроули выругался снова, улыбнувшись.       — Ласкал себя я под столом, как юноша, пока ты танцевал, меня чтоб раздразнить.       Азирафаэль склонился, дабы поцеловать отпечатки своей ладони, проводя по меткам от своих пальцев языком. Он игрался с пробкой, дразнясь и двигая её то внутрь, то наружу, пока Кроули умолял о большем.       — Желаешь, может, ты, мой дорогой, чтоб тьму твою я осветил собой?       Кроули протянул назад руку, кое-как схватив Азирафаэля за задницу, и тяжело выдохнул:       — Ведь знаешь ты, что да.       Пробка была отброшена, и одна рука поспешила схватиться за масло, в то время как другая ухватила шута за тунику. Азирафаэль толкнулся в Кроули, и колокольчики яростно бряцали, пока он того заполнял. Кроули прижимал подушку к лицу, дабы заглушить свои похотливые крики.       — Нет, не сегодня, Кроули, — Азирафаэль обхватил грудь Кроули руками и приподнял его, чтобы прижать к себе. Отшвырнув подушку, он сказал Кроули на ухо: — Спой мне, менестрель.       Голова Кроули упала Азирафаэлю на плечо. Звуки — не совсем слова, но пытающиеся ими быть — полились изо рта Кроули, когда Азирафаэль ухватил его за бёдра, погружаясь в него глубже. Лицо Азирафаэля стало ближе, и Кроули принялся целовать каждое местечко, до которого только мог дотянуться.       Азирафаэль сильно толкнулся в Кроули, и колокольчики буйно зашумели. Он протянул вниз руку и начал ласкать Кроули в такт.       — Так что, оставить ли мне здесь тебя, мой милый, служил чтоб ты усладой для меня? А может, спрятать твой наряд, чтоб и не думал ты отсюда уходить?       Кроули заскулил Азирафаэлю в ухо:       — Прошу…       — Эти бубенцы, их звон, их блеск… Они лишь для меня, мой дорогой. Они — твой мне подарок, а я своим делиться не люблю.       Он сел на пятки, и Кроули тяжело приземлился на него, пыхтя. Азирафаэль схватил его покрепче и стал им двигать, шепча, как именно бы хотел, чтобы Кроули к себе прикоснулся, как сильно, как быстро, — пока они, наконец, не кончили вместе.       Азирафаэль повалился на бок, а Кроули всё дрожал и морщился от движения, пока Азирафаэль из него не вышел.       — Ну нихуя ж себе, Азирафаэль! — с трудом сказал Кроули, мягко хрипя, снял одежду, бросив ту на пол — и бубенцы звякнули в последний раз. Он плюхнулся на бок и обнял Азирафаэля, который нежно обвил рукой его спину.       — Ты сам навлёк все эти беды на себя, мой милый, — пробормотал Азирафаэль, легонько поглаживая Кроули по спине.       — Уж извини, не слышал жалоб со своей стороны, а ты?       Слова Кроули были невнятными, захмелевшими от секса, но Азирафаэль прекрасно понял его и усмехнулся:       — И то верно.       Они немного полежали так, нежно оглаживая друг друга и обмениваясь невесомыми поцелуями.       — Ты же понимаешь… что большинство потешников даже не носят больше бубенцов?       — Я в курсе, но как ещё мне тебя раздразнить, не ударив при этом и пальцем о палец? — он взвизгнул от смеха, когда Азирафаэль легонько ущипнул его за бок.       — А эта песня… Ну в самом деле, Кроули!..       — Нет, ну а что, там каждое словечко — правда.       Он притёрся поближе, и Азирафаэль поплотнее укрыл их одеялом.       — Знаю, милый. Но обязательно было заявлять об этом всем?       — Я на дверях бы в церковь это написал, если б поверил, что ты вдруг такую дерзость мне позволишь.       — Ох и нечестивое же ты создание!       — Созданье нечестивое, что влюблено в тебя.       — Хм, быть может, не такое уж и нечестивое тогда.