Добродетели

      Чжунли смотрит на своё детище, Лиюэ — и ощущает отцовскую гордость за повзрослевшего ребёнка. Если бы не ладонь Тартальи, мягко очертившая его плечо и обхватившая предплечье, он бы вот так и остался стоять на терассе, смотря на гавань. Сон, еда — человеческие условности, которым он хоть и подражает, но в коих не нуждается. Излишняя сентиментальность — не его конёк, но он переводит взгляд на улыбчивое рыжее личико и хочет передумать.       — Проголодался? — в голосе сквозит нежность, потому что Тарталью хочется вот так сентиментально любить — без слов, чтобы он сам по себе не особо догадывался, насколько большую власть имеет над горячим драконьим сердцем. Получив мотание головой и хитрую улыбочку, Чжунли улыбается и сам. — Ну и что ты задумал?       — Ничего! Честно, — Тарталья практически виснет на его руке, продолжая улыбаться. — Мне что уже, смотреть на тебя нельзя? Стоишь здесь угрюмый, а я как раз из банка. Услышал от мадам Пин, что «господин Чжунли задумчивым взглядом сверлит гавань», вот и пришёл, — он забавно копирует интонации, не прекращая веселиться. — Я не голодный. Только если по тебе соскучился, вот.       Тарталья забавно смущается, заканчивая последние слова и сползая по руке Чжунли вниз совсем. Тот вздыхает, приподнимает его за плечи и обнимает за талию, прижимая к себе.       — Предлагаю пойти ко мне, отдохнёшь, заодно приготовлю тебе чего-нибудь наутро, — Чжунли оставляет короткий поцелуй в его волосах и прижимает Тарталью к себе крепче, когда тот кивает в согласии. — Отлично.       — Вижу, ты вообще без меня ничего не готовишь, — Тарталья копается в скудном запасе продуктов, размышляя, что вообще можно из этого сделать. — Хотя бы пыль вытираешь?       — Я не ем, и еду держу только для того, чтобы накормить тебя, — Чжунли обнимает его сзади за талию, кончиками пальцев забираясь под пиджак и касаясь живота. Тот напрягается, и Чжунли руки спешно убирает, вместо этого звонко чмокая его в щёку и вызывая улыбку. — Прости, не успел обновить запасы. Завтра пораньше схожу на ярмарку. А сейчас можешь сходить в ванную, я пока придумаю тебе что-нибудь…       Тарталья выпутывается из объятий Чжунли и убегает в ванную, оставляя свою пару наедине с безымянными овощами и горсткой муки. В воде Тарталья обычно плещется очень долго, так что Чжунли успевает ещё зайти к соседке, попросить у неё несколько картофелин, потрещать с ней за её жизнь, за свою жизнь — дела в бюро идут неплохо, с его любимым всё в порядке, и вернуться домой, подготовив практически все овощи для рагу.       Капли воды стекают с волос и разбиваются о пол, и Тарталья трясёт головой, как пёс, в попытке избавиться от лишней влаги. На нём его домашние вещи, которые давным-давно переселились к Чжунли: длинная рубашка и шорты, и как бы Чжунли не настаивал на том, что в одежде спать вредно, тот остаётся непреклонен. Быть может, дело в том, что Тарталье всё ещё некомфортно или неловко рядом с ним.       Чжунли знает — он уверен, что Тарталья доверяет ему, любит его в ответ и хочет быть рядом, но всё равно растерянно спотыкается каждый раз перед тем, как Тарталья его чуть от себя отталкивает. Выдержку архонта могут испытывать тысячелетиями, и Тарталья не исключение — если тот ещё не готов показаться уязвимым настолько, чтобы доверить Чжунли не только душу, а и смертное тело, то так тому и быть.       В конце концов, от эстетического созерцания его никто не ограждал. Чжунли не без эгоистического («моё») удовольствия следит за длинными ногами, скользит взглядом по коленкам и жалеет, что длинная рубашка прикрывает бёдра. Тарталья зевает, прикрывая глаза — Чжунли расплывается в нежной улыбке и сиюсекундно хочет его к себе притянуть и приласкать. Он не привык отказывать себе в исполнимых желаниях, поэтому тут же это делает, оставляя рагу кипеть на плите — обнимает Тарталью, ставит подбородок ему на макушку и гладит по спине.       — Ты чего сегодня… такой? — смущённо бормочет Тарталья, утыкаясь лицом в грудь Чжунли. — Я что-то сделал что ли?       — Да, — Чжунли хмурится, и Тарталья встревоженно смотрит вверх. — Был слишком хорошеньким.       Он низко смеётся, когда тот игриво пихает его в грудь и закатывает глаза. Тарталья присаживается прямо на стол и тянет руки к Чжунли, побуждая вновь его обнять.       Тарталья закидывает ноги ему на бёдра, обхватывая ближе, и позволяет себя поцеловать в губы — медленно, мягко, немного влажно. Он запускает руку в волосы Чжунли, играясь с прядями; тот (привычно) осторожно щупает границы, ожидая в любой момент, когда Тарталья соскочит со стола и убежит.       На плите громче закипает рагу; Тарталья выдыхает чуть громче обычного, когда Чжунли опускается поцелуями к его шее. Хватка на его плечах усиливается, и Чжунли нужно совсем невесомое надавливание, чтобы он тут же отстранился.       — Кипит, — опустив взгляд в пол, бормочет Тарталья, сжимая меж бедёр ладони. — Сейчас убежит из-под крышки, и всё.       Чжунли кивает, и вправду отвлекаясь на еду. Тарталья убегает из кухни, но возвращается совсем быстро, с влажным мокрым лицом — умывался, видимо, чтобы остыть.       Он — загадка для Чжунли, которую он не спешит разгадывать, имея мазохистское удовольствие вертеть её в руках дольше и не понимать, что делать.       Всему своё время — непоколебимая истина. Щедр и милостив Бог, долготерпелив и многомилостив — он ласково улыбается смущённому Тарталье и ставит перед ним тарелку горячего рагу, садится напротив и поддерживает разговор о том, как сегодня у них обоих прошёл день.       Тарталья любит прикосновения, любит, когда его обнимают, целуют, гладят — словно ластящийся щенок, и всё равно постоянно избегает контакта, если Чжунли подходит к границе. Руки на талии или чуть раздвинутые колени, и Тарталья уже находится в другом конце комнаты, дрожащими от плохо скрываемого возбуждения руками поправляет кудри и кусает губы, отворачивая краснеющее лицо. Чжунли не прячет своего желания, но позволяет каждый раз своей добыче выскользнуть из рук, позволяет играть с ним, благосклонно затем целуя её в манящие губы или тонкую белую шею. Тарталья точно знает, что именно делает — это видно по блестящему взгляду и едва слышимым всхлипам, по нежному изгибу позвоночника и рефлекторному желанию подставить шею — но всё равно что-то заставляет его убежать, оборвать всё и вернуться к привычной нежности и мягкости.       Скорее всего — неопытность, боязнь сделать ошибку, и это одновременно радует эгоистичного дракона внутри (он мой-мой-мой неприкасаемый), и одновременно злит. Злит исключительно по той причине, что Тарталья всегда такой — боится сделать что-то не так, не с первого раза идеально, и хочется прижать его к себе и нежно-настойчиво прошептать, что отношения — это всегда про ошибки, и суть как раз-таки в том, что эти ошибки решают вдвоём. Но Чжунли ждёт, не желая в этот конкретный раз брать всё в свои руки, позволяя Тарталье самому добраться в своих размышлениях к тому, чтобы подойти к своей паре и что-нибудь спросить или попросить.       Претерпевший же до конца спасётся. Чжунли ловит очередной виноватый взгляд и хочет расцеловать его руки, встав на колени.       — Привет, — Ху Тао улыбается, упирая руки в боки, и бесцеремонно распахивает двери в кабинет Чжунли. — Твой ненаглядный у двери. У нас сегодня больше никаких дел нет, можешь заканчивать с документами и идти домой. Мне его отсылать или пустить?       Чжунли вздыхает, раздумывая, а затем всё же машет рукой.       — Мне ещё довольно много. Пусть войдёт, посидит рядом — может, у меня сил прибавится.       — Пусть заразит тебя молодёжным энтузиазмом, — хихикает Ху Тао и сбегает вниз, чтобы привести Тарталью. — Не буду вам мешать, но давайте там не очень долго, если что, — говорит она уже Тарталье, подмигнув — тот мигом тушуется и коротко кивает, плотно закрывая за собой двери в кабинет Чжунли.       — Заскучал? — Чжунли отрывает взгляд от документации и чуть отъезжает в кресле, приглашая Тарталью подойти к нему и сесть на колени.       Тот непривычно тих и немногословен, только кивает и крадётся ближе, по итогу усаживаясь на стол, небрежно отодвинув бумаги чуть в сторону.       — Что-то произошло, дорогой? — Чжунли хмурит густые брови и невесомо гладит Тарталью по коленке. Тот мотает головой и поджимает губы. — Ты что-то хотел мне сказать?       — Да, — он неловко улыбается, опуская взгляд. — Это довольно… смущающе, ладно?..       — Я могу предположить, что это как-то связанно с твоим смущением перед близостью? — мягко проговаривает Чжунли и, получив кивок, вторит ему. — Милый, что бы ты не сказал — я приму это. Я слишком долго живу в мире, чтобы меня могло удивить что угодно.       — Надеюсь, что так, — выдавая свою нервозность, высоко отвечает Тарталья, затем откашлявшись. — Я… рассказывал, что попал в Бездну, когда мне было четырнадцать. И именно там я получил свой дар — вооружение Короля Демонов, и… — он замолкает, словно бы раздумывая свои последующие слова. Чжунли мягко гладит его бедро. — Понимаешь, если Бездна дарует, то… она обязательно забирает что-то в ответ.       Тарталья рвано выдыхает и берёт ладонь Чжунли в свою, но не переплетает пальцы, как если бы искал поддержки. Вместо этого он тянет руку Чжунли к себе, опуская её к низу живота и дальше, но на полпути отпуская. Тарталья бросает на него взгляд — умоляющий и взвинченный, и Чжунли, сохраняя внутреннее спокойствие, опускает руку ещё ниже.       Меж бёдер у Тартальи плоско и горячо, и это ощущается даже через серые штаны. Он выдыхает слишком громко, краснея совсем ярко — Чжунли в удивлении приподнимает брови, проводит между ног пальцами, словно ощупывая, и запоздало осознавая, что именно имел ввиду Тарталья под «Бездна забирает». Он задумчиво хмыкает, прикрыв глаза и убрав ладонь — не чтобы о чём-то подумать, об ответе или реакции, а просто чтобы успокоиться.       Тарталью хочется сожрать.       — Сяньшэн, — Тарталья тянется к нему и зачёсывает чёлку вверх, открывая лоб. В его голосе сквозит отчаяние. — Я… я боялся сказать, думая, что тебе будет противно или что-то ещё. По этой причине у меня не было отношений, и об этом даже не знает моя мать.       Чжунли слышит слово «противно» и тут же несдержанно рычит, подтягивая Тарталью ближе на себя за бёдра. Он задирает его рубашку, надавливая пальцами на живот, вновь ощупывая и со всех сил сдерживая порыв превратиться в огромного мурлыкающего дракона.       О, его пара идеальна. Во всех проявлениях.       — Да, матка у меня тоже есть, — Тарталья больно вцепляется в волосы Чжунли. — Я не знаю, Бездна меня перекроила совсем, и личность, и… Сяньшэн, только скажи, что…       — Тише-тише, — наконец подаёт голос он, прижимаясь щекой к животу Тартальи. — Ты прекрасен. Я люблю тебя любым. И я рад, что ты наконец ко мне пришёл, — Чжунли оставляет горячий поцелуй чуть выше пупка и поднимает голову. — Это правда было единственным, что тебя останавливало?       Тарталья коротко кивает, ёрзая на документах. На них плевать — Чжунли больше волнует копящееся возбуждение в голубых глазах.       — Давай я приду домой, и мы обсудим всё ещё раз? — Чжунли поднимается со стула, вопреки своим словам, подтягивая Тарталью к себе ближе за бёдра. — Касаемо твоих желаний. Хорошо?..       — Да, — Тарталья облизывает свои сухие-сухие губы и тянется вверх, чтобы коротко поцеловать Чжунли. — Да. Хорошо.       Он сползает со стола и, убежав к двери, машет ему напоследок, после чего скрывается в коридоре, хлопнув дверью из-за сквозняка.       Работать не хочется совсем.       Чжунли возвращается домой не раньше, чем всегда — нарочно, чтобы дать Тарталье время. Только он не очень уверен, нужно ли ему оно было — ведь Тарталья, только завидев пару на пороге, лезет к нему с объятиями и поцелуями. От него пахнет душистым мылом, морем и совсем немного — кровью, и Чжунли обхватывает его за талию, притягивая к себе вплотную.       — Мне так хотелось, — Тарталья запинается в словах, но продолжает уверенно, — но мне было страшно признаться. Я знаю, что для архонтов человеческие условности — ничто, но… не знаю, у меня нет опыта, чтобы удовлетворить Бога, я просто…       Они оба вздыхают почти синхронно. Чжунли ведёт его в спальню, к кровати, и там усаживает на край постели, обхватывает двумя ладонями его лицо и поднимает на себя.       — Тебе не нужно меня как-то удовлетворять, любовь моя, — Чжунли склоняется, оставляя практически целомудреный поцелуй на лбу Тартальи. — Бог дал не духа боязни, но силы, любви и целомудрия.       — А если мне хочется? — выдыхает он так, что Чжунли застывает на месте, подбирая крупицы самоконтроля воедино.       — Тогда мы постараемся над этим вдвоём, — Чжунли подтягивает Тарталью ближе к изголовью кровати. — Хорошо?       Тарталья кивает, первым тянется за поцелуем, обнимает Чжунли за шею и закидывает ногу ему на талию. Тот подавляет рвущийся наружу довольный рокот, мягко кусает его за нижнюю губу и обхватывает бедро, пальцами впиваясь в упругую кожу.       Отрывается от губ он нехотя, но переходит на поцелуи в шею, плечи, ключицы — такие долгожданно-запрещённые, и оттого ещё более сильно желамые. Тарталья отводит вторую ножку в сторону, открываясь больше, и позволяет с себя стащить шорты, под которыми не оказывается белья.       — Ты меня так долго дразнил, — Чжунли сжимает его в руках, словно хочет раскрошить, и Тарталья издаёт протяжный всхлип, — так что теперь дразнить буду я.       Он не спеша расстегивает пуговицы рубашки, не позволяя Тарталье сделать это самому. От своего верха он тоже избавляется, напротив, поощряя робкие касания Тартальи к своей груди и плечам. Чжунли распахивает его рубашку, и без единого стеснения разглядывает рыжий лобок и собравшуюся слизь между ног Тартальи.       — Не смотри, — хнычет тот, пытаясь стиснуть бёдра и закрыться, но Чжунли между них собой не позволяет. — Ну что ты…       Тарталья тихо мычит, когда Чжунли касается его внизу, собирает пальцами смазку и раздвигает половые губы. Он сглатывает, рассматривая розовые стеночки внутри, измазывает ладонь и раздвигает выше, безошибочно касаясь клитора мягкими, короткими движениями. Тарталья выгибается на постели, судорожно бормочет «стой-стой-стой» и стонет, когда Чжунли повторяет это прикосновение.       — Что-то не так? — вкрадчиво, лукаво интересуется Чжунли. Тарталья под ним — красный-красный, растрёпанный и жаждущий, одновременно пытающийся развести ноги шире и сомкнуть их совсем от заполняющих чувств. — Милый, мне придётся тебя хорошенько растянуть, чтобы подготовить к себе. Если захочешь кончить — не стесняйся, — он улыбается, добивая этим желающего от стыда умереть Тарталью.       — А что, у тебя слишком большой? — самодовольно, насколько только это возможно в его положении, усмехается он.       — Да, и я не хочу сделать тебе больно, — предельно серьёзно отвечают ему.       Тарталья выдыхает через рот, когда Чжунли легко проскальзывает двумя пальцами внутрь. Он старается расслабиться, и Чжунли видит — в чужой голове слишком много ненужных мыслей, поэтому с этим нужно что-то сделать.       — Тише-тише, — мурлычет он, большим пальцем оглаживая клитор, добавив ещё один внутрь. — Рассла-абься. Умничка. Мой хороший мальчик…       Тарталья очень чувствителен, и нужно ему совсем немного — его подбрасывает на постели от поступательных движений Чжунли. Грудная клетка часто-часто вздымается от вздохов, и Чжунли довольно улыбается, целуя его куда-то в тазовую косточку — в его голове точно стало мыслей на порядок меньше. Он решает довести начатое до конца, поэтому продолжает стимулировать чувствительное место, продолжая целовать низ живота.       — З-зачем ч… я хо… мг, — Тарталья перебивает сам себя, захлёбываясь стоном. Движения Чжунли ускоряются, и он пытается свести бёдра опять — не получается, и Тарталья выгибается в пояснице, очаровательно сжимаясь на пальцах с отчаянным хныканьем.       — Умница, — Чжунли не спешит вынимать пальцы, поднимается выше и мягко целует Тарталью в уголок губ. Стенки обхватывают его туже, судорожно сокращаясь даже тогда, когда Тарталью оргазм уже понемногу отпускает. — Люблю тебя.       — И я... — отвечает Тарталья, лениво отвечая на ещё один поцелуй. — Зачем сразу… четыре? — он хмурится, стараясь расслабиться — внутри всё стало очень чувствительным. — Сяньшэн?       — Мы никуда не спешим, — Чжунли ласково выцеловывает его лицо, переходя со щеки на скулу и шею. Тарталья доверительно подставляется, и его с этого ведёт — он запоздало вспоминает о своём невыносимом возбуждении, но спокойно терпит. — Если ты устал, мы можем продолжить завтра.       — Нет! — Тарталья выкрикивает это слишком громко и сразу тушуется. — Я… — вздох, и он немного ёрзает на постели, краснея, — хочу продолжить.       Чжунли сдерживает свой порыв до боли стиснуть между зубами шею Тарталью, в желании то ли пометить своим окончательно, то ли перегрызть её насовсем. Он неспеша вытаскивает пальцы, упиваясь несдержанным вздохом со стороны Тартальи, и ведёт по ним языком, собирая солёную смазку — Тарталья внизу смотрит во все глаза просто в ужасе, но Чжунли только улыбается.       — Тебе удобно будет так? — Чжунли подкладывает под его поясницу плоскую подушку и подтягивает за себя на бёдра. — Если хочешь, можешь оседлать меня, чтобы самостоятельно контролировать скорость и глубину проник…       — Пожалуйста! — жалобно взвизгивает Тарталья, в смущении закрывая лицо руками, и из-за этого не видящий, как лукавая ухмылка озаряет Чжунли. Такой милый и хорошенький. — И-и так хорошо. Правда!       Чжунли не спорит больше, расстёгивает свои брюки и достаёт из белья полностью твёрдый член — выдержка дала о себе знать, да и просто нельзя не возбудиться, когда под ним такой Тарталья — красиво стонущий и умоляюще смотрящий.       — Я слышал… — Тарталья сглатывает. — Крови не будет, нет?..       — Кровь может быть только результатом травм и трещин от недостатка скольжения, но мы до этого ни в коем случае не доведём, — Чжунли практически ласково оглаживает его по шву, любуясь истекающей из него смазкой. — И я бывал в тебе уже четырьмя пальцами, было ли что-то плохое?       — Нет, — Тарталья успокаивается и разводит бёдра шире, — хорошо. Если вдруг что пойдёт не так… я скажу.       Чжунли кивает, подставляет головку члена к влажному отверстию и смешивает предэякулят с его естественной смазкой. Тарталья тугой и немного зажатый, но всё идёт куда лучше благодаря хорошей растяжке; он склоняется над ним, целует в губы, как и до этого — мокро и скользя языком глубоко внутрь податливого рта.       Тарталья шумно выдыхает через нос и крепко жмурится, когда Чжунли крепко стискивает его талию одной рукой и второй касается клитора.       Он тянет ладонь, кладёт на низ живота и чуть давит на себя; Чжунли усмехается и подбирается ближе к его розовому ушку.       — К сожалению, твоя физиология не позволяет почувствовать то, как я двигаюсь внутри, — с долей досады в голосе, от которой Тарталья краснеет ещё гуще, говорит Чжунли. — Но моя физиология может удивлять — если тебе того захочется когда-нибудь, посмотрим, что из этого выйдет…       Тарталья не успевает ответить — или не хочет того больше, громко простонав. Свои руки некуда деть, и он вцепляется пальцами в плечи Чжунли, а лицом — ему в плечо.       — Хор-роший, — Чжунли медленно двигает тазом, выскальзывая почти полностью и заполняя его снова, — идеальный для меня…       Горячий язык касается лица, чтобы слизать слёзы на щеках — Тарталья льнёт ближе, вжимаясь грудью в грудь Чжунли. Тот запускает руку ему под поясницу, не спеша действовать как-то быстрее — эгоистично следит за тем, как его пара медленно разбивается вдребезги, находясь на грани сознания и всепоглощающего удовольствия.       — Люблю, мой, — рокочет Чжунли, срываясь на рваные движения и сжимая бока до синяков, — мой.       — Ваш, — хрипит Тарталья, откровенно хныча от накатывающих ощущений. — Ещё… Быстрее, — он выдыхает, закатывая глаза в изнеможении от медлительности.       Чжунли стоит многого, чтобы не прорычать и не бросить всё, вдалбываясь в Тарталью без жалости. Это всё ещё первый его раз — напоминает он себе, и греет эту мысль прямо у себя под сердцем, потому что, ох, Чжунли у него первый во многих смыслах — и это откровенно льстит. Такие мысли хочется отогнать прочь в трезвом состоянии, но состояние Чжунли мало похоже на трезвое — он упивается стонами Тартальи, изгибами его тела, горячими вздохами и полными слёз голубыми глазами — и голова по-настоящему начинает кружиться, как от крепкого вина.       Крупная дрожь пробивает Тарталью под ним, заставляя проскулить настоящее имя его Архонта и расцарапать ему все плечи. Он сжимается внутри часто-часто, и Чжунли не выдерживает совсем, в последний раз впиваясь так глубоко — и кончает внутрь.       — О Архонты… — лепечет Тарталья, не в силах пошевелиться. Он лениво отбрасывает влажную чёлку с лица и судорожно закрывает рот рукой в нахлынувшем стыде, когда Чжунли пытается затолкнуть свою вытекающую сперму назад. — Ты…       — Я, — Чжунли укладывается рядом и снова гонит прочь от себя мысли про мурлыкающего дракона — в следующий раз, пожалуй, — люблю тебя.       — Я тебя тоже, — Тарталья крепко сводит бёдра вместе и утыкается лицом в грудь Чжунли, обнимаясь и позволяя притянуть себя ближе.       Тот не настаивает на душе и даже не предлагает мало-мальски обтереться — знает, что Тарталья тут же начнёт ныть об этом, так что лучше ему дать поспать. Да и не должна ведь редкая драконья сперма пропадать так жестоко, чтобы её вымывали наружу?..       Чжунли проводит рукой по напряжённым ногам и усмехается.