Вий умер. Да здравствует Вий!

Пить Гоголь начал еще в Диканьке. Сначала на поминках Бинха, потом сам помянул Лизу, потом Оксану, а потом за компанию – и графа Данишевского. Затем пил с утра и до ночи, с горя, со злости на себя, со злости на Гуро, с Бомгартом, с Тесаком, а дальше было уже все равно. Поэтому он не особо удивился, когда перед ним появилась Параска. – Ты ж мм… м-мертвая, – сообщил он девушке на тот случай, если она была не в курсе. – Чво тебе надо? Уйди! – Николай пьяно махнул рукой. – Ил’нет, стой. Првди Лизу. Параска подошла поближе, склонила голову к плечу. Она была одета не в свадебный сарафан, а в простую сорочку до пят, коса была расплетена. Девушка поклонилась в пол. – Т-ты чво? – Гоголь попытался собраться с мыслями, но не нашел ни единой. Параска раздвоилась, и все силы Николая ушли на то, чтобы сфокусировать свой взгляд хоть на одной. Он выбрал ту, которая была слева. Девушка выпрямилась, но лишь затем, чтобы опуститься на колени. – Приветствую нового Вия. Николай тупо уставился на нее. Какие интересные глюки пошли. Люди допиваются до зеленых чертей, а он – до павшей ниц мертвячки. – Что за бр… бер… бред. Изы… Изди… Изу… уйди, крче, – Гоголь хмуро уставился на девушку. Она подняла голову, и даже в пьяном угаре Николай отметил неестественную белизну ее кожи. – Ты победил Вия и можешь по праву занять его место. Николай потряс головой. В ушах зашумело, но Параска никуда не делась, только села на полу, глядя на него немигающими глазами. Победил Вия… победил. Да, это он. Его. Того самого. Этого. А потом помер. И он, и Вий. Оба. Гоголь поморщился от неприятных воспоминаний и сжал пальцами гудящую голову – казалось, что по ней ударили, как по колоколу, и оттого она шумит и дрожит. Пальцами он, кажется, даже ощутил эту дрожь. – И что тперь? – Приказывай. Воля Вия будет исполнена. Николай взял со стола почти пустую бутылку и хлебнул, чтобы прочистить мозги. Легче не стало. Мог бы и догадаться. А чего он начал пить? Ах, да. Лиза погибла. Александр Христофорович погиб. Оксана погибла. Яков Петрович… не погиб. Вот сука, а? Лучше б тоже погиб. – Что приказывать? – Гоголь поморщился и отставил пустую бутылку. Глюк становился слишком надоедливым. Все раздражало. Особенно Яков Петрович. Вот св-волочь. – Скажи, чего ты хочешь, – ответила Параска и повторила. – Приказывай. И Гоголь приказал. *** Пил Гоголь не так уж и долго – Гуро даже не успел вернуться в Петербург. Как говорится, иногда количество перерастает в качество, а качественно надраться у Николая вполне получилось. Сейчас Яков Петрович сидел на постоялом дворе и писал Бенкендорфу. Он отложил перо и потянулся, разминая пальцы, когда огонек свечи дрогнул как от легкого дуновения ветра. Гуро насторожился: окна закрыты, откуда ветер? Могла ли Мария освободиться от обруча? Рука следователя потянулась к трости… А затем наступила тьма. *** – Мне кажется, стоит заканчивать с алкоголем, – пробормотал Гоголь, пытаясь продрать глаза утром. Яким пришел в восторг от подобного решения барина и попытался всучить ему свое противопохмельное зелье, но Николай не был готов к столь радикальным мерам. Он вышел из постоялого двора, тупо посмотрел на смутно знакомое лицо новой хозяйки, вспомнил, что раньше тут заведовала Христина, которая оказалась сестрой Лизы Марией, которая отрубила Лизе голову, которая покатилась и остановилась у ног Гоголя… Закончить с алкоголем не получилось. *** – Опять ты? Параска склонилась в глубоком поклоне. Николай поставил бутылку на стол и пристально уставился на девушку. Он помнил ее нервной и испуганной, что немудрено – в ту пору она только что убила человека, который начал преследовать ее и после смерти. Тут было, с чего нервничать. А сейчас она стояла перед ним бледная, сосредоточенная, отстраненная. – Зачем ты пришла? – Меня послали к новому Вию, потому что я одна была знакома с тобой при жизни. Вот, опять. Новый Вий. Интересные галлюцинации продолжаются. Параска меж тем опустилась на колени, как вчера, и на сей раз Николай, бывший немного вменяемее, кинулся ее поднимать. И поразился, какие ледяные у нее руки – Гоголя буквально обожгло холодом. Такое не может быть лишь плодом его воображения. – При жизни? – повторил он, пытаясь собраться с мыслями. Параска кивнула. – Все жертвы Всадника после смерти стали мавками. Неупокоенными душами. Гоголь не то, чтобы протрезвел, но задумался. Да, он видел на запруде девушек с характерными ранами. И слышал когда-то, что мавками становятся те, кто погиб насильственной смертью. Убитые невинные девы отлично вписывались. Хорошо, допустим, перед ним мавка. Это бывает, это случается, у него вот регулярно бывало и случалось. Значит, можно предположить, что перед ним не галлюцинация. – Извини, я тебя не очень внимательно раньше слушал. Так зачем ты пришла? – Тот, кто победит Вия, получает его титул, – терпеливо пояснила Параска. – Хома не просто так хотел изгнать Вия – сам желал над нечистью хозяином стать, да сгинул. А ты справился, теперь тебе править. – Нет-нет, погоди… – Николай стиснул пальцами виски и поморщился. – Я не собирался становиться Вием! Я просто хотел помочь… ну, то есть, у меня и выбора-то не было… он бы меня попросту убил! – Неважно. Главное, что ты победил. – Но я не хочу быть Вием! – Гоголь поднял растерянный взгляд на девушку. – Я вообще ничего общего с нечистью иметь не желаю! – Но ты Темный. – Это не значит, что я хочу править нечистью! К чему мне это?! – Ты можешь вернуть тех, кого потерял. Николай внимательно пригляделся к Параске. Она уже не была спокойной и отстраненной – в глазах затаилось волнение, губы нервно сжаты, пальцы неосознанно теребят сорочку. – Ты сейчас намеренно лжешь, чтобы я согласился? – Я не лгу! – девушка помотала головой и попыталась снова выглядеть спокойной, но тщетно. – Кроме того, ты уже стал Вием, хочешь ты того или нет. Ты не можешь просто отречься. Новый Вий появится только в том случае, если старый умрет! Ты хочешь, чтобы тебя кто-то убил? – Еще чего! – Гоголь вздрогнул. Если он что-то и уяснил за время, проведенное в Диканьке, так то, что умирать ему совершенно не хочется. Параска оглянулась на окно, прикидывая время. – Подумай. Я приду завтра, чтобы отвести тебя на присягу. – Какую присягу? – Нечисть присягнет тебе на верность и выразит почтение. До завтра, Хозяин, – Параска поклонилась и, когда Гоголь моргнул, исчезла. Однако в ушах еще долго стоял ее голос – Хозяин… это звучало как-то… правильно? *** Весь день Гоголь пребывал в некой прострации. Вернуть тех, кого потерял… заманчиво. А кому не хочется вернуть потерянную любовь? Тридцать лет Лиза не будет никого убивать, а там они что-нибудь придумают… Он что-нибудь придумает, потому что он – Вий. Гоголь вздрогнул. Это его мысли? Да, он совершенно точно не слышал никаких голосов. Но слова, прозвучавшие в его голове, были какими-то тяжелыми, полновесными, неотвратимыми. С другой стороны, подумал Николай, постаравшись выкинуть подобные ассоциации из головы, если Параска сказала правду, то у него нет выбора – на него откроют охоту. Он не пил сегодня (и почти ничего не ел), и голова, хоть и была тяжелой с похмелья, но течению мыслей ничто вроде не мешало. Во всяком случае, мозгов понять, что нечисть не прочь занять его место, хватило. Но почему на него до сих пор никто не напал? Сколько дней назад он… гм… воскрес? Почти столько же, сколько он в запое. Но он не заметил никого, кто попытался бы его убить. Вообще, первое потустороннее существо, навестившее его, это Параска. Может, она хочет его убить? Гоголь застонал – голова начала ощутимо раскалываться. Заканчивать пить стоило пораньше. Но лучше поздно, чем никогда. А когда Параска снова придет, можно будет задать ей несколько вопросов. Может, хлебнуть бурду Якима? Нет, он определенно не настолько отчаялся. *** Вечером Яким долго уговаривал барина поесть хоть что-то, и Николай сдался. Вкуса он почти не чувствовал, но хотя бы слабость исчезла. Гоголь, не раздеваясь, улегся на кровати и посмотрел в потолок. Он сегодня осторожно спросил у Бомгарта о природе галлюцинаций и пьяного бреда, нарвался на лекцию, ничего не понял и вежливо опрокинул по стаканчику, после чего поспешно ретировался, чтобы не сорваться и не надраться в приятной компании. Гоголь решил допустить, что Параска ему не привиделась. Значит, она явится сегодня и отведет его принимать присягу нечисти. И пусть кто-то только посмеет бросить ему вызов. Николай вздрогнул и сел на кровати. Перед ним стояла Параска. – Пойдем. – Для начала ответь, почему никто до сих пор не пытался на меня напасть? Никто не знал, что это я? В смысле, я… Вий. Самое время было убить меня и занять мое место. Вряд ли нечисть могла счесть меня достойным преемником старого Вия. Они просто плохо знают тебя. Николай досадливо отмахнулся от обновленного внутреннего голоса. Параска немного помолчала, обдумывая его вопрос. – Все знали, кто стал новым Вием, но ты… пропал. Тебя просто не нашли. Все решили присмотреться для начала, ты тут шороху знатно наделал еще в первые дни своего появления. Да и все относились настороженно, поскольку ты еще и Всадника победил. – Я?! – опешил Гоголь. Хорош истребитель нечисти, нечего сказать! – А кто же еще? – Мария сестре голову отрубила. Параска лишь пожала плечами. – Ты идешь? Гоголь немного помедлил. И решительно кивнул. – Да. Параска вывела его из постоялого двора. Несмотря на глубокую ночь, им кто-то попадался на пути, и каждый встречный низко кланялся. Только тут до Гоголя дошло, что село вокруг вовсе не такое, каким он привык его видеть. Что-то неуловимо отличалось, было неправильным, неестественным, нереальным. Приглядевшись к людям вокруг, Николай стал отмечать у них повышенную лохматость, клыкастость и рогатость. Параска вела его по другой, Темной стороне! Гоголь оглянулся и вздрогнул. За ним плавно и торжественно плыл шлейф из тьмы и пепла. Параска остановилась, и Николай тоже замер и снова посмотрел вперед. И остолбенел. Перед ним возвышался вороной конь, чья сбруя была увешана костями, а на голове красовался череп – или это собственный череп коня проступал сквозь шкуру? – Это же конь Всадника? – неуверенно спросил Гоголь. Параска кивнула. – Он болтался в лесу, мы его поймали и привели тебе. Нам показалось, что он достоин нести нового Вия. – А мне обязательно… на лошади? – опасливо уточнил Николай. Один раз свалившись, повторно садиться в седло не хотелось. Тем более, на такого жуткого скакуна. – А, ты хочешь ездить на черном козле? – прозорливо догадалась Параска. Гоголь поспешно замотал головой. – А на ком? На волке тебе не положено… можем черного пса найти, но тоже не совсем то… можно подыскать двоедушника, чья вторая сущность – конь, но на это нужно время. Я сейчас распоряжусь! – Нет-нет! – нервно остановил ее Николай. – А может… пешком? – Ты что! Вий – и пешком? – возмутилась девушка. – У тебя даже свиты пока нет! – Или хотя бы в коляске… – Параска посмотрела на него сочувственно, как на юродивого. – Ладно, понял. А этот… конь меня не сбросит? – Что ты, не посмеет! Гоголь скептически посмотрел на мавку, потом на коня, но все же влез в седло. Параска шла чуть впереди, показывая дорогу, а конь безропотно следовал за ней – даже не пришлось брать под уздцы. Николай быстро привык к неспешному, размеренному шагу коня. – Куда мы? – Сначала на запруду, – пояснила девушка. Гоголь подозрительно покосился на нее – а ну как там с подружками утопит его? – Потом – в лес. В лесу состоится посвящение. К нему нужно подготовиться. – Как? – Тебе нужна свита. Это те, кто всегда будет сопровождать тебя, помогать и охранять. Те, кому ты доверяешь. – Где мне их взять? – полюбопытствовал Гоголь, размышляя, что Бомгарт ему не поверит, Яким решит, что барину явилась белочка, а к Вакуле с такими предложениями и вовсе подходить не стоит. Параска воодушевилась и повернулась к нему. – Любая нечисть почтет за честь служить тебе! – И ты? – спросил Гоголь без задней мысли. Девушка остановилась и замялась. – Нет, значит? – Что ты, что ты! – Параска заволновалась и прижала ладони к груди. Конь тоже остановился, абсолютно равнодушно подергивая ушами. – Если ты прикажешь, то конечно! Просто… – она, наконец, отважилась и призналась. – Не хочу село покидать, я тут всю жизнь жила, хочу и после смерти остаться. Кроме того, после Оксаны я стала среди мавок старшей, как я их оставлю… Николай, вспомнив о смерти Оксаны, помрачнел и, молча тронув каблуками сапог бока коня, отправил его дальше. Параска поспешила следом. Вскоре они вышли на берег. Убывающая луна отражалась в спокойном зеркале черной воды, вдалеке торчали развалины мельницы. Тишь да гладь… Гоголь моргнул и вдруг увидел множество девичьих фигур, окружавших три костра. Одни девушки сидели обнаженными, другие предпочитали белые сорочки. Кто-то прыгал через огонь, кто-то играл в догонялки, кто-то расчесывал длинные волосы и украшал их высохшими цветами. От одной группы отделилась мавка и, приблизившись к ним, с поклоном взяла коня под уздцы. Гоголь спешился и понаблюдал, как коня уводят, чтобы еще несколько девушек расчесали его гриву. Животное, казалось, не испытывало никакого интереса к происходящему. Он вообще… живой? Бывают ли кони-мертвяки? – И что теперь? – спросил он у Параски. Та отвела его к самому большому костру, вокруг которого сидели мавки – они тут же вскочили и безмолвно склонились в поклоне. Николай вообще заметил, что они были немногословны и не общались с чужими – с ним говорила только Оксана. Не считая жутковатого детского стишка, который они шептали в первую встречу во время игры. Обрывки этого стишка и сейчас раздавались со всех сторон. Все мавки сидели на земле, но в одном месте круг размыкался – туда приволокли пень, чьи изогнутые корни придавали ему сходство с пауком. Параска пригласила сесть Николая, и он осторожно устроился на пне. Одна из мавок передала Параске глиняный ковш с ручками в виде головы и хвоста утки, который она протянула Гоголю. – Что это? – настороженно уточнил он. – Выпей. Это вода из запруды, – девушка, склонившись, подала ему ковш. – Тебе бы протрезветь… – И это поможет? – Николай недоверчиво взял подношение. В посуде, похоже, и вправду была вода – прозрачная и без всякого запаха. Не чета Якимову зелью. – Да. Гоголь обвел взглядом берег. Мавки перестали бегать и играть, они подошли поближе к главному костру. Они не выглядели враждебно – скорее, так же настороженно, как и он. Николай чуть было не попросил Параску выпить первой, но вовремя сообразил, что мертвячке яд не страшен. Если бы здесь была Оксана… Чего тебе бояться, ты же Вий. Это твои подданные, твои слуги. Николай судорожно вздохнул и быстро сделал глоток. Студеная вода пробежала по горлу и ударила в голову, прочищая мысли. Хмель разом выветрился, и Гоголь хотел осушить ковш до дна, как вдруг отшвырнул его от себя подальше. – Что с тобой? Все в порядке? – всполошилась Параска. Одна из мавок бросилась подбирать ковш, а Николай опустил руку и потряс головой, приходя в себя. Однако забыть свое отражение в воде он не мог – серая растрескавшаяся кожа и черные провалы глаз накрепко отпечатались в памяти. – Все н-нормально. Извини. Почудилось. Что дальше? – Ты переживаешь? – Параска склонила голову к плечу. – Боишься? – Не каждый день становишься Вием, – пробормотал Гоголь. – Позволь помочь нам привести тебя в порядок, – предложила Параска, кивнув паре девушек. Поколебавшись, Николай позволил расчесать свои волосы и почистить одежду. С удивлением он обнаружил, что его рубашка приобрела иссиня-черный цвет, хотя он точно помнил: не то, что не надевал ее – у него такой и вовсе не было. Хотя крылатку Гоголь снял и отдал мавкам, но холода он не ощущал. Странное чувство. Еще и мавки затянули песню: одни пели что-то протяжное, другие шептали что-то пугающее, и звуки сплетались в мелодию, от которой по коже бежали мурашки. Несколько девушек привели коня поближе к костру. – Ты подумал, кого хочешь позвать с собой? – возобновила старый разговор Параска. Гоголь встрепенулся. Да, он подумал. – Ты говорила, я могу вернуть тех, кого потерял. Я хочу вернуть Лизу. Мавки перестали петь. Десятки глаз уставились на Гоголя, который вспомнил, что многих из них Лиза и убила. В горле пересохло, но Николай упрямо произнес: – Мне нужна Лиза. Где она? Пусть ее приведут! Среди девушек пробежал ропот. Они переглядывались, перешептывались и исподлобья посматривали на Гоголя. Раздалось даже угрожающее шипение. Параска попыталась сгладить ситуацию: – Я не думаю, что это и правда хорошая идея… – А я думаю! – рявкнул Николай. Мавки испуганно отпрянули, а вокруг Гоголя чернильным пятном расползалась тьма – намного чернее, чем ночь. – Приведите мне Лизу! Немедленно! Несколько белесых фигур испарились, и вскоре на земле лежала Лиза – точнее, ее тело. Николай сглотнул – его замутило от запаха гниющего мяса. Он сообразил, что тело пролежало в земле несколько дней, и не мог заставить себя перевести взгляд на лицо погибшей. Сделав над собой усилие, Гоголь поднялся с пня и, прикрыв нос ладонью, приблизился к своей возлюбленной. Потянул саван, в который он и завернул тело – отец Варфоломей запретил хоронить проклятую убийцу на кладбище и отказался отпевать, для Лизы даже не нашлось гроба. Гоголь с помощью Якима сам выкопал могилу в саду особняка и опустил туда тело. В тот вечер у него не нашлось ни слов, ни слез, он просто стоял у горки земли, опустошенный и раздавленный. И вот Лиза снова перед ним. Атласная юбка в пятнах земли, перепачканные кружева лифа, шея с отталкивающими пятнами и… все. – А где голова? – тупо спросил Николай. К нему тут же подскочила нагая мавка и с поклоном что-то протянула. Гоголь, не ожидавший ничего подобного, отшатнулся – в руках девушки на деревянном подносе покоилась отрубленная голова. Глубокие морщины не так сильно изменили ее лицо, как уродливые пятна на коже, похожие на язвы. В их глубине кто-то копошился, и Гоголь предпочел не приглядываться. Особенно он не приглядывался к проеденной коже на впалой щеке, сквозь которую виднелись зубы. – И… и что теперь? – Ты можешь ее оживить, – сообщила Параска, возникнув рядом. Николай недоверчиво повернулся к ней. – А голова? – Пришьем, – решила Параска и поманила к себе несколько подружек. Гоголь узнал Бажану и еще пару девушек из села. Поклонившись ему, мавки аккуратно взяли голову Лизы, приложили к телу, достали длинные кривые иглы с черными нитками и принялись за работу. Николай отвернулся, но Параска снова оказалась перед ним. – Кого бы ты еще желал в свою свиту? – Какая разница? – увиденное глубоко поразило Гоголя и лишило сил. Чего он вообще ожидал? Лиза мертва… разве он может что-то сделать? – Лучше, чтобы это были те, кого ты знаешь. Или знал. Ты можешь оживить их. – А я могу… оживить второй раз? – вдруг осенило Николая. Он вспомнил, кто ему всегда помогал. Кто хоть немного понимал, что происходит. – Если ее уже оживляли, а потом сразу убили? Параска некоторое время смотрела с недоумением, а потом вдруг просияла и повернулась к толпе мавок. – Хозяин желает оживить Оксану! Мавки загомонили, и несколько убежали, не дожидаясь приказаний. Параска поклонилась Гоголю. – Оживив Оксану, ты получишь безграничную преданность мавок да и вообще местной нечисти. Оксана была главной среди нас, и многие хотели бы утопить тебя за твое отношение к ней. Николай сглотнул и, поежившись, глянул на шушукающихся девушек. Те, заметив его внимание, замолчали и поклонились. Похоже, Лиза ему прощена. Пока что. – Кого ты еще желаешь в свою свиту? – повторила Параска. – Тебе нужен кто-то могучий, сильный. Оборотень или ведьмак, или колдун, или упырь… Хозяев мест лучше не выбирать, они будут почтены твоим доверием, но не смогут покинуть свои владения надолго. – Кто это – хозяева мест? – Хозяева рек, болот и лесов: водяные, болотники, лесовики. Дворовую нечисть и вовсе не стоит отлучать от дома, они с неохотой покидают насиженные места. – Могучий… – задумчиво повторил Николай. Меж тем мавки уже закончили штопать тело, и Гоголь отвлекся. Он склонился над Лизой, стараясь не дышать и не заострять внимание на подозрительном копошении в гниющей плоти. – Я никогда не оживлял людей. Что нужно делать? Параска лишь пожала плечами. На Николая вновь накатила волна отчаяния – с чего он вообще взял, будто что-то получится? Чего удумал – оживить человека! Разве не грех это? Разве такое возможно? Ты знаешь, что возможно. Да, он своими глазами видел живую Оксану. Более того, разве сам он не пример тому? Умирал уже дважды, не меньше… Николай осторожно положил ладонь на Лизину грудь, почувствовав, что она все еще упруга. От собственной дерзости перехватило дыхание, однако он убедил себя, что ему нужно понять, где сердце. Вот там, под ребрами, если его еще не съели черви… Гоголя замутило. Он просто горячо пожелал, чтобы Лиза открыла глаза, заговорила с ним… чтобы улыбалась, как раньше, смеялась, обнимала его! Рука посерела. Вены окрасились черным, а под пальцами, точно клякса, расползлась тьма. Она впитывалась в перепачканную блузку и проникала куда-то глубже, а часть дымком поднималась от кожи, покрывшейся трещинами… Николай в ужасе хотел отдернуть руку, но не смог – ладонь словно приросла к ткани, оставалось лишь наблюдать за тьмой, которая жалась к его руке. Дым стелился, не желая подниматься выше, а черные вены под кожей пульсировали, отчего трещины то обозначались четче, то почти исчезали. Хорошо, что он не послушал Якима и не вбил кол в грудь. И тут Лиза открыла глаза. – Николай… Васильевич… Гоголь отшатнулся, и на сей раз ему ничто не мешало. Напугал его не голос, пусть он был хриплым, словно горло забила земля. И не глаза – почти прозрачные, мутно-зеленые, с крохотными точками зрачков. Николая напугало то, что Лиза ничуть не изменилась, так и оставшись трупом. Лиза прикрыла глаза, попыталась вздохнуть, растерянно захлопала ресницами и устало положила ладонь на лоб. – Вы не подадите мне руку? Боюсь, сама я не встану… Гоголь покорно помог ей подняться. Лиза с досадой осмотрела свою одежду. Она подслеповато щурилась, наклонялась и подносила руки к самым глазам. – Что за вид! Платье теперь придется выкинуть, такие пятна не отстирать… – Лиза, вы… я… Девушка подняла голову и улыбнулась. Продолжение ее улыбки можно было видеть сквозь щеку. Остановившийся взгляд устремился куда-то сквозь собеседника. – Ах, простите, Николай Васильевич! Говорю о таких совершенно неуместных вещах при вас. Разумеется, я рада видеть вас в добром здравии. Мария такая дура, она чуть вас не убила! Как я счастлива, что мне удалось… – Лиза, вы… что-нибудь помните… еще? Девушка нахмурилась. – Кажется, я… передала вам свою жизнь… ох, нет, неужели я теперь старая и страшная, какой была сестрица до этой ночи?! – Лиза в ужасе принялась ощупывать щеки, нашла дыру в щеке и пронзительно взвизгнула. Николай бросился к ней и попытался успокоить. – Мария убила меня, убила, да? О Боже, вы же теперь на меня и смотреть не пожелаете, я уродина, уродина! – она всхлипывала, но не могла ни вздохнуть, ни заплакать, отчего ее истерика выглядела неестественно и очень жутко. – Лиза, я в-все равно вас очень люблю, – решительно произнес Николай, пусть и с легким заиканием. Он схватил девушку за запястья и твердо посмотрел ей в глаза – мертвые, пустые, но притом напуганные. – Это моя вина. Наверное, я сделал что-то не так… но я все исправлю. Все, что смогу. Лиза замерла, завороженно глядя в темные провалы на месте глаз Гоголя. То, что смотрело на нее из их глубины, не отпускало. Она вдруг подумала, что такого воскресшего она могла бы не одолеть даже в облике Всадника. А затем Николай поцеловал ее. Девушка задрожала, чувствуя, как с его дыханием в нее проникает что-то еще – но не та жизнь, которую она передала перед смертью. Что-то, похожее на тяжелый дым без вкуса и запаха, который выходил на свободу через поры. Когда Гоголь отстранился, зияющей раны на щеке Лизы уже не было, а кожа вновь стала гладкой, лишившись морщин – вот только была она по-прежнему землистого цвета. Глаза утратили водянистость, зрачки чуть расширились. – Теперь я вижу вас совершенно отчетливо! – девушка, смеясь, провела пальцами по щеке и блаженно прикрыла глаза. Пальцы скользнули ниже, и лицо Лизы исказилось – она нащупала грубые нитки, скрепляющие ее голову с шеей. – Не все сразу, любовь моя, не все сразу… – успокоил ее Гоголь и, взяв за руку повернулся к молчаливым мавкам. Только тут Лиза, чье зрение прояснилось, обратила на них внимание. И, узнав многих своих жертв, испуганно прильнула к Николаю. – Слушайте все. Лиза не будет входить в мою свиту. Ее я нарекаю своей королевой, спутницей и госпожой. Отныне это ваша Хозяйка. Мавки зароптали, но недолго. Николай, окутанный в плащ из тьмы, ясно давал понять, что с его волей лучше не спорить. Параска, которая сверлила Лизу напуганным и ненавидящим взглядом, первой склонилась в глубоком поклоне. Одна за другой мавки опускались на колени, признавая волю Вия. Лиза судорожно сжала пальцы Гоголя. – Николай Васильевич… мне… мне страшно. – Мне тоже, – едва слышно пробормотал Гоголь, кожа которого вернулась к обычному состоянию. Он с ужасом вспомнил, как целовал холодные губы, но каким-то чудом его не вывернуло на месте – возможно, благодаря родному теплому взгляду благодарной Лизы и ее нежной улыбке, которой девушка пыталась его подбодрить. Сейчас она почти походила на себя. И Николай постарался выкинуть из головы, что клыки у его возлюбленной оказались чуть длиннее, чем положено. Меж тем мавки принесли гроб. Шипя и скаля зубы, они вывернули длинные гвозди и спихнули крышку. Гоголь осторожно приблизился и боязливо посмотрел на тело, одетое в белый саван. Оксана выглядела… как обычно. Неестественно бледная кожа, густые черные волосы только подчеркивают эту белизну, никакого дыхания. Только глаза закрыты. На голове – увядший венок, лепестки которого рассыпались по волосам и дну гроба, какие-то совсем поздние цветы. И сорочка новая, хоть и сшитая наспех, из грубого полотна – чтобы не хоронить в окровавленной одежде. На шее длинный тонкий порез, почти незаметный после того, как тело обмыли. Доски гроба не успели сгнить настолько, чтобы внутрь пробрались черви, поэтому процесс гниения только начался, еще не очень заметный, даже запах не чувствовался – только тяжелый, мрачный запах могильной земли и сладковато-душный – увядших цветов. Гоголь солгал отцу Варфоломею, сказав, что не знает девушки – какая-то жертва Всадника, которую тот похитил в другой деревне. Может, по лесу гуляла и заблудилась, может, ехала куда… самоубийцу бы отпевать не стали. Тем более, второй раз же Оксану убили! Николаю показалось, что так будет правильно. Может, не совсем по закону церкви, пусть в безымянной могиле, но разве бедная девушка не достаточно настрадалась? Пусть так. – Зачем она тут? – Лиза подошла к Гоголю, брезгливо глянув на тело. – Я ее оживить хочу. Тоже, – Николай, сглотнув, присел на корточки у гроба. Как бы на этот раз… чтоб не как Лиза… – Зачем? – настойчиво повторила та, поджав губы от обиды. – Ты что же, ее любишь? Гоголь вздрогнул и поднял голову, встретившись взглядом с неподвижным взглядом Лизы. – Оксана всегда мне помогала. Старалась объяснить. Она и про кровавый колодец сказала, а то бы мне никогда вас не найти. Лиза сердито сжала кулачки. Если бы она могла дышать, то, наверное, задохнулась бы от возмущения или возмущенно засопела бы. – Нет! Я не хочу… Николай Васильевич… – Лиза, послушайте, – Гоголь грустно посмотрел на безжизненную Оксану, – она для меня много сделала. Я понимаю, что она была груба с вами и угрожала, но, думаю, она не со зла. Мне она много помогала, а я на нее ругался… сейчас, когда она мертва… в смысле, совсем мертва… мне за это очень стыдно. – Вы не понимаете! – Лиза понизила голос, испуганно оглядываясь на прочих мавок. – Вы забыли, что это я ее убила? Она мне не простит! И вообще, она же в вас влюблена! Почему я должна терпеть ее рядом? Николай нахмурился. Точно, ведь Лиза – Всадник. – И зачем вы это сделали? – А что, мне нужно было убить вас? – Лиза готова была разрыдаться. Она схватилась за грудь, не в силах ни вздохнуть, ни всхлипнуть. От невозможности выразить чувства она испытывала почти физическую боль. Ее голос сорвался на лихорадочный шепот. – Или умереть самой? Мне было страшно! Вы не представляете, как мне было страшно! Я тянула до последнего, я думала, что лучше умру, чем снова буду убивать! Думала, что на этот раз я буду благородной, смогу пойти на такую жертву… нет! Мне во снах являлась отрубленная голова Казимира, которая сыпала проклятьями и предрекала мне гибель, я видела пропасть огня, я чувствовала его жар! Я спать не могла, я ночами читала или бродила по лесу Всадником, уже не в силах сдерживать его… я глаза боялась закрыть, стоило забыться хоть на миг, как видела голову проклятого колдуна, его белесые глаза смотрели прямо на меня, а бескровные губы ухмылялись и повторяли… – Лиза начала трястись в болезненном припадке, речь совсем сбилась. – Приносить в жертву… двенадцать дев… и одного воскресшего… Николай в панике вскочил на ноги и обнял девушку, которая забилась в его руках пойманной птицей. Глаза ее закатились, пальцы судорожно хватали ворот рубашки Гоголя, а губы в горячке шептали: – А коли все не выполнишь, то умрешь! И разверзнется ад пред очами твоими! И будут тело твое рвать на куски гиены огненные! – голос Лизы сорвался на крик, а потом она обмякла. Николай в ужасе смотрел на землистое лицо и желтоватые белки глаз, испещренные сосудами. – Лиза… Лиза! – он испуганно похлопал девушку по щекам. Потом положил на землю, беспомощно оглянувшись. Мавки молча стояли в отдалении. – Мне жаль, что она так поступила с вами. Я думаю, ей тоже – вы все слышали. Возможно, у вас получится… простить ее? – Может, она и не хотела убивать нас, – хмуро отозвалась Параска, – но Оксану она убила подло и нечестно. Ты не знаешь, но это Оксана сказала Лизе, что ты пошел в Черный камень, потому что Оксана не могла уговорить тебя передумать и надеялась, что сможет та, кого ты любишь. Это Оксана вывела Лизу из колодца, потому что ты хотел спасти ее. И это из-за тебя Оксана согласилась на предложение колдуна, из-за чего Лиза ее убила! Как простить ее за такое? Гоголь обернулся к лежащей без движения Лизе и посмотрел на нее совсем иным взглядом. Неужели она совершенно лишена сострадания и благодарности? Как она могла так поступить? Так расчетливо, подло, беспринципно… Николаю даже стало страшно. Может, не стоило ее возвращать к жизни? Стоило. Лиза уже пошла ради него на все, да будет так и впредь. Гоголь вздрогнул и потряс головой. Потом отвернулся и склонился над гробом, изучая лицо Оксаны, равнодушное ко всему мирскому. Помедлил. Робко посмотрел на Параску. – А может, не надо? Может, пусть покоится с миром? К чему тревожить ее душу… – Она не покоится с миром, – сердитое лицо Параски погрустнело. – Это нам куковать на земле до второго пришествия, а ей все это время гореть в аду. Таковы были условия сделки. Николай сжал виски. Оксана страдает… из-за него! И угораздило его стать объектом влюбленности двух девушек – одна ради него убила, а другая принесла себя в жертву! Это должно льстить? Господи, да за что ему такое… Голова совсем разболелась, и Гоголь скривился, стиснул зубы. Что он может сделать? – И что же мне, вызволить ее душу из самого ада? – Имеешь право, – Параска с поклоном подала ему ковш воды. Николай не стал пить, только смочил лоб и виски. Стало полегче. – Ты себе свиту набираешь. Это твои подданные. Кого позовешь в эту ночь – все за тобой пойдут. Николай отстраненно смотрел на Оксану. Оживить ее? Как Лизу? Ее тело сохранилось лучше… но к чему создавать новую мертвячку, если можно позвать старую? Зачем делать упырицу, если можно вернуть мавку? Гоголь зачерпнул из ковша еще воды. Она потемнела и жидкими чернилами потекла меж пальцев, словно в очередном видении. Николай в каком-то трансе провел ими по губам Оксаны, надавил, открывая. Затем забрал у Параски ковш, который в его руках изменился, клюв утки заострился, и украшение стало напоминать хищную птицу. Наклонив ковш, Николай стал медленно лить прозрачную воду в рот девушки. Она заструилась по губам и щекам, смочила волосы, потекла по шее, проникая в рану и скапливаясь в ямке между ключицами. Она все не кончалась и не кончалась, словно лилась из самой запруды. У Гоголя от напряжения устали руки, но он все стоял и смотрел на тонкую струйку. В ушах зашумело, а воздух вокруг задрожал, будто Гоголь погружался на глубину. Вода залила гроб и полилась через край, окатив сапоги Николая и волнами разбегаясь в стороны. Ковш выскользнул из онемевших серых пальцев и с плеском упал в гроб. Николай медленно моргнул. Он слышал этот всплеск, но одежда Оксаны и гроб остались сухими – лишь несколько капель на щеках и шее. Что же дальше? – Оксана? Девушка по-прежнему лежала безмолвно и неподвижно. Точно спала. Николай нахмурился и осторожно коснулся ее плеча. – Оксана, ты слышишь меня? Неужели ничего не получилось? Может, ему все привиделось? Или Оксану не отпускают? – Встань, когда тебя зовет Вий! Оксана рывком села в гробу и повернула голову на звук. Ее движения были рваными и резкими, как у куклы, которую дергали за ниточки, лицо ничего не выражало, а пустые глаза смотрели на Николая, но вряд ли видели его. Гоголь вздрогнул. – Ок… сана? Девушка моргнула, и взгляд ее приобрел осмысленность. – Ты? Но меня звал Хозяин… Вий… Николай смущенно опустил голову и ссутулился. – Это я. – Да ну? – Оксана недоверчиво прищурилась. Гоголь резко вскинул голову и уставился на нее черными провалами глаз. – Ты мне не веришь? – Верю! – девушка ахнула и схватилась за край деревянной стенки, чтобы не упасть. Ей показалось, что вопрос толкнул ее в грудь и чуть не выбросил из гроба. – Так теперь ты – Вий? – Похоже на то, – Гоголь в некотором смятении от своего окрика пожал плечами. Его глаза прояснились и вновь посерели. Оксана внимательно на него посмотрела. Потом изучила свои руки и потрогала щеки. – Что ты помнишь? – Я помню, как была живой, – голос девушки погрустнел. – Ты пришел в пещеру вместе со столичным следователем и нашим приставом. Потом… потом больно, страшно… помню огонь… и вот я здесь, потому что меня позвал Хозяин. Меня ведь… убили? Но ты вернул меня? Гоголь кивнул и протянул ей руку, помогая выбраться из гроба. Увядшие лепестки бесшумно опали на землю, часть запуталась в волосах. Николай машинально протянул руку и высвободил один. Он не знал, что есть осенние цветы. Оксана застенчиво улыбнулась и потянулась навстречу за поцелуем, однако Гоголь попятился. Девушка разочарованно поджала губы. – Ну да, я простая мавка, а ты у нас теперь Вий… – она помолчала и нахмурилась. – Я ведь мавка? – Должна быть… – неуверенно предположил Николай. Ну, он пытался. – Извини, я не был уверен, что смогу оживить тебя… с Лизой вот как-то не так получилось. – С Лизой?! – Да, со мной! Какое твое рыбье дело? Гоголь, спохватившись, обогнул гроб и теперь помог подняться и Лизе. Та сверлила Оксану яростным взглядом и скалилась почти по-звериному. Ее клыки вытянулись и заострились. Оксана тоже оскалилась и зашипела, к ней присоединились прочие мавки. – На себя посмотри, упырица! – Ты меня как назвала?! – у Лизы перехватило бы дыхание, если бы она дышала. Оксана фыркнула. – Как есть! Мертвячка ты, еще и упырица – вон клыки какие! Данишевская отпрянула и прикрыла рот ладонью. Потрогала клыки пальцами. Потом оскалилась снова, а глаза ее сверкнули красным. – От мертвячки слышу! Может, Николай Васильевич тебя и вернул, да только чтоб я тебя рядом с ним не видела! – А что ты мне сделаешь? Покусаешь? – А ты мне что? Утопишь? – Да я тебе просто волосы повыдергаю! – Оксана с боевым визгом нечисти набросилась на Лизу, запустив отросшие когти в ее прическу. Та вскрикнула и, щелкнув зубами, сжала бледными пальцами шею Оксаны. Мавки вокруг загомонили, зашипели, кто-то даже шагнул вперед, намереваясь помочь сестре. – Хватит. Все девушки испуганно замерли – негромкий голос словно проник под кожу, разлился по телу и пригвоздил к земле. Некоторые мавки, которые раньше вернулись к кострам, оборачивались и перешептывались. Вокруг Гоголя разлилась тьма чернее ночи – будто дыра в никуда, которая расползалась в стороны и стремилась дотянуться до тех, кто побеспокоил хозяина. Мрак, разбегаясь по сосудам и артериям, пульсировал под бледно-серой кожей. – Николай Васильевич… – охрипшим голосом начала Лиза, но тут же замолчала – черное пятно потянулось к ней и странным дымным щупальцем замерло перед лицом девушки. Провалы глаз уставились на нее, заглядывая в самую душу, вытягивая ее, выворачивая… – Не смотри ему в глаза, – едва слышно прошептала Оксана. Лиза попыталась повернуться к ней, но не могла пошевелиться. Воздух стал тяжелым и вязким. Как отвести взгляд, когда сама тьма изливалась из глаз Николая? Оксана подскочила и отвесила Лизе такую пощечину, что у той дернулась голова. Зрительный контакт нарушился. В наступившей тишине раздался далекий приглушенный звук, похожий на звук лопнувшей тетивы. Гоголь моргнул и медленно наклонил голову к плечу. Чернильная тьма продолжала клубиться за его спиной. – Ты спасла Лизу в колодце и ничего не сказала мне. Оксана хлюпнула носом и отступила на пару шагов. Лиза стояла, прижав ладонь к щеке и морщась – не от боли, а от звона в ушах. Николай чуть повернулся к ней. – А ты ее убила. – Как? – мавка в изумлении оглянулась на Лизу, которая все еще сосредоточенно терла щеку. – Ты? Я думала, это Всадник… он меня оживил… твой муж… – Да какой из Леши Всадник, – хмуро пробормотала Лиза, отворачиваясь. – Да и муж, в принципе, тоже… – Я тебя спасала, а ты меня убила?! – Оксана широко распахнула глаза, не веря своим ушам. – Да лучше б я тебя в колодце бросила! – А зачем ты туда вообще пришла? – огрызнулась Данишевская. Мавка поджала губы и тоже отвернулась. – Новый Хозяин и раньше бывал убедительным. Он не хотел, чтобы с тобой что-то случилось. Эгоисткой меня называл. А что я сделала? Я тоже счастья хочу! А где его взять… – Новый Хозяин… – Лиза поежилась и искоса глянула на Гоголя. Тот стоял в отдалении, завернувшись в кляксой расползающуюся тьму, и наблюдал за девушками черными дырами вместо глаз. И оттого становилось не по себе – Николай замолчал, но не потерял интерес к происходящему, просто смотрел и будто бы не понимал или не слышал их разговор. Но Лиза все равно подошла к Оксане и понизила голос. – Что с ним? Это тоже проклятье, как у меня? – Ты проклята? – А я, по-твоему, по зову души девок убивала, из тяги к искусству? – возмутилась Лиза. – Меня колдун проклял. – И ты не можешь не убивать? – недоверчиво переспросила Оксана. Данишевская нервно переплела пальцы. – Могу, но… потом не могу. – Это как? – Да не знаю я! – взвилась Лиза, неожиданно впав в ярость. – Он проникает в мои сны! Чертов колдун, которого я обезглавила! Смотрит пустыми белыми глазами, хохочет! И все горит, горит! И разверзнется ад… – ее снова затрясло, и Оксана отскочила в сторону – перед ней молниеносно возникли, словно выстрелили, щупальца темноты, которые лианами оплели вздрагивающее тело Лизы. Через миг рядом появился и Гоголь, бережно обнимая ее и гладя по спине. Мрак посмотрел на мавку, и та торопливо склонилась в поклоне. – Не бойся. Ты мне помогала. Я благодарен. – А она? – Оксана, чуть дрожа от страха, выпрямилась и посмотрела на Лизу, которая обмякла в руках Гоголя, закатив глаза, и теперь казалась совершенно мертвой. – Это остатки непоминаемого проклятья. Она не может о нем говорить, но пытается. Пройдет. Она отдала мне свое бессмертие, а теперь я забираю остальное… – Николай положил ладонь на горло Лизы. Вены под ее кожей вздулись, налились чернотой, которая, пульсируя, потекла к чужим пальцам на шее. Тьма, стелющаяся позади Гоголя длинным плащом, на несколько мгновений укрыла его лицо непроницаемым капюшоном и свернулась за его спиной изогнутыми рогами. Но вскоре рассеялась, втянувшись в тело. Николай судорожно вздохнул, и трещины на его лице обозначились резче, расползлись по лицу. А затем он склонился над лицом Лизы и почти коснулся губами ее губ, передавая тьму обратно. Девушка забилась, задрожала, выгнулась дугой и повисла на руках Гоголя. Тот отстранился, его глаза посветлели. Осторожно уложив Лизу на землю, он сам, пошатываясь, сел рядом. Оксана бросилась к нему. – Как ты? – Ничего не понимаю, – Гоголь устало потер виски. – Что со мной? Я действительно проклят? – Ты становишься Вием, – пояснила мавка, встревоженно заглядывая ему в лицо, но в то же время стараясь избежать прямого контакта с глазами. – Вий все знает, все ведает, все может. Взгляд Вия способен проникнуть сквозь любые преграды, Вий видит все и может убить взглядом. Так нечисть меж собой поговаривает, оттого все и хотят стать Вием. Вий – это как… князь или граф среди нечисти. Это уважаемый титул, внушающий страх. Я не знаю, на что способен Вий на самом деле – я простая мавка, и такая сила – не моего ума дело. Вий дает силу нечисти, которая присягнет ему, и обещает защиту, за что нечисть должна явиться по первому зову. А чтобы стать Вием, есть два способа: получить титул от… – Оксана лихорадочно огляделась и указала на землю. – …от самого, либо убить одного из Виев. Хома Брут пытался это сделать, но умер. Зато удалось тебе. Ты Темный, и сила Вия переплетается с тем, что уже есть. Старый Вий, говорят, лесовиком был, оттого и на дерево походил. А больше я не знаю. Спрашивать надобно ведьмаков или колдунов. Или кого постарше, подревнее – лешего, болотного, водяного… Николай поднял на девушку измученный взгляд. – Я не могу отказаться? – Нет, – Оксана покачала головой. – Ты убил Вия – теперь ты новый Вий. Нужно быть очень хорошим ведьмаком или изгоняющим нечисть, чтобы отправить Вия в пекло вместе с его силой. – И что мне делать теперь? – спросил Гоголь, болезненно морщась. Оксана пожала плечами. – Набирать себе свиту, которая поможет тебе не умереть от рук и лап тех, кто хочет занять твое место. Николай глубоко вздохнул и посмотрел на Лизу. Мавки снова разбрелись: хотя они страшились Гоголя, но им было интересно. А сейчас церемония наскучила, и они снова стали играть и танцевать. Похоже, они опасались приближаться к Вию, у которого так резко меняется настроение: то он Всадника королевой назначает, то душит, то рявкает на нее и их бывшую старшую мавку. То гневается, то милует. Да и Всадник, хоть еще и не превращалась, ведет себя странно. Рядом с Николаем, Лизой и Оксаной осталась лишь Параска, готовая передать сестрам волю Вия. Она явно тоже побаивалась Гоголя, но с честью выполняла свой долг, оставаясь на посту. – Я хотел избавить Лизу от проклятья, но, кажется, вернул его обратно… наверное, я еще не могу пользоваться этой силой? – уточнил Николай, массируя виски. Оксана пожала плечами и угрюмо уставилась в землю. Гоголь осторожно коснулся ее плеча. – А ты? Ты мне поможешь? Если не захочешь помогать, я пойму… останешься со своими подругами… – Что ты! – мавка испуганно вскинула голову. В глазах ее стояли слезы. – Ты меня вернул, я за тобой хоть на край света пойду! – Я не хочу тебя заставлять, я только… постарался отплатить тебе за помощь, как мог… – голос Гоголя сбивался, у него не получалось выразить мысль так, как хотелось бы, объясниться и попросить прощения за свое отношение в прошлом. Только увидев мертвое тело Оксаны, он осознал, насколько был груб. – Ты мне всегда помогала, и… извини, я не смог тебя сделать живой, по-настоящему… Оксана всхлипнула и уткнулась ему в плечо, вздрагивая всем телом. – Я простая мавка, я не знаю, чем могу помочь Вию, но для тебя я сделаю все, все, что угодно! Даже не буду выдергивать патлы этой… Николай чуть улыбнулся и погладил ее по голове. Оксана вдруг показалась ему совсем девочкой, которая в своей влюбленности готова и на глупости, и на самопожертвование. – Спасибо. Ты очень хорошая. И хватит называть себя простой мавкой – теперь ты в моей свите. Свите Вия. Ты моя советница и доверенное лицо. Да будет так. Оксана подняла заплаканное лицо, уставилась в саму тьму и поспешно склонила голову в почтительном кивке. – Ко… конечно. Все, как скажет новый Хозяин. Гоголь, повинуясь внезапному порыву, потянулся вперед и мягко поцеловал Оксану в макушку. Та судорожно вытерла слезы и, притихнув, наблюдала, как Николай вернулся к Лизе и убрал волосы с ее бледно-землистого лица. За его спиной мрак клубился и растворялся в ночи. – Тебе нужен кто-то, кто будет тебя защищать. Кто порвет, загрызет за тебя, – робко заметила Оксана. Гоголь резко обернулся к ней – к счастью, его глаза уже посерели, но тьма продолжала покачиваться вокруг, как разлитые чернила. – Есть кто-то на примете? Он чувствовал себя странно, словно в каком-то абсурдном сне. Когда понимаешь, что все происходящее нереально, оно просто не может быть реальностью, но ты продолжаешь игру, потому что… ну, это же сон? Пока ты делаешь все как положено во сне – пусть это и странно, – а потом проснешься и посмеешься. Или забудешь. Лучше забыть. Он не может быть Вием, однако в своем сне он должен набрать свиту. – Можно оживить Лешу, – слабым голосом произнесла Лиза. Ее веки дрогнули, она приподнялась, опираясь на локоть. – Ты хочешь подсунуть Хозяину влюбленного в тебя колдуна?! – возмутилась Оксана. Гоголь сглотнул. – Лиза, мне тоже не кажется, что это хорошая идея… подозреваю, граф захочет меня убить… – Чушь, – Лиза поморщилась и села на землю, растирая холодные руки. – Леша вас не тронет, иначе я рассержусь. Он никогда мне слова против не скажет. А хороший колдун-алхимик на дороге не валяется. – Он валяется под дорогой, или где там его закопали, – фыркнула Оксана и помотала головой. – Слуга нужен в свиту Хозяина, а не в твою! – Но если Николай Васильевич его оживит, Леша будет благодарен, – возразила Лиза. – Я тебе помогала, но что-то ты мне благодарна не была, даже убила, – огрызнулась мавка. Данишевская высокомерно сморщила носик. – Я бессмертная. Во всяком случае, была. Со мной бы ничего не случилось… – она осеклась и отвела взгляд. – Хотя спасибо, конечно. Если бы ты не пришла в ту ночь ко мне, я бы и не узнала, куда собрался Николай Васильевич, и все бы кончилось очень плохо… – А что ж ты Всадником в Черный камень не поехала? Побоялась, что Хозяин узнает тебя? – Я не могла! – Лиза в бессилии заламывала пальцы. – Я уже выпила перед сном Лешино лекарство и не могла превратиться! А у колодца могла, потому что из-за Чернозуба пропустила время принятия лекарства! И сразу, как смогла, так и приехала! Гоголь переводил взгляд с одной девушки на другую. Их одержимость любовью к нему пугала его больше, чем тот факт, что он стал Вием и умудрился оживить обеих, пусть и мертвячками. Какие удивительные сны ему снятся. Как будто он кому-то нужен. – Думаю, граф не захочет мне служить, – покачал головой Николай, заглушив безрадостные мысли. – Почему? – изумилась Лиза. – Он колдун, а колдуны никогда не могут вовремя остановиться. Если Вий даст ему силу, Леша будет счастлив. А уж если дать бессмертие… – Если бы Вием был кто-то еще – возможно, – неловко заметил Гоголь. – Но граф… Алексей Алексеевич… у нас с ним, знаете ли… разногласия. – Какие? – вскинула с недоумением брови Лиза. – Вы. Девушка недоверчиво посмотрела на Гоголя, а затем весело хмыкнула. – Бросьте. Леша прекрасно понимает, что между нами ничего быть не может. Я ему сразу это сказала. Боже, Николай Васильевич, я не могу серьезно воспринимать мужчину, которого я знала ребенком! Оксана хихикнула в сторону, но сразу посерьезнела. – Вообще, когда он присягнет тебе на верность, уже будет неважно, что он там думает или решит. Вас будет связывать нерушимая клятва. А ему придется присягнуть. – То есть, я могу быть уверен, что никто из тех, кто мне присягнет, не попытается меня убить? – кисло уточнил Николай. – Ну… могут попытаться, – признала Оксана. – Но ты имеешь полное право их уничтожить за предательство. И вообще, убить своего Вия очень сложно – ведь именно он дает тебе силы. А если и получится, то нарушенная клятва обернется страшным проклятием. Куда проще найти другого Вия и занять его место. А свита тебя и вовсе предать не может. Я слышала, были Вии, которые намеренно набирали в свиту своих врагов, чтобы те не могли причинить им вреда. Но, кажется, ничем хорошим это все равно не кончилось. – Нда… – Николай вернулся к пню и уселся, подперев подбородок кулаком. Лиза и Оксана осторожно приблизились к Гоголю. Мавка без лишних слов расположилась у его ног и подняла голову, заглядывая в хмурое лицо. Данишевская осталась стоять, мягко положив руку на плечо Николая. – Зря ты заговорила про своего колдуна, – тихо прошипела Оксана. – Убили и убили, чего теперь… – А ты вообще молчи, у тебя есть идея получше? – тут же негромко огрызнулась Лиза. – Во всяком случае, спрашивали не тебя, а меня! Николай постарался отвлечься от их перебранки. Он погрузился в размышления, и вскоре голоса смазались, стали походить на отдаленный шум листвы или плеск воды. Он размышлял, что пора бы уже просыпаться. Но это были фоновые мысли. В основном он пытался взвесить все «за» и «против» нахождения графа Данишевского в его свите. Хотя для сна происходящее было слишком подробным и реальным – больше похоже на его видения. Однако видения пролетают быстро, отрывками, моментально сменяющими друг друга, как карты в руках шулера. А сейчас все было последовательно, как в ту ночь, когда он помогал мавкам. Да, с оттенком мистичности, словно все вокруг подернулось дымкой, но… но он же не мог в самом деле стать Вием? Просто сон с продолжением, вызванный длительным запоем… алкогольный бред… Его мысли прервали вскрики и дружное оханье мавок. Кто-то взвизгнул, кто-то зашипел. Гоголь торопливо поднял голову. И уставился прямо в сосущую темную пустоту под капюшоном. – Л… Лиза? Всадник стоял, не двигаясь. В обеих руках он сжимал по мечу. Чувствуя, как внутри все обмерло, Николай медленно поднялся на ноги. Тьма за спиной щупальцами потянулась к темной фигуре, но Гоголь постарался остановить ее и вновь позвал: – Лиза? Между ними метнулась Оксана и ощетинившейся волчицей, защищающей детенышей, глянула на Всадника: – Не пущу! Фигура по-прежнему не двигалась. Затем глухой лишенный эмоций голос произнес: – Отойди, мавка. – Нет! – Оксана, отойди, – попросил Гоголь напряженно. Девушка упрямо замотала головой, умоляюще глянув на него, но Николай поднял руку в останавливающем жесте. – Все нормально. Вий уж как-нибудь постоит за себя. Оксана не хотела отходить, но черный дым, свернувшись в жгуты, требовательно замаячил рядом, оттесняя мавку. Всадник, дождавшись, когда пространство между ним и Гоголем освободится, прокрутил в руках мечи и вонзил их в землю по обе стороны от себя. Затем опустился на одно колено и склонил голову. Николай остался стоять, а Оксана все еще настороженно выглядывала меж черных щупалец. Всадник поднял голову, снял капюшон, и ясные даже в посмертии глаза графини Данишевской восхищенно взглянули на Гоголя. – Николай Васильевич! Это невероятно… – капюшон, а следом и весь доспех растаяли в ночи, оставив Лизу в старой одежде. Гоголь бросился к ней и помог подняться. Она засмеялась, выскользнула из его рук и закружилась. Доспехи то возникали на ней, то исчезали. Наконец, девушка остановилась. – Я больше не слышу его! – Кого? – не понял Гоголь, обеспокоенный ее поведением. – Мертвого колдуна! – Лиза прижала руки к груди и прикрыла глаза, счастливо улыбаясь. – Раньше меня преследовал его хохот и его проклятья, стоило мне превратиться! Если бы не Лешино зелье, я бы сошла с ума… А теперь я не слышу его, не слышу! Гори в аду, проклятый Казимир Мазовецкий, лишивший меня отца и сестры! Она бросилась Гоголю на шею и крепко поцеловала, так что Николай не сразу сообразил ответить. Оксана в стороне сердито засопела, но промолчала. Лиза, кокетливо улыбаясь, отстранилась и принялась приводить в порядок одежду. – Извините, Николай Васильевич, мою несдержанность. Но это такое восхитительное чувство свободы… я могу перевоплотиться во Всадника и обратно в один момент! Я впервые не ощущаю оков, не чувствую проклятья! Если раньше Всадник был частью меня, то теперь… теперь Всадника нет, понимаете? – Как нет? – Гоголь изумленно смотрел на Лизу, не успевая за ее мыслью. – Но вы же только что… – Это как… как оборотень, – графиня вытащила мечи из земли, и начиная от эфесов ее ладони, а затем и руки до локтя покрыла тьма, сформировав кожаные перчатки. – Как вам объяснить, что я чувствую… я жила этим больше ста лет, я была одержима Всадником. А теперь от него остался лишь облик, лишь этот доспех… – она вдруг замерла и нахмурилась. Один из мечей испарился из ее руки, Лиза сжала и разжала пальцы, а затем растерянно закончила. – Лишь доспех… сила… сила ушла? Я… я больше не смогу никого воскресить? Я не могу колдовать? – она зарычала и запустила вторым мечом в дерево. Крутанувшись в воздухе, он вошел в ствол по самую рукоять. – Как же так? Всадник я или нет? – Ты уж определись, чего ты хочешь, – буркнула Оксана, настороженно наблюдавшая за ней со стороны. – А то и силу ей хочется, и от проклятья избавиться. Если ты проклятая Всадником ходила, то и сила у тебя проклятая, Хозяин ее и забрал вместе с проклятьем. – А это что? – всплеснула руками Лиза, и меч, вылетев из дерева, вернулся к ней в ладонь. Перчатки потянулись тьмой выше, она окутала тело и осталась кожаным доспехом. Данишевская сняла капюшон и бросила меч на землю. – Я не понимаю. Это что-то… другое. Другое проклятье? Николай Васильевич? – Лиза, вы только не волнуйтесь, – Гоголь, которого самого снедало беспокойство, подошел к ней и взял за руки. Перчатки мигом растаяли, обнажив бледные холодные пальцы. – Я бы ни за что не причинил вам зла. Вы верите мне? – Конечно, – без раздумий ответила графиня и подняла голову. Ее широко распахнутые немигающие глаза выглядели жутковато и дико. – Когда вы рядом, мне ничего не страшно. Но я все равно не понимаю… что со мной? Николай бережно провел ладонью по ее волосам и задел капюшон. То, что казалось кожей или грубой тканью, моментально окутало его пальцы, позволяя окунуться в себя, а затем растаяло дымом. Доспех, клубясь, исчез. – Это не проклятье, – осенило Гоголя, – это я. Это мое… я не знаю, но… вот… – он показал Лизе ладони, на которых тут же взметнулись черные вихри. Данишевская внимательно посмотрела на них, затем вызвала свой доспех, осторожно провела по нему ладонью и заулыбалась. – Значит, пусть даже это будет проклятье, но проклятье ваше, как бы… ваша частица всегда будет со мной, – она надела капюшон и потерлась щекой о его ткань, а Николай почувствовал, что краснеет. – Оксана, как так? – он обернулся к мавке, которая стояла в стороне, чуть надувшись. Услышав вопрос, она насупилась еще сильнее. – А я знаю? Что ты там со своей Лизой… – Оксана, – Гоголь нахмурился и повторил, – Оксана. Я тебя своей советницей зачем назначил? Чтобы ты мне на все вопросы отвечала «не знаю»? – Ой, – девушка поежилась и обхватила себя за плечи. Голос Вия обдал ее ледяным воздухом, показывая недовольство Хозяина, а из почерневших глаз выплеснулась тьма. – Но я правда не знаю… могу лишь сказать, что думаю. Дозволишь? – Говори. – Вий дает силу тем, кто ему служит. Ты дал Лизе свою силу взамен проклятья, а придал ей прежний облик Всадника, потому что он был привычным. – Спасибо, Оксана, – Николай, чьи глаза очистились, благодарно улыбнулся девушке, и у нее внутри все затрепетало от радости. – Вот видишь, все ты знаешь. – Но по правилам сначала нужно присягнуть тебе, а только потом получать силу, – проворчала мавка. – А то мало ли… – Это что за подозрения? – Лиза недобро прищурилась, но Николай обнадеживающе сжал ее пальцы. – Лиза, ну что вы. Вам вовсе необязательно… и если вам не нравится… если этот доспех Всадника вызывает у вас плохие воспоминания… – Что вы! – графиня покачала головой. – Я не ведьма и с прошлым Вием не общалась, на верность ему не присягала, но правила знаю. Вы, Николай Васильевич, другое дело. Даже если вы считаете меня равной, моя клятва – это необходимость, которая свяжет нас вовеки. Она позволит мне услышать ваш зов, где бы я ни находилась, какое бы расстояние нас ни разделяло. Я всегда буду чувствовать ваше присутствие, вашу защиту… я буду счастлива присягнуть вам! – Лиза отстранилась, опустилась на колени и прижалась лбом к тыльной стороне ладони Гоголя. Тот вздрогнул от ощущения холода на коже и чего-то странного – словно через руку протянули нить и навязали на нее узел, крепко сцепив с Лизой, которая шептала слова клятвы и соединяла себя с Вием крепче и крепче. Тьма взметнулась, окутывая графиню в доспех. Она окутала и Николая, выплескивалась из глаз, а слова клятвы отчетливо звучали в ушах, хотя Лиза произносила их едва слышно. И с каждым словом в памяти Николая вспыхивали отдельные сцены, похожие на его видения: огненно-рыжая обнаженная красавица, так же склонившаяся перед ним; бледная, больше похожая на тень черноволосая девушка в одеждах цвета ночи; мужчина, покрытый шерстью вместо одежды; клыкастая девица с всклокоченными космами и желтыми звериными глазами; бледный юноша, увешанный амулетами… Ульяна! Николай узнал Ульяну, какой она была до того, как встала из гроба – симпатичной ведьмой, живой, с озорной улыбкой… Вий выбирает себе свиту, нескольких приближенных, свою защиту и опору. Свита безоговорочно предана Вию и подчиняется каждому его слову. Те, кого избрал Вий, несут его волю, карают отступников, дают советы. Но есть один, кто не равен Вию, но отмечен им особо. Вий может выбрать себе спутника, который разделит с Вием не только бессмертие, но и смерть, ибо в час, когда погибнет Вий, погибнет и его спутник. За то и силу ему дает Вий великую, и прочая нечисть будет слушать его как самого Вия, ибо любое оскорбление спутника Вия есть оскорбление Вия. – …всюду последую за тобой и умру за тебя и в один миг с тобой. Клянусь служить Вию отныне и вовеки веков, – холодные губы Лизы коснулись кожи Гоголя, и он ощутил непередаваемый всплеск эмоций, нечто сродни удовлетворению, граничащему с экстазом. А уж когда Лиза подняла голову и взглянула на него полными обожания и кроткой покорности глазами, в глубине которых плескалась решимость убить за него, Николай даже испугался вспыхнувшего в груди страстного желания. Нет, нет, это неправильно. Он отступил, ошарашенно глядя на Лизу, такую притягательную – и сейчас она была куда ближе, чем прежде. Хотя, судя по ее взгляду, она чувствовала то же самое. Это что же, он на каждого присягнувшего так реагировать будет? Нет, только на свою королеву. Узы с ней самые крепкие, с этого мига нерушимые – да будет так. Графиня поднялась с земли и, не говоря ни слова, жадно прижалась губами к губам Николая. Тот охнул от неожиданности, и, хотя поцелуй Лизы был далеко не таким горячим, как прежде, но Гоголя бросило в жар. С трудом взяв себя в руки, он аккуратно отстранился и, робко поцеловав разочарованной Данишевской пальцы, пробормотал: – Не… не время. Лиза помедлила и, бросив на него многообещающий взгляд, поклонилась. Гоголь лихорадочно сглотнул, отпустил ее руку и коротко кивнул, пытаясь унять дрожь. Графиня деловито отряхнула юбку и одернула манжеты. – Мне, наверное, стоит приодеться к церемонии? У меня наверняка найдется что-то подходящее случаю в особняке. – Зачем, ведьмам положено на шабашах обнаженными скакать, – насмешливо фыркнула Оксана, глаза которой метали молнии. Возможно, она рассчитывала, что графиня смутится, но та лишь лукаво опустила ресницы и принялась расстегивать пуговицы. – Хоть я и не ведьма, а упырица, но отчего же нет? Мне скрывать нечего. – Нет, Лиза, не надо! – заволновался Гоголь, бросаясь к ней и судорожно застегивая пуговицы обратно. Мавки захихикали, а вместе с ними засмеялась и Лиза, ловя пальцы Николая. – Надо, надо! Отчего же нет? Как долго я ждала, оглядываясь на глупые предрассудки, вынужденная играть роль жены Алеши! А сейчас между нами никто не стоит… – Вообще-то, ты хочешь, чтобы Хозяин оживил твоего колдуна, – суфлерским шепотом подсказала Оксана, вклиниваясь в разговор. Лиза пожала плечами с царственной небрежностью и игриво заглянула в серые перепуганные глаза Гоголя. – Николай Васильевич, ну почему вы отказываетесь? Неужели не хотите увидеть? – Х-хочу, – запинаясь, пробормотал Гоголь, отчаянно краснея. Тьма за его спиной взметнулась, потянулась следом и помогла застегнуть пуговицы на блузке. – Но я не желаю, чтобы в-видел кто-то еще! – Тогда конечно, – покладисто согласилась Лиза и крепко сжала пальцы Николая, одарив его влюбленным взглядом. Он, все еще красный как рак, уставился в землю, не в силах что-то сказать. Со стороны донесся тяжелый вздох Оксаны. – Это вообще бесполезно, я тебе точно говорю. Просто берешь и… – Не нуждаюсь в подсказках рыб, – тут же огрызнулась Лиза, не переставая улыбаться. – Зато эта рыба с ним уже успела полюбиться, а кто-то дальше поцелуев не ушел, – не осталась в долгу мавка. Данишевская растерянно заморгала. – Николай Васильевич, это правда? Вы… с ней? Но когда? – Давайте оставим эти разговоры! – Гоголь отпрянул, чувствуя, что его сон превращается в кошмар. Тьма заполнила глаза и заструилась по воздуху, потянулась к девушкам, и те испугано отступили. – Что было – то было, а отныне слово мое – слово Вия, а слово Вия – закон. Я не желаю, чтобы в моей свите спорили и ругались! Слышите? Так сказал Вий, а слово Вия крепче скалы, сильнее ветра и тверже алмаза. Над землей пронесся вихрь, мавки, играющие в Ворона, оглянулись, притихнув, но затем вернулись к игре. Параска упала на колени, Оксана склонила голову, а Лиза осталась стоять, широко распахнув застывшие глаза. Николай глубоко вздохнул, успокаиваясь, и велел: – Встаньте и подойдите. Все три девушки несмело приблизились, стараясь не смотреть на тьму, которая тянулась к ним из глаз Гоголя. Он поочередно глянул на каждую, затем протянул руку Оксане: Ты будешь приносить клятву? – Конечно, – шепнула та, опускаясь на колени и прижимаясь холодным лбом к его пальцам. Николай ощутил знакомую нить, которая привязала к нему Оксану, но и нить к Лизе он видел отчетливо. И между ними тоже появилась тонкая связь. Как паутина, в центре которой он сам: черная, дрожащая паутина, сотканная из тьмы. Он связывает себя с ними, но и между собой его свита имеет крепкую, нерушимую связь. В свите Вия нет места ссорам. Гоголь вполуха слушал шелестящий голос, самодовольно нашептывающий ему правила. Видения мелькали быстрее, и Николай даже не пытался уловить что-то определенное, просто отпустив ситуацию и стараясь успокоиться. Оксана закончила клятву и прижалась губами к его руке. Гоголь наклонился и поцеловал ее в макушку, как чуть раньше, сейчас отчетливо ощущая, что судьба девушки полностью в его руках. Он помог ей подняться, и Оксана тут же склонилась в поклоне, но Николай успел заметить, что в ее глазах стоят слезы. Он не стал настаивать на объяснении причин, только осторожно погладил по плечу: – Теперь все будет хорошо. Даю тебе слово. – Слово Вия? – спросила она тихо. – Мое слово, – Гоголь коротко обнял ее, а затем отпустил и потер виски. – Оксана, ты мне лучше скажи… получается, спутница или спутник Вия – это… традиция? Я не сам так решил? Лиза, которая все это время молчала и лишь настороженно наблюдала за ними, опасаясь посягательств на своего Колю, подошла поближе, явно заинтересованная. Похоже, увиденное ее несколько успокоило. Оксана задумалась, собирая воедино все, что она помнила о Вие. – Почти, только прежде это не был спутник. Это что-то вроде… заместителя, доверенного, наперсника. Я не знаю, как это называлось прежде, это было очень давно, и слыхала я лишь байки да предания нечисти постарше. Вий избирал себе свиту, а в свите был один – тот, кого Вий назначал вторым после себя. Даже Вий не может быть в двух местах одновременно. Да и не всегда хочет являться лично. Вместо него приходит этот второй. – То есть, тот, кому Вий доверяет больше всех? – Если нечисть может кому-то доверять, – Оксана пожала плечами. – Вий привязывает его к себе, связывая две жизни. Наперсник погибнет сразу за Вием, но и сила, и влияние у него почти как у Вия, – она говорила примерно то же самое, что и шелестящий голос, отчего Гоголь заподозрил, что не сходит с ума, а нечто гораздо хуже. – Могущество, которым может одарить его Вий, поистине безгранично! Он даже может созвать нечисть, присягнувшую Вию, и позвать самого Вия. Просто очень часто Вий связывал себя с тем, кого любил или к кому испытывал страсть. Кто из ревности, чтоб не ушла любимая, а кто, может, и правда от сильных чувств. Нечисть тоже всякая бывает. Старый Хозяин вот неплохой был, никого не обижал, споры судил по справедливости… Гоголь рассеянно кивнул, вспоминая Ульяну. Оксана задумалась, а затем добавила: – Рассказывали, один колдун был влюблен в девушку, простую девушку из села, где он жил. Она отвечала ему взаимностью, хотя отец ее, подозревая полюбовника дочери в колдовстве, запрещал им встречаться. А потом колдун убил Вия и забрал девушку с собой, подарив бессмертие. – Красивая история, – сказала Лиза. Гоголь кивнул. – А дальше что? Жили они долго и счастливо, пока не появился новый Вий? – Нет, – Оксана грустно покачала головой, – не было нового Вия. Лет через десять, или сорок, или сто, говорят, колдун со своей любимой выпивали в его подземелье, болтали и смеялись. Она оставалась все такой же юной и прекрасной как в ночь, когда колдун просочился в ее окно и похитил ее. И в какой-то момент он заметил, что вино стало горчить и жечь губы. Девушка обняла его и, сказав, что своим поцелуем подсластит горечь, потянулась к его губам. Но вместо поцелуя колдун получил удар прямо в сердце освященным в церкви кинжалом. Глядя в его стекленеющие глаза, девушка шепнула, что подменила вино на церковное, и это все колдуну за то, что он проклял ее и обрек ее душу на адские муки, отравив колдовством. Засмеялась, заплакала и тем же кинжалом и себе сердце пронзила. Сила Вия в ад вернулась вместе с колдуном, – печально закончила рассказ Оксана. Николай поежился и покосился на Лизу. Та стояла, хмуря брови и о чем-то сосредоточенно размышляя. – Если они оба умерли, то как эта история стала известна? Кто подслушал их разговор? И почему он не остановил девушку? – Понятия не имею, – Оксана развела руками. – Может, кто из недругов Вия с девушкой сговорился, может, свита стерегла рядом да не успела. А может, и не было ничего, просто сказка, в которой бесенят людьми пугают, как Вакулой. Правда, Вакула – не сказка, поэтому Диканьку черти давненько стороной облетают. Она замолчала, и Параска робко напомнила: – Время движется к полуночи… ты будешь набирать еще свиту? Если нет, то нам пора идти. – Буду, – Николай встрепенулся, – надо только понять, кого. Лиза задумалась, очаровательно прижав когтистый пальчик к бескровным губам. – Кучера своего возьмите. Чем не свита? Мне кажется, он за вас любого порвет. – Не дури, в свиту Вия живому нельзя, – помотала головой Оксана. – Или колдуном его делать придется, или другой какой нечистью. – Медведем, – предложила графиня, – медведем-оборотнем. Похож. Или двоедушником. Да просто прокляните его! – Ну уж нет! – запротестовал Гоголь, который интуитивно и по рассказу Оксаны о влюбленном колдуне понял, что живой человек в свите Вия обречен на что-то очень нехорошее, чему он бы предпочел смерть. А он сам… Ты Темный и всегда был им. Тебя крестили, ты ходишь в церковь, но одной ногой ты в Нави. У Николая по позвоночнику пробежал холодок. Ни за что он не будет впутывать в эти дела Якима, Вакулу, Бомгарта или Тесака. Они хорошие люди, так пусть людьми и останутся… – Раз уж тебе в свиту нужен кто-то сильный, надежный и готовый тебя защищать, – снова заговорила Лиза, – но в то же время из нежити или и вовсе мертвый, то воскреси Бинха. – Пристава местного? Я согласна! Он мачеху мою застрелил, – поддержала Оксана и тут же спросила с удивлением. – А с ним что случилось? – Его моя сестра убила. – У тебя есть сестра? – Это долгая история, – отмахнулась Лиза и помрачнела. – Только не говори, что она тоже Всадник. – Нет. Моя сестра – влюбленная дура. – Как ты? – Как ты! – Надеюсь, мы больше никогда не встретимся, – пробормотал Николай, с содроганием вспоминая улыбку, с которой Мария его убивала. – Она вас больше не тронет, – графиня усмехнулась и крутанула возникший в руке меч. Оксана отпрыгнула от нее. – Да что у вас за семейка такая! – Нормальная у меня семья была, если бы ни один козли… колдун. Надеюсь, черти его на сковороде как следует поджаривают всякий раз, как я о нем вспоминаю. – Я бы очень хотел оживить Александра Христофоровича, – обрадовался Гоголь. – Если я могу… – В эту ночь ты можешь практически все, – заверила Оксана, – даже не сомневайся. Гоголь кивнул. Это ночь его триумфа, ночь его торжества. Он способен на все, а те мелочи, что ему неподвластны, ему и не важны. – Доставьте Александра Христофоровича Бинха, – велел он Параске. Та быстро кивнула и подозвала нескольких мавок, Николай узнал их – это все были девушки из села, убитые Всадником. Лиза отвернулась, поджала губы и смотрела куда-то на воду. Оксана уселась на землю, меланхолично срывая жухлые травинки и переплетая их. Гоголь отрешенно наблюдал за ними. Мавка и упырица, упырица и мавка… а что он сделает с Бинхом? Поднимет его мертвяком? Это… некрасиво по отношению к храброму офицеру. Недостойно. Упырем? Господи, Бинх не простит его за такое, он ни за что не согласится убивать кого-то, чтобы насытиться… Вот оно это «почти», вот то, что ему неподвластно – он не сможет вернуть мертвеца к настоящей жизни… Мавки принесли еще один гроб – добротный, крепкий, массивный. Лиза подошла к нему и парой взмахов меча снесла крышку. Гоголь окинул взглядом парадный мундир и протянул руки, положив их Бинху на грудь. До тела не успели добраться черви, но ноздри уже защекотал отвратительный запах гнили. Да и лицо выглядело жутковато: челюсть не была подвязана, и рот открылся, натягивая бледную кожу, уже тронутую кое-где жутковатыми пятнами… Нет, нельзя думать о мертвецах, а то опять упырь получится. Нужно запустить сердце. Если оно забьется, то Бинх оживет. Гоголь ясно представил его – не так давно он видел настоящее сердце на вскрытии. Красновато-розовое, с синевой, с алыми разводами крови, крупное, мясистое… от собственного воображения Николаю чуть не сделалось дурно, но он взял себя в руки. Да, вот такое сердце. И оно должно биться. Биться как у кого? Если не как у человека, то… Гоголь, превозмогая ужас и отвращение, снова посмотрел на искаженное смертью лицо. Когда они хоронили пристава, оно было куда спокойнее и симпатичнее, а сейчас… страх смерти захлестнул с головой, но в ушах раздался отрезвляющий смех. Тебе ли бояться смерти? Избежал ее трижды человеком, пусть и Темным, а теперь ты кто? Надо сосредоточиться. Николай судорожно вздохнул. Как жаль… как же жаль! Такого человека лишился мир – храброго, честного, благородного… сейчас Бинх казался Гоголю воплощением идеала офицера, и все недостатки совершенно забылись, отошли на второй план. Александр Христофорович сражался как лев, как тигр, как волк… Николай посмотрел на оскаленные в вечной звериной усмешке зубы. Ему вдруг показалось, что они заострились. Гоголь мотнул головой и заморгал. Теперь ему казалось, что бакенбарды пристава стали гуще. И тут, пока он обдумывал, что ему чудится такое, грудь под его ладонями дрогнула. Николай застыл, пораженный. Еще толчок, а чуть погодя – сдвоенный удар. Да это же сердце бьется! Гоголь жадно уставился на бледное лицо Бинха, в то время как тьма, колыхаясь, расползались от его пальцев по груди, проникая сквозь одежду и кожу. Глаза Бинха открылись, и в них отразился лунный свет, поэтому Николай не сразу заметил их желтый цвет. Однако звериный блеск от него не укрылся. Александр схватился за бортики гроба и рывком сел, царапнув доски отросшими когтями. Гоголь отпрянул, и тьма вокруг растаяла. – Какого… – Бинх закашлялся, зарычал и замолк, с недоумением схватившись за горло. А затем выругался, царапнув себя когтями по шее. – Что за чертовщина?! – Оборотень… – ахнула Оксана с удивлением и восхищением. – Чистый оборотень, без колдовства! – Какой оборотень? – Бинх потряс головой и, морщась, прижал пальцы к вискам. – Как голова болит… когда я успел напиться? – он с недоумением посмотрел на Гоголя, который смотрел на него во все глаза. – Мы же вас не поминали, вы же откопались… потом вас сжечь хотели… Гуро явился… живой… все, черт побери, живые… мы это отмечали, что ли? Голова… У Гоголя сжалось сердце от этих слов. Все живые… если бы все были живые… если бы все и закончилось так хорошо, как началось! – Вы не помните, Александр Христофорович? – неуверенно спросил он. Бинх прекратил тереть виски, но все еще морщился, лохматый больше, чем обычно. – Не помню что? Бунта не помню? Да я все эти рожи запомнил, ну все, я им поутру устрою… что за вонь? – Он принялся озираться. – Запах такой… гнилостный, могильный… опять крыса под половицей сдохла… нет, почему мы на запруде? Где Гуро? Здравствуйте, Елизавета Андреевна, какими судьбами? Гоголь у нас по ночам шляется, и вы туда же? Что скажет граф? А… – его взгляд остановился на Оксане. Та молча смотрела в ответ. На лице Бинха мелькнула тень подозрения и узнавания. – Я вас помню… пещера… вас убил Всадник… а Всадник – это… это… – он уставился на Лизу, остальную цепочку выстраивая уже мысленно, а затем на руки – целые и невредимые, только ногти загрубели, вытянулись и чуть загнулись, а кожа покрылась густым коротким волосом. Затем схватился за живот. – Ну и сны мне снятся… понять бы, когда я уснул. Николай Васильевич, вы только не обижайтесь на мой странный вопрос… вы умирали? – Да, – смущенно пробормотал Гоголь. – Трижды. – Странные у вас шутки, – проворчал Бинх. – Как там Бомгарт называл ваш случай… летаргия? Слово-то какое мудреное… так бунт был или не был? – Я правда умер, – начал объяснять Гоголь, – бунт был, меня чуть не сожгли. Вы убили графа, Всадник убил Оксану и оказался Лизой, а Христина – Марией, она вас убила… – Так, стоп, – Александр, морщась, поднял руку, чтобы остановить поток слов, – из вас рассказчик еще хуже, чем рисовальщик… может, вам следует излагать мысли письменно? – У нас нет времени еще и писать, – встряла Параска, до сих старавшаяся не попадаться на глаза пристава. Тот заметил ее и молча уставился. Параска, чувствуя неловкость, отступила и спряталась за Оксану. – Параска, – медленно начал Бинх, видимо, стараясь подобрать слова, – напомни мне, не ты ли убила мачеху, сбежала со свадьбы с новоявленным мужем и была убита Всадником? – Параска, выглядывая из-за спины Оксаны, робко кивнула. Бинх приподнял брови. – А Всадник, стало быть, Елизавета Андреевна? Графиня охотно кивнула и надела черный доспех. Рука Александра машинально дернулась, но не нашла ни пистолета, ни шпаги. Лиза вернулась в обычное состояние и постаралась принять самый мирный вид. Злить пристава, глаза которого горели нечеловеческим огнем, а зубы, когда он приоткрыл рот, скалясь, казались покрупнее ее упыриных клыков, не хотелось. – Все так, – подтвердил Николай и виновато добавил. – А Мария вас убила. Мне жаль. Правда. – Как же несет могилой и тиной… – отстраненно протянул Бинх, словно не слышал его, и устало прикрыл глаза. – Этому может быть лишь одно разумное объяснение: я сплю до сих пор. – Не спишь, – встряла Оксана, легко подскочив к гробу и, не сдерживая силы, ущипнула Бинха за руку. Тот зарычал и отдернул руку. – Видишь? Все правда. – Николай Васильевич стал новым Вием и оживил вас, – пояснила Лиза. – И нас тоже. – Вас-то зачем? – утомленно спросил Бинх, растирая ноющую от стараний Оксаны кожу. – Это вы устроили бойню… – Я, между прочим, вас убивать не собиралась! – возмутилась Лиза, поджав губы. – Я вас уважаю. И ваша история, с дуэлью… когда я услышала, я даже плакала. А меня сестра убила. – Прекрасно. Я убил графа, вы – Гуро, а ваша сестра – меня… или вы своего Якова Петровича тоже оживили? – скептически уточнил Бинх. Гоголь хмуро завернулся в тьму и буркнул: – Он не мой. И он не умирал. – Удивительно! Хоть кто-то не умирал! – Александр фыркнул, выбрался из гроба и, принюхиваясь, осмотрел его. В каждом его движении проскальзывало что-то звериное, но сам он не замечал никаких странностей. – Хотя с Гуро как раз удивляться нечему, вертелся ужом, из любой ситуации победителем вышел бы… нда, то досок на гробы нет, то вот это… откуда дровишки, интересно? Надеюсь, ничего нужного не разобрали… – Александр Христофорович… – Что? – Бинх выпрямился. – Вы действительно хотите убедить меня в том, что меня сначала убили, а потом воскресили? Какая чушь… – он запнулся, потому что Гоголь в одно мгновение оказался прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Мрак потянулся к Бинху, стелясь по земле и покачиваясь в воздухе. Из глаз выплеснулась тьма, заскользила к глазам пристава, который стоял, словно пригвожденный к месту. Пальцы слепо шарили по бедру в поисках оружия. Оксана, взволнованно оглянувшись, дернула Лизу за рукав и что-то шепнула. Та встрепенулась, смахивая оцепенение, хотя она видела Гоголя лишь в профиль, и кивнула, после чего подступила к нему, решительно обняла за шею и поцеловала. Оксана в тот же момент дикой кошкой прыгнула на Бинха, повалив его на землю. Из горла Александра вырвалось сдавленное рычание, когда он неудачно ударился локтем о землю. Оксана тут же скатилась с него, настороженно наблюдая за тем, как он садится и потирает место ушиба. – Живой? – Я еще не понял, – буркнул Бинх, сжимая виски. – Как это ни пафосно звучит, но в лицо смерти мне заглядывать доводилось, а сейчас было нечто совершенно… иное. – Не смотри ему в глаза, – пояснила Оксана, подбираясь поближе и касаясь холодными пальцами висков Александра. Тот аж глаза прикрыл от удовольствия. – Вию нельзя смотреть в глаза. Теперь ты веришь? – Предположим, – после паузы допустил Бинх и открыл глаза. Перед ним стоял с виноватым лицом и серыми глазами Гоголь, руку которого сжимала Лиза. – Извините, Александр Христофорович, я не хотел… – Если бы мне давали рубль всякий раз, когда вы не хотели, а все равно устраивали неприятности… – Бинх осторожно отстранил руки Оксаны и отрывисто ей кивнул, благодаря. – А оживлять вы меня тоже не хотели? – Хотел! – Зачем? – Александр устало посмотрел на него снизу вверх. – Какой в этом смысл? Конечно, я себе не так представлял свою смерть, но я сделал все, что считал нужным. И мне кажется, я заслужил покой, а не… вот это. – Вы бы хотели умереть? – не поверил своим ушам Гоголь. Бинх с досадой покачал головой и поднялся на ноги. – Я не самоубийца, хотя там, в особняке, у меня и сложилось такое впечатление, поскольку шпагой я протыкал сам себя… – он непроизвольно прижал ладонь к животу и поежился. – Но у всех есть свой срок. И я свою смерть отодвигал довольно долго: что на дуэли, что на Кавказе. Знаете, там, под пулями, начинаешь иначе воспринимать жизнь. – Вы фаталист? – удивилась Лиза, настороженно наблюдавшая за ним. Но пристав, похоже, постиг после смерти какую-то высшую истину и таким обидам, как проткнутая рука, не придавал значения. – Не замечала за вами подобного. – Я офицер, – Бинх пожал плечами и принялся отряхивать одежду, – а значит, моя жизнь мне не принадлежит. Я, конечно, скептически отношусь ко многим приказам сверху, но свою работу и свой долг я буду выполнять до последнего. А что мне делать теперь, скажите на милость? – Охранять Николая Васильевича, – выпалила Лиза. Бинх уставился на Гоголя, пока тот в смущении не потупился, и тогда коротко рассмеялся. – То есть, продолжать делать то, что мне навязали последние пару недель? – Мне, конечно, жаль, что я доставил вам столько хлопот, – Николай почувствовал, что начинает злиться, – но я искал Всадника! А вы… – А я вам мешал. – Нет, но… но вы могли бы… – Николай Васильевич! Мы никогда не можем залезть в голову другим, – Бинх пожал плечами. – Даже если все разложим, как духовнику на исповеди. Я не мастер слова, но я кое-что понимаю в жизни. Мы все преследуем свои цели, и целей этих много, и не обо всех мы хотели бы распространяться: посмотрите на Гуро и вашу возлюбленную. Вы приехали, чтобы любой ценой поймать Всадника, а я хотел, чтобы это не вызвало волнений в селе, потому что вы уедете, а какими силами подавить бунт? Вы сами видели, что это бесполезно, и толпу от самосуда отделяет лишь шаг… – К чему вы все это говорите? – Не знаю. Возможно, потому что мне хочется поговорить, а перед смертью я не имел возможности исповедоваться… – Бинх пожал плечами снова. Он вообще выглядел на удивление спокойным для человека, мировоззрение которого перевернули перед смертью, а сейчас еще и оживили. – Хотя, имей я такую возможность, я бы все равно ею не воспользовался. Не люблю попов. Ладно, охранять так охранять, раз уж оживили. Я так понимаю, если я вернусь в село, меня тут же прикопают снова. И если я правильно понимаю, меня это не то, чтобы убьет… придется выкапываться обратно? – А я думал, вы будете продолжать отрицать происходящее, – признался Николай. Александр чуть поморщился. – Отрицать очевидное? Я не верил в нечисть, пока ее не встречал. Потом нечисть довольно толково объяснила, что я не прав. Смерть, знаете ли, здорово прочищает мозги. Признаю ошибку, двигаемся дальше. Оборотень, говорите… а в кого оборачиваться? Гоголь и Лиза повернулись к Оксане. Та посмотрела в ответ с недоумением: – А я почем знаю? У него на лбу не написано! Может, волк, может, медведь, а может, и кот. – Александр Христофорович, из вас получился бы очаровательный котик, – графиня хихикнула, тактично прикрыв рот ладонью. Бинх изогнул бровь. – Найду себе ведьму и поселюсь у нее, а кто вашего Гоголя охранять будет? – Ведьма тебя не возьмет, все ведьмы знают, что ты их терпеть не можешь, – радостно сообщила Оксана. – Вот как ты мою мачеху застрелил, так тебя ведьмы стороной и обходят. – Не все, – мрачно отозвался Бинх и принялся внимательно изучать когти. – Ладно, в кого оборачиваться – разберемся… а как? – Я мавка, не смотрите на меня так! – взвилась Оксана, снова поймав вопросительные взгляды. – Не ведаю я, как оборотни перекидываются! – Но ты… кхм… принимала чужой облик, – заметил Гоголь, осторожно обходя скользкую тему. Оксана передернула плечами. – Ну так… это я не оборачивалась, это простой морок. Тебе казалось, что перед тобой… кто-то другой, а не я. А оборотни совсем меняются, говорят, даже слышно, как кости растут и сухожилия растягиваются. Николай побледнел и помотал головой. – Лиза, а вы? Вы не оборотень? Ну, в смысле… были. – Я не знаю, – графиня равнодушно пожала плечами. – Мертвые колдуны, знаете ли, только проклятья раздавать готовы, а что это проклятье значит… ух, я бы его еще раз убила. Николай Васильевич, а можете оживить Казимира, а я его еще раз мечом? Гоголь пораженно посмотрел на свою излишне кровожадную возлюбленную, но инициативу перехватила Оксана: – Оборотень, не оборотень… что ты делала, чтобы превратиться во Всадника? – Не пила лекарство Леши, – Лиза чуть поджала губы. – Это от меня не зависело. Сложнее обратно. Ну, если очень злилась, то сразу Всадником становилась. А если страшно – то, наоборот, не получалось… – Тогда нам просто надо тебя разозлить, – с готовностью предложила Оксана Бинху. Тот скрестил руки на груди и покачал головой. – Не поможет. Я уже был в ярости, ничего не произошло. – Когда это? – Да буквально с момента воскрешения. И до сих пор. И вообще, это мое естественное состояние. Эх, Тесака бы сюда… он наверняка знает все варианты, как оборотни перекидываются. – Точно, мы можем просто спросить оборотня! – Оксана захлопала в ладоши. – Оборотни наверняка придут на церемонию принесения клятвы. Да и у лешего узнать можно, леший часто в облике зверя лесного ходит. – Вот и спросим, – постановил Николай. – Так, теперь что… – Теперь вы мне подробно рассказываете, что происходит, а то я вас загрызу прямо человеком, – заметил Бинх недовольно. Похоже, его спокойствие все было вызвано шоком от воскрешения, и теперь, постепенно отходя от него, Александр снова давал волю раздражению. – Надоели уже ваши недосказанности: то вы в Медвежий овраг бежите, то в Черный камень… теперь я, может, имею право быть в курсе дела? Гоголь постарался подробно обрисовать ситуацию, его постоянно перебивала Оксана, пока Николай на нее не шикнул, потянувшись тьмой ко рту девушки, намереваясь закрыть его. Оксана проворно отбежала и спряталась за Бинха. Тот внимательно все выслушал и глубоко задумался, обратив лицо к луне. Его серо-зеленые глаза окрасились прозрачно-желтым. – Вы знаете, – проговорил он отрешенно, – смерть что-то меняет в человеке. Вы не замечали? Гоголь покачал головой. – Нет, не обратил внимания. Может, речь только о первой смерти? Или мне просто некогда было задуматься… – Вот-вот, некогда, – Бинх повернулся к нему. Его глаза слегка горели в темноте. – Когда я открыл глаза, я осознал, что больше торопиться некуда. И что самое важное – больше нечего бояться. У меня много недостатков, один из которых – трусость, причем трусость самого низкого порядка, когда боишься за свое положение, а не за жизнь. Жизнь – ее потерять можно лишь раз, да и потом все равно. Аж самому противно было, оттого и выпивал. Вы, Николай Васильевич, сильно подпортили мне жизнь своим появлением, напомнили о самом неприглядном, что было во мне. Даже захотелось что-то изменить. А сейчас… сейчас я чувствую свободу. Мне не нужно оглядываться на верха, мне не нужно думать о том, как бы, черт побери, ничего не случилось. Я ведь не следователь, я плохо понимаю, как вести расследование, оттого мы и послали в столицу за помощью. В Диканьке не было запутанных и сложных преступлений, и я нужен был лишь для того, чтобы следить за порядком среди казаков. Это я понимаю. Стрелять, если видишь цель, идти по следу, если видишь след. Я человек дела, а не слова или мысли. Поэтому располагайте мною, раз уж вы вернули меня к жизни. Вам нужна защита – с этим я как-нибудь справлюсь, ну в крайнем случае, еще раз умру. – Не надо умирать, – забеспокоился Гоголь, немного выбитый из колеи этой исповедью. – Ничего, еще раз оживишь, – уверенно заявила Оксана и добавила, обращаясь уже к Бинху. – А коли ты готов за Хозяина жизнь отдать, тогда принеси ему клятву. – Целенаправленно ложиться в гроб желания не имею. Есть вторая жизнь – буду ее жить, как могу и как понимаю. Надеюсь, мне для этого никого жрать не придется. А что за клятва? Следуя указаниям Оксаны, Александр опустился на одно колено и, как прежде делали девушки, взял руку Николая, прижал лоб к его пальцам и начал повторять за мавкой слова присяги. Гоголя снова захлестнули чужие воспоминания, слова Бинха отзывались в ушах эхом сотен голосов. Он и не думал, что мог повлиять так на чью-то жизнь – ну, и смерть в какой-то мере. Гоголь внезапно почувствовал ответственность, за всех, кого он оживил. Оксана, Лиза, Александр… еще одна нить, протянувшись от него к Бинху, переплелась с остальными. Бинх меж тем закончил и поднялся на ноги. Взгляд его стал более острым, звериным, губы изогнулись, демонстрируя выступившие клыки – крупные, крепкие, внушительные. Волк, подумал Гоголь, ну а кем еще быть приставу? Для кота слишком прямолинейный, для медведя – ростом низкий, а псом на цепи быть и вовсе надоело. Александр потянулся и размял кости, прислушиваясь к ощущениям – а ну как обратится? Но дальше клыков и когтей дело не пошло. – Вы говорили, что не знаете, оживлять ли графа? – Да, – встрепенулся Николай, вырываясь из своих размышлений. – А вы как считаете? – Я? Никак не считаю. Только представьте, какая его ожидает компания: человек, который его убил, человек, к которому ушла его жена, собственно, сама жена и девушка, которую он отправил на верную смерть. – Звучит как плохая идея, – пробормотал Гоголь уязвлено – перед Данишевским ему все еще было стыдно. – Я плохо знал графа – он был нелюдим, надменен и замкнут, – сказал Бинх, – как, впрочем, и все в селе. Местные его откровенно недолюбливали. Это сложно описать… Данишевский был учтив, но прохладен, словно он говорил то, что требует этикет, и тут же забывал о тебе. Они с графиней, – легкий поклон в сторону Лизы, – жили особняком. Поэтому из всех, кто здесь присутствует, лучше всего графа знает, несомненно, его супруга – или кем вы ему являетесь, Елизавета Андреевна? И если вы полагаете, что Алексей Алексеевич, который производит впечатление человека с глубоким чувством собственного достоинства, сможет забыть былые обиды и помогать Николаю Васильевичу, то мне бы хотелось знать, чем вызвана подобная уверенность? Почему вы желаете вернуть графа, когда у вас уже есть возлюбленный, Елизавета Андреевна? Лиза ответила не сразу. Она опустила голову, машинально оправила манжеты, разгладила юбку. Гоголь не торопил ее, взволнованно наблюдая. В его душе поселился червячок сомнения – а вправду ли Лиза его любит? Хотя… она отдала ему свое бессмертие – ему, а не графу. Бывшая графиня подняла голову и взглянула на Гоголя. Ее рука скользнула к сердцу, лицо исказилось – мертвой она не могла ни вздохнуть, ни заплакать. Николаю стало отчаянно жаль ее – он же сможет это как-то исправить? Лиза ничего не сказала и повернулась к Бинху, пользуясь тем, что вопрос задал он. – Я хочу оживить Лешу оттого, что мне все же знакомо чувство благодарности. Я не выходила замуж за Лешу и не собиралась, потому что я действительно не люблю его. Я не лгала вам, Николай Васильевич! – она повернулась к Гоголю и прижала к груди руки, переплетя пальцы в молитвенном жесте. – Но… как бы мне ни не хотелось об этом вспоминать, но… вспомните, сколько мне лет! Я знала Лешу ребенком. Нет, не так – я знала его родителей. Боже, да я познакомилась еще с его бабкой-ведьмой! Я не знаю, как мы сошлись, но со старой графиней мы были добрыми подругами, насколько нам обеим позволял наш характер. Ей нравилась моя независимость, и нам было о чем поговорить, в силу возраста. Ее сын, отец Леши, готовил для меня зелье, а потом научил своего сына. Я была знакома и с супругой старого графа, матерью Леши, и когда она умирала, то я обещала ей позаботиться о мальчике… а когда умер его дядя, оставив ему земли близ Диканьки, у Леши не осталось никого, кроме меня. Понимаете? Я, я его не уберегла! Я виновата в его смерти! И если есть хоть какая-то возможность его вернуть – прошу вас, Николай Васильевич! – Лиза болезненно дернула воротник блузы – чувства душили ее, переполняя и не находя выхода. Отсыревшая в земле ткань треснула, но освобождение не принесло Лизе облегчения, дышать она по-прежнему не могла. Ее затрясло, и Гоголь торопливо обнял ее, буквально удерживая на руках от падения. И осторожно поцеловал – точнее, припал к ее губам, вдыхая в легкие воздух. Через пару мгновений Лиза беспомощно оттолкнула его и упала на колени, судорожно вздыхая. А после разрыдалась, истерично улыбаясь сквозь слезы. Николай опустился рядом с ней на колени, вновь обнимая. Бинх тактично отвел глаза. Отвернулась и Оксана, пряча взгляд. Она не могла простить ни Данишевского, ни Лизу, но ей вдруг стало очень жаль обоих, и она даже рассердилась на себя. – Вы действительно великая актриса, – произнес Бинх, когда Лиза успокоилась, и Гоголь помог ей подняться. – Мало того, что никто в селе и подумать не мог, что вы Всадник, так вы еще и отлично сыграли, что вам безразлична судьба графа. – А что мне оставалось? – Лиза презрительно скривила губы. – Разрыдаться перед насмешником Гуро? Проклинать вас? О нет, я не опущусь до такого. Может, я и убийца, но у меня есть достоинство. И слез моих вы бы не дождались. Бинх хмыкнул и снова поклонился ей, отдавая дань уважения то ли ее стойкости, то ли актерскому мастерству. Он видел ее слезы и помнил, о ком плакала графиня. Но в то же время он подозревал, что хотя бы один раз эти слезы были адресованы именно ему. И он, поддавшись ее слезам, отправился в Черный камень за Гоголем. Николай, сосредоточенно размышлявший, наконец, решился и обратился к притихшей Параске: – Вы сможете найти тело графа? Параска быстро кивнула и отбежала к мавкам. Пока они оживленно шептались, Оксана озабоченно спросила: – Ты уверен? Даже если он принесет тебе клятву, разве ты сможешь ему доверять? Гоголь уныло покачал головой. – Меня больше волнует, смогу ли я смотреть ему в глаза… – Не надо смотреть ему в глаза! – хором выпалили девушки. Гоголь, вспомнив, кем он стал, смутился и от греха подальше уставился в землю. Лиза с Оксаной переглянулись и осторожно подошли к нему. – О чем вы беспокоитесь, Николай Васильевич? – Чем тебе помочь? – Я не знаю… – Гоголь обхватил голову руками и опустился на пень. – Что-то странное происходит. Кажется, я схожу с ума. Я слышу голоса… Вий слышит голоса? Оксана виновато пожала плечами. – Тут тебе никто не подскажет. Сила у каждого Вия проявляется по-своему, а что он притом чувствует – ни один Вий не рассказывал. Вий не имеет права показать слабость, его просто порвут. – Пусть только попробуют, – Лиза нехорошо улыбнулась, и ее клыки хищно заострились. Николай поежился, а Оксана серьезно кивнула, поддерживая графиню. – Ты не бойся, сначала нечисти придется иметь дело с нами. Хорошо, что эта… – мавка покосилась на Лизу, которая прищурилась с недовольством. – …все еще имеет облик Всадника. Всадника в округе все помнят, еще со старых убийств, так что нечисть местная будет поражена, что тебе служит сам Всадник. Лиза горячо кивнула и тут же облачилась в кожаный доспех. Бинх, стоявший поодаль, вздрогнул, машинально потянулся к поясу и тихо выругался. Гоголь снова поежился. – Лиза, а вы можете… без капюшона… ну хотя бы пока? Она сняла капюшон и улыбнулась с кроткой покорностью. Ее любовь к Гоголю возросла десятикратно, во взгляде отчетливо читались благодарность и восхищение его благородством. Николаю стало неловко – он собирался оживить Данишевского не из высоких порывов, а лишь бы Лиза не плакала. Что тут достойного? Оксана уселась на землю и, обняв колени, хмуро уставилась в сторону. Гоголь наклонился к ней: – Ты чего? – Ничего, – буркнула мавка и тут же выпалила. – Вот почему так? Почему эту ведьму и ты любишь, и граф, и его отец, вероятно, неровно к ней дышал… а я? Почему меня никто не любит? Характер у меня хуже? Я девок, между прочим, не резала! Или я уродина? – Что ты! Ты очень красивая! – заверил ее Николай, потерянно наблюдая, как слезами заливается уже Оксана. Бинх, заметив это, отошел подальше и помогать не собирался. Женских слез с него было достаточно, а как успокаивать мертвых девок он и вовсе не знал и узнавать не планировал. – А что ж меня тогда никто не люби-и-ит! – захлебываясь слезами, вопросила Оксана. Николай беспомощно погладил ее по плечу, и девушка расплакалась еще горше. – Потому что так всегда бывает – когда тебе что-то очень не надо, оно тут как тут, – вмешалась Лиза угрюмо и тут же виновато извинилась. – Простите, Николай Васильевич, я не планировала в вас влюбляться. Я вообще не планировала этого делать и не хотела общаться с людьми. Но это невыносимо. Я провела пять лет в монастыре и сбежала оттуда. Одни послушницы лезли на стену от одиночества, другие мечтали о любви, а я поняла, что, если я еще месяц побуду наедине со своими мыслями, я сойду с ума… – Лиза немного помолчала и призналась. – Когда я убила двенадцать послушниц, мне кажется, они были даже не против… так говорить очень неправильно, я понимаю, но многие из них жалели, что ушли в монастырь, или пребывали в таком отчаянии, что им было уже все равно. – А ты прям благодетельница, – буркнула Оксана. Лиза покачала головой. – Я отдаю себе отчет, что убивать людей – плохо. Но, может, мне не повезло с монастырем, однако, если ты не знаешь, какие чувства там испытываешь и какие мысли приходят в голову – оно и к лучшему. Да, я видела там женщин, которые отдавали себя служению Богу, видела истовых христианок. Однако немало было и тех, кто ушел туда не по вере, а от отчаяния. Ты вот в омут бросилась, тебе ли говорить… Оксана скривилась. – Мне даже мысль в голову не пришла такая – прятаться от мачехи в монастыре. Может, и следовало бы… – Нет, – Лиза решительно покачала головой. – Ты мавкой была тридцать лет, а все еще девчонка. Сама спрашиваешь – отчего никто не любит? Это не мысли для монахини, она всех любит одинаково, никого не выделяет, а о земной любви даже не помышляет. Ты бы и в монастыре повесилась от тоски. – Умная нашлась, – проворчала Оксана, надувшись. Лиза лишь пожала плечами, а Гоголь все пытался переварить новые факты из биографии возлюбленной. – Лиза, но что вы делали в монастыре? – Как что? – та удивленно посмотрела на Гоголя. – Грехи замаливала, разумеется. И я надеялась, что монастырские стены защитят меня от проклятья, но не помогло. У меня было полтора века, я пробовала разные способы. Раздалось шипение, Лиза с Гоголем обернулись, Оксана торопливо поднялась на ноги, а Бинх тоже проявил вежливый интерес – шипели мавки, которые тащили разваливающийся гроб. Хотя прежде они без труда доставили добротный и крепкий гроб, где лежал Александр, сейчас им отчего-то было тяжело. Под конец они и вовсе уронили свою ношу и разбежались в разные стороны. Гроб упал, гнилые доски разлетелись в стороны. Николай подошел ближе и тут же отвернулся, борясь с тошнотой – граф выглядел не лучше своей лже-супруги до воскрешения. Снова шипение – Гоголь заозирался и понял, что на сей раз шипела Оксана, пятясь от тела. Лиза с недоумением посмотрела на нее, склонилась над Данишевским, а затем отпрянула, вскрикнув и вскинув руки на уровень лица, будто пыталась защититься. Бинх, сделав правильные выводы, остановился поодаль, вытянул шею и присвистнул: – Ничего себе! Они ему кол в грудь вбили. – Кол? – Гоголь, пересилив себя, подошел поближе. Кол действительно торчал где-то между ребер Данишевского – его вгоняли в лежащее тело почти параллельно земле, чтобы можно было закрыть гроб. – Осиновый? – Со с-с-святой земли! – прошипела Оксана, морщась. Николай пригляделся к колу и его осенило: – Это же кол Хомы! Которым он Ульяну убил. – Ну молодцы сельчане, ничто не пропало, все в дело пошло, – саркастично отозвался Бинх. – Наверное, боялись, что колдун из гроба поднимется и мстить пойдет, – предположил Гоголь. Александр осторожно поднес ладонь к дереву, но тут же отдернул. – Горячо, – растерянно сообщил он. – Конечно, горячо! Нечисть не может не то, что коснуться дерева – и подойти-то страшно! – сообщила Оксана, кривясь. Николай прислушался к себе, но голос, внезапно прорезавшийся ранее, как замолчал, оставив его разбираться со своими женщинами, так и продолжал молчать. Стараясь не смотреть на подгнившее лицо графа, он осмотрел кол, рядом с которым зияла уродливая рана от выстрела. Гоголь сглотнул и нерешительно взялся за дерево. Ничего не произошло, гладко обточенный кол лег в ладони так же легко и удобно, как и в прошлый раз. Гоголь потянул его, стараясь вытащить. Он слышал, как охнула Оксана, а Бинх обогнул его и, опустившись на колени, крепко прижал плечи безвольно дернувшегося Данишевского к земле. Кол с неприятным чавкающим звуком поддался, оставшись в руках Николая. – Мне кажется, вам стоит его сохранить, – заметил Бинх, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Раз уж нечисть его боится, а вы так спокойно берете. – Это невероятно, – выдохнула Оксана, держась от Гоголя, с недоумением сжимающего кол, на почтительном расстоянии. – Ты и Темным его касался без опаски, и Вием можешь тронуть! Как же так? – Не знаю… – смутился Гоголь и аккуратно положил кол на землю. Мавки, и так стоявшие вдалеке, отшатнулись. – Когда Хома круг чертил, мне туда зайти трудно было. – Нечисть просто не может пересечь черту, – пояснила Оксана. – А иная, послабее, и вовсе не видит то, что в границах круга. Ты либо можешь войти, либо не можешь, потому что перед тобой стена. Что значит – трудно? – Мне являлись странные видения, – признался Николай, ежась, но не желая вдаваться в подробности, какие именно. – А потом Хома просто втянул меня в круг. – Хома был экзорцистом? – спросила Лиза, деловито изучая кол. Протянула к нему руку и, зашипев не хуже мавки, отдернула. Оксана фыркнула. – Монах-экзорцист, как-то так, – подтвердил Гоголь. – И хотел стать Вием! – добавила Оксана, которой сестры уже все рассказали, хотя она надолго не отлучалась. Лиза задумчиво осмотрела ладонь, проверяя, не появятся ли волдыри или еще что. – Я слышала, что лучшими экзорцистами становятся те, кто сам немного нечисть. Наверное, как с собаками охотиться на волков. Возможно вы, Николай Васильевич, стали бы отличным экзорцистом. Но стали Вием. – Нечисть, которая охотится на нечисть? Бред какой-то, – проворчала Оксана. Гоголь, который себя нечистью считать отказывался, присел перед телом графа и серьезно задумался. И как ему оживлять Данишевского? Наверное, как Бинха – главное, запустить сердце? И опять получить оборотня? Был смертный колдун – будет бессмертный. Николай вздрогнул, но почувствовал даже некоторое облегчение – вот он, голос, снова ему подсказывает. Куда пропадал? Голос ожидаемо не ответил, и Гоголь, превозмогая страх и отвращение, положил ладони на грудь Данишевского. Пальцы тут же провалились в дыру от кола, наткнулись на что-то твердое… ребро, Господи, это же ребро! Николай чуть не заорал, но горло будто сжала невидимая рука. Его заколотило, в голове вспыхнули и быстро замелькали картины: выжженные поля, вороны, клюющие падаль, израненные тела, окровавленные клыки… Потеряешь себя – больше не найдешь! Гоголь упал на спину, забился, пальцами взрывая землю в попытках за что-то уцепиться хоть для какой-то опоры, но он падал, падал все глубже. Видения мелькали, сменяя друг друга, одно страшнее другого. Нынче ночь длинна – а все ж закончится. Кто доживет до утра? Кто встретит утро? На лоб упала земля. Николай заслонился, но земля все падала и падала, погребая его и отрезая от солнечного света. В ушах стоял хриплый смех. Вий – подземный демон. Кто ты? Николай захрипел, хватаясь за воротник в попытке вдохнуть. Спи, засыпай! Кто ты? – Что с ним? Ты слышишь меня? Засыпай, засыпай! Кто ты? – Николай Васильевич! Николай Васильевич! Не спи, не спи! Потеряешься, заблудишься, забудешься! Кто ты? – Черт побери эти его припадки! Гоголь! Вы меня слышите? Каркающий хриплый хохот. Сдавленный рык, удар. Николай открыл глаза и рывком сел. Вокруг него танцевали черные щупальца густой дымчатой тьмы, несколько тянулись к поднимающемуся с земли Бинху. Никто не смеет поднимать руку на Вия. – Да замолчи ты! – прикрикнул Гоголь и сжал пальцами виски. Щупальца дернулись обратно, как нашкодившие псы, и свернулись плащом у него за спиной. – Что… что случилось? – Вы упали и бились на земле. Александр Христофорович пытался привести вас в чувство, но, когда хотел дать вам пощечину, вы его отбросили, – взволнованно проговорила Лиза. – Я так понимаю, вас теперь и пальцем не тронь, – резюмировал Бинх, решив пока не подходить к Гоголю. – Ваши припадки выходят на новый уровень. – Значит, ты не можешь оживить Лешу? – в голосе Лизы не было упрека, только грусть. Этого Николай стерпеть не мог. – Нет, я еще не начинал. Это так… от крови. Видения. Сейчас попробую. В глазах Лизы зажглась надежда, и Гоголь, пропустив мимо ушей хмыканье Бинха, вернулся к телу. Как бы… чтоб снова не трогать рану… Николай застыл, подняв ладонь над грудью Данишевского, и задумался. Пока он размышлял, по его коже заструилась тьма. Она скапливалась на кончиках пальцах и густой вязкой жидкостью падала на одежду покойного. Пока Гоголь завороженно наблюдал за происходящим, тьма уже лилась с его ладони, теперь похожая на густой сигаретный дым, стелящийся над телом и окутывающий его черным колыхающимся коконом. Николай выставил вперед вторую руку, ускоряя процесс, и вот уже граф был полностью скрыт жидковато-дымчатым мраком. Теперь Гоголь уже не страшась погрузил в него руки и прижал их к груди Данишевского. Значит, бессмертный колдун… это тоже нечисть? Бессмертные колдуны, как и настоящие ведьмы, далеки от человека. Колдун обладает поразительным могуществом, умеет оборачиваться в животных, насылать мор, управлять погодой и не может умереть, пока не передаст свой дар. И источником его могущества будет Вий. Но для этого нужно Данишевского оживить. Гоголь сосредоточился, представляя себе бьющееся сердце и стараясь игнорировать надоедливый голос. Ах да, и раны затянуть, а то граф вряд ли обрадуется аж двум дырам в груди и висящей гнилыми клочьями коже на лице. И Лиза расстроится. Да он и сам не сможет смотреть на Данишевского! Тьма под ладонями заходила ходуном, взрываясь фонтанами и плюясь чернилами. Она оплела запястья и поползла наверх. Замерла и поползла обратно – Гоголь ощутил, что с нею вниз потекло что-то еще, сильное, хищное и такое же темное. Оно растворилось во мраке, окутывающем графа, и этот мрак всколыхнулся и стремительно потек обратно к рукам, обнажая тело, – но не вернулся к Гоголю, а впитался в грудь Данишевского. И тут же точно птица, которая проснулась и забилась в клетке, сердце гулко ударилось о ребра и ладони Николая. Тот отдернул руки и отступил, наблюдая, как вздымается грудь Данишевского в глубоком судорожном вздохе. К графу в тот же миг ринулась Лиза, которая присела рядом и взяла его за руку. – Алеша? Данишевский, словно только и ожидал этого, открыл глаза. – Лиза. Голос его прозвучал совершенно спокойно, будто ничего не произошло. Лиза улыбнулась и погладила пальцы Данишевского. Тот отрешенно поинтересовался: – Почему ты упырица? – Что? – Лиза растерянно моргнула. – С чего ты взял? – Лиза, я видел тебя каждый день почти всю жизнь. Наверное, я могу заметить желтоватые глаза, клыки, землистый цвет лица и отсутствие дыхания? Бинх отрывисто и лающе фыркнул. Данишевский рывком сел и внимательно посмотрел на него. Затем на Оксану, окружающих мавок и только потом – на Гоголя. А затем все так же спокойно произнес: – Мне кажется, вам есть, что мне рассказать. И будьте любезны упомянуть, отчего у меня внутри бурлит колдовская сила так, что покалывает пальцы? – Данишевский с равнодушным видом сжал левую ладонь в кулак и разжал. Ближайшая к нему доска от разбитого гроба вспыхнула, мигом прогорела дотла и рассыпалась пеплом. Граф уже с подозрением посмотрел на правую ладонь и с осторожностью отодвинул ее в сторону, после чего чуть шевельнул пальцами. В ту же сторону прокатился порыв ветра, пригибая жухлую траву и расшвыривая ветки и камни. – Мне определенно нужны некоторые разъяснения. Прежде я почти не колдовал, я больше по зельям. А тут даже без заклятий. Говорят, мой прадед так умел. – Никто не возражает, если я расскажу? – спросила Лиза, оглядываясь. Бинх развел руками. – Я в любом случае помер раньше, чем вы, так что вы знаете больше. – Я уже крайне заинтересован развитием событий, – Алексей чуть усмехнулся, и Лиза приступила к рассказу. Данишевский выслушал все с вежливым интересом, не перебивая, после чего перевел взгляд на Гоголя. – И зачем же? – Что зачем? – переспросил тот с опаской, примерно представляя ответ, но предпочитая потянуть время насколько возможно. Данишевский хмыкнул и неуклюже поднялся с земли – несмотря на безупречную грацию, тело его слушалось с трудом, все конечности затекли. Небрежно отряхнув потрепанную одежду от земли, Алексей взял Лизу за руку и бережно поцеловал. – Спасибо, – произнес он, после чего вновь повернулся к Гоголю и слегка поклонился. – Благодарю, Николай Васильевич. Я отдал жизнь за эту женщину, вы мне эту жизнь вернули – значит, теперь она принадлежит вам. – Не знал, что вы так любите громкие слова, – иронично заметил Бинх. Данишевский равнодушно пожал плечами. – Учитывая, что я говорю с самим Вием, в самый раз. Тем более, это так и есть, хочу я того или нет. Впрочем, не самое плохое развитие событий, – он слегка улыбнулся. – Какой колдун не желает большей силы? Тем более, разве не Николай Васильевич оживил Лизу? Он опустился на одно колено перед обескураженным Гоголем и, взяв за руку, начал произносить слова клятвы. Оксана дернула за рукав Лизу и спросила: – Ты знала, что так будет? – Конечно, – удовлетворенно отозвалась та. – Леша очень рациональный человек, и единственное, что выбивается из общей картины – это его безоговорочная преданность мне. Он готов ради меня на все. – Подкаблучник. – Почему если Леша готов ради меня на все – он подкаблучник, а если ты на все ради Николая Васильевича – ты героиня? – Я не героиня. Я ду-у-ура, – Оксана шмыгнула носом. Лиза посмотрела на нее сочувственно. – Я бы сказала, что да, но я, по сути, такая же дура. Только когда я отдавала бессмертие Николаю Васильевичу, я хотя бы исходила из того, что я-то уже пожила. – А я вообще умирать не собиралась, я уже мертвая была! – Оксана надулась. – Тебе помогала, дура же. – Дура, – вздохнула Лиза, – очень добрая дура. А я – дура расчетливая и циничная. – И неблагодарная. – Благодарная. Лешу Николай Васильевич оживил, а Леша – умница, он все правильно оценил и будет верно служить новому Вию. Так что я отблагодарила и Лешу, и Николая Васильевича. – А меня убила. – Слушай, ты мне теперь до скончания бессмертия припоминать это будешь? – рассердилась Лиза. – Да, убила. Да, неблагодарная. Потому что есть я, есть те, кого я люблю, и есть все остальные. И вот судьба всех остальных мне глубоко безразлична. Но если тебе понадобится помощь – я помогу. Теперь помогу. – Очень надо, – буркнула Оксана. Лиза лишь пожала плечами. – Ты никогда не думала, что любить – это глупо? – Думала. Когда тебя из колодца вытаскивала. – Это даже забавно, – Лиза вдруг рассмеялась, отчего Оксана надулась еще больше. – Ты все будешь сводить к тому, как мы делили Николая Васильевича? – А чего его делить, – уныло отозвалась Оксана, – теперь уже не поделишь. Будет так, как скажет Хозяин. – Да, – Лиза обернулась и посмотрела на Гоголя. Оксана обернулась вслед за ней и поежилась: белое в черных трещинах лицо Гоголя было отрешенным, а из глаз тянулась чистая тьма, невесомо касаясь преклоненной головы Данишевского. Оксана посмотрела на Лизу и поежилась снова – взгляд у нее был полон восхищения и влюбленности. Наверное, это и есть настоящая любовь, с тоской подумала Оксана, вот просто смотришь и принимаешь, как есть. Ей вот жутко на Хозяина смотреть, а Лиза, похоже, и глазом не моргнет, если у нее на глазах Николай у кого-то сердце вырвет. А может, и не любовь, а безумие, помешательство какое-то! И как тут разобраться бедной мавке? До смерти влюбиться не успела, тридцать лет в запруде куковала, пока Гоголя не встретила… может, и не любовь это? Может, от тоски и от отчаяния? – О чем задумалась? Оксана вздрогнула и искоса глянула на пристава, которому, похоже, наскучило стоять в одиночестве, и он подошел к девушкам. – Она думает о том, что она – дура, – за мавку охотно пояснила Лиза. Оксана обиженно зашипела. – Сама дура! – Еще какая. Бинх с недоумением переводил взгляд с одной на другую. Женщины… – Выдвигаемся, – отрешенно проговорил Гоголь, когда Данишевский поднялся на ноги. – Луна высоко. Гости ждут. Где пройдет торжество? Параска тут же возникла рядом. – В лесу. Лесной хозяин позволил провести праздник в его владениях. – Да у него не лес, а проходной двор, – фыркнула Оксана. – Он в собственных владениях и не бывает почти, чего б ему толпу нечисти не принять… – Ну идем тогда, – пожал плечами Бинх. Параска замотала головой: – Вы, может, и пойдете, а Хозяину надо ехать! Гоголь заморгал, очищая взгляд. – Опять? Я боюсь эту зверюгу! – Вий никого не боится, – возразила Оксана. – А что за зверюга? У нас тут никого такого вроде и не водится… – Вот та зверюга, – проворчал Николай, кивая на вороного коня, которого вывели мавки. Лиза, просияв, бросилась к нему, обняла за шею и принялась гладить по носу. – Тучка, хорошая моя! Как я скучала! – Тучка, – тупо повторил Гоголь. – Так это еще и кобыла. – Тучка очень смирная и славная, – проворковала Лиза. Бинх недоверчиво приподнял бровь, впервые вблизи разглядывая череп на голове лошади и кости в сбруе. – А выглядит так, словно она готова зубами вырвать кадык. – Ну, если ее обижать… – девушка с сомнением посмотрела на свою Тучку. – Тебя же никто не обижал без меня? – Нет, – заверил Гоголь, – я просто на ней сидел. Надеюсь, она не в обиде. – Ну что вы, – Лиза нежно провела по шее лошади, любуясь расчесанной гривой, в которую мавки вплели поздние осенние цветы – последний привет тепла перед заморозками. – Вы всегда нравились Тучке. – Тучке я так не нравился, как вы, – сообщил Данишевский. Лошадь повернула голову на голос и одним глазом внимательно осмотрела графа. Тот вздохнул. – Ревнует. Тучка фыркнула и демонстративно ткнулась носом в плечо Лизе. Та засмеялась и снова ее погладила. – Не бойтесь, Николай Васильевич, она вас не обидит. Садитесь. Я ее поведу, если вам угодно. – Да, спасибо, – с благодарностью проговорил Николай и с опаской взобрался на лошадь. Та дернула ушами и, позволив Лизе взять себя под уздцы, спокойно и с достоинством направилась к лесу. Следом направилась и новоявленная свита с Параской, которая вышла вперед, показывая дорогу. Мавки засуетились – кто-то пошел следом, кто-то в обход, кто-то растаял в воздухе, отправившись по Темной стороне. Все вокруг вдруг зашумело, заскрипело, заголосило – это нечисть почуяла, что Вий со свитой выдвигается. Стало быть, стоит поторопиться, а то не протолкнешься! На опушке процессия остановилась, потому что из-за деревьев выступил медведь. Огромный, косматый, с горящими потусторонним светом глазами. Шкура местами покрыта мхом, с оскаленных клыков капала слюна, из одного уха торчал мухомор, второе затянуто паутиной. Медведь зарычал и поднялся на задние лапы. К чести Тучки, она и ухом не повела, абсолютно равнодушно стоя прямо перед возвышающимся над ним чудовищем. Медведь, прижав одну лапу к плечу, медленно согнулся в глубоком поклоне. Раздался гулкий рычащий голос, от которого задрожали ветви деревьев: – Приветствую тебя, Хозяин нечистой силы. Путь твой свободен. – Дедушкой его не зовите, – горячо зашептала Параска, – дядькой тоже, неуместно нынче. – А к-кто это? – хрипло выдохнул Гоголь, наблюдая, как разгибается монументальная фигура напротив. Свалявшаяся шерсть на животе проглядывала через лишайник. – Леший это. Хозяин лесной, – тоже шепотом подсказала Оксана. Параска закивала. – Поблагодарите его, он для вас старался. – Спасибо тебе, Хозяин лесной, – послушно сказал Николай, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно. Желтые глаза медведя довольно сверкнули, он тяжело рухнул на четыре лапы. Земля дрогнула, но лошадь оставалась неподвижна. Леший развернулся и побрел вглубь леса. Параска решительно направилась за ним, а следом Лиза повела лошадь. – Куда мы? – спросил Гоголь, с трудом ворочая языком. В горле совершенно пересохло. – Не думаю, что в самую чащу или в болото, – предположила Оксана, поравнявшись с ним. – Тут на поляне иногда шабаш собирался – думаю, туда и идем. – А что не на болото? – спросила Лиза, оборачиваясь. – Ты болотника видела? К черту его! – Оксана скривилась. – Пристает, лапы распускает и в топь зазывает, хуже водяного. – На поляну, все верно, – встряла Параска, тоже оглядываясь через плечо. – Там уже и мавки остальные собрались, и полуночницы, и упыри, и кикиморы, и ведьмы с колдунами. Все-все пришли посмотреть на нового Вия. – Ой, а я в таком неприглядном виде! – спохватилась Лиза, останавливаясь. – А я говорила – раздевайся! – язвительно напомнила Оксана. Данишевский посмотрел на нее с молчаливым укором, и мавке отчего-то стало неловко. – У тебя что, есть идея получше? – Ты же вроде через зеркальные поверхности перемещаешься в одно мгновение, – заметил Алексей. – Сбегай в наш особняк и возьми наряд для Лизы. И себе что-то подбери, если хочешь. Оксана открыла было рот, чтобы возмутиться такой наглостью, но потом задумалась. Покопаться в дорогих платьях и взять что-то себе? Когда еще выпадет такая возможность! – А ты что скажешь? Не жалко? – спросила она у Лизы. Та лишь пожала плечами. – Вряд ли я с собой возьму их все. Да и вообще хоть что-то возьму. Так что забирай, что хочешь. А мне принеси красное, оно там одно такое. Я его сохранила с той поры, как человеком была. Только долго не задерживайся. Оксана кивнула и исчезла. Медведь, который прошел вперед, медленно вернулся к ним и открыл пасть с кривыми желтыми клыками: – В чем дело? Голос на этот раз не гудел, а скрипел, как старое дерево на ветру. Бинх развел руками. – Дамы прихорашиваются перед таким важным событием. Надо немного подождать. – Понимаю, Александр Христофорович. – Вы меня откуда знаете? – насторожился Бинх. Медведя, кряхтя, поднялся на задние лапы. Шерсть опала клочьями, превращаясь в сухую траву, морда сплющилась, перетекая в более тонкие человеческие черты лица, и вот уже перед опешившим Александром стоял Тесак. Вытащив из уха мухомор, он равнодушно отбросил его и глухо проговорил: – Так ведь работали вместе, Лексан Христофорыч. – В этом селе был хоть один человек? – вспылил Бинх, и Тесак от греха подальше отошел в сторонку. От расправы его спасла возникшая прямо перед Александром Оксана, которая деловито сунула в руки Лизы красное платье и принялась вертеться, показывая себя со всех сторон. – Ну как? Хороша я? Пригожа? – Это ж моя сорочка! – брови Лизы удивленно взметнулись, когда она разобрала, что надето на Оксане, не желавшей стоять на месте. – А тебе жаль? – Нет, но… я думала, ты возьмешь платье! Ты что же, не нашла ничего? – А к чему мне эти платья! – Оксана небрежно отмахнулась, но потом смущенно добавила. – Я и как надеть их не знаю, да и жаль в такой красоте по лесу бегать. А к сорочке я привычная. Мне бы только венок из цветов, и совсем хорошо было бы! – Ну так это мы мигом, – Тесак присел на корточки и поводил ладонями над землей. К ним тут же потянулись нежные зеленые побеги, на которых стремительно набухли бутоны и раскрылись веселыми желтыми и голубыми цветами. Оксана, радостно захлопав в ладоши, принялась торопливо срывать их и переплетать. Лиза тем временем выбрала себе густой кустарник и переоделась. Выйдя обратно и взбивая руками копну вьющихся волос, она поймала восхищенный взгляд Гоголя и кокетливо улыбнулась. Оксана закончила венок и с довольным видом водрузила себе на голову. – Идем? – Идем, – согласился Николай, оправившись от новости, что нечистью оказался и Тесак. Откровенно говоря, он даже не удивился. Устал удивляться. – Там уже заждались все, – подтвердил Тесак и повел их глубже в лес, стараясь держаться подальше от Бинха, который смотрел на него натурально волком. Вскоре среди деревьев забрезжил свет костров, и Тесак остановился. – Вы это, Николай Васильевич… – Что? – очнулся Гоголь. Тесак протянул руку вверх, в ладонь ему тут же опустилась ветка дуба, которую он отломил. – Осторожнее будьте. Вы человек мягкий, причем именно человек. Вы Темным от рождения были, сейчас стали Вием, а все же в вас человеческое начало сильно, душа у вас чистая. Нечисть это почует и воспротивится. А вам это в силу обратить надобно. – Это как же? – поразилась Лиза, настороженно следившая за Тесаком. Для нее личина лешего тоже оказалась сюрпризом, но ее это не особо волновало. Оксана просияла: – Ты же и в круг встать можешь, и осину святую держать! Ты же нечисть и изгнать сможешь, ежели что! – Не хочу быть Вием, – уныло протянул Гоголь и вздохнул. – Но еще меньше я хочу, чтобы меня порвала нечисть. Идемте. Поляна взорвалась приветственными воплями, визгами и рычанием. Сотни пар глаз плотоядно уставились на Николая, и тот ощутил, как его тело оцепенело от страха и волнения. И как ему слезть с лошади? Он же свалится к вящей радости всех этих чудищ! Тесак вышел на открытое место, вытянувшись под два метра и вновь покрывшись мхом и палой листвой. Рука, покрывшись корой, воткнула обломанную ветку в землю. Та моментально дала корни и потянулась вверх, утолщаясь и вытягивая новые ветви. Каждую Тесак снова обламывал и втыкал в землю, отчего те переплетались меж собой, продолжая устремляться к небу. Приглядевшись, Гоголь обнаружил, что они сплелись в подобие трона. Верх его спинки зазеленел, и рост прекратился. Тесак с поклоном повернулся к Николаю. Тот, сглотнув, перекинул ногу через седло и неловко то ли спрыгнул, то ли свалился. Но вместо того, чтобы упасть, он мягко спланировал на землю, удерживаемый облаком тьмы, которое после взметнулось и окутало его плечи величественным плащом. Гоголь окинул взглядом ряды нечисти – все они глядели на него выжидающе. Ждали, как он поступит. Ждали, когда он ошибется. Ждали, когда можно будет ринуться на него и растерзать… Они ненавидят тебя. Ты та сила, которой они жаждут и которую не способны получить. Они боятся тебя. Твоя сила велика и недоступна для них. Но ты можешь милостиво дать им часть своей силы. Прими их клятву и дай им свою защиту. Не хочу, подумал Гоголь отчетливо. Ему было неприятно и даже противно смотреть на эти лица, рожи, морды и рыла. Каждый из них хочет его убить, а ему их защищать? Николая охватила злость. Глаза затянулись тьмой, которая выплеснулась наружу, отчего несколько чертей и кикимор в первом ряду подались назад в страхе. Кого-то придавили, кто-то завыл, кто-то зарычал, а Гоголь решительно и величаво прошел к трону и сел на него. Свита расположилась позади, Лиза, проходя мимо, нежно коснулась его пальцев, и Николаю стало спокойнее. Он доведет это дело до конца. Он прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Тьма послушной собакой легла у ног. «И что теперь делать?» Дать им то, чего они ждут. Ты сам знаешь, что делать, не так ли? Николай открыл глаза. – Да начнется ночь моего торжества. *** Якова бросили на землю так, чтобы он упал на колени. Прямо перед собой он видел переплетения корней и ветвей, уходивших вверх. Он поднял голову, но чья-то сильная лапа надавила ему на затылок, заставляя остаться в коленопреклоненном положении. Руки были крепко связаны за спиной, и Гуро пока затаился, чутко прислушиваясь и осматривая все, что оказалось в поле его зрения. Рычание, вой, писк, неразборчивый шепот… и вдруг голос – отстраненный, равнодушный, пробирающий до костей, может, чуточку усталый – но знакомый. Неожиданно знакомый. – Что это? Гуро вновь поднял голову, и в этот раз ему никто не мешал. Корни и ветви сплетались в подобие трона, на котором сидел, небрежно закинув ногу на ногу, Гоголь. Правда, Яков узнал его не сразу: серая кожа, испещренная налитыми мраком трещинами, густой чернильный туман, кляксами расползавшийся вокруг, провалы с непроницаемой тьмой вместо глаз… эти провалы сейчас уставились прямо на Якова, совершенно ничего не выражая. Стало тяжело не то, что шевельнуться, даже вздохнуть. Шепотки и визги позади, до сих пор неразборчивые, сложились в единый голос, яростно требующий: – Жертва! Жертва! Жертва! Гоголь нахмурился, бросил взгляд поверх головы пленника, и голоса стихли. Он снова посмотрел на Гуро, и чернота в глазах рассеялась, отчего Гуро испытал облегчение. Николай поморгал. – Какая жертва? Кому? – Тебе, – пояснило высокое заросшее мхом существо, в котором Яков не без труда узнал сельского писаря. Грубая кожа местами переходила в кору, а в глазах сиял нечеловеческий огонь. – Какая чарующая перспектива! – Лиза мечтательно улыбнулась, и Гуро совсем не понравились ее острые клыки. Землистого цвета кожа с темными пятнами не добавляла ей красоты, но придавала странный, пугающий шарм. Бесцветные глаза с крошечными зрачками уставились на Якова. – А можно, я лично принесу ее Вию? – Нет, это надобно самому Вию жертву убить, – возразил писарь. Гоголь затравленно зыркнул на него серыми глазами. – Что за нр-равы, – с отвращением выплюнул Бинх, затаившийся за троном – Гуро не видел его, но узнал отрывистый, недовольной голос. – Зачем? И почему… его? – Ты должен убить того, кого любишь, – это сказала черноволосая девушка, которую они нашли в пещере. Яков помнил, что Гоголь называл ее Оксаной. Та самая, дочь мельника и мавка. В ее голосе слышалось сочувствие. – Если Вием становится человек, он должен таким образом порвать с прежней жизнью. Мне жаль. Я помню, как ты хотел броситься в горящую хату… Гоголь шумно вздохнул, его начало потряхивать. Трещины на коже обозначились четче, тьма из них рвалась наружу, сочилась жидковатым дымом и заполняя глаза. Лицо исказила злая гримаса. – Ненавижу… Гуро показалось, что это тихое слово прижало его земле. Даже дышать стало трудно – ненависть Николая была почти осязаемой, хотя Яков до сих пор не совсем понимал, чем так обидел своего бывшего писаря. Граф Данишевский, в породистом лице которого проглядывало что-то звериное, усмехнулся. – Тогда все куда легче. Главное – испытывать сильное чувство. А любовь, ненависть – не так важно. Что вы на меня так смотрите, Николай Васильевич? Я тоже хотел стать Вием, поэтому наводил справки. Радуйтесь, а то бы пришлось жертвовать семьей, потому что других привязанностей у вас, похоже, больше нет. Да и вряд ли за свою жизнь вы с таким характером нажили других врагов. Гоголь сжал пальцами виски. Его глаза вновь посерели. – Но я не хочу никого убивать… – А придется, – жестко отозвался граф. Темнота, сгустившаяся вокруг Николая, потянулась к нему, и Данишевский нервно отступил. Гоголь принялся раскачиваться на своем троне. – Жерт-ву, жерт-ву! – начали кричать из толпы нечисти. – У-бей, у-бей! – поддерживали отдельные голоса. – Убей… – эхом повторил Гоголь, бросив быстрый взгляд на Якова. Тот спокойно посмотрел в ответ. Гуро не боялся – но не потому, что не верил в угрозу. Напротив, он не питал иллюзий, полагая, что если не сам Николай, то его убьет кто-то еще. Но это значит, что бояться нет смысла, поздно уже – в любом случае он не доживет до рассвета, а значит, смерть надо принять с достоинством. И не упустить хотя бы малейший шанс на спасение. Так что врожденные любопытство и наблюдательность загнали страх подальше, заставляя жадно ловить каждый звук, следить за каждым движением. Как знать – может, ему удастся приметить способ к бегству, который позволит миновать толпу нежити, жаждавшей его смерти. Тем более, Гоголь… Гоголя он уже знал. Его реакции, его характер, эмоции. Хотя кое-что в поведении Николая настораживало. Если раньше он напоминал Якову взъерошенного желторотого воробья, доверчивого, смешного и трогательного, то сейчас… Гуро казалось, что в юноше что-то даже не надломилось, а раскололось. Он напоминал разбитый пополам кристалл, болезненно сверкающий гранями, в которых отражался все тот же воробушек, за которым следовала тень кого-то крупнее и опаснее. И тем хуже было, что кто-то не пришел извне – он прорастал изнутри, из самых глубин души, топорщил перья и разевал острый загнутый клюв. Гоголь подался вперед, вглядываясь в лицо Гуро, и черный туман потянулся следом. Пахнуло землей, а затем наступила тьма. Яков вначале подумал, что вот она – смерть, быстрая и безболезненная. Он ослеп и оглох, только запах влажной могильной земли щекотал ноздри – его ни с чем не перепутаешь. Нотки гниения: яркий сладковатый аромат погибших цветов и едва уловимый, от которого вставали дыбом волосы на затылке – гниющего мяса. Но через пару минут Гуро подумал, что он не умер – под коленями до сих пор чувствовалась твердая земля, а ноги ощущали мокрую ткань брюк, пропитавшуюся влагой земли. И запястья ныли от веревок. Гоголь просто не хотел, чтобы он что-то видел и слышал… Спустя какое-то время тьма растаяла. Перед Яковом сидел Николай, уставившись на него черными провалами. Потом рывком поднялся и, волоча за собой ветку, пошел по кругу. Гуро настороженно следил за его действиями. Опять оказавшись перед ним, Гоголь отбросил ветку и закрыл глаза. Щупальца черного тумана втянулись в его черную рубашку. Немного помедлив, он решительно шагнул вперед. Яков видел, как раздулись его ноздри, как он зажмурился еще крепче. А еще он видел, как Оксана тихонько подошла и проделала тот же путь по кругу, осторожно ведя в воздухе ладонью. – Круг замкнут. Вас никто не побеспокоит. – Хорошо. – Ты волен сам решать, как поступить. – Хорошо. – Никто не посмеет оспорить волю Вия. – Хорошо. Гоголь, не открывая глаз, досадливо взмахнул руками, словно дирижировал невидимым оркестром. Их с Гуро плотным коконом окутал мрак, только луна светила с неба. Тьма теснилась вдоль невидимой границы, которую очертил ранее Николай. Юноша меж тем опустился на землю и открыл глаза – черные и бездонные. – Вы молчаливы. Это необычно. Надеюсь, вам не откусили язык, пока сюда тащили? Яков чуть улыбнулся и покачал головой. – Нет. – Яд змеи не в языке, а в зубах. Вы бы нашли другой способ отравить… – Николай склонил голову к плечу. – Здравствуйте, Яков Петрович. – И вам не хворать, – Гуро, стараясь не делать резких движений, поменял позу, устроился поудобнее и испытующе посмотрел на Гоголя. Тот не отреагировал. – Что, прилюдно меня убивать стесняетесь? – Уже начали жалить, – Николай не сдвинулся с места, но тьма, окружавшая его, устремилась к Якову. У того не было возможности сбежать, он не успел даже увернуться – щупальца черного дыма или тумана оплели его тело и сдавили горло. Гуро лихорадочно сглотнул, чувствуя, что за обманчивой зыбкостью дыма скрывается сила, способная легко переломить его шею. Что его в перспективе, вероятно, и ждет. Сгустившийся туман осторожно ощупал лицо Якова, чуть сильнее сжал шею, выдавив из жертвы хрип, а затем стек за шиворот и растаял на спине. Черные провалы глаз безучастно созерцали налившееся кровью лицо. – Я вас ненавижу, Яков Петрович, но я не считаю, что моя ненависть – достаточная причина для вашего убийства. Туман рассеялся, и Гуро принялся судорожно ловить ртом воздух. – Как мило, – он невесело усмехнулся. – А ваша коронация? Или как это называется у Виев? – Думаете, я хотел этого? – Гоголь вскинулся, и тьма, кажется, даже выплеснулась из его глаз и повисла в воздухе. – Нет! Это вы меня сюда притащили, это все из-за вас! – Вы сами вызвались сопровождать меня, – напомнил Гуро спокойно. Терять ему нечего, и он это понимал: если его не убьет Гоголь, то нежить не выпустит из леса. А хуже смерти Николай вряд ли что-то придумает – он человек нервического склада, поэт, идеалист, пытки явно претят его характеру. Если и решится убить, то уж лучше его как следует разозлить, чтоб быстро и наверняка, а то эти трепетные творческие люди с первого раза ножом в печень попасть не могут – есть опыт, Яков тогда в больнице лежал, а он терпеть не мог казенные дома. Вон, Гоголь тоже хорош – даже задушить не сумел, а уж кровавые способы убийства ему точно не по плечу. – Не надо меня злить, – попросил Гоголь, и нельзя было точно понять, прочел ли он чужие мысли или просто угадал. – Отчего же? Почему я не могу позволить себе этот маленький каприз перед смертью? – Гуро весело улыбнулся. Кто-то предпочитает холодное презрение, но Яков выбрал роль паяца. Это куда быстрее выведет из себя и без того неуравновешенного поэта… хотя Гоголь не казался сумасшедшим. Он просто не знал, что делать с трещиной внутри, он даже не знал, стоит ли бояться того, чье отражение он ловит в разломанном кристалле. Яков вспомнил, как однажды увидел такой у одного мастера – сверкающий гранями темно-серый, почти черный кусок минерала, в глубине которого притаился дым. Дымчатый кварц. Гуро тогда долго его разглядывал, любуясь причудливой формой призм. Острый, надломленный, он таинственно блестел, ловя свет от стоящей рядом свечи. Пламя дрожало, тени плясали, и дым внутри кристалла казался живым. – Потому что я не хочу вас убивать! Гуро как наяву увидел сверкнувший в одной грани круглый хищный глаз. Черный туман щупальцами потянулся к Якову, и тот отшатнулся, неловко завалившись на бок. Гоголь некоторое время тупо смотрел на его нелепые из-за связанных за спиной рук попытки подняться, а затем качнулся вперед и, ухватив бледными пальцами за плечо, рывком посадил Гуро на землю. То, с какой легкостью Николай это проделал, намекало, что нечеловеческую силу нежити он уже приобрел, но еще не осознал. – А что вы хотите? – полюбопытствовал Яков, судорожно вдохнув. Гоголь отпустил его, но плечо горело, точно его сжали в тисках. – Проснуться, – честно признался Николай, не обращая внимания, как собеседник морщится от боли в плече. Он смотрел мимо Гуро на окружавшую их тьму, которая колыхалась, отвечая на любое его движение. Они некоторое время молчали, и Яков, которой уже успел обдумать все варианты развития событий, заскучал и решил прощупать почву: – И что дальше? Будем сидеть здесь до рассвета, пока ваши клыкастые друзья не сбегут с криком петуха? Гоголь встрепенулся и удивленно уставился на Гуро, словно впервые его увидел. Пока он сидел, его глаза утратили черноту, и теперь юноша растерянно моргал, как совенок, которого вытащили на свет. Медленно покачал головой. – Нет. Я… мне нужно… это будет забавно, – его глаза вновь затянула тьма, а на губах заиграла легкая улыбка. Голос едва заметно изменился, став более властным, наполнившись непривычными гармониками и эхом, будто Николай говорил с кем-то хором, в унисон, но голос этого кого-то нет-нет, а опережал или отставал от голоса Гоголя. Ненадолго, на сотую долю секунды, но он царапал слух пробирающим до мурашек шепотом. – Яков Петрович, вам понравится план, который у нас получился. – Не уверен, – Гуро насторожился. Улыбка ему не понравилась. Тень за отражением Гоголя в дымчатом кристалле показала кривые птичьи когти. Такого Гоголя невозможно просчитать, непонятно, что ожидать от него… – Ну да, никто не сказал, что вам понравится претворение этого плана в жизнь. Но сам он должен показаться вам весьма занимательным, – голоса слились в один, от которого, однако, по-прежнему холодело в груди. Интуиция Гуро забила тревогу – да, только сейчас, поскольку ситуация пошла по совершенно непредвиденному сценарию. Гоголь сидел напротив – на первый взгляд казалось, что не он, а лишь пустая оболочка, серая и потрескавшаяся под напором заполняющей его тьмы. Она растекалась вокруг, пробивалась из-под кожи, выплескивалась из глаз. Но в то же время было очевидно, что перед Яковом сидит именно Гоголь, живой и прекрасно себя осознающий. И, похоже, входящий во вкус. Надо попробовать с ним договориться. Гуро примирительно улыбнулся. – Николай Васильевич, послушайте… – Чему смеетесь? – Николай насмешливо скривил губы. – Над собой смеетесь! Гуро удивленно вскинул брови, обескураженный внезапной реакцией. Потом осторожно уточнил: – Вам не кажется, что с вами что-то… не в порядке? – Кажется, – Николай горячо кивнул, – с момента рождения. Я, знаете ли, тогда в первый раз помер, представляете? Да вы же знаете, вы меня оттого в Диканьку и привезли. – Если вы из-за этого злитесь… – Гуро был само терпение. – Ну хорошо, если вы хотите, мы можем поговорить, обсудить мое недостойное с вашей точки зрения поведение. Я вам объясню свои мотивы, и мы… – Нет, – Гоголь решительно мотнул головой, и его вдруг отросшие волосы взметнулись нескончаемым потоком. Однако Яков быстро сообразил, что это лишь встрепенувшаяся тьма, чутко реагировавшая на настроение хозяина. – Ваши мотивы наверняка обоснованы. Для вас. А для меня уже все случилось. Я не хочу слушать. Потому что тот факт, что я пойму вас, не изменит того, что вы не поймете меня. – Я могу попытаться, – заверил его Гуро. Он не тянул время – глупо ждать рассвета и бежать от нечисти, которая так легко нашла его пару дней назад. Снова найдет, и никакие обереги и артефакты не спасут – тут надо обращаться к экзорцистам, а с ними у Якова отношения были натянутые. Ну не ладилось у него с церковниками. Опять же, за день до них не доберешься, а несколько ночей избегать встречи со слугами Вия… конечно, если он сбежит сейчас, их станет меньше, чем в эту ночь – многие не пожелают оставаться с Вием, упустившим добычу. Но и тех, кто останется, будет достаточно… тем более, графиня-Всадница и утопленница слишком привязаны к Гоголю, чтобы оставаться в стороне от охоты. Интересно, какую роль во всем этом играет Бинх? В любом случае, разговор может здорово помочь. – Поверьте, Николай Васильевич, – продолжил Яков, – я отлично умею слушать. – Вот именно, поверить, – Гоголь скривился, и трещины на его лице запульсировали. – Я вам верил. А вы меня предали. – Позвольте, но как я вас предал? – терпеливо вопросил Гуро. Николай вдруг оказался рядом, почти уткнувшись носом в его нос. У Якова перехватило дыхание. Ему показалось, что чернота из глаз Гоголя ринулась в его собственные глаза, через зрачки проникая внутрь, вымораживая и, забрав с собой что-то важное, устремилась обратно. Он попытался отпрянуть или хотя бы моргнуть, но не смог оторваться от немигающих глаз, заполненных чистым мраком. – Я же говорил, что вы не поймете, – выдохнул Гоголь, обдав Гуро дыханием кладбища. Прикрыл глаза и попятился. Якова отпустило, он судорожно вздохнул и попытался привести мысли в порядок. – Но вы ничего не объясняете! – И не надо. Достаточно, что я ненавижу вас настолько, что желал бы вашей смерти, но не могу причинить ее сам. – Тупиковая ситуация, вам не кажется? – Не кажется. Знакомые щупальца устремились к Гуро и, обвив его, рывком поставили на ноги. Яков поморщился, а Гоголь уже опустился на землю на прежнем месте. Повинуясь его взгляду, черный туман крепко сжал жертву в своих объятиях, лишив способности двигаться. Туман проник под пальто и рубашку, растекся по груди и устремился ниже. Щелкнула пряжка ремня. Гуро с недоумением посмотрел на Гоголя, и тот ответил отстраненным взглядом. Ремень с тихим звяканьем пряжки упал на землю. Туман гибкими щупальцами нырнул в брюки. – Это то, о чем я думаю? – Мы немного обсудили этот вопрос и определили, – голос Гоголя звучал глухо и равнодушно, – что если не будет жертвы, то нечисть устроит праздничное веселье. А ничто так не веселит нечисть, как унижение человека. Несколько минут назад – Почему он, почему он, почему опять он… Избавив себя от необходимости смотреть на Гуро, Гоголь вернулся к трону, массируя виски и болезненно морща лоб. Параска растерянно пробормотала: – Ты сам сказал, что он! – Я?! – на лице Гоголя отразилось искреннее недоумение, граничащее с паникой. – Когда? – Ну так… когда я к тебе приходила, – девица растерялась. – Ты ж сам велел… – Параска, – Николай наклонился к ее уху, но его свистящий шепот отчетливо доносился и до свиты. Даже Данишевский чутко прислушивался, хотя на лице его написано было полное отсутствие интереса к происходящему. – Я был пьян. В стельку. В дымину. Я не помню, что я тебе велел. – Ну… – Параска смутилась, замялась, нервно дернула край сорочки, потянулась к его уху, но тут же отпрянула. – Нет, не смею. – Параска, – одернул ее Гоголь. – Кто тут Вий? – Ты, но… – девица чуть не плакала, отводя взгляд. Оксана потянула ее за рукав. – Мне скажи, а я передам. Так посмеешь? – Да, – Параска заметно успокоилась и послушно зашептала ей на ухо. Оксана некоторое время молчала, а потом запрокинула голову и расхохоталась. – Оксана, – недовольно произнес Гоголь, выпрямляясь. – Убийство – это не смешно. – Убийство – не смешно, – отозвалась та, смеясь. – А это – смешно, даже очень! – Да в чем дело-то? Оксана, весело улыбаясь, шепнула ему пару слов. Николай недоверчиво слушал, а затем черные трещины на его щеках расцвели с новой силой. – Ты сдурела?! – воскликнул он, обернувшись к Параске. – Это не приказ! – А я знаю, приказ али нет? – девица от испуга вдруг рассердилась и топнула ножкой. – Я Вию служить должна, что он велит – то и делаю. И вообще, что я такого сделала? Я правильно тебя поняла! Он отлично подходит на роль жертвы! – Я все равно не хочу убивать, – упрямо буркнул Николай, выпрямившись. Оксана, которая охотно рассказывала услышанное Лизе, Данишевскому и Бинху, обернулась и кивнула на толпу нечисти, которая загомонила, когда Гоголь хотел спрятаться за завесой темноты и от них. – А придется. А то тебя слуги не поймут. – Очень надо, – Гоголь скривился. Нечисть зароптала. – Вий перед вами что, отчитываться должен?! Голос просвистел над головами нечисти, точно кнут. Николай мрачно обвел черным непроницаемым взглядом толпу. Все уставились в землю, не рискуя поднять взгляд. – А все же придется, – повторила Оксана совсем тихо. – Я не буду никого убивать! – рявкнул Гоголь. Тьма всколыхнулась, взметнулась крыльями. По крику, однако, казалось, что он легко убьет любого, кто посмеет его заставить. – Можно и не убивать, – вдруг произнес Тесак. Нечисть недовольно заворчала. Леший со скрипом махнул на них рукой. – Цыц. Вий сказал свое слово. А тебе так лучше будет, – понизил он голос. – Те, кто посообразительнее, поймут: ты человеком останешься, будет тебе дополнительная защита, Темный, по-прежнему сможешь и осину заговоренную держать, и в круг встать. – Ничего себе привилегии! – Данишевский вскинул брови. – На двух стульях усидеть. – Ваша жена Всадником была, девок р-резала, а потом в церкви молилась, – прорычал Бинх из тени. Граф поджал губы, а Лиза, поежившись, обхватила себя за плечи. – Вот токмо тебе, Вий, придется исполнить то, зачем жертву свою вызвал, – добавил Тесак, который расслышал то, что Параска передала Гоголю. – Сам понимаешь, толпа жаждет зрелищ. – Тол-па, – мрачно выплюнул Бинх. – Что живая, что неживая. Мне повторения той пр-рекрасной ночи не хочется. – Нет, эти жечь не будут – сами огня боятся, – равнодушно бросил Данишевский. – Просто растерзают. – И сожрут, – добавила Лиза. Граф укоризненно посмотрел на нее. – Дорогая, не к лицу дворянке так выражаться. – Нет, Лиза совершенно права, – возразила Оксана уверенно. – И сожрут. – Так мило видеть, что вы все проявляете столь редкое единодушие, – кисло заметил Гоголь. – Но у нас, вообще-то, проблема. Мне вовсе не хочется снова становиться жертвой толпы. – Ты можешь отстоять свое, если предложишь нечисти другое зрелище, – заметил Тесак. – И заодно исполнишь свое слово. Вроде как получится, что ты приказал привести тебе пленника не чтобы убить, а чтобы… – Да-да, мне тут рассказали, что я приказал, – Гоголь скривился и устало рухнул на трон. – Как ты это представляешь? – Лучше убить, – посоветовал Данишевский. – Это гуманнее. – И быстрее, – поджала губы Лиза. – И пр-роще, – буркнул Бинх. Оксана ничего не сказала, только опять захихикала. Спелись, уныло подумал Николай. И когда успели? И главное – надолго ли? – Я так понимаю, – недовольно уточнил он, – я один был не в курсе того, что Якова Петровича притащили сюда по моему приказу, который звучал как… простите, Лиза, за грубость… «да ебал я этого Гуро»? Оксана снова беззвучно захихикала, прикрыв рот ладошками. Лиза поджала губы. – Мы все тоже. – Вы и не могли знать, вы тогда были немножко мертвы, – Николай обхватил голову руками. – Вы и сейчас как-то не очень живы. Господи, надо бросать пить… Данишевский поморщился, Лиза побледнела до светло-зеленого цвета, Оксана поежилась, а Бинх чуть слышно рыкнул. Тесак укоризненно качнул головой. – Ты, Вий, поосторожнее, следи за языком и не поминай имя Отца. Чай, среди нечисти находишься. Правильно сказал – не совсем живы твои друзья. Николай машинально кивнул и уставился на свои руки, сжал и разжал кулаки. Их укутала тьма, преданным щенком ласкаясь и льня к хозяину. Гоголь слегка шевельнул кистью, и тьма, свернувшись в тугие жгуты, устремилась вперед, точно когтистая лапа. Нежить в первых рядах отшатнулась. Николай поднялся на ноги и отломил от трона ветку. Бросил тяжелый взгляд на Параску. – Объявляй. Девушка испуганно кивнула и выступила перед троном. Рядом с ней встала Оксана на тот случай, если та снова засмущается. Гоголь подошел к Якову и присел на корточки, вглядываясь в окутанное мраком лицо. Параска глубоко вздохнула и крикнула: – Слушайте волю Вия! *** – Так вот какова ваша месть, – Гуро поморщился от прикосновения прохладного тумана к коже. Одежда с шорохом падала на землю. Губы Гоголя искривились в безрадостной ухмылке. – Вы бы предпочли смерть унижению? Потерпите немного, Яков Петрович. Порадуйте моих подданных. Развлеките их немного. – Боюсь, у меня все равно нет выбора. От прохладного осеннего воздуха кожа покрывалась мурашками. Гуро отстраненно подумал, что староват он для таких… развлечений. Щупальца тумана были вполне осязаемыми, они ощупывали чужое тело, похожие на тугие струи воздуха. Обвили щиколотки, не спеша потянулись выше, по коленям, по бедрам… Яков судорожно втянул носом воздух, почувствовав, как они скользят по внутренней стороне бедра. Внутри все сжалось, щупальца слепо ткнулись и в растерянности замерли. Гуро покосился на Гоголя, ожидая, что тот съязвит что-то насчет расслабиться и получать удовольствие от происходящего, но Николай сидел в каком-то странном оцепенении, глядя прямо перед собой. Ладони лежали на коленях как у прилежного ученика, и сам юноша, казалось, не имел к происходящему никакого отношения. Похоже, ему это тоже не нравится, подумал Яков, стиснув зубы и выгибаясь, пытаясь отстраниться от черного тумана. Гоголь склонил голову к плечу, но ничего не сказал. Его лицо ничего не выражало, а черные бездонные глаза и вовсе сбивали с толку – совершенно непонятно, о чем думал Николай. Туман изменил тактику – он поднялся еще выше, поглаживал живот и бедра. От этой грубоватой ласки мышцы непроизвольно расслаблялись, но Гуро даже не обратил внимания – он вглядывался в серое испещренное трещинами лицо. Гоголь по-прежнему не реагировал, сидя на земле безжизненной куклой, сломанной и забытой. Глаза черными дырами сверлили лицо Якова, но и они не казались живыми. Гуро на своем веку видел немало мертвецов, и Гоголь сейчас мог бы дать фору многим из них. В своих попытках разглядеть хоть что-то на лице Николая Яков пропустил момент, когда услышал шепот. Когда тьма окружила их, шум толпы стих, а теперь издали доносились тихие голоса, шипящие и свистящие на самой границе слуха. Эти звуки складывались в слова, но разобрать их не удавалось, как Гуро ни напрягал слух. Он даже хотел повернуть голову в ту сторону, но вдруг понял, что не может отвести взгляда от глаз Гоголя. Чернота в них затягивала и не отпускала, Якову казалось, что он смотрит в саму бездну. И не просто смотрит, а проваливается в нее, падает, и тьма из глаз Николая выплескивается и поглощает все вокруг, включая его самого. Гуро не чувствовал больше земли под ногами, холода, веревок, времени и своего тела – только бездонные глаза Гоголя на сером лице, мрак из которых жадно тянул его в никуда. Шепот стал громче, сливаясь с шумом крови в ушах. Пульс стучал в висках, и вскоре отдельные слова застучали в голове с ним в унисон: не смотри… в глаза… отведи… взгляд… опусти… голову… посмотри… в глаза… не отводи… взгляд… смотри… в глаза… смотри… смотри… смотри! Щупальца тумана вдруг достигли цели и скользнули внутрь, отчего Гуро не выдержал и глухо то ли охнул, то ли застонал. Он не думал, что это случится так быстро – точнее, он совершенно потерялся во времени, но сейчас вернулся к реальности, зажмурился и потряс головой, выходя из оцепенения. Шепот в ушах сорвался на рев и визг, которые перекрыл властный голос Гоголя: – Не сметь отводить взгляд! Такова воля Вия… приказ Вия… никто не смеет… смотри в глаза… – Вы меня слышите? Не отводите взгляд! Гуро вздрогнул всем телом – этот окрик пронзил его куда чувствительнее, чем щупальца, которые уже задвигались внутри, клубясь и пульсируя. Их движения были грубыми и резкими, но боль почти не ощущалась, поскольку и сами щупальца ощущались с трудом. Но все это не имело значения – Яков не любил физическую боль, но спокойно и стойко ее переносил, раздражая всех небрежной усмешкой. Но сейчас его крутила боль иной природы – шепот и рык царапали голову изнутри, а голос Гоголя отдавался во всем теле. Гуро не выдержал и открыл глаза – на него глазами Гоголя смотрела Тьма. Вот он, Темный, чья сущность чутко отреагировала на силы Вия и охотно приняла их. Николай смотрел куда-то вглубь, и Якову совершенно не хотелось знать, что он там видел. Сердце сжало ледяными тисками, холод разлился по груди, и в голову Гуро пришла отстраненная мысль, что хочет Гоголь или нет, но он убьет своего пленника. Убьет как Вий, а не как человек или простая нежить. Из странного отрешенного состояния Якова вывели новые необычные ощущения. Он не мог опустить голову, поскольку взгляд Гоголя цепко удерживал его, но он чувствовал, как щупальца из дыма обвили член у самого основания и сжали, одновременно массируя его и грубовато лаская. Прикосновения были не совсем осязаемыми, что с одной стороны не причиняло боли, а с другой – доводило до изнеможения своей неполнотой. Что-то новенькое, подумал Гуро, закусив губу, чтобы не застонать. Странный, неправильный процесс рождал странное, неправильное удовольствие – болезненное, вывернутое, искаженное. Как запах гниющих цветов – приторно-сладковатый до тошноты; как вскрытое тело, чьи окровавленные внутренности притягивают взгляд в своей отвратительности; как ужасающая казнь, на которую стекается народ. Голова Якова дернулась и запрокинулась назад, с губ слетел стон, которого он сам от себя не ожидал – обычно он был куда сдержаннее. – Смотрите в глаза! – рявкнул Гоголь, и голосу его вторили отдаленные вопли, рев и всхлипы. Гуро не удержался от мучительной усмешки – эх, Николай Васильевич, вы и сами не понимаете, что творите!.. Но эта мысль быстро потерялась в переплетении обрывках других мыслей, ни одну из которых не удавалось поймать. Яков еще пытался цепляться за них, чтобы отвлечься от беспокоящего тягучего чувства внизу живота. Закрыв глаза, Гуро оборвал ту нить, которая связывала его со взглядом Вия, но теперь он остался один на один со выкручивающим его «развлечением», как выразился прежде Николай. Якова затрясло, он упал на колени. Ему хотелось смеяться, смеяться истерично и почти безумно. Гоголь, в голове которого накрепко засели исключительно платонические чувства, совершенно неискушенный в делах любовных, местами наивный и невинный – Гоголь и сейчас, лишь интуитивно управляя своим туманом, совершенно не обращал внимания на физиологию. Его темная сторона, его новая суть Вия взывали к низменным проявлениям натуры, но, не найдя отклик в жестокости и похоти, извернулись и взяли дело в свои руки… или щупальца. Гуро снова затрясло. – Что с вами? – голос Гоголя прозвучал совсем по-человечески, в нем даже слышались беспокойство и изумление. Яков потряс головой, не в силах остановить хриплые, отрывистые звуки, похожие на сдавленный кашель. – Вам плохо? Этот вопрос вызвал очередной приступ болезненного лающего смеха. А что, Якову может быть хорошо? Его тело изнывало от напряжения, щупальца тьмы двигались внутри в рваном ритме, каждый удар сердца грозил стать последним, а разум… Гуро казалось, что из темной бездны, куда он заглянул через глаза Гоголя, в него хлынуло безумие. Щек коснулись прохладные, а главное, совершенно осязаемые ладони. Яков приподнял веки и мутным взглядом посмотрел в серые испуганные глаза, которые иногда заполняло тьмой, словно черная волна накатывала на берег, но потом снова отступала, оставляя спокойную серость неба. Гуро криво усмехнулся. – А вы действительно беззлобный и незлопамятный человек, Николай Васильевич. Беспокоиться изволите… – он зажмурился и несколько раз лихорадочно вздохнул, как рыба, выброшенная на берег. Тело казалось натянутой струной, болезненно вибрировавшей от прикосновений черного тумана. Наконец, Якову удалось вдохнуть, и ноздри защекотал запах могилы – сырая земля, гнилые цветы, нотки тухлого мяса, которое пожирают черви… Гуро замутило. Гоголь вовремя отпрянул, и Якова стошнило на землю. Его еще потряхивало от конвульсивных спазмов, а в губы уже ткнулась деревянная плошка, обдав кожу живительной, а не могильной прохладой воды, которая брызнула в лицо Гуро от легкого удара. Яков жадно припал к ней, не понимая, дрожит ли его тело или это трясутся руки Гоголя. – Благодарю, – выдавил Гуро, чувствуя слабость во всем теле. Если бы не тьма вокруг, поддерживающая его, он бы давно упал. Ее прикосновения, кажется, стали мягче, даже робкими. Щупальца, напоминавшие плотные струи дыма, как-то неуверенно поглаживали, но даже эти легкие, почти невесомые касания причиняли тягучее, сладостное страдание. – Вам лучше? – уточнил Гоголь, и Гуро чуть не рассмеялся снова, но сил хватило только на кривую болезненную ухмылку. – А вы как думаете? – Если бы я как-то думал, я бы не спрашивал! – огрызнулся Николай, маскирующий волнение агрессией. Яков попытался сосредоточиться на собеседнике, на его серых глазах, в которых расплывались мутные черные пятна, точно капли краски по воде. – Не могли бы… не могли бы вы… – он судорожно вздохнул и попытался снова. – Ваши щупальца… или что это… Гоголь вопросительно поднял руку, и тьма за его спиной послушно скрутилась в тугой дымчатый жгут. Гуро отрывисто кивнул. – Да, это… эти. Не могли бы вы… убрать их? Или ваше… развлечение еще не закончено? Николай часто заморгал. Опустил взгляд, и по его щекам чернильными кляксами расцвела тьма. Яков вдруг с удивлением понял, что он так краснеет. – Д-да, конечно, уже все. Думаю, этого достаточно. Он поспешно поднялся, и тьма потоком ринулась к нему, выпуская жертву. Гуро с протяжным стоном облегчения кончил, и Гоголь смущенно отвернулся. И вздрогнул – отвлекшись на экзекуцию, он не обращал внимания на границу круга, и тьма, окружавшая их, потянулась к хозяину… но когда? – Вы все видели? – почему-то шепотом спросил он сидящую у круга Оксану. Та вскочила на ноги, подалась вперед, но тут же отшатнулась от границы. – Сначала было темно, нечисть волновалась и ворчала, и ты, словно услышав их жалобы, сделал завесу прозрачнее. Ведь ты обещал им развлечение. А совсем убрал только что. Я думаю, что… Что думает Оксана, Гоголь не узнал. Он отступил назад и неуклюже взмахнул руками. Тьма покорно взвилась к небу и сомкнулась, отрезая Николая от мира. Ему было неловко и как-то… совестно? Но разве он не сам сказал Якову Петровичу, что… Яков Петрович! Гоголь вернулся к следователю и присел на корточки рядом. Смущенно потупившись, он помахал руками перед собой, точно отгонял кого-то, и щупальца тенью метнулись к Гуро, натягивая одежду. Тот усмехнулся. – Как любезно с вашей стороны. – Куда вы смотрите? – озадаченно спросил Николай, пытаясь поймать его взгляд. – Вы не хотите смотреть на меня? Гуро усмехнулся, вспоминая шепот в ушах и приказы самого Гоголя. Мысли его слегка прояснились, и он заметил: – Хочу я, не хочу, но я ничего не вижу. Ни вас, ни вообще ничего. – Вы ослепли? – недоверчиво нахмурился Гоголь. Он еще не определился, как он относится к Якову Петровичу после случившегося, но неловкость и чувство стыда не отпускали его. Яков пожал плечами, и Николай осторожно помахал у него перед лицом. – Вы машете рукой? Я чувствую движение воздуха. – Но моей руки вы не видите? – Гоголь придвинулся ближе, вглядываясь в лицо Гуро. Его глаза были открыты, в них не было признаков слепоты – Яков моргал, щурился, силясь вглядеться в темноту… в темноту! Николай огляделся и вдруг понял, что во мраке нет ни единого источника света, они полностью отрезаны даже от луны. Но почему сам он видит? Для него тьма была похожа на сумерки. Пожав плечами, Гоголь задрал голову, и под его взглядом темнота наверху немного рассеялась, пропуская лунный свет. – А вот теперь я, похоже, прозрел, – заметил Гуро с прежней усмешкой. Гоголь внимательно посмотрел на него. Лицо светилось в полумраке болезненной белизной, глаза запали и смотрели утомленно, лоб покрылся испариной. Яков прерывисто дышал, но усмешка никуда не делась. – Яков Петрович… – Николай запнулся. – Я бы хотел… Что за ерунда. Ты Вий. Ты не должен этого делать. – Мне жаль, что… что все так вышло. Пусть он извиняется. Пусть он склонится перед тобой. – Я думаю, все удовлетворены, никто не будет вас удерживать. Не отпускай его! – Это хорошая новость, поскольку от толпы разъяренной нечисти я давненько не убегал, – хмыкнул Гуро, наблюдая, как черные тени, закончив возиться с его одеждой, уползают к хозяину и ожидают новых приказов. – Последний раз – года полтора назад, да и то там была не толпа, а так, мелкое сборище чертей, которых я обыграл в карты. – Зачем? – машинально спросил Гоголь, не особо вслушиваясь в его слова. Заметив, как Гуро неловко пытается сесть, он едва заметно тряхнул волосами, и тени ринулись обратно к Якову, обогнули его и вцепились в веревки, терзая узлы. Николай чуть поморщился, и веревки рассыпались прахом. Гуро тут же принялся растирать запястья, непроизвольно морщась. Гоголь виновато смотрел на распухшие следы от веревок на коже. Щупальца, клубясь, обвили кисти Якова, бережно массируя их. Гуро удивленно приподнял бровь. – А это зачем? Гоголь поджал губы и отвернулся. Глаза вновь заполнила тьма, и новоявленный Вий буркнул: – Идите уже. Я вас отпускаю. Не отпускай! – Никто не посмеет помешать. Прикажи помешать! – Да что это за эхо вам вторит? – не выдержал Гуро. – Мне кажется, кто-то с вами пытается говорить, но вы предпочитаете его игнорировать. Гоголь попытался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, но потом сдался. – Это Вий. Ты Вий. – Согласен. Я думаю, Вий – это вы, – подтвердил Яков. Николай раздраженно засопел. – Либо я говорю с вами, либо сам с собой! Я предпочитаю диалог, так что… так что смолкни! Диалог – это двое. Здесь только двое. – Ну чисто технически… – начал было Гуро, но Николай так посмотрел на него мраком, что он предпочел оставить эту тему. – Ладно, ладно, вот только в споры с самим собой я еще не вмешивался. – А я просил вас подсказать хорошего мозгоправа! – Чтобы вас упекли в желтый дом? Вы вроде видели, до чего «лечение» довело Чернозуба. Поверьте, вам там делать нечего. Разве что послать вас туда в качестве меры наказания персонала, вы там всех распугаете, – фыркнул Яков, изучая свои запястья, окутанные тьмой. Они болели, но боль была приглушенной, словно звук, доносящийся через подушку. – Вы говорите так, словно ничего не случилось, – удивленно произнес Гоголь. – Я умею делать хорошую мину при плохой игре. Без этого невозможно сделать удачную карьеру. Да и вообще помогает в жизни, – охотно пояснил Гуро. Его мозг быстро, насколько мог в данной ситуации, анализировал информацию. Гоголь не был настроен враждебно, и Яков не мог не дать волю любопытству, отчего не торопился уходить. – Вы опять притворяетесь? Опять лжете? – хмуро спросил Николай, и Гуро насмешливо спросил: – А вы бы хотели, чтобы я валялся у вас в ногах и умолял о пощаде? Просил о милости, о прекращении пытки? Или убить из милосердия? – Нет! – Гоголь даже вздрогнул от последних слов. Но так и должно быть! Пусть он преклонит колени. Пусть он восславит Вия! – Замолкни, просто замолчи! Гуро засмеялся. Он чувствовал себя хозяином ситуации, когда наполненные тьмой глаза снова уставились на него, а голос, сопровождаемый эхом, произнес: – Это не так. Вы не контролируете ситуацию, поскольку не знаете, что я сделаю в следующий момент. Яков замер и чуть прищурился. Затем медленно проговорил: – Но ведь и вы этого не знаете. Мы в равных условиях. Гоголь задумчиво склонил голову к плечу. Гуро давно приметил этот жест, которого раньше за Николаем не наблюдалось – прежде он наивным воробушком смотрел настороженно или испуганно. Теперь у него был взгляд хищной птицы, пристальный и изучающий. – Что вы думаете на самом деле, Яков Петрович? – О чем? – с готовностью переспросил тот. Гоголь помедлил, размышляя, и склонил голову к другому плечу. – Обо всем. О том, что случилось. Об этой ночи. – Я думаю, – Гуро прямо посмотрел в темные бездны на сером лице, – что вы сами не знаете, что думать, и потому спрашиваете меня. Вы странно себя ведете, потому что не можете выбрать линию поведения – ни со мной, ни вообще. У вас сформировалась болезненная привязанность ко мне, оттого вы так остро реагируете на любое мое действие. И вы ждете, даже сейчас, моего совета. Чтобы я сказал вам, как быть Вием. Николай Васильевич, я, конечно, на отсутствие жизненного опыта и вообще умственных способностей не жалуюсь, но есть вещи, которые вам стоит решать самостоятельно. Тем более, в Диканьке вы неплохо справлялись без меня. – Не слишком ли вы много о себе возомнили? – Вы спросили, что я думаю – я ответил. Гоголь склонил голову к другому плечу. – Мне не нужен ваш совет. – Я рад. – Почему вы не уходите? – Потому что мне интересно. Я, знаете ли, любопытен донельзя. Если бы не эта моя черта, я бы сразу забрал графиню, и мы бы с вами уехали, но мне хотелось узнать все и сразу. Я так долго ждал возможности допросить Всадника, что не мог ждать ни единого часа. Кроме того, я понимал, что в дороге не смогу поговорить с Данишевской наедине, вы не оставили бы нас. – Ваше любопытство рано или поздно вас погубит. – Что ж, это справедливая цена за полученные знания. Сколько алхимиков погибло в погоне за философским камнем… Гоголь судорожно вздохнул. Его глаза посерели, точно выцвели. – Я завидую вашему самообладанию. Меня самого все еще пугает… и мне жаль. Не смей извиняться, Вий не должен извиняться. – Вы сами слышите, Яков Петрович. Я не желаю вам зла, на самом деле, потому что я… ну, никому не желаю зла. Я хочу, чтобы вы… вы можете идти. Не можете. Я не отпущу. – Не слушайте, – Николай скривил губы, – уходите. Нет! – Да что ему надо! – взвыл Гоголь, закрывая лицо ладонями. Тьма вскинулась и заклубилась вокруг, взволнованная настроением хозяина. Гуро постарался, чтобы голос его звучал мягко, хотя от Николая ощутимо потянуло холодом и запахом сырой земли. – Не ему, Николай Васильевич. Вам. Пусть это голос Вия, но Вий – это вы. Это ваш голос, который хочет до вас достучаться. – Нет! – Гоголь затряс головой. – По-вашему, я все-таки сошел с ума? – Нет-нет, – Яков серьезно покачал головой, – я полагаю, к мистическим сущностям не стоит применять подобные термины. Тем более, тогда придется признать, что я тоже сошел с ума и слышу идентичные с вами галлюцинации. Мне кажется, такое невозможно. – Одержимость? – Не думаю. Просто ваш… внутренний голос, который стал несколько громче. – Какой-то он не очень внутренний! – Потому что внутри вы его уже не слушаете. – Но я хочу, чтобы вы ушли! Нет! – Попробуйте спросить себя, почему вам не хочется, чтобы я уходил, – примирительно предложил Гуро. – Или его спросить. – Чтобы убить вас, это же очевидно! Было бы интересно… – Вот видите! Пусть останется и преклонится пред твоей силой! – Мне кажется, если бы вы прислушались к этому своему голосу, – заметил Гуро, – он бы так не кричал. Гоголь притих и, закрыв глаза, погрузился внутрь себя. Тьма окутала его плащом, и Яков молча наблюдал за выражением его лица. Он не знал, чем обернется дело, но к Гоголю неприязни он не испытывал ни раньше, ни сейчас. Даже несмотря на… развлечение для нечисти, которое устроил новый Вий. Жалость, сочувствие, симпатия, интерес – особенно интерес, с тех пор как он стал свидетелем одного из припадков, о которых судачило все Третье отделение. С другой стороны, тягой к филантропии он тоже не отличался, и в помощи Гоголю предпочел бы найти какую-то выгоду. Осталось определить, какую. Николай открыл глаза – два черных провала, затягивающих в глубину. Гуро ощутил смутную тревогу и напрягся. – Яков Петрович, вы же искали секрет бессмертия? – Да, – не стал спорить Яков, поскольку уже упоминал об этом. Неожиданная смена темы. – Я дам вам бессмертие, а вы принесете мне клятву верности. – Что? – Гуро опешил. К такому повороту он готов не был. – Я хочу, чтобы вы вступили в мою свиту. Яков растерянно смотрел на юношу перед собой. Раскол пропал, и кристалл, целый и невредимый, искрился в лунной свете, а в глубине его таинственно клубился черный дым. – Разве в свите Вия не должна быть только нечисть? – осторожно уточнил Гуро. Гоголь знакомым совиным движением склонил голову к плечу. – Я дам вам силу бессмертного колдуна. Упыря, оборотня, если пожелаете, но я полагаю, вы бы предпочли колдуна, верно? – Да, но… – Тогда вы согласны служить мне? – Погодите, – Гуро потряс головой. Предложение было неожиданным, заманчивым и оттого подозрительным. – Почему вы предлагаете мне это? – Я не хочу, чтобы вы уходили. Яков подумал, что Гоголю, похоже, удалось договориться с самим собой. Вот откуда это требование преклонить колени, вот откуда требование остаться. От Марии еще невесть когда добьешься секрета, а тут вот оно, бессмертие, само идет в руки… да еще и с колдовскими силами, и с поддержкой самого Вия… – У меня есть время подумать? – О чем тут думать? – Понимаете ли, я уже вроде как принес клятву верности – я служу государству и короне. – Служите?.. – А что вас так удивляет? – Яков пожал плечами. – Вы думаете, общество Бенкендорфа просто так возникло? Бенкендорф создал Третье отделение для пользы государства и престола, для тех же целей он создал тайное общество. Очень благородный и преданный своей стране человек, пусть его некоторые и считают довольно жестким. Поэтому и мне в первую очередь стоит думать не о собственной выгоде, а о государственных нуждах, пусть ваше предложение и весьма… – К черту государственные нужды! – Гоголь раздраженно дернул головой. – Я дам вам силу, которую вы можете использовать так, как пожелаете! За это я лишь хочу, чтобы вы остались со мной! – Но зачем? – Яков пристально посмотрел на него. – У вас и без меня хватит советчиков, зачем вам я? Хватит за меня цепляться, это, ей-богу, смешно… – Советчики… – Николай вздохнул и обернулся на плотную стену тьмы, окружавшую их. Его голос стал почти обычным. – Это Оксана. Она очень старалась мне помочь. Она показала мне мои воспоминания, она пыталась объяснить, как применять мой дар. А я только ругал ее, и в итоге она погибла из-за меня. Вместо меня. Это неправильно. Я не хочу отталкивать тех, кто мне помог. Я возненавидел вас и чуть не убил. Поэтому я хочу, чтобы вы остались со мной. – Благородно, – Гуро беззлобно усмехнулся. – Какая же вы поэтическая натура – вы называете служение себе в столь, я бы сказал, романтическом ключе… – Потому что я хочу именно чтобы вы. Остались. Со мной. Гоголь вдруг оказался прямо перед ним, заглядывая в глаза. Гуро замер от неожиданности, а Николай уже подался вперед и прижался губами к его губам. Тьма, окутывавшая его, оплела и Якова, прижимая его к себе, пока Гоголь, прикрыв глаза, целовал его. Это закончилось прежде, чем Гуро пришел в себя – вот Николай уже отстранился, и тьма вернулась к нему, укрывая плащом. Яков недоверчиво коснулся пальцами своих губ. – Вы знаете, Николай Васильевич, когда я говорил о болезненной привязанности, я имел в виду несколько иное… например, что вы ожидаете моего одобрения, ищете совета, а вы… вы уверены, что говорили о свите, а не о, как это называют на востоке, гареме? Гоголь продолжал пристально смотреть, не отвечая. Якову стало неуютно – все-таки, смотрел на него Вий, который, может, и не собирался вытягивать из него душу, но вполне вероятно, делал это непроизвольно. Гуро попробовал снова: – Видите ли, Николай Васильевич, я не думаю, что это все хорошая идея… – Вы отказываетесь? Потому что я вас поцеловал? Вам не понравилось? – Это было неожиданно, – уклончиво ответил Гуро, размышляя, связано ли внезапное влечение Гоголя с его новообретенной сущностью Вия и с тем, что он устроил в эту ночь. – Мне казалось, вы любите Елизавету Андреевну. – Люблю. – Но вы сейчас, только что, меня… кхм… – И вас. Яков застыл, пораженно глядя на совершенно спокойного Гоголя. Тот, казалось, спрятался за своим потрескавшимся лицом, за своими нечеловеческими глазами, за маской полного равнодушия… – Вы хотите сказать, что… – Я ничего не хочу сказать. Я все сказал. Вы принимаете предложение? …а теперь еще и за голосом. Гуро даже засмеялся. – Николай Васильевич, ну что за прятки? Я же все равно вас вижу. Гоголь снова склонил голову к плечу. – Если вы не прекратите паясничать, я вас опять поцелую. – Какие же у вас угрозы ребяческ… – Яков не успел закончить, потому что Гоголь вновь оказался рядом и выполнил свою угрозу – приник к чужим губам, оплетая щупальцами и роняя в траву. Они покатились по земле, и Гуро машинально обхватил Николая за плечи. В какой-то момент он почувствовал, как Гоголь в его руках на миг напрягся, куснул его за губу, после чего вновь расслабился и продолжил поцелуй. Краем уха Яков услышал вскрик, а затем его кто-то грубо схватил за плечо и, оторвав от Гоголя, оттолкнул. Гуро торопливо поднялся на ноги и огляделся. Они миновали границу круга, и теперь вся нечисть ошарашенно смотрела на них. Между Николаем и Яковом разъяренной фурией стояла Лиза. – Какого черта?! Николай Васильевич?.. – она обернулась к Гоголю, ища у него поддержки. – Николай Васильевич, что он творит? Что этот человек… Николай сел, и тьма царской мантией стекла с его плеч. Он величественно поднял голову. – Он – ничего. Это я. – Николай Васильевич… – Лиза чуть не расплакалась. – А как же я? На лице Гоголя отразилась нежность, когда он посмотрел на нее заполненными тьмой глазами. – Лиза, вы в любом случае спутница Вия. Вы – единственная королева, прекрасная и неповторимая. Моя королева. – А он? – Данишевская оглянулась на Гуро, и ее взгляд сверкнул гневом. – А Яков Петрович – это Яков Петрович. – То есть, любить он будет тебя, – Оксана, сидящая в траве, заливисто рассмеялась, – а ебать – его! – Оксана! – Гоголь укоризненно посмотрел на мавку, но она лишь засмеялась громче. Лиза задрожала от ярости, и ее вдруг окутал черный вихрь. В следующий момент на ее месте стоял Всадник, сжимающий два меча. Гуро попятился, прекрасно понимая, что без оружия у него нет ни единого шанса. В ночном мраке сверкнула серебристая молния, которая опустилась на землю, отрезая фигуру в капюшоне от Якова. Лунный свет почти выбелил серую шерсть, и крупный волк оскалил клыки. – Уж на что я не люблю языческие тр-радиции, – прорычал он голосом Бинха, – но я бы пр-редпочел, чтобы меня похоронили с ор-р-ружием. С др-ругой стороны, тепер-рь я знаю, как обор-рачиваться. – С чего бы тебе его защищать? – глухо спросил Всадник, угрожающе приближаясь. Волк припал к земле, шерсть на его загривке встала дыбом. – Потому что я не хочу, чтобы случилось смер-ртоубийство! Пусть даже его! – он предостерегающе зарычал, когда Всадник сделал еще шаг, и на него с небес камнем упал ком перьев, целясь в глаза. Волк замотал головой, пытаясь его сбросить, и Гуро умудрился рассмотреть какую-то хищную птицу – то ли сокола, то ли коршуна. Наконец, волк сбил птицу лапой, и та, отлетев, упала на землю. На ноги поднялся уже Данишевский, вытряхивая из волос перья. – Только троньте Лизу, Александр Христофорович. – Прекратить. Властный голос Гоголя пронесся над поляной вихрем, который словно сдул плащ с Всадника, оставив Лизу прикрываться руками от ветра. Волк прижал уши к голове, Данишевский покачнулся, но устоял. – Я не желаю, чтобы сегодня проливалась кровь, – Николай подошел к Лизе и протянул ей руку. – Сегодня я в хорошем расположении духа. Праздник продолжается. Мы же так славно развлеклись. Я хочу, чтобы все веселились и запомнили милость Вия. Я вернул на землю четверых, чтобы они сопровождали меня и несли мою волю. Я не намерен никого убивать, покуда никто меня не разозлит. А меня никто, я надеюсь, злить сегодня не будет, – он обернулся к толпе нечисти и обжег их чистой тьмой. Потом снова повернулся к Лизе. – Нам пора. У нас еще много дел до рассвета, а нужно успеть погулять на празднике. Лиза с некоторой опаской вложила свою ладонь в его и пошла следом к трону. Остановившись у него, Николай прикрыл глаза, прислушался и провел свободной рукой широкую дугу. Земля задрожала, потрескалась, и из нее быстро полезли зеленые побеги. Они переплетались, покрывались корой, крепли, и вот уже рядом с троном возвышался второй – поменьше и поизящнее. Гоголь повернулся к Тесаку. – Надеюсь, ты не возражаешь, что я так распоряжаюсь в твоем лесу? – Почту за честь, – отозвался тот. Гоголь усадил Лизу на новый трон и уселся сам, поманив к себе Параску и зашептавшись с ней. Волк затрусил к ним, за ним пошли Данишевский и Оксана. Гуро, наблюдая за ним, мысленно усмехнулся – выкрутился Николай Васильевич, съехал с опасной темы. И припугнул, и попытался отстоять свое нежелание убивать. Неуклюже, конечно, но для нечисти, пожалуй, сойдет. А еще Якову было немного… обидно, что ли? Стоило Николаю завидеть свою Лизу, как он тотчас обо всем забыл. Впрочем, предпочтения Гоголя были очевидны еще в особняке Данишевских, на первом месте у него всегда была Лиза, едва он ее увидел. Скорее всего, за ней бы он в горящую хату все-таки пробился, и его бы никто не удержал. Интересно, а кто замыкает тройку фаворитов? – Александр Христофорович, – позвал Николай негромко. Волк, который улегся у трона, поднял голову и шевельнул ушами, – вы обратно-то сможете? Ну, перекинуться? – А зачем? – на морде волка отразилось глубоко философское выражение. – Мне, в пр-ринципе, и так неплохо. – Если что, я могу попробовать… – Потом, – волк устроил голову на передних лапах и зорко оглядел нечисть. – Только за холку тр-репать не смейте. Гоголь, рука которого непроизвольно потянулась к заманчиво густой шерсти, выставил вперед и вторую руку, сделав вид, что просто потягивается. Гуро хмыкнул себе под нос. Оксана меж тем устроилась на земле у трона Николая, Данишевский встал за спинкой трона Лизы. Параска выступила вперед и, глубоко вздохнув, начала говорить о продолжении церемонии, о принесении клятвы и прочих вещах, а Гуро размышлял, что о нем благополучно забыли. С одной стороны, оно и к лучшему, а с другой… что теперь делать-то? Похоже, он действительно может уйти. Однако предложение, которое сделал ему Гоголь… но его неожиданные пристрастия… Яков задумчиво коснулся пальцами губ. Вполне вероятно, что это нервное и вскоре пройдет. А если не пройдет? Оригинальная плата за силу, это уже проституция какая-то… Невдалеке ярко вспыхнули костры, запахло жареным мясом. Похоже, торжество действительно продолжалось. Параска, очень гордая своей ролью распорядителя праздника, закончила свою речь тем, что настала пора церемонии принесения клятвы. Гуро взглянул на Гоголя. Тот сидел на троне, закутанный во тьму, удивительно царственный и величественный. Мрак закручивался за его спиной, расползался в стороны и стягивался обратно. Лиза, сердитая и гордая, сидела рядом с ним. Ее глаза недобро горели из-под сдвинутых бровей. Николай, повернувшись к ней, перехватил ее руку, лежащую на подлокотнике трона, и поцеловал. Взгляд девушки смягчился, но, стоило ей повернуться к нечисти, снова угрожающе вспыхнул. За спиной на миг проявились рога и растаяли. Лиза убьет любого, кто посмел бы тронуть ее Гоголя. Рядом с троном Вия сидела Оксана, небрежно плетущая венок из осенних трав и опавших листьев. На губах ее блуждала мечтательная улыбка, не предвещавшая ничего хорошего. Закончив, она со смехом водрузила венок на волка, который заворчал, но не сдвинулся с места, продолжая лежать у трона. Он защищал Гоголя перед смертью и теперь решил, что к чему что-то менять? В селе его все равно уже похоронили. Алексей, как подозревал Гуро, не был доволен нынешним положением дел, но ради Лизы он готов был на все – даже стать тенью и карающей дланью нового Вия. Яков потер подбородок. Как там говорил голос?.. Он приблизился к трону. Лиза напряглась, Оксана обернулась, волк поднял голову, и венок съехал ему на одно ухо. Гуро с достоинством опустился на одно колено и склонил голову. – Я принимаю предложение. И присягаю на верность Вию. – Какое предложение? – с недоумением переспросила Лиза. – Что вы ему предлагали? – Вы уверены, Яков Петрович? – напряженно уточнил Гоголь, не слушая ее. Гуро кивнул и снова опустил голову. Смотреть в глаза Вию было невыносимо. – Вы хотели подумать. – Я подумал. – Тогда повторите, вы готовы присягнуть мне? – Да. Я готов. – Громче. – Я готов присягнуть вам на верность! И? Нужно где-то расписаться кровью? Николай вдруг улыбнулся. В сочетании с черными провалами глаз это выглядело пугающе. – Ну что вы. Обойдемся без условностей. Он встал с трона и, подойдя к Якову, склонился над ним, положив руки на плечи. – Посмотрите на меня. Гуро не особо хотелось это делать, но он не мог противиться голосу. Вскинув голову, он заглянул в глубины тьмы. И тьма ринулась в него. Дыхание перехватило, крик застрял в горле. Яков видел только глаза – черные дыры. Пальцы на его плечах сжались да боли, но это было неважно. Его затрясло, но взгляд не отпускал. Тьма заполняла его, проникала в сознание, что-то перекручивая в нем, по крови бежала к сердцу, все ближе, ближе… оплела, сковала его, и сердце, стукнув раз, другой, дрогнуло из последних сил… и замерло. У Гуро из горла вырвался хрип. Неужели Николай обманул его и все же решил убить? Но через мгновение тьма отступила, и сердце – сначала робко, а затем все увереннее – забилось вновь. Сначала удары были болезненными, как через силу, но затем боль утихла. Гоголь разжал пальцы и отступил. – Встаньте. Гуро с некоторым усилием поднялся на ноги. Его шатало. Дышалось еще с трудом, накатила усталость. Гоголь подозвал к себе Лизу и что-то шепнул ей на ухо. Девушка сначала хмурилась, а затем расплылась в улыбке. – С большим удовольствием. Она крутанула запястьем, и на нем возникла черная кожаная перчатка, протянувшись от пальцев до локтя. Из черного тумана соткался меч. Лиза подошла к Гуро и с прежней улыбкой вогнала лезвие ему в грудь. Глаза Якова удивленно распахнулись, он почувствовал солоноватый привкус крови во рту. С тихим хлюпаньем Лиза достала окровавленный клинок, который мигом исчез. Гуро схватился за грудь и вдруг с удивлением понял, что сердце продолжает биться. Он ощупал рану и успел почувствовать лишь царапину, от которой вскоре не осталось и следа. Лиза разочарованно надула губки. – Ну вот… а может, отрубить голову? – Достаточно. Спасибо, Лиза, – Николай поцеловал ей руку и повернулся к Гуро. – Вы довольны, Яков Петрович? Вы получили бессмертие. И силу колдуна. Ее осваивать сами будете. Теперь вы готовы войти в мою свиту? – А я могу отказаться? – Гуро усмехнулся. – Теперь? Когда я уже пообещал? – Ну разумеется, у нечисти все добровольно, – Гоголь склонил голову к плечу и усмехнулся. Очень недобро. – Вот только и бессмертного можно убить, – угрожающе прошипела Лиза. Николай молча продолжал смотреть на Гуро, ожидая ответа. Яков постоял, собираясь с мыслями. Потом опустился на колени перед Гоголем и взял его за руку. – Что я должен сказать? В ушах зашелестел голос. Гуро повторял довольно простые слова формулы, глядя, как Николай торжествующе улыбается. – Клянусь служить Вию отныне и вовеки веков… – произнеся последние слова, он перевел дыхание и прижался к тыльной стороне ладони Николая лбом, затем коснулся губами. Грянул раскат грома, и Якову показалось, что в этом звуке он слышит хохот Гоголя. – Клятва принята. Гуро встал, чувствуя себя совсем без сил. Николай с королевским достоинством вернулся на трон, и к нему, после заминки, потянулась нечисть. Яков сделал несколько шагов в сторону, опустился на траву поодаль и посмотрел на чуть подрагивающие руки. Сжал и разжал кулаки. В них чувствовалась какая-то странная сила, которой он не понимал. Что ж, теперь у него, похоже, целая вечность, чтобы разобраться… На него упала тень, загородив луну. Гуро вскинул голову и увидел Данишевского. – Здравствуйте, граф. Как-то не удалось с вами познакомиться. – Ну да. Сначала якобы умерли вы, потом умер я, но на самом деле… – Алексей смотрел на него с показным равнодушием, но Гуро видел в глубине его глаз интерес. – Почему вы согласились? – Люблю, знаете ли, эксперименты, – живо откликнулся Яков. – Вию мне еще служить не приходилось. – Но вы пожелали бессмертия? – Не совсем. Николай Васильевич сам предложил, зная, что я его ищу. – Зачем? – Бессмертным мне тоже быть еще не приходилось. Алексей усмехнулся и изящно опустился на траву рядом. – Гоголь сказал, что дал вам силу колдуна. Прежде вам не доводилось колдовать? – Нет. Честно говоря, я полагал, что этому нельзя научиться. – Можно, – Данишевский пожал плечами, – но очень сложно. Лучше родиться с этими способностями или получить их от кого-то. – А в вашем случае как? Кажется, Лиза говорила, что вы из рода колдунов? – Да. Это семейное. Но я больше по травам и зельям. Иными словами, так случилось, что я больше занимаюсь ведьмовством. Впрочем, грань очень зыбкая… – Алексей поднял с земли камень, потер его ладонью, сжал – и из камня по руке заструилась вода. Он постучал ногтем по камню – и тот рассыпался прахом. Данишевский вытащил платок и элегантно протер руки. Гуро с большим интересом наблюдал за ним. – Что такое колдовство? – А вы задаете интересные вопросы, – заметил Алексей. Яков хмыкнул. – В душе я философ. Зачем вы подошли ко мне? Поболтать? Или надеетесь, что Гоголь переключится на меня и оставит вам Лизу? Данишевский изумленно изогнул брови, а затем рассмеялся. – Не успел подумать о таком, но если так случится, я совершенно не буду против. Я очень люблю Лизу, но, к сожалению, она мне сразу сказала, что ничего у нас не получится. Она не воспринимает меня всерьез. – Вас? – Гуро присвистнул. – Что же этой женщине надо? – Гоголя, – философски отозвался Данишевский. – Романтически настроенного поэта, а не меня, которого она до сих пор считает мальчишкой, которого она таскала за ухо, застав за подглядыванием, и учила владеть мечом. – Нда, материнские чувства побороть сложно, – сочувственно покивал Гуро. – Так зачем вы подошли? – Мне тоже бывает интересно, – признался Алексей. – Мне редко доводилось видеть колдунов – Лиза их терпеть не может после Казимира. Меня приняла только потому, что ребенком был. А вы теперь – колдун. – И как, посмотрели? – Якову стало весело. Данишевский усмехнулся. – Я в процессе. Гуро посмотрел в сторону трона. Гоголь со скучающим видом принимал присягу у какого-то черта. Все, кто уже принес клятву, присоединялись к празднующим. От костров доносились крики, хохот и стук кубков. Вино текло рекой, а может, не только вино. Пахло сырым и жареным мясом. – И что теперь будет с Гоголем? – Не знаю, – Алексей пожал плечами. – Будет Вий. Пока он неплохо держится, обычно люди звереют в тот же день. А он уже столько дней – и ничего. Развлекается, я бы даже сказал. Ну, если после сегодняшней ночи сохранит человеческий облик – вот шороху среди нечисти наведет! Они будут Гоголя до смерти бояться. – Отчего же? – Оттого, что для этого очень большая сила нужна, причем не магическая, а внутренняя, особая, которая не у всех есть. Нечисть уважает силу и боится. Мне интересно, чем дело кончится. – А если Гоголь не справится и потеряет человеческий вид? – полюбопытствовал Гуро. – О, тогда будет совсем весело, – голос Алексея, однако, звучал безрадостно. – У нас появится очень сильная и абсолютно безумная нечисть с загубленной, искаженной душой, с которой мы все связаны клятвой. А учитывая, что мы не просто присягнули, а крепко привязаны обстоятельствами – нас он оживил, а вам дал силу – безумие накроет и нас. Вас, впрочем, в меньшей степени, но хорошего тоже мало. – Что же будет? – нахмурился Яков, совсем не обрадованный подобной перспективой. – А вы спросите у Гоголя, – посоветовал Данишевский и вдруг ухмыльнулся. – Можете прямо сейчас. Ведь он нас слышит. – Что? – Гуро пораженно посмотрел в сторону Николая. Тот чуть повернул голову к ним и кивнул. Затем снова уставился на какую-то ведьму. – Спросите, – повторил Алексей. – Вам он с удовольствием ответит. – Так что же будет, если Гоголь не справится в эту ночь? – задумчиво спросил Гуро вслух, словно говоря сам с собой. Но ему ответили – знакомый шелестящий голос зашептал на ухо: – Что будет? Интересный вопрос… смотрите! Яков вскрикнул – что-то наотмашь ударило его по глазам. Наступила тьма. Затем замелькали картины видений: Всадник с окровавленными мечами, шагающий по селу и рубящий людей направо и налево; волк, перепачканный кровью с ног до головы, терзающий ребенка; мавка, утягивающая под воду парня и когтями раздирающая ему грудь; полузверь-получеловек, в котором с трудом можно узнать графа, выдирающего еще бьющееся сердце… и он сам, стоящий на холме и созерцающий эту бойню в селе. Он поднимает трость… его оплетают черные щупальца, лаская плечи и грудь. Смех, вкрадчивый шепот… он ударяет тростью о землю, и молния, рассекая черное небо, ударяет прямо в центр села. Занимается пожар, и на его, Якова лице расползается ядовитая улыбка. Корчится в огне Всадник, катаются, тщетно пытаясь сбить пламя с шерсти, два зверя, исходит паром мавка. Щупальца бессильно опадают, дергаются на земле. Он с силой наступает сапогом на одно и, пригвоздив тростью к земле другое, что-то шипит на неизвестном языке, отдаленно напоминающем латынь… На глаза снова упала тьма. Голос эхом зазвучал в ушах: – Тогда вы нас остановите. Яков открыл глаза. Гоголь с отстраненным видом выслушивал клятву очередной ведьмы, уже другой. Лиза сидела рядом, влюбленно глядя на своего Николая. Оксана пыталась резным гребнем расчесать шерсть волка, на что тот вяло огрызался и скалил клыки. Идиллия. – И что же вы видели? – полюбопытствовал Данишевский. – Кажется, Гоголь только что попросил меня убить вас всех, если что-то пойдет не так. – О, – Алексей флегматично кивнул, – разумно. Может, стоит начать прямо сейчас? – Я вам начну. Данишевский хмыкнул и улегся на траву, подложив руки под голову. Гуро сорвал жухлую травинку и в глубокой задумчивости сунул ее в рот. – А как долго продлится церемония? – До утра, – отозвался Алексей, закрыв глаза. – А утро – пока Вию не надоест. Сегодня ночь его инициации, сила его практически безгранична. Потом немного устаканится, хотя все равно мало не покажется. Вий – это статус. Вы как хотите, а я вздремну. – Хороша свита, хороша охрана. – Николай Васильевич, я понимаю, что вам тоже скучно, но это не повод трепаться со своей свитой во время принятия присяги, – заверил его Алексей. Гуро усмехнулся. – Можете поболтать со мной, – предложил он в пространство. – Очень любезно с вашей стороны, Яков Петрович. Но я бы на вашем месте попросил Алексея Алексеевича стать вашим учителем в колдовском ремесле. – Вот только этого мне не хватало, – возразил Данишевский, не открывая глаз. – Может, мне еще и на какой-нибудь мельнице запереться, учеников набирать? – Договоритесь с Оксаной, у нас тут есть одна на примете. Чуть-чуть подлатать, и можно открывать колдовскую школу. – Нет-нет, судя по сказкам, это зачастую плохо кончается для колдуна-учителя, – отказался Алексей. Гуро припомнил сказки. – Ну, если вы меня не попытаетесь убить… – Попытаюсь, еще как! Вы ж теперь бессмертный. Думаете, мне не интересно, насколько? – граф приоткрыл один глаз, лукаво глянув на Якова. Тот искренне засмеялся. – Ничего, мне тоже это интересно. – Я думаю, Лиза с огромным удовольствием поможет нам с проверкой. – Полагаю, Александр Христофорович тоже не откажется мне что-то откусить, – предположил Гуро. – А он что, правда не может перекинуться обратно? – Да все он может, – лениво протянул Данишевский, – но я бы тоже предпочел лежать в теплой меховой шубе, пока симпатичная мавка плетет мне венки и чешет шерсть. – Вы же вроде в птицу превращались. Как? – Колдуны – хорошие, настоящие колдуны – всегда оборотни, могут в разных зверей перекидываться, – Алексей открыл оба глаза и посмотрел в ночное небо. – А Гоголь дал мне достаточно сил. Очень… непривычно. – Ну так вы тоже можете обернуться волком, чтобы мавка и вам венки плела. – Нет, мне не будет, – Данишевский вздохнул, – я же ее Всаднику привел, обещал, что она оживет и с Гоголем уедет. – Ах, вот оно как все было, – Гуро покачал головой, – а вы, батенька, интриган. – Интриган – это если бы я сам ее оживил и прочь с Гоголем отправил, а Лизе какого другого воскресшего нашел, – граф поморщился. – Но, к сожалению, я всего лишь исполнял ее волю. – В этой истории слишком много влюбленных и слишком много проблем от этой любви, – посетовал Яков. Данишевский фыркнул. – И только Александр Христофорович пострадал ни за что. Вывод: не только не влюбляйся сам, но и держись от влюбленных подальше. – Всегда старался следовать этому правилу, но вот что-то пошло не так, – усмехнулся Яков. Алексей скосил на него глаза. – Поэтому вы дожили до своих лет. А теперь вы бессмертный, можно и на риск пойти. – Влюбиться самому или иметь дело со влюбленными? – Это уж как вам захочется, – Данишевский помрачнел, – но первое вот вообще не советую. – Между прочим, я все слышу. – А вы, Николай Васильевич, не лезьте в разговоры старших, – парировал Гуро. Алексей засмеялся, а голос обиженно протрещал: – Спелись. Данишевский уселся и отряхнул с одежды мусор и землю. – Ладно, Яков Петрович. В ученики, конечно, не возьму, но кое-что, так и быть, расскажу. И книгами поделюсь. Все равно не хотелось бы, чтобы они попали в чужие руки, вот вы их и заберете из особняка. – Благодарю, вы очень любезны. К ним подошла Параска и с поклоном положила на землю большой плоский камень, на котором лежали куски сочного обжаренного мяса и стояли деревянные стаканы с небольшим бочонком. Девушка сняла крышку, и запахло медом. – Из личных запасов лесного хозяина, угощайтесь. Господин Вий сказал, что раз уж вы не веселитесь со всеми, то хоть откушайте. – А как там все веселятся? – полюбопытствовал Гуро, пока Параска наполняла стаканы. – Танцуют, через костры прыгают, в карты играют, дерутся, – охотно сообщила та. – Можно с мавками да ведьмами в догонялки играть. – Знаю я эти догонялки, – подал голос Алексей, – это же шабаш. Кто кого догонит – по кустам идут. А потом не понять, под кустами охают да стонут потому что плохо или потому что слишком хорошо. Параска зарделась, а Яков уважительно посмотрел на Данишевского. – А вы, я смотрю, знаете толк в шабашах. – Да я вообще всесторонне образованный, – пробормотал Алексей в стакан, пригубив напиток. – Мы все учились понемногу… и дальше по первоисточнику. Гуро последовал его примеру, отхлебнул и похвалил: – Славная медовуха. Спасибо, девица, и лесовику передай благодарность. Мавка кивнула и резво убежала. Яков подцепил кусок мяса и отправил в рот. – А может, пойдете вокруг костра с девками побегать? – поинтересовался он, задумчиво жуя, – так сказать, забыть старое, найти новое… – Сами идите, – огрызнулся граф, залпом допивая. – Ну нет, мне не по возрасту, – ловко открестился Гуро и посмотрел опять в сторону трона. Гоголь откровенно скучал, но поток нечисти не ослабевал. Похоже, сегодняшнее развлечение, пусть и без крови, им пришлось по душе. Волк с аппетитом грыз кость, снимая с нее куски сочного мяса, а мавка периодически дергала его и указывала в сторону костров. Волк ворчал, Оксана заливисто смеялась, и тогда к ним наклонялась Лиза, судя по укоризненному выражению лица, отчитывающая мавку. Гуро хмыкнул и вернулся к трапезе, когда над ухом вдруг раздался усталый вздох. Повернувшись, он чуть не упал – вблизи волк оказался гораздо крупнее. Данишевский изогнул бровь. – Какими судьбами, Александр Христофорович? – Сил моих нет, – признался волк и улегся рядом с ними. – Я у вас тут вздремну. – А что так? Не привыкли к женскому вниманию? – с притворным сочувствием уточнил Гуро, двумя пальцами снимая с остроухой мохнатой головы венок. Волк укоризненно посмотрел на него. – Мне умереть спокойно не дали, дайте хоть немного поспать. – Нам нельзя спать, – весело пожаловался Яков, отпивая медовухи и примериваясь, не погреть ли руки в густой теплой шерсти. Ох и хороший алкоголь хранился у лешего! – Мы свита. Николай Васильевич нас уже отчитал. А вдруг на Вия кто нападет? – У него там графиня бдит, – буркнул Бинх, закрывая глаза. – Вся местная нечисть знает, что такое Всадник, а сегодня они узнали, кто это, и убедились, что к Вию лучше не соваться. Что вы там такое пьете? – он шумно принюхался, и нервно дернул головой, когда перед его носом возникла деревянная плошка. Гуро, правильно расценив это событие, наполнил ее медовухой, и волк, полакав немного длинным розовым языком, облизнулся. – Надо было спиться к чертям лет пять назад, как Бомгарт. – К чертям – это вот туда, – немного заплетающимся языком невпопад сообщил Данишевский, указывая на костры, откуда слышались пьяный хохот и звуки щелбанов по лбам проигравших в карты. – Нет, больше я с чертями за карточный стол не сяду, – уверенно сообщил Гуро. – Больше никаких игр с нечистью. – Вы теперь сами в некотором роде нечисть, – напомнил Алексей. Яков серьезно задумался. – А на что они играют? Спустя некоторое время Параска робко зашептала на ухо Гоголю: – Господин Вий, там ваша свита чертей обижает. – Как обижает? – В карты обыгрывает! Николай утомленно посмотрел на девушку. – А кто просил чертей с ними в карты играть? Сами виноваты… небось, еще мухлюют. – Господин Бинх грозился им хвосты узлом связать, если мухлевать будут! – Связал? – заинтересовался Николай. – Трое развязаться до сих пор не могут! Рубить придется… – Не надо рубить, я сегодня добрый, – Гоголь небрежно махнул рукой, и где-то в стороне черти радостно запрыгали и заверещали, освободившись. – Я не понял, чего они от меня хотят? – Справедливости они хотят! Потому что ваша свита мухлевать не велит, а сама мухлюет! – Параска, – задушевно проговорил Гоголь, – ты же сама слышишь – это звучит как полный бред. – Бред не бред, а гостей нехорошо обижать, – упрямо ответила Параска. Оксана поднялась на ноги. – Я схожу, разберусь и прослежу, чтоб никто не обижался. – Лиза, вы тоже сходите, – предложил Гоголь. – Развейтесь, а то сидите тут, скучаете… – Мне не скучно, – отрезала Лиза, но, подчиняясь пристальному взгляду, встала и сделала реверанс. – Хорошо. Только потому, что вы просите. Я быстро вернусь. – Конечно. И выпейте за мое здоровье. Минут через десять Гоголь удовлетворенно кивнул. Оксана с радостным визгом кружилась между кострами с Алексеем, Лиза танцевала с Яковом, прожигая его взглядом явно пытаясь ему сломать что-то во время танца, но Гуро лишь усмехался. Бинх дремал поодаль, положив голову на лапы – на время игры в карты он оборачивался человеком, но быть волком ему даже понравилось. Вот теперь хорошо. Никто не ругается, все довольны. Конечно, пьяны, но в такую ночь можно. Сам Гоголь пить не собирался, опасаясь, что не сможет вовремя остановиться, и тогда весело не будет никому. Он дико устал, но и поток нечисти, кажется, начал подходить к концу. Все, кто уже присягнул Вию, теперь отмечали «коронацию», чествуя и восхваляя нового хозяина. Оставшиеся жадно поглядывали в их сторону. Очередной колдун опустился на колени перед Николаем и взял его за руку. В голове вспыхнуло красным, перед глазами пронесся кинжал… Гоголь моргнул, отгоняя видение, а в следующий миг его дымные щупальца прижимали верещащего колдуна к земле. Из пальцев у него выпал кинжал, который мгновение назад видел Гоголь. – Как ты посмел! Веселые крики стихли. Николай не успел и глазом моргнуть, как рядом возникла его свита. Все было понятно без слов, но Гоголь повторил, и его голос разнесся над головами нечисти: – Как посмел ты напасть на меня в ночь моего торжества? – Я не… не… – попытался выкрутиться колдун, однако Николай лишь поморщился. – И кинжал ты хотел подарить мне в честь праздника? Колдун что-то прохрипел – щупальце сдавило ему горло. Гоголь поджал губы. – Ты испортил мне настроение, но я справедлив. Я дам тебе возможность оправдаться. Да свершится суд. Нечисть зашепталась. Лиза, зло сверкая глазами, выступила вперед. – Позвольте мне немедленно убить его. Я не… я не потерплю подобного отношения к вам! – Я хочу услышать, что он скажет. Ну? Щупальца осторожно поставили колдуна на землю и отпустили его шею. Он некоторое время ловил ртом воздух, потом залепетал, что все вовсе не так, что его не так поняли, что он готов присягнуть немедленно… Гоголь поморщился. – Вы ему верите? Нечисть загомонила. Разумеется, никто не верил. Колдун засопел. – Неужто вы будете решать так, как пожелает толпа? – Я буду решать так, как пожелаю я, – отрезал Николай. – Но сейчас я согласен с моими подданными. Я знаю, что ты хотел меня убить: вот улика, – он указал на кинжал. – А для того, чтобы мне знать наверняка, достаточно моего видения. Если бы ты честно признал, что желаешь занять мое место, я бы пощадил тебя, поскольку иметь достойного врага – благо. Может, принял бы клятву, поскольку достойный союзник – тоже благо. Но к чему мне мелкий и низкий лгун, который наверняка возжелает мне отомстить за унижение? И тем более к чему мне ты среди моих подданных? – Ну, это уже слишком, – тихо заметил Данишевский, но Гуро цыкнул на него. – Пусть говорит. Может, не совсем складно, но тут важно сразу себя поставить. – Это нечисть, – возразил Алексей, – тут больше половины мелкие и низкие лгуны. – Тем более. Сейчас Гоголь и напугает их до чертиков, а они разнесут эту весть по окрестностям, – успокоил его Гуро. – Вы же слышите, все идет к смертоубийству. Хватит играть в благородство – толпа жаждет крови. – А вы кровожадны, Яков Петрович, – фыркнул Бинх, скаля клыки. – Не вашей ли крови толпа ждала совсем недавно? – Вот именно. Моей не получила, нельзя отбирать у нее еще одно зрелище, – спокойно пояснил Яков. – Я умею управлять толпой. Если Гоголь сейчас пощадит и этого колдуна, толпа будет жаждать уже его крови. Слышите? – он прижал палец к губам и понизил голос. – Может, Гоголю и неизвестно, как вести себя с толпой, но он делает это интуитивно, потому и немного криво. Но главное, это работает. Он распаляет толпу, он говорит с ней и задает вопросы, на которые уже знает ответ, поскольку чувствует настроение толпы. Слушайте! Толпа ждет казни. Толпа и правда кричала, требуя крови. Колдун, так нелепо попавшийся, затравленно озирался. Гоголь брезгливо осмотрел его. – Мне даже противно марать о тебя руки. В тебе нет ни достоинства, ни смелости. Но… – Позвольте мне, – повторила Лиза уже мягче. Она приблизилась к Николаю и взяла его за руку. – Пусть это будет мой подарок в эту торжественную ночь. Если вы не позволите, я обижусь. Николай замялся, не зная, как поступить. Ему очень не хотелось убивать, но он справедливо опасался, что нечисть возмутится, если он не проведет казнь лично. Гуро, чуть прищурившись, сложил руки рупором и громко крикнул: – Разве может Вий отказать своей королеве и тем оскорбить ее? Бледная больше обычного Оксана, которая не знала, как помочь Гоголю, встрепенулась и громко подхватила: – Разве может он сегодня не принять подарка? – Нет! Не может! – охотно загомонила нечисть. Яков с усмешкой опустил руки. Данишевский присвистнул, наблюдая, как распаляется нечисть. – А вы, девица, тоже привыкли управляться с толпами? – полюбопытствовал Гуро. – Я тридцать лет была старшей мавкой, – шепнула Оксана в ответ. Яков уважительно покивал. – Женский коллектив. – Я не желаю обидеть тебя, – признал меж тем Гоголь, глядя в глаза Лизе. – Я принимаю подарок. Лиза хрустально засмеялась, словно речь шла о невинной безделушке, и выхватила из воздуха меч, который сжала обеими руками, и тьма на них сворачивалась в перчатки. Пока девушка замахивалась, чернота достигла плеч, а когда сносила колдуну голову, за спиной взметнулся плащ. Нечисть завопила и запрыгала, а Лиза, сверкнув острыми клыками, слизнула с меча кровь. Затем скривилась и сплюнула. – Ну и мерзкий же вкус! Сразу видно – у поганого отродья и кровь поганая. Толпа завизжала. Похоже, у нечисти появился новый кумир, поэтому никто, кроме свиты, не обратил внимания, как побледневший Гоголь без сил опустился на трон. Он вжался в спинку, когда Лиза с радостным смехом протянула ему голову колдуна. Гуро показалось, что Николая вот-вот стошнит. Это в лучшем случае. В худшем он хлопнется в обморок, как обычно. Бинх, который тоже успел налюбоваться на реакцию Гоголя на окровавленные трупы, подскочил к трону, невзначай с силой наступая лапой Николаю на ногу. Тот негромко ойкнул и немного пришел в себя. Гуро шепнул Данишевскому: – Вы магией огня владеете? – В смысле? – не понял граф. Яков сказал что-то еще тише, и Данишевский с готовностью кивнул. Голова в руках Лизы вспыхнула, и девушка, охнув, разжала пальцы и отшатнулась, но Алексей уже был рядом, принимая пылающий шар. – Я немного оформлю подарок, если ты не против, – улыбнулся он бывшей жене. Огонь в его руках начал гаснуть, а когда потух совсем, головы уже не было – только чистый череп, скалящийся с ладоней. Данишевский с поклоном положил его у трона и отступил. Гоголь немного успокоился и даже смог величественно кивнуть, принимая подарок. Кости его почти не нервировали. Нечисть всецело одобрила этот выбор – череп сохранится надолго, а голова будет гнить и вонять, пока до этого самого черепа сама не дойдет. Гоголь, пришедший в себя, хлопнул в ладоши. – Пора заканчивать. Есть еще желающие принести клятву? Оставшаяся нечисть боязливо выстроилась в ряд, и все закончилось почти в момент, уже без происшествий. Николай, устало откинувшись на спинку трона, взмахнул рукой: – Празднуйте. Оксана поднесла ему чашу воды, но Гоголь не выпил, только умыл лицо. Чернота словно вытекла из его глаз вместе с водой, оставив лишь прозрачную серость. – Спасибо… спасибо всем вам. Оксана поднесла еще воды: – Выпей. Ты не голоден? – Нет, кусок в горло не лезет, – признался Николай, на этот раз медленно осушая чашу. Его взгляд упал на череп, на лице отразилась паника. – И что теперь делать… с ним? – Можно оформить в кубок, – насмешливо предложил Бинх, небрежно облокачиваясь на спинку трона. В какой момент он перекинулся в человека, никто не заметил. – Немного золота, драгоценные камни в глазницы – красота. Чтоб враги видели и боялись. – В первую очередь видеть и бояться буду я, – содрогнулся Гоголь. – Можем в театр подкинуть, чтобы там «Гамлета» ставили, – с ухмылкой поделился мыслью Гуро. Николай поежился и покачал головой. – Да закопайте на перекрестке и успокойтесь, – проворчал Данишевский, небрежно смахивая с одежды пепел. – Ладно, потом что-нибудь придумаем… – Гоголь устало прикрыл глаза. Оксана обеспокоенно посмотрела на него. – Ты можешь закончить эту ночь в любой момент. Все церемонии завершены. – Нет, я хочу, чтобы все еще погуляли… – Николай потер виски. – Вы тоже можете… – Ну нет, я никуда от вас больше не уйду! – возмутилась Лиза. Оксана горячо поддержала ее: – Хватит одного раза! – Мне уже через пару дней после вашего приезда следовало понять, что вас абсолютно нельзя оставлять одного, – добавил Бинх. – Не доглядишь – и вы уже куда-то влезли. – А я совершенно случайно никуда больше не тороплюсь, – с напускным равнодушием поддержал Данишевский. Яков улыбнулся. – А я хочу посмотреть, действительно ли нечисть настолько глупа, что найдется идиот, который решится напасть на вас после показательной казни. Что вы все на меня смотрите с таким укором? Это же очевидно. Хотя бы на эту ночь, но вы в безопасности, а дальше – насколько у нечисти короткая память и глубокая уверенность в своих силах. Думаю, слухи уже разнеслись, никто не рискнет сунуться к вам. – Все равно, – упрямо заявила Лиза, – я останусь здесь. Гоголь посмотрел на землю и сделал жест, словно кого-то манит. Взрывая землю, наружу потянулись камни, которые сложились в подобие стола. На нем возникла посуда, со стороны костра прилетели куски мяса, прыгнувшие в миски, а в центр забрался пузатый бочонок с медовухой, который окружили несколько бутылей с пряным запахом забродивших ягод. – Угощайтесь, – пригласил Николай и откинулся на спинку трона. – А если я усну, то ночь закончится? – Да, – подтвердила Оксана сочувственно. – Тебе нельзя спать. – Я могу развлечь вас историями с работы, как по пути в Диканьку, – весело предложил Гуро. Гоголь чуть побледнел. – Как про коллежского регистратора, который потрошил и ел людей?! – А можно поподробнее? – заинтересовалась Лиза, облизываясь. Среди кусков мяса она выбирала себе сырые. – Ну если вы так просите, душа моя, – галантно ответил Яков и принялся рассказывать. Какое-то время они так пировали, сколько – неизвестно, поскольку луна висела в небе как приклеенная. Оксана иногда убегала к мавкам, но вскоре возвращалась, Бинх в какой-то момент отошел в сторону, нашел Тесака, и беседа их, начавшаяся с вопросов Александра на тему «Тесак, ну как так-то вообще» постепенно перешла на шепот, слова Бинха стали почти неразличимы, а леший лишь скрипел «нувоткактотак» и «нуачтож». Наконец, Гоголь, которого Бинх в очередной раз пихнул локтем под ребра, чтоб не клевал носом, встрепенулся и хлопнул в ладоши. – Праздник окончен! Вокруг завыло, заурчало, зарычало, луна ухнула вниз, поднялся вихрь, и нечисть разлетелась в разные стороны. На поляне, кроме Вия и его свиты, остались лишь Параска и Тесак. Николай с трудом поднялся на ноги, и трон втянулся в землю. Каменный стол развалился. Когда встала Лиза, исчез и ее трон. – Спасибо, что позволил провести праздник в твоей лесу, – сказал Гоголь Тесаку. Его серые глаза то затягивались тьмой, то вновь серели, его самого шатало, и Лиза на всякий случай подошла к нему, поддерживая под руку. – Прими… благодарность… хозяин лесной. Что я могу для тебя… сделать? – Тут Николая повело так, что с другой стороны к нему подскочил Бинх. – Ничего мне не надобно, это честь для меня, – скрипнул Тесак, сгибаясь в поклоне. Гоголь повернулся к Параске. – И тебе спасибо, что… что устроила мое торжество. Рассчитывай… на мою помощь и зови, когда понадобится. Параска, широко распахнув глаза, отвесила ему глубокий поклон. Гоголь деревянно, как игрушка, кивнул ей и обхватил голову. – Тесак, можно, я прям тут лягу и посплю? Чай, не в первый раз… – Вот именно, не в первый, – проворчал тот. – Думаешь, кто тебя в Диканьку таскал, когда ты опять в моем лесу засыпал? Брысь в село, а то хватятся тебя – искать придут, а я тишины после такого праздника хочу. Уж ты закатил пир, что надолго запомнят, сколько ты держал эту ночь – прошлому Вию и не снилось! Это тоже показатель силы. А теперь, уж не серчай, но вон из моих владений. Спать буду. – Боюсь, я сейчас и шага ступить не смогу, – честно признался Николай. Параска, спохватившись, убежала и вернулась на поляну, ведя под уздцы лошадь Всадника. Николай посмотрел на нее с сомнением. – Только я не представляю, как я на ней поеду… я упаду. Просто усну и упаду. – Я с вами поеду, – успокоила его Лиза, – вы впереди, а я сзади, буду управлять. Если кто из нечисти и увидит, то подумает, что вы просто везете меня. Николай благодарно кивнул. Забраться на лошадь ему удалось лишь с помощью Бинха, а вот Лиза спокойно вскочила и, устроившись у Николая за спиной, пропустила свои руки под его руками, взялась за поводья. Гоголь встрепенулся и часто заморгал, почувствовав лопатками упругую грудь. В груди шевельнулось желание, грозясь стечь вниз, в пах. – А что вообще дальше?! – Ну… я так понимаю, я все-таки вернусь в Петербург и буду продолжать заниматься своими делами, – заметил Гуро, – и вы тоже. А вот все остальные официально мертвы. Правда, Александра Христофоровича еще можно как-то вернуть в столицу, благо, приказ у меня еще остался, а слухи о его гибели туда еще не добрались – всегда можно сказать, что кто-то ошибся. С графом и графиней я бы так не рисковал, скажутся живыми – придется предстать перед судом. Оксане можно попробовать выправить документы… скажем, прикупили вы, Николай Васильевич, новую крепостную… кстати, собачку вы тоже можете завести. Бинх оскалился, показывая, что он думает про собачку. Яков пожал плечами. – В общем, решайте. Потому что, насколько я понимаю, Вию вовсе не обязательно оставлять свою прошлую жизнь? Или придется? – Вий может делать все, что хочет, – заверила Оксана. – Вию нужно просто быть, – подтвердила Параска. – Быть. Даже это удается мне с переменным успехом, – признался Гоголь уныло. Небо на востоке посветлело, и Лиза заволновалась. – Поедем скорее. Я не хочу встречать рассвет. – А на Той стороне все равно, – успокоила ее Оксана. – Я пока на запруде буду. Явлюсь по первому зову. – А я, пожалуй, вас одного не оставлю, – покачал головой Бинх. – Собачка не собачка, а как бы вы опять глупостей не наделали – Елизавета Андреевна не сможет оставаться с вами днем, а я смогу. И скорее собирайтесь в столицу. – А мне бы вернуться туда, откуда меня забрали, – напомнил Гуро. – Меня уже хватились, конечно, но… – Я вас отвезу, – снизошел Данишевский, потянулся, и вдруг на его месте оказался великолепный гнедой конь. Превращение Бинха выглядело более пугающим и сопровождалось хрустом костей. Гоголь подумал, что звериный оскал на человеческом лице еще будет преследовать его во сне. Волк подошел к вороной Тучке, а гнедой конь позволил Якову взобраться себе на спину. – Решайте, Николай Васильевич, – усмехнулся Гуро, берясь за гриву и готовясь к не самой приятной поездке – Алексей то ли забыл, то ли намеренно проигнорировал сбрую и седло. – А мы, я думаю, сразу узнаем о вашей воле. – О да, – Данишевский дернул ухом. – Еще как узнаем. Никуда не денемся. Гоголь сонно кивнул и зевнул, прикрываясь ладонью. Гнедой конь сорвался с места и исчез, Тучка не спеша побрела в сторону Диканьки, волк потрусил следом. Лиза прильнула к Николаю, ласково обнимая его и направляя лошадь. Оксана вышла на опушку и махала им вслед, после чего поклонилась лешему и ушла с Параской на запруду. Над горизонтом поднялось солнце, объявляя новый день, которому пришлось задержаться по воле новоявленного Вия. А Вию еще предстояло решить, как жить дальше и что делать со своей свитой. Но сейчас он спал, уткнувшись лбом в гриву вороного коня, мерно ступавшего по дороге в село. И никакой голос его не беспокоил.