Я хочу тебя касаться

Немо чувствовал голод. Сильный тактильный голод. Он нуждался в касаниях, объятиях, приятном тепле чужого тела. Навязчивые мысли съедали юношу, душили невидимыми силками, протягивали свои мерзкие руки к рыжеволосому, пока тот в них утопал, чувствуя вечный холод. По ночам он прижимал к себе одеяло и подушку. Только опустившись на кровать, Немо сгребал в объятия холодную ткань, сворачивался клубочком в попытках согреться. Пока Морфей не забирает его в свой мир — вокруг царит холод. Это было неприятно, хотелось уйти от этого ощущения. Ноги были холодными, а тело мелко подрагивало. Тревожно, ведь подушки и одеяла становилось недостаточно. Объятия Дорис были приятными. Но есть одно но. Немо обнимает девушку, прижимает к груди, словно защищает от жестокого мира, в котором без зазрения совести порицались попытки отличиться. Её руки обхватывают юношескую талию, сама девушка источает нескончаемое тепло, уют и заботу. Но объятия говорят сами за себя — укрой меня и я подарю тебе тепло. Навязчивые мысли твердили, что хотелось защиты. Немо нуждался в минутной слабости, хотел отгородиться от всего и просто перед кем-то побыть маленьким ребенком, у которого сломалась любимая машинка. Хотелось чувства подчинения кому-то, получения приятного морального покровительства и наставлений. Было мерзко от войны, чувство загнанности давило, а неизвестность пугала. Будущее стояло Домокловым мечом над душой, тревожа сознание. Головные боли стали сильнее, а мелкая дрожь чаще. Диалоги с самим собой в голове медленно убивают юношу точно так же, как и черные бездонные глаза и насмешливый тон в обращении «шпион». Рука ложится на чужое предплечье и тянет за собой в архив. Яков не глупый, наверняка ещё давно заметил это животное желание близости. Грубо вжимая сослуживца в книжный шкаф и следом прижимаясь к его груди, Немо перестал обращать внимание на револьвер, что уже привычно давил в бок. Яков стал терпимее к подобным выходкам, всё же не в первый раз его таким нахальным образом вжимают в первую попавшуюся поверхность. Он переступил через гордость, через противное и склизкое «нечто» в груди, что вызывало тошноту от такой тактильности. Переступил через собственные параноидальные мысли и галлюцинации, где Немо вот так обнимает, а следом втыкает нож в спину. Переступил через огромную пропасть между ними, согласился на проработку отношений. Он искренне старался, хотя далеко не сразу принял саму мысль о влюбленности. Прошло немало времени, прежде чем Яков, не полностью уверенный в трезвости собственного мозга и мышления, согласился на сомнительную авантюру с созданием отношений. Это был рискованный шаг, очень рискованный. Но Немо единственный, кто пытался его понять. Это вызывало странные и инородные чувства. Было одновременно противно и необъяснимо приятно. Переступив через всё это, он принял моральную привязанность к рыжеволосому парнишке. После заветных слов из уст параноика, Немо хотел его заключить в крепкие объятия и не отпускать. Никогда-никогда не отпускать, чувствовать тепло и приятные мурашки от прохладного носа около своей шеи. Собственная тактильность пугала. Кажется, до амнезии рыжеволосого часто обнимали. Сейчас, прижимаясь к грудной клетке напротив и вслушиваясь в тихий-тихий стук механического сердца, Немо чувствовал облегчение. Тело Якова было зажато, только спустя какое-то время он начинал расслабляться, когда чувствовал, что паника отпускает и угрозы в действиях юноши нет. — Снова? — Тихо раздалось над ухом. Без насмешки и ехидства, лишь одна серьёзность. Янтарные глаза прикрылись под тяжёлым весом противных мыслей и пульсирующей боли в висках. Вздох непроизвольно вырвался из груди, выдавая загруженность. — Да. Яков, как человек, не привыкший к выражению чувств, часто сомневался в действиях и словах. Терзания парня выглядели жалко, но что нужно сделать, чтобы это точно сработало и он стал чувствовать себя лучше? Иногда становилось не по себе, когда буквально вдребезги разбитый юноша прижимался к твоей груди в поисках защиты. Вечно добрый, радостный и открытый Немо становился фарфоровой куклой, хрупкой и мертвенно холодной. У него начиналось что-то в роде ломки, если его на протяжении длительного времени никто не обнимет. Шпион старался не докучать Якову со своим проблемами, ведь тот человек не очень-то жалует физический контакт. Ладонь в перчатке легла на рыжую макушку, принялась аккуратно и медленно поглаживать. Револьвер был спрятан в карман брюк под возмущение мозга «ты что творишь? Может он притворяется, а ты ему безоговорочно веришь? Подумай хоть немного, он может вытащить револьвер и выстрелить в тебя!». Обвив Немо второй рукой вокруг талии, пепельноволосый заботливо, что ему несвойственно, прижимал того к себе. Обычно пары минут шпиону хватало, но в этот раз они явно простоят дольше в таком положении. Яков как будто учился заново доверять. Немо был слишком добрым и лицемерным одновременно. Алхимик за время слежки выучил его мимику и движения, а потому распознать ложь ему не составляло труда. Натянутые улыбки и наигранная забота всё чаще стали появляться в образе юноши. Создавалось впечатление, что он устает от собственного образа мальчика на побегушках, но при этом он с подозрительной искренностью интересуется, всё ли с Яковом в порядке, когда тот, решив в кои то веки поспать, просыпается в холодном поту и загнанно дышит. Они убивают и лечат друг друга, выстраивают по кусочкам личности. Яков помогает с тактильностью, а Немо с паранойей. Холодный архив, закат за окном, неприятные ощущения для спины от корешков книг и каких-то стопок богом забытых бумаг, и прижимающийся к груди теплый юноша, с любовью смотрящий своими янтарными глазами в черные и холодные агаты, находя их чудесными и завораживающими. Завтра они будут стойкими, а сейчас можно себе позволить нежные объятия и тихий смех.